Текст книги "Фронт за линией фронта. Партизанская война 1939–1945 гг."

Другая сторона медали

Население в районах массового партизанского движения постоянно находилось между двух огней. С одной стороны, им постоянно угрожали репрессии и реквизиции со стороны немцев и созданных ими оккупационных властей, в том числе расстрел заложников за действия партизан. С другой стороны, продовольствие у него, на добровольной или принудительной основе, изымали также партизаны, которые порой карали не только старост, бургомистров и полицейских, но и население целых деревень или отдельные семьи, основательно или нет обвиненные в коллаборационизме. Далеко не всегда партизаны выступали в роли благородных защитников населения от зверств немецких оккупантов. Приток пополнения в отряды иной раз ограничивался не только нехваткой оружия, но и действиями самих партизан, иной раз не слишком хорошо обращавшимися с местными жителями. В ходе партизанской борьбы на оккупированной советской территории зверства обильно совершались с обеих сторон. В донесении «Зверства германских фашистов на оккупированной территории», поступившем в Москву в апреле 43-го, рассказывалось, в частности, как в деревне Дрилевичи Лепельского района «полицейские схватили беременную колхозницу Фенько, раздели догола и допрашивали в таком виде в присутствии целой группы полицейских, избив, бросили ее в баню, затем поставили голой, чтобы ели комары, били по очереди дубинками. В итоге она преждевременно родила ребенка, но мужа-партизана она не выдала. Перед смертью заявила: “Погибаю за честный поступок своего мужа-партизана. Он пошел и будет бороться против фашистов”».

А вот как описывает жизнь под оккупацией в своей родной деревне Мазуны белорусская партизанка Маня Сергеева в письме своему дяде Ивану Куприянову на Большую землю: «Много людей повесили на виселицах, много людей расстреляли за малейшие причины… Землю поделили полосами. Колхозов у нас нет. Этот год войны был для нас годом тюрьмы. Мы сидели и каждую минуту ждали смерти (такие же чувства испытывали очень многие жители оккупированных территорий. – Б.С.). Весна (1942 года. – Б.С.) была, наверно, самой голодной для всех. Многие люди ходили чуть живые, распухшие от голоду. Достать нигде нельзя было ни одной жменьки ничего. Немцы ничего не продавали и не продают. Сейчас жизнь в это время спокойней… Поскольку партизанщина расширена, то немцы к нам не приезжают». И далее Маня сообщила, что из их деревни 11 человек ушли в партизаны.

Факты немецких зверств в письмах партизан встречаются очень часто. Вот, например, что писал в 1942 году своим родителям лейтенант И.Я. Привалов, служивший в штабе партизанского соединения Козлова в Белоруссии: «В поселке А. немцы вырвали из рук учительницы Наумовой двухлетнего ребенка и, размотав его за ногу, бросили в огонь пылающего дома, а затем убили ее самое. В селе Барбарово зашли в хату жены политрука и начали к ней придираться. Выгнали родителей и изнасиловали ее, а затем выпороли шомполами».

Вот еще одно жуткое письмо. Мария Храпко пишет из партизанского отряда своему брату Семену: «…Мучили нашего родного брата Гришу. Ему Яким Дещеня (полицейский) сам живому вырезал на груди пятиконечную звезду, разрезал рот, повырезал мякоть тела, и он, окровавленный, скончался».

В ходе войны происходил жесткий отбор карателей – тех, кому в радость мучить людей, кто, не дрогнув, может разбить голову младенца о каменную стену и выстрелом в голову отправить на тот свет его мать. Причем подобное случалось на обеих сторонах – и на немецкой, и на советской.

Да, да, не меньшей жестокостью по отношению к немцам и их союзникам, а также друг к другу на оккупированной территории СССР отличались советские, украинские, польские и литовские партизаны, не уступая в этом отношении итальянским или югославским партизанам. Только фиксируются эти факты, разумеется, в немецких донесениях, а не в сводках Центрального штаба партизанского движения. В частности, отчет тайной полевой полиции о борьбе с советским партизанским движением в первой половине 1942 года свидетельствовал: «Проводя нападения, партизаны действуют с беспримерной жестокостью. Так, вблизи от Устерчи (группа армий «Центр») партизаны напали на двух русских полицейских, сопровождавших транспорт скота, и, выколов им глаза и отрезав уши, их повесили.

В отдаленной деревне Центрального армейского района в полдень 31.12.41 появилось около 100 хорошо вооруженных партизан, находившихся под командованием большого числа офицеров. Бургомистру и большинству местных полицейских удалось спастись бегством от плена. Один из полицейских был ранен и попал в руки партизан. Сначала они полностью раздели раненого и оставили его лежать в снегу при 40–45 градусах мороза. Потом они разграбили деревню и расстреляли 2 жителей, сыновья которых входили в полицию. Партизаны угрожали согнанным вместе жителям сжечь их деревню, если они будут сдавать хлеб и скот немцам.

После этого на глазах у офицеров и жителей деревни был изувечен лежавший в снегу раненый полицейский. Его конечности были поочередно переломаны и затем отрублены. Эта мучительная смерть полицейского должна была явиться предупреждением всем прогермански настроенным жителям деревни.

У одного убитого служащего ГФП партизан отрезал запястье руки, чтобы снять надетое на палец кольцо. Другой служащий ГФП, получивший несколько ранений и еще подававший в бессознательном состоянии признаки жизни, был убит партизаном несколькими выстрелами в голову и затем ограблен.

Эти нечеловеческие пытки попавших в руки партизан противников объясняются прежде всего безграничной травлей со стороны евреев и политических комиссаров, широко использующих в своих целях примитивные инстинкты русского населения. Так как они изображали немецких солдат исчадием ада, полностью повинными в возникновении войны и в последовавшим за этим ухудшением уровня жизни, и говорили, что нищета и бедствия еще ухудшатся после окончания войны в пользу немцев, то вся ненависть натравливаемых людей направлялась на их жертвы. Лишения, испытываемые партизанами в результате их деятельности, особенно чувствительные зимой, и вызываемое этим плохое настроение, ловко направляется руководителями партизан на немецких солдат».

А вот немецкое донесение от 17 февраля 1943 года об одном бое с партизанами: «Недалеко от Вороны, 13 км западнее Витебска полицейский отряд был втянут в бой с бандитами. Присланному подкреплению из воинской части не удалось отбить атаку банды. В этом бою, продолжавшемся более 3-х часов, воинская часть потеряла 12 и полиция 24 человека убитыми и 1 пропавшего без вести. На следующий день были найдены трупы полицейских, изуродованные и без одежды». По всей вероятности, полицейские попали в руки партизан еще живыми и были подвергнуты пыткам.

Замечу, что большинство цитируемых донесений и писем, как немецких, так и советских, предназначались, так сказать, для «внутреннего потребления» и не были использованы в пропаганде военного времени.

В 1944 году Пономаренко писал ГКО: «Фашисты для сокрытия следов своих преступлений, помимо уничтожения свидетелей, прибегают к составлению фиктивных актов с указанием, что учиненные ими зверства произведены якобы партизанами. Подобные акты составлены немцами в ряде населенных пунктов Полесской области, где население вынуждалось под страхом смерти ставить под актами свои подписи в качестве “свидетелей”».

Необходимо подчеркнуть, что точно такие же фиктивные акты составляла и советская сторона. Наиболее яркий пример тут – акт о раскопках могил в Катыни, где вся вина за это преступление была свалена на немцев. Аналогичные акты были созданы и по поводу произведенных немцами раскопок захоронений во Львове, Виннице и некоторых других городах, где НКВД произвел массовые расстрелы политзаключенных. После освобождения соответствующих территорий эти расстрелы также списали на немцев. Немцы действительно составляли фальшивые акты, где собственные преступления сваливали на партизан. То же делала и советская сторона. И сегодня порой очень трудно определить, какие из этих актов фиктивные, а какие подлинные.

В тех районах, где основная часть населения поддерживала немцев или, по крайней мере, ладила с ними, партизаны применяли массовое уничтожение мирных жителей, а не только членов семей коллаборационистов. Объектами таких репрессий стало население Локотского округа и староверческих республик в Белоруссии. Вот как описывает немецкое донесение результаты нападения партизан на железнодорожную станцию Славное на железной дороге Борисов – Орша: «28.8.42 хорошо вооруженная группа партизан численностью в 350 человек атаковали станцию Славное (участок железной дороги Орша – Борисов). Станционное здание подожжено. В результате сильного обстрела населенный пункт Славное разбит. Противник отошел раньше, чем подоспело наше подкрепление… Все железнодорожные служащие станции мужественно боролись с партизанами. Начальник станции – убит, начальник службы движения – тяжело ранен, остальные служащие станции – невредимы. Сожжены станционные здания и 100 домов в деревне. Убито около 300 мирных жителей, дружественно настроенных к немецким войскам. Обе водонапорные башни подорваны. Также подорван водяной насос. Система сигналов частично разрушена. Переводные стрелки отсутствуют. Рельсовый путь подорван на участке до 100 м. Подорван водопровод на участке между рекой Бобр и Славное. Подорван эшелон № 8203, стоявший в то время на станции. Котлы паровозов подорваны. Русский начальник эшелона и 10 украинцев убиты. Станция начала работу около 16.00».

Дерзкое нападение партизан на Славное и уничтожение им дружественно настроенных по отношению к немцам жителей поселка вызвало гнев самого фюрера. Гитлер уже 28 августа потребовал от командования группы армий «Центр» «немедленного проведения операции возмездия в связи с нападением на станцию Славное с применением самых жестких репрессивных мер». В результате 30 августа 1942 года командование группы армий доложило в Генштаб: «Во исполнение приказа о проведении операции возмездия в связи с нападением на Славное предусмотрено следующее: 100 сторонников партизан и членов семей последних в районе Славное, подозреваемых в участии или в содействии нападению, будут расстреляны. Их дома будут сожжены. О принятых мерах будет передано по радио с комментариями». В данном случае партизаны и немецкие каратели просто неотличимы друг от друга.

Начальник 532-го тылового района (2-й танковой армии), где располагался Самоуправляющийся Округ Локоть, докладывал 22 августа 1942 года: «В районе Жуковки прорывы и налеты партизанских групп. Среди милиции (Русской Освободительной Народной армии Б.В. Каминского. – Б.С.) и гражданского населения большое количество убитых». Аналогичное сообщение поступило 2 октября того же года: «Большая группа партизан произвела налет и частично сожгла населенный пункт Киклино. Партизаны спилили 49 телефонных столбов и разрушили небольшой мост на шоссе… Гражданское население потеряло около 30 человек убитыми». 16 октября 1942 года все тот же начальник 532-й тыловой комендатуры сообщал: «В районе Клетни продолжаются налеты партизанских групп из больших лесов Клетни. Партизанские группы при этом преследуют цель крупными силами ворваться в какой-либо умиротворенный район, сжечь населенные пункты и убить население и милицию». И число подобных донесений можно многократно умножить с обеих сторон.

Случаи мародерства со стороны советских партизан зафиксированы во многих документах. Так, командир действовавшей в Могилевской области Белоруссии 13-й партизанской бригады майор Мазур в итоговом донесении о действиях бригады рассказал о неприглядных событиях, имевших место весной 1942 года: «В то время на территории Кличевского района не было ни одного гарнизона противника, и партизаны чувствовали себя очень развязно, начали бездействовать, заниматься самогонокурением, пьянством и мародерством… Наладив агентурно-осведомительную работу среди партизан и местного населения, Особым Отделом было вскрыто ряд причин, порождающих плохое поведение отдельных партизан, а самое главное то, что отдельные командиры партизанских отрядов не занимались боевыми делами, а отсиживались. О всех этих недостатках было доложено подпольному райкому и приняты соответствующие меры. Так, например, командир партизанского отряда Юрковец был снят с должности командира отряда и переведен в рядовые… Особым Отделом были вскрыты две группы в партизанском отряде, где командиром был Рудой, комиссаром Изох, которые имели цель уничтожить руководство отряда и перейти в другие отряды. Это было вызвано тем, что командование занималось пьянкой, самоснабжением и не проводило боевых операций. Тех партизан, которые выступали на собраниях с критикой командования, сажали под арест. Об этом случае было доложено Клычевскому подпольному райкому. 3 мая 1942 года состоялось заседание райкома, на котором командир отряда Рудой был снят, как не справившийся с работой. На должность командира отряда был назначен я (до этого – начальник РО НКВД и Особого отдела)».

Характерно, что комиссар проштрафившегося отряда Игнат Зиновьевич Изох никаким дисциплинарным взысканиям не подвергся и в дальнейшем возглавил 277-ю бригаду, действовавшую в том же Кличевском районе. Не исключено, что особист Мазур в своем донесении райкому сознательно сгустил краски, чтобы сместить командира и самому возглавить отряд. 28 июня 1944 года, имея в своих рядах 1399 человек, 277-я бригада благополучно соединилась с частями Красной армии. Любопытно, что, согласно итоговому донесению Изоха, в рядах бригады сражалось 595 бывших полицейских, которые после перехода к партизанам «активно боролись с немецко-фашистскими захватчиками».

Люди в партизанских отрядах попадались самые разные, в том числе и с весьма темным прошлым и садистскими наклонностями, или успевшие уже запятнать себя преступлениями на службе у немцев. Склоки между командирами и комиссарами, подсиживание друг друга, бессудные расстрелы, дутые дела о шпионаже, создаваемые начальниками Особых отделов и представителями.

НКВД, были обычными явлениями. Впрочем, все то же было характерно и для регулярной Красной армии. В то же время, если командир был популярен в отряде и среди местного населения, комиссару и особисту было весьма непросто сместить его, даже если они этого очень хотели. Дело-то происходило во вражеском тылу. Поэтому комиссары чаще всего с командирами ладили. Хотя случались исключения, и тогда рождались доносы, направлявшиеся на Большую землю, причем их соответствие реальным фактам порой трудно проверить даже сегодня.

1 октября 1942 года комиссар партизанской бригады Е.А. Козлов написал донос начальнику Центрального штаба партизанского движения П.К. Пономаренко на своего комбрига полковника Марченко: «Астрейко (командир одного из отрядов в бригаде. – Б.С.), помощник начальника полиции в Трудах (зимой) по достоверным источникам расстреливал евреев (подтверждено т. Лапенко, комиссар бригады, капитан Мещеряков – командир отряда нашей бригады, которые зимой жили исключительно подпольно и до конца остались преданными своей Родине), однако пользуется огромным авторитетом у Марченко. Это видно из того, что Марченко дважды назначал Астрейко командиром партизанских бригад, Станкевича и своей, когда сам Марченко ушел на пост командующего Полоцкой зоной. Благодаря вмешательству в это дело обкома (Витебского) и штаба Астрейко к командованию бригадой был недопущен… Слово “расстрел” глубоко укоренилось в сознании большинства бойцов бригады. Внедрено оно со стороны Марченко и Астрейко».

Возможно, письму Козлова и был бы дан ход, но 6 октября 1942 года он вместе с Лапенко и несколькими другими партизанскими руководителями погиб в авиационной катастрофе. Марченко, находившийся в том же самолете, чудом уцелел, отделавшись переломами ног. Опасные свидетели, которые могли уличить его и Астрейко в бессудных расстрелах и службе немцам, погибли, и доносу, который перед отлетом Козлов успел вручить Пономаренко, так и не был дан ход. Астрейко и Марченко благополучно довоевали до конца войны.

Много лет спустя, 24 мая 1974 года, Марченко писал Пономаренко, поздравляя с 30-летием изгнания немцев из Белоруссии и напоминал о своих партизанских заслугах: «Мы вместе и при Вашей помощи из Полотчины спасли в 1942–43 годах сотни тысяч наших людей, детей, стариков, первые партии по Вашему заданию выводил и доказал, что это можно делать, и мы делали. В апреле 43-го года по Вашему заданию о предоставлении данных о формировании немецкой армии на подъездных путях Полоцка, лично ходил в разведку, попал на засаду немцев в 300 человек, убил 15 человек немцев и ушел и передал эти данные…»

Марченко также писал, как после катастрофы с самолетом «из всех я случайно остался жив, лежал в Центральном госпитале Наркомата обороны. С Полоцка от своих поступило в госпиталь и получил 2 тысячи писем. Народ просил, какой я есть вернулся и спас их жизнь. Вы сами были свидетелем, как я бежал из госпиталя на 2-х костылях, через Калининский фронт доставил 100 тысяч боеприпасов в свои бригады, и когда немец сунулся, мы дали бой…»

Марченко в письме упоминает, что в ходе войны 4 раза горел в танке, а однажды был «смертельно контужен», но врачи его спасли. Возможно, контузия способствовала развитию у него мании величия. Во всяком случае, утверждение, будто на рубеже 42– 43-го годов Марченко удалось перебросить сотни тысяч мирных жителей, спасавшихся от отправки в Германию, и что бравый партизанский командир благополучно спасся из засады в 300 немцев, да еще убил 15 неприятельских солдат, смахивают на истории барона Мюнхгаузена.

Иногда партизан за мародерство и насилия по отношению к местным жителям командование расстреливало. Так, в 161-й бригаде Осиповичского района был расстрелян партизан Казакулов, который «занимался изъятием для личных целей вещей у крестьян деревни Кринка». Но случаи такого рода репрессий были единичными, хотя мародерство порой и носило массовый характер. Партизанские отряды не могли слишком увлекаться расстрелами, иначе им грозило остаться вовсе без бойцов. Здесь приходилось больше полагаться на воспитательную работу. К тому же больше шансов у партизана было быть расстрелянным из-за конфликта с начальством или по подозрению в работе на немцев.

Местное население на эксцессы со стороны партизан реагировало чрезвычайно болезненно. Порой коллаборационизм части советских крестьян носил характер вынужденной самообороны против партизан и не прикрывался какими-либо политическими лозунгами. Он напоминал антисоветские крестьянские восстания конца Гражданской войны. Реквизиции со стороны партизан и репрессии против местного населения нередко вызывали вооруженное противодействие со стороны крестьян, поскольку изъятие запасов продовольствия грозило крестьянам голодной смертью. В отчете о развитии партизанского движения, составленном в июне 1943 года, Пономаренко вынужден был признать «ошибки по отношению к населению»: «Мародерство или чрезмерное изъятие продовольственных ресурсов. Незаконные действия отрядов Коляды привели к тому, что организовалась противопартизанская банда крестьян под командованием Болтунова. Это единственный случай».

Руководитель противопартизанских отрядов Митрофан Владимирович Болтунов, как и его брат и соратник Василий, был уроженцем и жителем деревни Сыр-Липки Касплянского района Смоленской области. В годы войны ему было уже больше 40 лет. Митрофан Болтунов уже в течение долгого времени работал агрономом и был членом ВКП(б). «Армия Болтунова», насчитывавшая свыше 600 человек, была вооружена советскими и немецкими винтовками, а вся их форма сводилась к белой нарукавной повязке с надписью «Полицай». По утверждению действовавших в этом районе партизан, некоторых жителей братья Болтуновы вовлекали в свои отряды насильно, под угрозой репрессий и конфискации имущества.

Пономаренко перечислил и другие «ошибки»: «Неосновательные расстрелы и репрессии по отношению к населению. Проведение мобилизаций в партизанские отряды. Непорядочное отношение к женскому населению при расположении некоторых отрядов в деревнях. Недостаточная активность некоторых партизанских отрядов, продолжительное отсиживание, стремление избежать встречи с противником. Частое и неосновательное применение высшей меры наказания по отношению к провинившимся партизанам. Ограничение приема в партизанские отряды в связи с неимением у вступающего оружия…»

Никифор Захарович Коляда, по кличке Батя, командовавший партизанскими соединениями на Смоленщине, стал одним из немногих партизанских командиров, подвергшихся репрессиям со стороны своих братьев-чекистов. Подполковник, партизанивший еще в Гражданскую войну, стал козлом отпущения за неудачу наступления Красной армии на Западном направлении. В сентябре 1942 года отряды Бати под натиском противника вышли на соединение с Красной армией, несмотря на категорический запрет Центральным штабом партизанского движения партизанам выходить в советский тыл без специального разрешения Москвы. В октябре 1942 года Коляда был арестован, обвинен в невыполнении боевого приказа и отправлен на пять лет в ГУЛАГ, а в январе 43-го в ведомстве Пономаренко составили на него довольно убийственную характеристику: «За время нахождения в партизанских отрядах (июнь – сентябрь 1942 года) бывший командир отрядов Коляда проявил себя исключительно с отрицательной стороны… Поставленные перед Колядой задачи не допускать переброски живой силы, техники, боеприпасов по большаку Смоленск – Духовщина – Белый по существу не выполнялись, если не брать отдельные малозначительные операции. Противник этот большак использовал почти беспрепятственно, чем укрепил свой участок фронта в районе Белый, Ржев, Сычевка.

Для выполнения поставленной задачи командование 4-й и 41-й армий отпускало большое количество оружия и боеприпасов, тогда как при успешных действиях партизан можно было обеспечить свои нужды за счет противника путем разгрома мелких гарнизонов и за счет небольших складов, которых по большаку было немало».

Строго говоря, любую партизанскую бригаду или отряд без труда можно было обвинить в том, что они не смогли надежно блокировать тот или иной большак или железнодорожную магистраль. Ведь не бывало же такого, чтобы партизаны полностью парализовали переброску войск и грузов на том или ином участке железной или шоссейной дороги, а тем более в прифронтовой полосе, где всегда имелись немецкие регулярные войска.

Так в чем же была истинная причина падения Бати? Она заключалась в том, что Коляда, сам член партии с 1920 года, наплевательски относился к руководящей роли партии в деле организации партизанского движения и был действительно популярен среди смоленского населения. В мае 1942 года на приеме у члена Политбюро Андрея Андреевича Андреева «Батя», согласно записи присутствовавшего при этом Пономаренко, сказал совсем крамольные вещи: «Листовки, разбрасываемые обкомом, не имеют значения. Партийные органы себя дискредитировали. Отступление, эвакуация и т. д. подорвали веру народа в партийный орган. Сейчас надо разбрасывать листовки от имени лиц, завоевавших у народа уважение своей борьбой. Мои листовки, за моей подписью, в Смоленской области могли бы сыграть большую роль. Меня всюду знают». После таких слов судьба Никифора Захаровича была решена. Оставалось выбрать подходящее время и повод для расправы. Он представился после того, когда отряды Коляды под натиском карателей вынуждены были выйти в советский тыл. Тут, кстати, потребовалось найти козла отпущения за неудачное наступление Красной армии на Ржевско-Вяземский плацдарм. Кто виноват? Конечно же Батя – вовремя большак не перерезал.

Но вот беда, об успехах Коляды прежде успели раструбить в газетах – в связи с награждением партизанского командира орденом Ленина. После его ареста и осуждения пришлось вновь собирать журналистов в конце 1942 года в штабе 41-й армии генерала Г.Ф. Тарасова и разъяснять, в чем же провинился вчерашний герой. На этой встрече комиссар одного из соединений смоленских партизан Федор Никитич Муромцев заявил, в частности, следующее: «Большая роль в этом (организации партизанского движения на Смоленщине. – Б.С.) принадлежит Бате. По опыту знаю, как это трудно было и опасно. Особенно если этот человек прибыл в незнакомые места. А Батя ведь пришел сюда добровольцем, пришел из Москвы в самое пекло, когда все живое стремилось на восток, чтобы уйти от гибели, чтобы не видеть врага. Батя провел большую организаторскую работу, он объединил разобщенные, разрозненные отряды, он воспитывал и закалял их в бою. Под его руководством были созданы батальоны, бригады. Он поднял своим авторитетом на борьбу население. Значит, Батя не был трусом. В то же время мне кажется, он переоценил свои силы. Переоценил свою роль в создании партизанского движения в этих районах. В первые дни своего приезда в отряды я откровенно сказал Бате, что недостаточная политическая работа среди населения – это результат его слабой связи с местными партийными органами, в частности, со Смоленским обкомом партии… Батя заявил мне: “Родоначальником партизанского движения в Смоленской области являюсь я. Когда я прибыл сюда, никаких обкомов здесь не было”… А ведь организатором партизанского движения был не Батя, а местные партийные органы, райком партии. До прихода Бати здесь уже действовали многочисленные отряды и диверсионные группы, созданные по заданию обкома местными партийными органами. Партийные органы создали известность, славу Бате. То, что его наградили орденом Ленина, то, что его принял секретарь ЦК партии Андреев, то, что к нему приехали корреспонденты центральной прессы, – это все заслуга местных партийных органов».

Одним словом, старая советская песня: все успехи – это заслуга партии, а все неудачи – вина конкретного лица. Зазнался, мол, Батя, стал игнорировать партийные органы, вот и был смещен.

В заключение этой истории замечу, что в 1954 году, вскоре после смерти Сталина, Никифор Захарович Коляда был полностью реабилитирован. Выходит, ничем не отличался он в худшую сторону от большинства партизанских командиров, а пострадал в сущности лишь за неосторожно сказанные нелестные слова в адрес партийных органов.

Коляда, несомненно, был популярен среди партизан, поскольку еще 26 июня 1942 года один из политработников его соединения предлагал: «Батю можно оставить в роли английского короля, а все остальное руководство основательно освежить».

Кстати сказать, нередко трудно было установить, какие именно партизанские отряды занимались мародерством. Представитель Центрального штаба партизанского движения на Западном фронте Д. Попов 18 декабря 1942 года сообщал в Москву в связи с расследованием фактов мародерства в партизанской бригаде Орлова, действовавшей в Орловской области: «В Дятьковском районе, где действует партизанская бригада Орлова и другие отряды, отдельные факты мародерства по отношению к местному населению имели место. Даже имели место такие факты, когда неизвестно кто расстреливал партизан с целью отобрать у них оружие и одежду. Утверждение тов. Дымникова (члена бюро Дятьковского райкома. – Б.С.), что мародерство совершалось именно партизанами бригады Орлова, не подтверждается людьми, опрошенными мной по этому вопросу… Из бесед опрошенных мною товарищей установлено, что мародерством занимаются скрывающиеся в лесах провокаторы и полицейские (чего это вдруг полицейским скрываться в лесах? – Б.С.), преследуя цель поссорить партизан с местным населением… Случаев мародерства с октября (после ареста Бати. – Б.С.) стало значительно меньше. Обвинение отрядов в мародерстве – это попытка мародерствующих элементов из отрядов Бати, еще не выкорчеванных до конца, оклеветать и дискредитировать руководителей Духовищинского, Батуринского отрядов». На опального Коляду теперь удобно было списывать все партизанские грехи.

Порой нелицеприятных характеристик удостаивались многие командиры партизанских отрядов. Но сегодня мы не можем сказать, что в этих характеристиках правда, а что – плод неблагоприятных межличностных отношений с комиссарами, особистами и другими партизанскими командирами. Так, в марте 1943 года начальник политотдела 1-й Курской партизанской бригады полковой комиссар Георгий Матвеевич Померанцев в докладе Пономаренко не слишком лестно отзывался о некоторых своих сослуживцах: «Командир бригады тов. Панченко, бывший секретарь Михайловского райкома партии. Тов. Панченко не показал себя боевым командиром, за 7–8 месяцев своего командования он лично не провел ни одной боевой операции. Он не развивал, а иногда даже сдерживал боевую инициативу… Сам трусил, а потому не мог активизировать и мобилизовать партизанскую массу на боевое дело. Тов. Панченко как командир бригады не пользовался должным авторитетом, даже у партизан своего михайловского отряда, который по своей боевой деятельности считался одним из плохих, отрядами не руководил, не помогал и очень редко бывал в отрядах, за исключением михайловского отряда. Не мог организовать военную учебу, поднять требовательность, укрепить дисциплину. Совершенно ненормальные взаимоотношения у него были со своим комиссаром, начальником особого отдела и другими. Товарищ Панченко политически недостаточно грамотный, самовлюбленный, страдает зазнайством, любит подхалимов (кто ж из начальников их не любит! – Б.С.). Считает себя лучше и умнее всех. Как коммунист и командир в морально-бытовом отношении ведет себя недопустимо, имел 4 жен (прямо-таки по нормам шариата! – Б.С.), из них 2 отправил на Большую землю, любил выпить. Очень плохо помогал товарищам, ведущим борьбу со всеми отрицательными явлениями в отрядах. Все это дает право сделать вывод, что назначение его командиром бригады было ошибкой».

Панченко Померанцев как будто противопоставлял комиссара бригады Федосюткина, бывшего секретаря Дмитровского райкома партии, чей отряд «считается в бригаде одним из лучших по боевым делам». Но и у комиссара бдительный начальник политотдела при ближайшем рассмотрении обнаружил целый ряд недостатков, хотя и признал за ним и известные достоинства: «Тов. Федосюткин боевой, волевой, инициативный комиссар. За время своего пребывания в должности комиссара он лично организовал и провел ряд боевых операций. Имеет недостаток – много поговорить, покричать, похвастаться и потом не сделать. Пользовался большим авторитетом среди командиров, политработников и партизан. Вел решительную борьбу с пьянством, мародерством, недисциплинированностью, распущенностью и другими отрицательными явлениями. Организовал и лично проводил партийную и политическую работу, как комиссар т. Федосюткин не проявил решительности, мирился со всеми недостатками, которые были в результате плохого руководства т. Панченко и не добился через Центральный штаб партизанского движения его отстранения от руководства бригадой».