Текст книги "Во времена Николая III"

ДОМБАЙСКИЙ БОКС

   Согласно изречению греков, народам нужен хлеб и зрелища. Русские сказки не отстают от мировых стандартов. У напоенной лисы, сказочного персонала, появляется желание, чтобы ее накормили, а потом рассмешили. На Северном Кавказе, поев, тоже любят пошутить. В жизни многое переплетается, что не удивительно: все народы устроены одинаково. В Домбае, откуда осуществляются туристические походы через горные перевалы, сытых и здоровых молодых людей, прибывших с разных мест на отдых и расположившихся на зеленой поляне на закате  дня, ждут развлечения. Массовик выходит на середину круга и для забавы втыкает в землю четыре шеста. Артисту сцены достаточно держать в руках веточку, чтобы создать представление о шумящем лесе. Точно также для затейника достаточно очертить квадрат и громогласно объявить, что ринг готов и  пора гладиаторам выходить на поединок. Их с легкостью находят среди туристов.  Противникам выдают по канату с закреплёнными на концах спальными подушками и разводят на приличное расстояние. При схождении дается команда стукнуть соперника по голове, чтобы испытать вкус удара, от которого и смешно, и не больно. Затем участникам состязания завязывают черными повязками глаза и предлагают сходиться. Зрители, обступившие ринг, начинают смеяться над порой нелепыми движениями и неожиданными ударами, достигшими цель, всё более вовлекаясь в  поединок. Со всех сторон  ничего не видящим соперникам подсказывают, как и откуда лучше бить. Целевые удары выглядят комичными, не всегда выполняются, а зачастую приводят к падению гладиатора, производящего удар, на  голую землю и ушибам. В разгар битвы к рингу подходит третья персона, без повязки на глазах, с канатом в руках и начинает хаотично наносить удары белой подушкой по противникам.  Схватка становится  содержательнее и нелепей. Соперники, мечущиеся по рингу, не подозревая, откуда наносится  удар. Познав рисунок игры, удачливый гладиатор, нанеся удар, перемещается вбок.  Подушка, нацеленная в то место, откуда производился удар, прорезает воздух и, вызывая общий смех, бьет в пустоту. Особенно комичны  удары, получаемые одновременно в два уха. Кажется невероятным, что соперник, имеющий в руках одну подушку, может быстро перемещаться  и наносить дуплетом второй удар с другой стороны. Обессиленные соперники, не зная, откуда ждать подвоха, срывают повязки и подключаются к общему хохоту.

    Вдали от горных утесов, в министерских катакомбах, домбайский бокс видоизменяется, оставаясь прежним. Ринг расширяется без очертания границ. Соперники не стоят напротив друг друга, но от этого результат поединка становится не менее желаемым. Третья персона, участвующая в поединке в единственном или во множественном числе, хаотично наносит разительные удары и становится главным бойцом невидимого фронта. От ее действия зависит конечный результат. В споре не до смеха, когда бой идет не на жизнь, а на смерть!

    После отъезда французской делегации Виктор Иванович вызвал Семена Михайловича к себе в кабинет и сообщил, что из Франции пришло письмо с просьбой включить его в число делегации, приглашаемой в Париж.

– Считайте, что вы в Париже,– подтвердил Виктор Иванович.

    В конце месяца директор, встретив Сему в коридоре института, сообщил, что в министерстве благосклонно относятся к предложению французов включить его в делегацию, отправляющейся во Францию, и что его кандидатура поддержана многими членами коллегии.

    Чем ближе приближался отъезд, тем чаще обходил Виктор Иванович ждущего важных сведений Семена Михайловича. Директору, предпочитающего сообщать, как на войне, исключительно  позитивные сводки, нечего было сказать. На негативизме же не стоило заострять внимание.

    Через несколько месяцев ответная  делегация от института  выехала во Францию без Семёна Михайловича.

  ВОЖДИ ПРИХОДЯТ И УХОДЯТ

   В кабинете  Семёна Михайловича,  бессистемно стояло несколько стульев, на одном из которых, примыкающим к столу руководителя, сидел приехавший из Москвы бывший сотрудник Геннадий Петрович, проработавший  долгие годы вместе с Семой. Коллеги съели не один пуд соли и воспринимались друг другом, как  прочитанные книги. Семён Михайлович пытался догадаться, зачем пожаловал бывший ученик. Прошло уже более получаса, а Геннадий, приехавший на разведку, связанную с   устройством на работу,  продолжал по законам гостеприимства говорить общие фразы, не затрагивая главного вопроса о цели визита. Он старался выглядеть уверенным человеком, для чего скрестил руки на груди и для удобства запрокинул одну ногу на другую. Оба положения утверждали независимость. Эти наставления, произнесенные два десятилетия назад бывшим шефом, засели в памяти и надолго запомнились Геннадию. Вторую  позу, когда верхняя нога давит на нижнюю, и в результате чего возникает нежелательное сужение  кровеносных сосудов, Сёма, как врач, относил к жизненно опасной позе. Он не раз делился со своими близкими, к которым причислял и Геннадия, впечатлениями, полученными во время стажировки в  больнице, рассказывая о пагубных последствиях, происшедших с выздоравливающими больными, беспечно сидящими со скрещенными ногами. Гость, вспомнив давнее наставление шефа, вытянул ноги. Сёма положительно оценил рассуждения своего ученика, пусть бывшего, но способного. О работе и успехах поговорили достаточно долго. Геннадий бесцеремонно взял со стола амбарную книгу с надписью на обложке «Отзывы о деятельности лаборатории», покрутил её, полистал и с улыбкой сказал:

– Я вижу знакомую амбарную книгу с положительными отзывами, в которой отсутствуют  отрицательные. Трудно поверить, чтобы не было ни одного отрицательного замечания.– Ах, да, я забыл,– он легонько постучал пальцем по лбу,– что плохих рецензий не может быть, потому что быть их не может. Если и появляются бумаги со злобной клеветой, то они комкаются и молниеносно бросаются в мусорный ящик.

– Вы еще не все забыли,– засмеялся Семен Михайлович,– несмотря на долгое отсутствие.

   Геннадий продолжал ходить вокруг да около, не затрагивая разговора о цели приезда.  Чтобы размяться, он встал и подошёл к постоянно действующей выставке, закрепленной на стене. Демонстрируя заинтересованность, углубился в чтении статьи, напечатанной в газете «Правда Востока».

– Не просто «Правда», а восточная правда,– пропел он с веселым огоньком в глазах.– Я вижу и эстонскую газету. Из прессы можно предположить, что вы предпочитаете работать в Прибалтике и в Средней Азии.– Как это мне знакомо. Во время нашей совместной работы, мы часто ездили в командировки на Кавказ,– сделал вывод Геннадий

– Откуда появляются заказы, там мы и работаем,– сказал Сема, защищаясь.

   Геннадий подошел  к столику, стоящему на одной ножке, на котором лежала книга на английском языке с автобиографией Горбачёва, изданная в Америке, взял её в руки  и стал, не раскрывая, внимательно рассматривать фотографию на обложке.

– У вас в кабинете, как у порядочного верноподданного, лежит биография Михаила Сергеевича. Некогда на этом месте я видел и другие биографии вождей. Скажите,  Сёмен Михайлович, зачем  они занимают место в вашем кабинете?  Сейчас наступила гласность и  можно свободно высказывать свои мысли.

– Они говорят о моём уважении к правительству. Один из портретов членов  политбюро висит на стене в химической лаборатории. Входя в мой кабинет, каждый может ознакомиться с биографией руководителя страны и узнать о нем многое, в том числе и нечто новое.

– В лежащей книге забыты обещания  Горбачёва, высказанные им при вступлении в должность Генсека. Мы помним, что он хотел улучшить жизнь населения в стране и  повысить в два раза производительность труда. Вместо этого в стране хаос. Это наталкивает на мысль, что предвыборные обещания ничего не стоят для политиков. Политики забывают об обещаниях, как только получают власть.

– Успех Горбачева в перестройке, в уничтожении «железного занавеса», в свободе передвижения граждан по всему миру. Эти завоевания перевешивает другие недостатки.

– Мне ясны ваши убеждения, но не понятны действия. Я изучал хиромантию и помню начертания линий на ладошках ваших рук, указывающих на конфликт с властью. Знание хиромантии  позволяет удостовериться в моей правоте. Мне не совсем понятны те меняющиеся биографии вождей, лежащие в вашем кабинете на подставке,  напоминающие кафедру президента США при выступлении. Помню тот же столик, с лежащей на нём биографией Сталина, с которым у вас не сведены счёты и по сей день. Я не видел в вашей комнате биографии Ленина по простой причине, что в его бытность   лаборатория еще не имела  кабинета, а в вашем доме ему нет места.

– Ленин стал инициатором переезда нашей семьи из Петрограда в Москву. Мы перешли на сторону революционных завоеваний, поскольку нам дорога Россия. С ней неразрывно связана наша судьба. Смею вас заверить, что мы никогда не  пересматривали  наших жизненных позиций и быстро согласились с предложением Ленина.  Однако, вождь мирового пролетариата, убеждая нас,  видимо не собирался раскрывать все карты до конца, держа камень за пазухой. «Свободолюбивый» оратор при выступлении на трибуне непроизвольно поднимал руки и показывал собравшимся слушателям свои ладони, удостоверяя этим, что помыслы его чисты. Сохранились съёмки выступлений Ленина перед народом. Фотографии удостоверяют, что вождь пролетариата любил держать руки в карманах. – Дай волю нашим политикам,– сказал Геннадий Петрович,– и они начнут выступать, показывая открытые ладони собравшейся толпе, которая ничего не получит, кроме видимости открытых ладоней. Если бы мне дали рассмотреть их руки поближе, я, знакомый с хиромантией, мог бы многое рассказать об их владельцах. Мой теперешний руководитель уверяет, что он великий деятель бизнеса, но сквозь сомкнутые пальцы его рук проскальзывают дыры, что говорит об  отсутствии коммерческой жилки. Никакие книги и речи  руководителей страны не убедят меня, пока я не взгляну на их руки. В частности, ваши руки говорят о противоречиях с существующим строем,– Геннадий вновь вернулся к государственным деятелям.–  Из всех рассматриваемых руководителей к Сталину, я уверен, вы относитесь хуже всех. На это имеются существенные причины, связанные с репрессиями тридцать восьмого года и  последующими страданиями вашей семьи.

    Семёну Михайловичу не хотелось ворошить прошлое и вступать в ненужные рассуждения с сотрудником, пусть бывшим.

– Сталин бездарно начал войну,– перебил он,– уничтожив высший командный состав, но блестяще её закончил. Честь и хвала ему за Сталинград и расширение границ страны. Многие стремятся походить на него,– грусть промелькнула по лицу Семы.– Стены просторного кабинета нашего уважаемого директора института, как у «него», до высоты плеч отделаны дубом и окна задрапированы белой тканью «Маркиз». Вождь в сердцах многих людей остается вождем народов.

    Семён Михайлович не считал своего ученика провокатором, но замолчал, вспоминая что-то своё, личное, и  не пожелал при посторонних затрагивать больные темы. Геннадий Петрович не унимался  и перешёл к следующему руководителю.

– Сталина сменил Хрущёв. Его биография занимала почётное место на столе  вашего раюбочего кабинета.

– Всем импонировала оттепель шестидесятых годов,– сказал Семён Михайлович, характеризуя то время.

– Вместе с оттепелью и ходящими в народе анекдотами о Хрущёве,– добавил Геннадий,– вскрылись язвы в теле государства.

   Семен Михайлович вспомнил время работы Геннадия в лаборатории.

– Я  хорошо помню то время,– сказал Семен Михайлович,– когда вы являлись редактором стеной газеты института.

– Было дело,– сокрушено подергал головой Геннадий Петрович.– После выхода очередного номера стенной газеты с подзаголовком, написанным большими красными буквами: «Я ВАМ ПОКАЖУ КУЗЬКИНУ МАТЬ!»,– меня почему-то отстранили от следующего выпуска газеты.  Отстранили, ничего не объяснив,– он задумался и, собравшись с мыслями, перешел к следующему руководителю.– Следующим владыкой страны стал Леонид Ильич, показавший, что можно руководить страной по-прежнему. Чего стоила  его грудь с пятью орденами  Героя! Следующий генсек Андропов не успел написать автобиографию. Короток был его срок с непопулярными облавами населения, проходящими в общественных местах в рабочее время. Черненко затрагивать не станем. Он продолжил череду похорон генсеков, которая прекратилась после выбора Горбачева первым и последним президентом Союза.  Следом замаячила фигура Ельцина. Демократы, порочащие само понятие демократии, говорят, что кроме Бориса Николаевича некого больше выбирать в президенты. Совсем оскудела земля русская!

– О Ельцине поговорим, когда на столе будет лежать его биография,– сделал заключение Семен Михайлович.

– Ельцын со своей семьёй на пороге. Пора биографию Горбачёва бросать в мусорный ящик. Можно я это сделаю?– спросил Геннадий, порываясь встать.

   Семен Михайлович остановил его.

– Почему обязательно в мусорный ящик?– спросил он.

– Суть не в ящике, а в месте, отведенном для наших руководителей.

– Я ничего плохого о них не говорил.

– В этом сомнений нет,– сказал Геннадий,– я не собираюсь доискиваться правды. Мне и так известно, что вы о них думаете.

    Семён Михайлович ничего не ответил. Он продолжал сидеть, рассматривая  масляное пятно на штанине. Думать ему никто не запрещал. Мысли, как и думы, оставались его собственностью. Что же касалось линий рук, о которых говорил Геннадий, то их Сема не каждому собирался показывать.

  ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА

    Несколько лет Семён Михайлович не видел Геннадия Петровича, воспринимаемого в период совместной работы, как члена семьи. Неожиданное его появление напомнило учителю об уходе из института способного ученика, воспринятое, как кровная обида.  Покидая Научный Городок, Геннадий, наоборот, с восторгом принял долгожданное приглашение из московского института,  и, не колеблясь,  перебрался в город, считая, что в столице больше возможностей для роста. В Москве он вырос, и в нем остались закадычные друзья. С тех пор прошло десятилетие, в течение которого бывшие соратники изредка перезванивались по телефону и дружелюбно раскланивались, неожиданно встретившись на совещаниях. Сегодняшний визит в Научный Городок был первым после долгого перерыва. На просьбу Семёна Михайловича рассказать о себе, Геннадий предложил выпить по чашечке кофе, что  располагало к дружеской беседе. Бывший шеф согласился и привстал, намереваясь заняться приготовлением напитка, но Геннадий заявил, что у него всё с собой, вплоть до сдобных булочек, чему Сёма удивился и одновременно обрадовался. Геннадий стал вытаскивать из дипломата, стоящего на полу, одну вещь за другой, после чего открутил верхнюю крышку термоса и начал заполнять ее горячим напитком. Сема подставил под струю всегда стоящий на столе стакан с подстаканником и начал размешивать жидкость маленькой серебряной ложечкой, ожидая появления долгожданных булочек. Геннадий посетовал на сложности употребления кофе в  Москве на рабочем месте, что изредка приводило к  конфликтам.

– В чем сложность?– задал напрашивающийся вопрос  Семен Михайлович.

– Обычно в десять часов утра, на рабочем месте у меня возникает желание испить кофе и руки автоматически тянутся к термосу. В двенадцать часов и далее, с двухчасовым перерывом, я привычно открываю крышку термоса и наливаю в  вытащенную из стола чашечку, кофе.  Данный распорядок приводит в бешенство моего руководителя. Вчера он не выдержал и запретил мне в рабочее время заниматься любимым делом. Беспочвенные замечания не повлияли на мои действия и я, разложив на столе салфетку, положил на нее булочку и продолжил наслаждаться любимым напитком. Тогда Федор Мамаев, мой руководитель, перешел к активным действиям и стал вырывать чашку из моих рук. Я, естественно, воспротивился. Началась перебранка.

– Что вы взяли моду пить кофе через каждые два часа!– кричал Мамаев.– Я запрещаю пить кофе в лаборатории.

– А могу я сходить в туалет?– вежливо спросил я.

– В туалет можете сходить,– в сердцах разрешил Мамаев.

– А могу я там пить кофе?– спросил я.

   Шеф ничего не ответил.  Это и был его положительный ответ, позволивший мне медленно начать пить кофе. Мамаев дернул головой, раздраженно встал и вышел из комнаты. Я спокойно допил кофе. Надо было видеть выходящего из кабинета Федора, позволившего допить мне горячий напиток в стенах лаборатории, которой он командовал.

– Я лично знаком с Мамаевым. Мы с ним работали в одном институте,– рассмеялся Сёма,– и не понаслышке представляю его вспыльчивость. Он не такой человек, чтобы оставить без последствий вашу выходку с кофепитием. Ждите достойного ответа.

– Я и сам понимаю, что так долго продолжаться не может,– высказался Геннадий,– нервы мои на исходе и пора искать новую работу. Вот я и приехал к вам прозондировать почву. – Трения в ваших взаимоотношениях начались, по-видимому, не вчера?– спросил Сёма.

– С месяц назад,– согласился Геннадий,– когда ездили в Тулу на переговоры с представителями завода, выпускающего медицинское оборудование. У меня появилась новая идея использовать для дезинфекции воды «атомную пушку», применяемую для облучения в онкологических отделениях медицинских учреждений. Мамаев отнёсся к идее сомнительно, но согласился съездить инкогнито в Тулу на завод, где производят «атомные пушки».  В дирекции завода, по предварительному согласованию, я представился руководителем лаборатории, а Мамаева назвал моим шофером, что выглядело логично, если судить по его мятым брюкам, стоптанным туфлям, истертой кожанке и сдвинутой на лоб кепке.

    В глазах Семена Михайловича Мамаев не был франтом и причислялся, к вполне адекватным, современным людям. Судя по научным конференциям, он выглядел прилично одетым и гладко выбритым мужчиной, что не вязалось с описанием портрета, написанным Геннадием. Можно было допустить, что со временем многое меняется в облике. Сема не собирался зацикливаться на  костюме. Мало ли как может выглядеть настоящий ученый.  Он считал, что об ученом следует судить по его творчеству, а не по костюму, взятому из химчистки или вытащенному из ящика  для белья. У него появилась мысль, что дело не в одежде. Актерские способности, достойные уважения, всегда ценились в мире науки. Может  Федор вспомнил о своих актерских способностях и мог, сменив одежду, преобразиться в шофера или тракториста,  что  говорило в его пользу.   Сема сталкивался и с драчуном Мамаевым, отстаивающим на совещаниях свою точку зрения и оставляющим незаживающие раны на физиономии противников.

    Переговоры в Туле прошли успешно и завершились договоренностью о поставке оборудования. Прощаясь с руководством завода, Геннадий Петрович дружески похлопал своего шофера по плечу и панибратски предложил: пойдем, Федя, к машине. Через неделю представители завода прибыли с ответным визитом для переговоров и подписания договора. Они оторопели, увидев в кабинете директора института шофера Мамаева, профессионально  ведущего переговоры. Присутствующему Геннадию Петровичу не позволили промолвить ни словечка. Тема  для лаборатории была признана не перспективной и представители завода уехали ни с чем.

– Я всё же приобрел в Туле списанную «атомную пушку»,– не унывал Геннадий,– привёз её в институт, провел эксперимент по дезинфекции семи кишечных палочек, находящихся в пробе, и написал статью о положительных результатах опыта. Видели бы вы Мамаева, ворвавшегося в химическую лабораторию, в которой я, мирно беседуя с лаборанткой,  пил кофе. Он встал в боевую позу, раскрыл страницу, на которой была напечатана моя статья, и потряс журналом в воздухе

– Вы что себе позволяете! – кричал он.– Я не позволю в моей лаборатории устраивать эксперименты «на дому» и публиковать результаты, полученные по обеззараживанию семи кишечных палочек, когда в стакане воды по ГОСТу «вода питьевая» их  – двести!

– Федя, видимо, забыл, где я раньше работал и кого  до сих пор считаю своим учителем,– высказался Геннадий,  признав в который раз Семена Михайловича своим учителем.– Дело не в семи кишечных палочек, а в тотальном уничтожении патогенных микробов, участвующих в эксперименте.

– Любите вы вставлять, где попало, иностранные словечки,– остановил меня Мамаев.– Вы пишите в статье о патогенных и непатогенных микробах. На территории России следует употреблять русские слова. Скажите,  как в русском языке обозвать непатогенные бактерии.

– Мезофильные,– сказал Геннадий.

– Опять сказано не по-русски,– отпарировал руководитель лаборатории.

– Апатогенные,– поправился Геннадий.

– Опять не по русски.

– Непатогенные так и останутся  непатогенными,– откровенно рассмеялся Геннадий.

    Выходило,  чтобы не просил руководитель лаборатории, его сотрудник не переведет слово «непатогенные» на русский язык.

– С вами все ясно,– закончил разговор Мамаев.

    Взаимоотношения между руководителем лаборатории и сотрудником накалялись с каждым днем и неминуемо должны были разрешиться. Весь вопрос заключался в коротком слове:  когда? Геннадий ждал, что Семен Михайлович, услышав об его  уходе с работы в Москве, поможет ему решить этот злободневный вопрос, но слышал только благожелательные слова со стороны бывшего руководителя. Членораздельной просьбы о приеме на работу не последовало, так как ее результат напрашивался сам собой. Провожая Геннадия к выходу, Семён Михайлович подозвал  идущего по коридору Михаила познакомиться с гостем.  Преемник, занявший освободившее место в лаборатории после ухода Геннадия, дружески пожал протянутую руку.

– Очень приятно,– сказал Михаил.

– И мне приятно, что вам приятно,– ответил Геннадий.

   На любезность можно было ответить иначе. Михаил, не разжимая губ, растянул их в подобие улыбки, глаза его сузились. Невольные конкуренты посмотрели друг на  друга. Преемник нашел с иголочки одетого коллегу симпатичным малым. Михаил расправил плечи, предоставляя возможность коллеге рассмотреть его  во всей красе. Ему самому интересно было представить, как он выглядит со стороны. Виктор Иванович, возвратившись из Соединенных Штатов и отвечая на вопрос: как выглядит средний американец,– ответил, что средний американец выглядит приблизительно так, как выглядит Петров. Тот же директор в других обстоятельствах, отстраняя его в период отпуска от работы руководителя Средне-Азиатского опорного пункта и лишая, тем самым, дополнительного заработка, не услышал бурчания под нос, допустил, что имеет дело с  не русским человеком.  Михаил, подписывая приказ об отстранении,  продолжал вести себя так, как будто ничего не случилось, что позволило директору насторожиться, и позже, оставшись наедине с Семеном Михайловичем, назвать Михаила азиатом. Сема, возвратившись в лабораторию, незамедлительно передал своему сотруднику, что думает о нем директор.

– Наш директор,– сказал он,–  не проживал в Средней Азии, но по повадкам уж кто, как  не он, является настоящим азиатом. Чтобы исключить  ненужные эксцессы, он подгадал время и во время вашего отпуска издал приказ о ликвидации опорного пункта и лишения вас полставки.

    Михаил ничего предосудительного не увидел в действиях директора. Он знал, с кем имеет дело. Возражений, что его обозвали азиатом, тоже не последовало. Безусловно, долголетнее проживание в Средней Азии не прошло  бесследно и какие-то повадки азиата были, наверняка, им приобретены.  Михаил решил, что не ему судить, что он представляет собой. Ашхабадские друзья, знавшие его поближе, считали, что нормальным человеком он становится только после трех рюмок водки,  а иногда взвивается, как горделивый горец, не слыша чужого мнения. Геннадий должен был увидеть в Михаиле среднего американца, взрывного горца и азиата одновременно, причем с широкой русской душой.   Предшественник скользнул взглядом по преемнику и решил, что успеет с ним разобраться, если займет прежнее место в лаборатории.

– Будем прощаться,– обратился Геннадий  к Сёме.

– Если будут трудности, приходите. Всегда рад помочь вам. Не сомневайтесь, для вас всегда найдется место в моей лаборатории. Сейчас, правда,  штатное расписание не позволяет мне увеличить штат.

    Попрощавшись в холле с Геннадием,  Семен Михайлович закрыл входную дверь института за бывшим сотрудником. После  его ухода воцарилось молчание. Вопрос трудоустройства новых сотрудников находился не в компетенции  Михаила, но он, все же, нарушив молчание, задал его.

– Вы собираетесь принять Геннадия на работу? – спросил Михаил.

   Вопрос прозвучал риторически, между прочим. Не хотелось придавать особого значения ответу, каким бы он не оказался. Еще рано было рассуждать, как сложатся взаимоотношения между будущими коллегами и сложатся ли они вообще? Во всяком случае, Михаил точно знал, что он не предоставит Геннадию больше повода произнести фразу: «и мне приятно, что вам приятно».

– Никогда я не беру на работу бывших сотрудников,– ответил Сема.– С Геннадием одни хлопоты. Он много пьёт кофе. Сколько не склеивай, отрезанный ломоть хлеба никогда не прирастет к буханке. Я имею оптимальное количество сотрудников в лаборатории, и не собираюсь ради Геннадия увеличивать штат. У меня вакантным остается место биолога, но, поскольку я сам окончил биологический факультет, острой необходимости в приеме нового сотрудника нет. Если возникнет потребность, я возьму подающего надежды аспиранта без выраженного апломба и сделаю из него высококлассного специалиста.

    Приговор прозвучал для Геннадия.  Однако, Михаил воспринял его и для себя, понимая, что его ждёт, если он вздумает покинуть Научный Городок, а затем захочет вернуться  назад. Лучше не делать попыток возвращаться, когда путь отрезан. Говорят: уходя, уходи.