Текст книги "Паткуль. Неистовый лифляндец"

Чрезвычайный и полномочный посол Петра

Облечённый высокими полномочиями царя, Паткуль ехал в Польшу, дабы, как писал ему в инструкциях Ф. Головин, «чего бы это ни стоило, не выпускать из рук ни короля Августа, ни польскую республику». Согласно инструкциям, Паткуль все свои действия должен был теперь согласовывать с послом в Варшаве князем Григорием Долгоруким – Москва на всякий случай подстраховывалась от излишней самостоятельности своего неуёмного оберкригскомиссара.

«Россия в последующий период времени благодаря умной, хитрой дипломатии совершила великое дело», – признаёт О. Шёгрен. – «Без всякого преувеличения можно сказать, что путеводителем, первопроходцем и прозорливцем этой дипломатии стал Паткуль. Благодаря ему русская государственность проникла в европейские кабинеты и с тех пор завоевала там себе более высокое место, нежели это мог предугадать сам учитель…» Для Паткуля, продолжает шведский историк, отныне существовали лишь интересы России, которые совпадали с его собственными. Никакими обязательствами по отношению к Августу он теперь связан не был, а как представитель дружественной страны не всегда становился на его сторону.

В Москве по отношению к польскому королю избрали теперь иную тактику – помогать, но осторожно, с разбором. Так Паткуль писал Ф. Головину из Польши, что посол Долгорукий всеми средствами старался не допустить примирения между Августом и примасом католической церкви, а если и таковое произойдёт, то надо представить это как заслугу царя. Пётр должен взять на себя общее посредничество между королём и недовольными поляками, но вести дело так, чтобы недоразумения между ними оставались до конца неурегулированными. Таким образом «король будет вынужден постоянно зависеть от царя, а у республики появится причина и повод опасаться сепаратного мира между Польшей и Швецией», добавлял он

Можно ли на самом деле сравнивать уровень, на котором пять лет тому назад находилось Великое посольство, с тем уровнем дипломатии, на который взошла Россия с помощью Паткуля и Головина? Боярско-приказная манера «прямолинейного» ведения дел так же отличалась от более гибкой дипломатии Петра, как арифметика от высшей математики.

Уже в день своего прибытия в только что занятую саксонско-польским войском Варшаву Паткуль нанёс визит королю Августу и вручил ему свои верительные грамоты. Несколькими часами раньше наместник короля князь Антон Эгон Фюрстенберг довёл до сведения нового царского посла заверения Августа в том, что его превосходительство может надеяться на безусловную и полную протекцию короля и его неусыпную заботу о его безопасности. Запомним эти уверения и посмотрим, чего они будут стоить через четыре года.

На аудиенции Август, скрипя зубами, был вынужден произнести несколько слов в осуждение Байхлингена, которого он обвинял в возникновении недоразумений в отношениях с Россией и которого теперь посадил в крепость Кёнигштайн. В адрес своих польских подданных король Август тёплых слов нашёл мало, и тут он был более искренним, нежели при характеристике бывшего канцлера. Польские магнаты, хоть и воевали со шведами, но тяготели к заключению мира и испытывали традиционное недоверие к России – тут ничего нового для Паткуля не было.

Паткуль привёз из Москвы радостные вести: царское обещание выплачивать Августу 300 тысяч рублей субсидий ежегодно и послать в Польшу вспомогательное войско численностью до 12 тысяч человек. За это Август должен был вести активные военные действия с Карлом ХII и не заключать с противником сепаратного мира. (Король именно в этот момент ожидал результатов новой попытки склонить шведов к миру. О. Шёгрен утверждает, что уже в это время Август пообещал Карлу XII выдать Паткуля). В окружении Августа лишь старый знакомец Кристоф фон Бозе, возглавлявший теперь военное ведомство, твёрдо держался курса на продолжение войны со шведами. Август узнал, что его субсидирование деньгами царя будет осуществляться под руководством и наблюдением Паткуля. Это была горькая пилюля для короля – он знал, что Паткуль транжирить деньги на любовниц ему не позволит!

Главным противником военной партии в Польше был кардинал Радзиевский. Примирение между ним и Августом на июньском съезде в Люблине было лишь поверхностным, поэтому Паткуль в первую очередь свои усилия направил на обработку кардинала. Он уговорил Петра направить Радзиевскому личное письмо, но большого эффекта на хитрого и коварного политика оно не возымело. Между тем, на Августа со всех сторон посыпались заманчивые предложения: Австрия, Голландий и Англия настойчиво предлагали ему посредничество в заключении мира со Швецией и союз против Франции. По-видимому, антифранцузский лагерь не столько нуждался в военном потенциале Саксонии и Польши, сколько в ослаблении Швеции и в первую очередь России.

Паткуль с Долгоруким находились в сложном положении и делали всё возможное, чтобы оправдать надежды царя Петра, а их голоса в целом хоре других – были услышаны Августом и поляками. Паткуль не терял надежды и писал царю, что «скоро мы увидим, кто из нас мастер играть». Под неослабным вниманием и контролем обоих русских послов Августу, наконец, с большим трудом удалось протащить в сейме план заключения союза Польши с Россией, Данией и Пруссией. Главным аргументом для поляков оказалось русское золото. Паткуль подкупил киевского воеводу и гетмана польского коронного войска Иеронима Любомирского, за которым последовали и другие «паны». Пришлось, однако, пойти на хитрость: истинный смысл союза с Россией полякам – по настоянию Паткуля – раскрыт не был. Общественности представили т.н. «симулированный» текст договора, в котором о наступательном характере союза не говорилось ни слова, субсидии были истолкованы как заём, а ввод русского корпуса в Польшу – как краткосрочный и случайный жест царя. На самом деле, Паткулем под суверенитет Польской республики была заложена долговременная мина, в конечном счёте, послужившая причиной её гибели.

В знак благодарности за оказанную помощь король подарил Паткулю серебряный сервиз стоимостью 10 тысяч талеров, но Паткуль наотрез отказался его принять, заявив, что царь вознаграждает за его службу таким образом, что принимать подарки у него нет необходимости. Этот выпад вряд ли способствовал улучшению и без того хрупких отношений посла с Августом, и король затаил на него лютую злобу. Правда, Паткуль поспешил принести королю извинения – он понимал, что отказ от подарка нарушал все принятые в дипломатии условности. Август, кажется, удовлетворился этими извинениями, но добавил, что «такое видит в первый раз в своей жизни». К. Бозе тоже выразил осуждение поступку своего друга:

– Если и в дальнейшем установится мода отказываться от подарков, то куда же пойдёт жизнь? – недоумённо спрашивал он Паткуля.

Паткуль оказал Августу ещё одну неоценимую услугу – он продлил ему пребывание на польском троне. В поисках кандидата на роль польского короля Карл ХII остановил свой выбор на принце Константине Собесском, брате принца Якоба. Выбор оказался удачным, Константин пользовался большой популярностью у поляков, и Константин, возможно, и занял бы место Августа, если бы не проявил бдительности Паткуль. По его совету отряд саксонских войск вторгся в Силезию и выкрал оттуда обоих братьев Собесских, которых Август распорядился посадить под домашний арест в крепость5656
  Третий брат Собесских – Александр – останется на свободе, и отчаяшиеся шведы предлагали и ему занять польский трон, но тот категорически отказался.


[Закрыть]. Ярость шведов не поддаётся описанию, но сделать они ничего не смогли. Австрийский император Леопольд I, которому принадлежала Силезия и на родственнице которого был женат Якоб Собесский, воспринял эпизод довольно флегматично. (Если у командира гитлеровского спецназа О. Скорцени и был учитель, то его наверняка звали Йоханом Рейнхольдом Паткулем).

Сам Паткуль жил в Варшаве в обстановке строгой секретности и конспирации, но, тем не менее, шведы дознались о его присутствии в польской столице и стали его преследовать. Паткуль постоянно менял место жительства и без вооружённой охраны в городе не показывался. Г. Долгорукий писал в Москву, что жизнь Паткуля находится в постоянной опасности. После похищения братьев Собесских Паткуль был вынужден вообще удалиться в Дрезден и сидеть под стражей дома.

Две недели спустя после заключения формального союза с Польской республикой шведы под Торном и Пультуском нанесли серьёзное поражение войскам Августа, в результате которого союзник Петра потерял почти всю свою пехоту. «Сильного» Августа снова нужно было поддерживать под ручки, и Паткуль в который раз пришёл ему на помощь. По его совету Август учредил военную кассу, в которой для продолжения войны накапливались и собственные средства, и русские субсидии. Кассой распоряжались совместно представитель России и представитель Саксонии – так было вернее. Август в этот период поручил Паткулю провести реформу саксонской администрации, включая военное министерство. У Паткуля развязывались руки для того, чтобы очистить саксонское правительство от противников продолжения войны со Швецией. Пётр I ограничил свободу действий своего посла в Варшаве, но тот сам нашёл себе дополнительное применение и самозабвенно помогал царю «выращивать овощи на чужом огороде».

К этому времени относится генеральный план военной кампании на следующий год, составленный военными советниками Августа при активном участии Паткуля. План был доложен царю. В преамбуле к плану Паткуль развивал идею о нанесении Карлу ХII сокрушительного поражения объединёнными усилиями союзных войск. Петру предлагалось «заморозить» свою активность в Прибалтике и обеспечить направление главного удара на шведскую армию в Польше. Паткуль полагал, что экономика Швеции уже не справлялась с напряжением, вызванным военными расходами, а человеческие ресурсы были на исходе. На одного шведского солдата в Польше приходилось два солдата Августа и Петра, поэтому Паткуль считал успех кампании обеспеченным.

Трудно сказать, насколько этот план был точен и реален с чисто военной точки зрения. На первый взгляд, он содержал вполне здравое зерно одним разом покончить с противником, крепко застрявшим со всей своей армией в Польше, но он вряд ли был приемлем для России. Паткуль, судя по всему, по-прежнему был озабочен перспективой подпадания Лифляндии под суверенитет России и не знал, что у Петра к этому времени уже созрел замысел прибрать её к своим рукам. Да и с какой стати царь должен был таскать каштаны из огня для такого ненадёжного союзника, каким оказался Август? Русские войска полностью овладели инициативой, наносили Шлиппенбаху и Крунхьорту одно поражение за другим, и полное завоевание Прибалтики уже было не за горами.

В Дрезден в начале 1704 года приехал новый датский посланник Томас Вильхельм фон Ессен и привёз весть о том, что Дания, возможно, скоро вступит в войну со Швецией. Копенгаген уполномочивал Ессена тайно вступить в контакт с Августом и начать переговоры о заключении тайного союза. Дания в этих целях заручилась военной поддержкой Голландии, пообещавшей задействовать свою эскадру численностью в 20 судов. На конспиративной встрече под Дрезденом Ессен, однако, дал понять Паткулю, что без денег царя из намеченного предприятия вряд ли что выйдет.

В Дрездене Паткуль активно занялся (в который раз!) обработкой Берлина, для чего вступил в контакт с главой внешнеполитического ведомства Пруссии Хейнрихом Рюдигером фон Ильгеном. Секретной службе Августа удалось перехватить шведскую дипломатическую почту, в которой Стокгольм выражал недовольство своим номинальным союзником Пруссией. Прусский король Фридрих I обвинялся (заметим, вполне справедливо) в «ловле рыбы в мутной воде» и в игнорировании союзнических обязательств. Естественно, Паткуль поспешил в Пруссию и не преминул довести там эти шведские оценки до сведения короля, надеясь вбить клин между Берлином и Стокгольмом. Напрасное дело! «Штучка в себе» Фридрих расточал во все стороны улыбки и комплименты, давал обещания и заверения, но был невозмутим и непоколебим в избранном курсе: лавировать, набирать очки и прихватывать всё, что плохо лежит. Для видимости Фридрих пообещал рассмотреть возможность присоединения к антишведскому лагерю, но при условии, если вступит в действие план об объединении войск Петра и Августа в Польше. О негативном отношении к этому плану России аккуратный Кайзерлинг должен был уже доложить королю, поэтому, давая подобное обещание, Фридрих I практически ничем не рисковал.

В это же время Паткуль приступил к развертыванию разведывательной деятельности в европейских столицах. Он давно мечтал насадить во всех крупных городах Европы своих агентов, которые бы снабжали царя полной и достоверной информацией о событиях в Европе. «Чрезвычайно важно», – писал он Головину, – «повсюду – в Вене, Гамбурге, Берлине, Лондоне, Гааге, Копенгагене и даже в Стокгольме заиметь настоящих добрых корреспондентов – людей, которые разбираются в делах, хорошо знают местность и население и имеют доступ к знаниям». Отдельных разведывательных служб тогда, кроме Англии, ни у одного государства практически не было, и разведка была естественным, если не основным занятием дипломатов. Дипломатия была неотделима от разведки, склонность к конспирации и секретам была врождённой чертой Паткуля, и он с удовольствием занялся организацией агентурной сети в Европе.

Паткуль хотел тесно связать Россию с Западом, но для этого не хватало настоящих кадров – с послами царя, не владеющими языками, «сварить кашу» было трудно. Все европейские дворы, сообщал он Головину, жалуются на то, что с русскими послами нельзя говорить доверительно, а только через переводчиков. Способный и умный посол в Варшаве князь Г. Долгорукий, не владевший иностранными языками, держал при себе переводчика, подданного императора Леопольда! Естественно, что каждый шаг России в Польше становился известным Кауницу. Паткуль предлагал канцлеру Головину взять на дипломатическую службу надёжных иностранцев, а в Гааге учредить пост Генерального уполномоченного (т.е. резидента), который бы руководил всей агентурной сетью в северной и западной Европе. Похоже, что Паткуль предлагал на этот пост себя, это была конкретная и интересная работа, отвечающая его характеру, темпераменту и наклонностям. Можно себе представить, каких высот этот человек достиг бы на разведывательном поприще, но этому не суждено было сбыться. Царь-новатор идею Паткуля одобрил и утвердил венским резидентом датчанина К. Урбиха, копенгагенским – Нейхаузена, а берлинским – фон Лита. Но дальше дело не пошло, и до конца эти планы Паткуля выполнены не были – скорее всего, из-за вечной русской проблемы – нехватки денег. А жаль!

С мая по июль 1704 года Паткуль пролежал на больничной койке – при верховой езде он задел ногой за дерево, нога опухла, началось воспаление, угрожавшее перейти в гангрену, и лишь к середине июля, после лечения в Карлсбаде, Паткуль пошёл на поправку. Пока он болел, Август потратил почти все русские субсидии – понятное дело – не в угоду Марсу, а Венере. На период болезни Паткуль передал их на хранение К. Бозе, и король буквально силой вырвал деньги из рук своего военного министра. Всё это не облегчало задачу Паткуля, а дополнительным тяжёлым бременем ложилось на его плечи. Всё чаще в письмах к друзьям он пишет о своей усталости от политики и желании уйти на покой в какой-нибудь Швейцарии. Необходимость соблюдать при плохой игре хорошую мину становилась обременительным занятием. Как официальный представитель царя, он уже не мог так беспрепятственно и свободно, как раньше, давать волю своим эмоциям. Нужно было, как ни в чём не бывало, продолжать контакты с Августом и его двором – такова была настоятельная государственная необходимость России. Сдерживаемые внутри злость, возмущение и гнев накапливались в организме и приводили к возникновению стрессовых ситуаций.

Но о стрессах тогда, естественно, ничего не знали. Из Карлсбада несколько оправившийся от болезни Паткуль отправился снова в Польшу, где готовилось новое крупное наступление против шведов, и оберкригскомиссар должен был заступить на должность главнокомандующего царскими вспомогательными войсками. Эти войска первоначально включали в себя 9.852 пехотинца (11 полков) и около 5 тысяч украинских казаков. Офицерский корпус составляли не только и не столько русские, сколько иностранцы. До Саксонии корпус вёл князь Дмитрий Голицын – по мнению Н.Г.Устрялова, человек умный, но со старыми понятиями. Корпус, наспех собранный из случайных, плохо обученных и слабо вооружённых солдат и офицеров, пришёл весьма поредевшим и потрёпанным: часть казаков по пути разбежалась, часть солдат заболела и умерла, так что пехотинцев осталось около 7, а казаков – около 3 тысяч.

В городке Сокале князь Дмитрий официально передал под начало Паткуля русский отряд, с которым у нового командира сразу начались проблемы. Русские офицеры отказывались подчиняться «немцу» и требовали оставить Д. Голицына своим командиром. Князь по приказу царя должен был заниматься интендантским обслуживанием корпуса, но, явно польщённый выбором офицеров, не принимал никаких мер по пресечению их претензий. При снабжении частей провиантом он отдавал преимущество частям, находящимся под командой русских офицеров, а запросы иностранных офицеров игнорировал, что тоже не способствовало укреплению дисциплины в корпусе. Паткуль слал царю жалобы на русских офицеров, не способных ни к командованию, ни к дисциплине, но жалобы до Петра либо не доходили, либо у царя до них не доходили руки. Впрочем, преобладание иностранных офицеров над русскими облегчало задачу Паткуля, но зато страдало взаимопонимание солдат с офицерами, не владевшими русским языком. Так с первых дней нахождения в Польше вокруг корпуса стала складываться нездоровая обстановка.

Больше всего проблем доставляли казаки, воспринимавшие войну как повод для личной поживы. Они так немилосердно грабили польские церкви, хутора и дома, что можно было подумать, что они находились не в гостях у союзников, а на отвоёванной у врага территории. (Впрочем, так оно, вероятно, и было: давала о себе знать старая неприязнь запорожцев к ненавистным ляхам). Паткуль почти уже уговорил царя вернуть командование над корпусом Д. Голицыну, но воспротивился Август: зачем ему был нужен непослушный корпус да ещё под началом русского генерала?

Возмущало Паткуля и царившее в корпусе казнокрадство, поощряемое самим Д. Голицыном. Выяснилось, что расчеты денежного содержания, продовольствия и амуниции намного превышали реальные потребности корпуса. Начальники специально завышали эти потребности, опуская разницу в собственный карман. Обычная практика тех времён! Когда Август потребовал переместить корпус согласно диспозиции под Краков, Д. Голицын намеренно задержал исполнение этого приказа, и в результате русским пришлось потом идти к намеченному месту ускоренным маршем, что при плохой подготовке превратилось в настоящее мучение для солдат. Паткуль, когда-то высокомерный барон и жестокосердный помещик, теперь несколько по-иному смотрел на нижестоящих по социальной лестнице и с сочувствием сообщал царю, как страдали во время марша его солдаты, оказавшиеся без обуви и в растрёпанных, расползшихся на куски мундирах (постарались птенцы Петра и нанятые ими купцы-суконщики!).

Естественно, военных подвигов от русского корпуса ждать было трудно. Очевидно, что всё те же «птенцы» Петра с преступной формальностью отнеслись к исполнению возложенных на них обязанностей и послали Августу то, что самим было негоже. Авторитет страны и страдания солдат и офицеров для многих из них были понятиями абстрактными. Паткуль всё это безобразие видел и старался хоть как-то облегчить положение корпуса и сделать его более-менее боеспособным.

Прибыв под Краков, Паткуль к своему возмущению обнаружил, что спешить и загонять своих солдат до полного бессилия было незачем – по неизвестным причинам король Август медлил и приказа на наступление на Варшаву не давал. Именно сейчас для союзников было очень важно одержать хотя бы какую ни на есть победу над шведами, потому что она могла резко изменить расстановку сил и побудить датчан и пруссаков присоединиться к альянсу. Паткуль не выдержал и дал волю своему возмущению. Датскому послу Ессену с трудом удалось помирить и «растащить в разные стороны» вдрызг рассорившихся короля и русского посла.

Наконец, в сентябре соединённое войско двинулось на Варшаву. Шведы, уйдя с армией на Лемберг (Львов), оставили там малочисленный гарнизон под командованием генерал-лейтенанта Арвида фон Хорна, который, быстро оценив обстановку не в свою пользу, после непродолжительных боёв быстро сдал столицу Августу. Паткуль с русским корпусом занял южный район Варшавы. Весь гарнизон во главе с комендантом крепости сдался в плен. Посаженный на польский трон шведский ставленник Станислав Лещинский спасся бегством в Эльбинг. Август с большим триумфом въехал в столицу и в отместку за тёплый приём, оказанный его сопернику Лещинскому, обложил варшавских жителей денежным штрафом в размере полумиллиона талеров. В случае неуплаты он пригрозил выпустить на улицы города своих солдат. Варшавяне предпочли грабежам штраф.

Паткуль получил приказ со своим русским отрядом двигаться на Познань. Там его ждал со своими частями генерал Йохан Матиас Шуленбург. Вместе им предстояло брать крепость у шведов. Предъявленный коменданту крепости полковнику Мардефельдту ультиматум о сдаче и начатая по всем правилам фортификационного искусства осада объединённому русско-саксонскому войску успеха не принесли. В течение нескольких недель союзники со всех сторон безуспешно атаковали город, но накануне решающего штурма от Августа пришёл приказ осаду прекратить и от Познани немедленно отступить. На помощь к Мардефельдту спешил отряд под командованием самого Карла ХII. Паткуль с пехотой, налегке, через прусскую территорию выступил ускоренным маршем под саксонский Нидерлаузитц. Кавалерия, артиллерия и обоз под началом полковника Гёртца должны были соединиться с армией Шуленбурга под Пунитцем, но по неизвестным причинам Гёртц приказа не выполнил и свой отряд к Шуленбургу не привёл.

Солнце склонялось к закату, когда Карл ХII всеми силами обрушился на армию Шуленбурга. Саксонцы возможно впервые за эту войну отчаянно и храбро защищались, и исход сражения долго оставался неопределённым. Глубокой ночью Шуленбургу удалось оторваться от противника и искусным маневром спасти свою армию и привести её к саксонской границе. Разозлившийся Карл, не обнаружив перед собой противника, отдал приказ атаковать появившийся в их поле зрения отряд Гёртца. Результаты короткой схватки были катастрофичными: большинство русских погибли или попали в плен, шведы захватили 11 пушек и большую часть обоза, включая денежную кассу с двухмесячным содержанием на 4 полка.

Паткуль был вне себя от злости на неповоротливого Гёртца. Полковник же сваливал всю вину за катастрофу на Паткуля. Саксонские военачальники в этом споре естественно взяли сторону Гёртца: Паткуль был главнокомандующим и нёс всю ответственность за вверенные ему части. Но Паткуль был слишком самолюбив и не терпел в свой адрес никакой критики – особенно со стороны саксонцев, своих недоброжелателей. Он, со своей стороны, обрушился на них с грубой критикой. Началась склока, в результате которой истина так и не прояснилась, а Паткуль нажил себе новых и непримиримых врагов в лице Гёртца и Шуленбурга.

Разместив поредевший корпус в Нидерлаузитце, Паткуль выехал в Берлин, но после поражения союзных войск под Пунитцем Пруссия и думать не хотела об открытии военных действий против шведов. Не помогали и заманчивые предложения раздела Польши, присоединения Курляндии, оказания помощи войсками и деньгами. К тому же в Берлине появился герцог Джон Черчилль Марлборо и дал понять пруссакам, что если они присоединятся к антишведскому альянсу, то немедленно будут наказаны морскими державами. В апреле 1704 года Англия и Голландия заключили со Швецией новый договор о нейтралитете, согласно которому морские державы брали на себя обязательство выступить против любого врага Карла ХII. Паткуль был вынужден вернуться в Дрезден с пустыми руками. В который раз он почувствовал усталость и высказал пожелание удалиться от всех дел: «Когда же я освобожусь из этой галеры!»

Для Паткуля начинались трудные времена. Дрезденский двор к нему был настроен враждебно. Слишком за многое он брался лично, и теперь его можно было обвинять во всех неудачах и бедах. Поражение под Пунитцем давало дополнительный повод для критики в адрес русского посла, оказавшегося «бездарным» военачальником. Сдерживаемая до поры до времени неприязнь Августа против «лифляндца» стала теперь открыто выплёскиваться на поверхность. Паткуль, со своей стороны, не переставал критиковать саксонцев и самого короля за медлительность, безынициативность и нежелание по-настоящему взяться за дело. Скоро обнаружилось, что саксонцы внедрили в его окружение своего агента и тайно перехватывали его корреспонденцию. Нужно было признать, что тайное дело в Саксонии было поставлено неплохо.

К концу 1704 года обстановка вокруг Паткуля чрезвычайно осложнилась, хотя под защитой царя он продолжал чувствовать себя в безопасности и не обращать внимание на козни врагов. Несмотря на свой ум и проницательность, Паткуль был слишком самоуверен и самолюбив, а потому не мог признать и проанализировать свои ошибки, что помешало ему вовремя и реально оценить надвигавшуюся угрозу. С другой стороны, Паткуль стоял перед непосильной задачей: заставить Августа вращать колесо войны и не давать ему транжирить деньги на развлечения. Хоть он и контролировал теперь кошелёк царя, но держать его постоянно закрытым не мог, потому что капризный Август то и дело угрожал сойти с тропы войны5757
  Накануне сражения под Пунитцем Август тайно связался с Карлом ХII и предложил ему заключить мир за счёт России и Пруссии. Август просил Карла «подумать над тем, что польская война не приносит ему никакой выгоды, потому что пока он теряет время и ослабляет свои войска, его враг извлекает из этого пользу и превращает его провинцию в руины». Август предлагал себя в союзники шведскому королю против всех его врагов, «в особенности против одного из них, имя которого не называется», т.е. против царя.


[Закрыть]. Паткуль уже испробовал все средства для «урезонивания» ветреного союзника, включая и любовниц короля. В этих целях он поочерёдно вступал в контакт то с графиней Августой фон Кёнигсмарк5858
  Мария Аврора фон Кёнигсмарк, 1670 года рождения, младшая дочь графа Конрада фон Кёнигсмарка, погибшего при осаде Бонна в 1673 году, и шведской баронессы Марии Кристины Врангель, по отзывам современников, отличалась необыкновенной красотой, была умна, остроумна, весела, добра и приветлива. Август сделал её любовницей до того, как стал саксонским курфюрстом, и использовал в качестве «козырного туза» в своих делах, в том числе и дипломатических.


[Закрыть], то с графинями Любомирской и Козел, поднося им дорогие подарки и регулярно отчитываясь о них перед царём.

Настоящей, бескорыстной благосклонностью Паткуль пользовался лишь у матери Августа, вдовы-курфюрстины Анны Софии и даже состоял членом её собственного маленького двора. Вдова, воспитанная в строгих лютеранских нравах, вела скромную, уединённую жизнь и, не одобряя разгульных наклонностей своего сына, выказывала горячую привязанность к Паткулю. Естественно, Паткуль пытался оказывать влияние на сына через мать, но Август редко прислушивался к советам родительницы и всё больше подпадал под влияние бездарного канцлера Пфлюгка, князя-сладострастника А.Э. фон Фюрстенберга, врождённого интригана тайного советника Адольфа Магнуса фон Хойма, супруга графини Козел и личного референта Георга Эрнста фон Пфингстена – прожженных мошенников, профессиональных лизоблюдов и лишённых всяких моральных принципов царедворцев. Эти главные советчики короля всеми фибрами своей души ненавидели Паткуля, при удобном случае вставляли ему палки в колёса и ежечасно, ежеминутно настраивали против него короля. Я.Х.Флемминг к этому времени несколько утратил всё своё влияние на Августа и совершенно охладел к бывшему другу из Лифляндии.

Как мы уже указывали выше, причин для ненависти к русскому послу у дрезденского двора было много. Главная, конечно, заключалась в нелицеприятии нравов этого двора самим Паткулем. Играли роль и личные черты характера – заносчивость, высокомерие, нетерпимость, максимализм, от которых Паткулю пришлось страдать всю свою жизнь и от которых ему так и не удавалось избавиться. К примеру, он незаслуженно критиковал генерала Шуленбурга за его действия под Познанью и, конечно же, приобрёл в его лице ещё одного врага.

Сдаётся, в провокационных целях Август попросил Паткуля составить «независимый» меморандум о состоянии дел в саксонском правительстве, которое во всех столицах Европы снискало дурную славу – его называли не иначе, как продажным и гибельным. Естественно, Паткуль не удержался от самых резких и нелицеприятных оценок и написал всё, как было – правда, сославшись на мнение других дворов Европы. Свой меморандум Паткуль закончил словами: «Dixi et animam salvavi» – «Я сказал и спас свою душу». Позже на документе появится другое латинское изречение, приписываемое Я.Х.Флеммингу: «Maledixisti et damnaberis» – «Ты дурно сказал и будешь осуждён». Август, прочитав суждения Паткуля, страшно обиделся и возненавидел автора ещё больше. Своей прямотой и неуступчивостью Паткуль в своё время снискал к себе ненависть шведского короля. Теперь он навлёк на себя немилость короля польского. «Паткуль очень умный человек, но в гневе он перестаёт быть политиком», — писал посол Долгорукий в Москву.

Именно в этот роковой час на Паткуля посыпались и другие беды. Из России возвратился обиженный и злой наёмник Корнберг и стал распространять и про царя и про Паткуля клеветнические измышления. К нему присоединился француз Герен, и Паткулю пришлось прибегать к крайним мерам – арестам авторов пасквилей. В Швеции Паткуля считали предателем, в Польше – зачинщиком опустошительной войны, в Саксонии – высокомерным и вспыльчивым чужаком, а он не обращал на своих врагов внимания и шёл своей дорогой. Ему было чем гордиться – его, изгнанника, принимали короли Польши и Пруссии и русский царь, ему давали аудиенцию высшие правительственные чиновники в Гааге, Копенгагене и Вене, к его мнению прислушивались, с ним считались, и он продолжал оказывать существенное влияние на европейские дела. Больше всего он полагался теперь на царя и больше всего боялся, что с Петром могло случиться что-нибудь непредвиденное. Он понимал, что тогда ему придёт конец. Сознание этого факта не делало его более удобным и снисходительным для других, а лишь более мрачным, замкнутым и сварливым.

Генерал Шуленбург в своих мемуарах в таких выражениях опишет Паткуля: «Его глаза, в которых назойливо и бесстыдно отражается характер – дерзкий, активный и опасный, сверкают мрачно и дико. Он был мстительным и неблагодарным. Кто с ним сходился ближе, начинал потом его ненавидеть». Что и говорить – мрачная и не слишком объективная картина!

А вот как о нём писал один саксонский придворный: «Один из великих гениев столетия – независимо оттого, шло это из глубины его суждений или объяснялось его учёбой… Его страсти слишком сильны, а его нрав слишком горяч для того, чтобы стать министром».

В это время у Паткуля возникают планы женитьбы на богатой саксонке Анне фон Айнзидель. Первому эта идея пришла в голову королю Августу, который рассчитывал этим браком более тесно привязать царского посла к своей «колеснице». Август предоставил это дело своей матери – ведь Анна фон Айнзидель входила в тесный кружок её общения. Невеста, вдова оберхофмайстера фон Румора, была очень выгодной партией для Паткуля, но он с женитьбой не торопился и попросил фон Арнштедта в Москве спросить мнение на этот счёт у Головина, Меньшикова и самого царя5959
  А. фон Айнзидель, кажется, была третьей любовью на жизненном пути Паткуля (до неё мы упоминали о Гертруде Линденштерн и «маленькой конфидентке»). Мы увидим, что и она окажется несостоявшейся. Его звёзды для любовных дел располагались неблагоприятным образом.


[Закрыть].