Текст книги "Уцелевший"

23

Фертилити Холлис возвращается в мою жизнь в Спокейне, штат Вашингтон, где я сижу инкогнито в ресторане «Шари», пью кофе и ем пирог, и вдруг она входит в зал и направляется прямиком к моему столику. Фертилити, конечно, не добрая фея из сказки, но она появляется так внезапно, словно и вправду по волшебству.

Хотя в большинстве случаев – нет.

То есть да, но тебя это не удивляет.

Фертилити с ее серыми глазами и взглядом скучающим, как океан.

Фертилити с ее тихими и усталыми вздохами.

Она – глаз бури посреди урагана, а ураган – это мир вокруг.

Фертилити с ее руками и изможденным лицом, как у измученного, обессиленного человека, который выжил в страшной катастрофе, словно она – из бессмертных, из древнеегипетских вампиров, словно она миллион лет смотрела эти телеповторы, которые мы называем историей, она садится за столик напротив меня, и я рад, что она появилась, потому что она мне нужна для чуда.

Это было в то время, когда я еще мог ускользнуть от своей многочисленной свиты. Я еще не был никем, но все шло к тому. Интерес ко мне в средствах массовой информации падал. Моя известность пошла на спад.

Фертилити сидит сгорбившись, положив локти на стол и подпирая подбородок руками, ее рыжие волосы скучного цвета падают на лицо мягкими прядками, и тебе начинает казаться, что она прибыла к нам с планеты, где сила тяжести много меньше земной. Как будто здесь, на Земле, она весит восемьсот фунтов – даже такая худенькая и изящная.

На ней легкие брюки и топик, у нее с собой огромная холщовая сумка. Кондиционеры работают, и я чувствую запах смягчителя ткани, которым она пользуется при стирке. Сладковатый и ненатуральный.

Она такая – как будто размытая.

Как будто она сейчас растворится в воздухе.

Просто сотрется.

– Не грузись, – говорит она. – Это я, только без макияжа. Я здесь по делу.

Ее работа.

– Да, – говорит она. – Моя дурная работа.

Я спрашиваю, как там моя рыбка?

Она говорит:

– Хорошо.

Это не совпадение, что мы с ней встретились. Она наверняка следила за мной.

– Ты забыл, что я знаю все, – говорит Фертилити и спрашивает: – Сейчас сколько времени?

Я говорю: без семи минут два.

– Через одиннадцать минут официантка принесет тебе еще пирожное. Лимонное безе. Вечером на твое выступление придут всего шестьдесят человек. А завтра утром в Шривепорте обрушится мост. Над рекой Уолкер. Я, правда, понятия не имею, где это.

Я говорю: это все догадки.

– Да, и еще, – говорит она и ухмыляется, – тебе нужно чудо. Тебе позарез нужно чудо.

Может быть, говорю я. А кому сейчас не нужно чудо? И откуда она это знает?

– Оттуда же, – говорит она и кивает в дальний угол зала, – откуда я знаю, что вон у той официантки рак. Я знаю, что у тебя будет расстройство желудка. Из-за этого вот пирога, который ты сейчас ешь. Через пару минут где-то в Китае загорится кинотеатр. А прямо сейчас в Финляндии лыжник вызвал в горах лавину, под которой погибнет дюжина человек.

Фертилити машет рукой, и к нам направляется официантка, у которой рак.

Фертилити наклоняется ко мне через стол и говорит:

– Я знаю все это, потому что я знаю все. Вообще все.

Официантка молоденькая, у нее хорошие зубы и пышные волосы, и вообще я в том смысле, что она совершенно не выглядит слабой или больной, и Фертилити заказывает жареного цыпленка с овощами и кунжутом. Она спрашивает, как его подают? С гарниром из риса?

За окнами – город Спокейн. Дома. И река с тем же названием. Солнце – одно на всех. Автостоянка. Сигаретный киоск.

Я спрашиваю: почему же она ничего не сказала официантке? Почему не предупредила?

– А как бы ты сам это воспринял, если бы совершенно незнакомый человек вдруг сообщил тебе, что ты смертельно болен? Она бы только расстроилась, – говорит Фертилити. – А потом стала бы думать и довела бы себя до истерики. И из-за ее личной драмы мне пришлось бы полчаса ждать заказа.

Я ем вишневый пирог, из-за которого у меня будет расстройство желудка. Сила внушения.

– Всего-то и нужно, что замечать детали и как они складываются в систему, – говорит Фертилити. – Когда ты поймешь всю систему в целом, ты сможешь экстраполировать будущее.

По словам Фертилити Холлис, хаоса не существует.

Есть только закономерности. Закономерности, взаимно влияющие друг на друга.

Если как следует присмотреться, то станет понятно, что история всегда повторяется.

То, что мы называем хаосом, – это просто закономерности, которых мы не понимаем. То, что мы называем случайностью, – это закономерность, которую мы не сумели расшифровать. То, чего мы не в состоянии понять, мы называем бессмыслицей и абсурдом. То, что мы не в состоянии прочесть, мы называем китайской грамотой.

Свободной воли не существует.

Переменных величин тоже не существует.

– Есть только одно неизбежное, – говорит Фертилити. – Только одно будущее. На самом деле у нас нет выбора.

Отрицательная сторона: мы не властны что-либо изменить.

Положительная сторона: мы не можем ни в чем ошибиться.

Официантка в дальнем углу зала – она такая молоденькая, симпатичная и обреченная.

– Я обращаю внимание на детали и вижу, как они складываются в систему, – говорит Фертилити.

Она говорит, что по-другому просто не может.

– Мне каждую ночь снятся сны, – говорит она. – Обо всем. Как будто читаешь книгу по истории будущего. Каждую ночь.

Так что она знает все.

– Так что я знаю, что тебе нужно чудо, чтобы явить его по телевизору.

Что мне нужно, так это хорошее предсказание.

– Я для этого и пришла, – говорит она и достает из своей большой сумки толстый ежедневник. – Тебе на какой день предсказывать?

Я говорю: на любой день на следующей неделе.

– Как насчет крупной автомобильной аварии? – говорит она, листая свой ежедневник.

Я говорю: сколько машин?

Она говорит:

– Шестнадцать. Десять человек скончались на месте. Восемь тяжело ранены.

А есть что-нибудь более броское?

– Пожар в казино в Лас-Вегасе, – говорит она. – Полуголые танцовщицы в головных уборах из перьев, перья горят, и тому подобное.

Есть погибшие?

– Нет. Незначительные ожоги. Хотя многие госпитализированы. Отравление дымом.

А что-нибудь помасштабней?

– Взрыв в солярии.

Что-нибудь более волнующее?

– Бешеная собака в городском парке.

Как-то мелко и скучно.

– Авария в метро.

Я сейчас просто засну от скуки.

– Активист движения в защиту животных попытается взорвать себя в Париже.

Не пойдет.

– Затонет нефтяной танкер.

Кого сейчас это интересует?

– Выкидыш у одной кинозвезды.

Замечательно, говорю я. Когда окажется, что я был прав, меня посчитают чудовищем.

Фертилити листает свой дневник.

– Плохо, что сейчас лето, – говорит она. – Выбор не самый богатый. В смысле, бед и несчастий.

Я говорю: поищи, пожалуйста.

– Самка гигантской панды в Национальном зоопарке подхватит венерическую болезнь от самца, когда их будут скрещивать.

Такого я по телевизору не скажу.

– Как насчет вспышки туберкулеза?

Я нарочито зеваю.

– Снайпер на скоростном шоссе?

Снова зеваю.

– Нападение акулы?

А ничего поприличнее не осталось?

– Лошадь сломает ногу на скачках?

– Маньяк изрежет картину в Лувре?

– Грыжа у премьер-министра?

– Упавший метеорит?

– Зараженная мороженая индейка?

– Лесной пожар?

Я говорю: нет. Не то.

Слишком грустно.

Слишком претенциозно.

Слишком политично.

Слишком сложно, не все поймут.

Слишком грубо.

Непривлекательно.

– Истечение лавы? – говорит Фертилити.

Слишком медленно. Недраматично.

Проблема в том, что люди испорчены фильмами-катастрофами. Они слишком многого ждут от природы.

Официантка приносит жареного цыпленка и мое лимонное безе и подливает нам кофе. Потом улыбается нам и уходит умирать дальше.

Фертилити листает свой дневник.

Вишневый пирог бурлит у меня в желудке. За окнами – город Спокейн. Внутри работают кондиционеры. Если здесь есть система, я ее что-то не вижу.

Фертилити Холлис говорит:

– А как насчет пчел-убийц?

Я говорю: где?

– В Далласе, штат Техас.

Когда?

– В следующее воскресенье, утром, в восемь десять.

Сколько пчел? Много?

– Несколько миллиардов.

Я говорю: замечательно.

То что нужно.

Фертилити вздыхает и принимается за своего цыпленка.

– Я так и знала, что ты это выберешь.

22

Несколько миллионов пчел-убийц налетели на Даллас, штат Техас, в воскресенье, в восемь десять утра, точно по расписанию. Несмотря на то удручающее обстоятельство, что зрительский рейтинг на моем полуминутном включении составил жалкие пятнадцать процентов.

На следующей неделе мне дают уже минуту эфирного времени, и кое-какие солидные конгломераты, фармацевтические, автомобилестроительные, табачные и нефтяные чуть ли не в очередь выстраиваются – в качестве вероятных спонсоров, если я выдам еще более масштабное предсказание.

Страховые компании проявляют живой интерес, но совсем не по тем причинам.

Вся неделя до следующего эфира проходит в разъездах по Флориде. Джексонвиль – Тампа – Орландо – Майами. Ежевечерние выступления. Крестовый поход чудес Тендера Бренсона. По чуду за вечер.

Моя «Минута чудес», как это хочет назвать агент. Подготовить ее – раз плюнуть. Ты сидишь перед камерой, весь красиво причесанный, с галстуком на шее, изображаешь безрадостный вид и говоришь в объектив:

Завтра на Ипсвич-Пойнт рухнет маяк.

На следующей неделе в Маннингтоне, на Аляске, обвалится ледник и опрокинет круизное судно, подошедшее слишком близко.

Еще через неделю в Чикаго, Такоме и Грин-Бей появятся мыши – переносчики смертельного вируса.

Это похоже на новостные телерепортажи, только о будущем.

Вот как мне видится производство программы: Фертилити выдает мне за раз пару дюжин предсказаний, и я записываю свои «Минуты чудес» на месяц вперед. А еще через год я снова начну выступать перед публикой, как говорится, живьем, рекламировать продукцию, давать автографы на книгах. Может, займусь консалтингом. Или буду играть яркие эпизодические роли в кино– и телепостановках – в качестве специально приглашенной знаменитости.

Только не спрашивайте когда, потому что я точно не помню, но где-то в процессе я совершенно забыл о своем намерении покончить с собой. Просто вылетело из головы.

Если бы мой представитель по связям с общественностью поставил в моем расписании «самоубийство», я был бы мертв. В четверг в семь вечера – выпить средство для прочистки труб. Без проблем. Но все эти пчелы-убийцы, и ни минуты свободного времени, и вечный стресс из-за страха, что однажды Фертилити не появится. И мне никак не удается побыть одному, рядом всегда кто-то есть. Команда не отпускает меня ни на шаг, представитель по связям с общественностью, планировщики, личный тренер по фитнесу, ортодонт, дерматолог, диетолог.

Пчелы-убийцы оказались не столь эффективны, как можно было бы предположить. Они никого не убили, но зато привлекли всеобщее внимание. Теперь мне нужен выход «на бис».

Завал в шахте.

Трибуна обрушилась на стадионе.

Поезд сошел с рельсов.

Я бываю один, только когда я сижу на толчке, но и при этом кто-нибудь обязательно ждет под дверью.

Фертилити пропала.

Почти во всех общественных туалетах в стенах между кабинками проковыряны дырки. В деревянных перегородках в дюйм толщиной. Дырки, проковырянные ногтями. Разумеется, не за раз. За несколько дней или даже за несколько месяцев. Намеки на эти дырки есть даже на мраморных, даже на стальных стенах. Как будто кто-то пытается выбраться из тюрьмы. Дырки совсем небольшие, но через них можно поговорить. Можно в них заглянуть. Просунуть палец, или язык, или пенис – выбраться только частично. По кусочку за раз.

Их называют «счастливыми дырками».

Все равно что найти золотую жилу.

Найти своей маленькое счастье.

Я в мужском туалете в аэропорту Майами, и счастливая дырка как раз у меня под локтем, а вокруг нее – надписи, сделанные людьми, что сидели тут до меня.

Здесь был Джон М 3/14/64.

Здесь был Карл Б 8 янв. 1976.

Эпитафии.

Если надписи недавние. Есть – совсем-совсем старые, но процарапанные так глубоко, что они до сих пор проступают из-под слоев краски.

Это – тени, оставшиеся от тысячи мгновений, тени от тысячи настроений, желаний и жгучих потребностей. Тени людей, которые были здесь раньше и которых теперь здесь нет. Они прошли мимо и оставили след от себя. На стене. Это то, что психолог назвала бы документальными первоисточниками.

История недопустимого.

Буду здесь вечером, отсосу задаром. Суббота, 18 июня, 1973.

Все это нацарапано на стене.

Слова без картинок. Секс без имен. Картинки без слов. Обнаженная женщина нацарапана на стене, ее длинные ноги раздвинуты широко-широко. У нее пышная грудь, летящие длинные волосы и нет лица.

Рядом с ее волосатым влагалищем – пенис без тела, отрезанный член размером с целого человека, фонтанирует каплями спермы.

Рай, написано рядом, это бесплатный буфет, где берешь себе столько пизды, сколько хочешь.

Рай – это когда тебя пялят в задницу.

Иди на хуй, пидор.

Здесь был.

Отсоси, бля.

Уже.

Я слышу какие-то голоса где-то рядом, как фон, и вдруг настоящий голос, женский голос шепчет:

– Тебе нужно очередное несчастье, да?

Голос идет из дырки в стене, я смотрю туда, но ничего не вижу. Только накрашенные губы. Красные губы, белые зубы, промельк влажного языка. Губы вылепливают слова:

– Я знала, что ты будешь здесь. Я все знаю.

Фертилити.

Теперь вместо губ – глаз. Серый глаз, подведенный карандашом и голубыми тенями. Моргающие ресницы густо накрашены тушью. Зрачок как будто пульсирует: то расширяется, то сужается в точку. Потом опять появляются губы. Они говорят:

– И не волнуйся, у нас много времени. Твой рейс задержат на пару часов.

На стене рядом с губами написано: отсасываю и глотаю.

Там написано: я хотел просто ее любить, но она не дала мне шанса.

Там есть даже стихотворение, которое начинается так: «Любовь – тепло у тебя внутри…» – а все остальное затерто спермой.

Губы говорят:

– Я здесь по делам.

Ее дурная работа.

– Моя дурная работа, – говорит она. – Сейчас как раз тот период.

Обычно мы с ней не затрагиваем эту тему.

Она говорит:

– Не хочу об этом говорить.

Мои поздравления, шепчу я. В смысле, по поводу пчел-убийц.

На стене нацарапано: как назвать одним словом девчонку из Церкви Истинной Веры, которая любит сосать хуи?

Покойница.

Как назвать одним словом гомосека из Церкви Истинной Веры, который всем подставляет задницу?

Губы говорят:

– Тебе нужно еще одно бедствие, правильно?

Скорей не одно, а штук двадцать, шепчу я в ответ.

– Ну вот, – говорят губы. – Получается, ты такой же, как все мужики, – говорит она. – Неуемный и жадный.

Я просто хочу предупредить людей.

Предупредить и спасти.

– Жадная свинья.

Я хочу спасти людей от беды.

– Ты – как собака. Выпрашиваешь подачку.

Мне это нужно лишь для того, чтобы покончить с собой.

– Я не хочу, чтобы ты умер.

Почему?

– Что почему?

Почему она хочет, чтобы я жил? Потому что я ей нравлюсь?

– Нет, – говорят губы. – Я нормально к тебе отношусь, в смысле, неплохо. И ты мне нужен.

Но я ей не нравлюсь?

– Ты хоть понимаешь, – говорят губы, – как это скучно – все знать? Все на свете. Знать все, что будет. На годы вперед. Это невыносимо. И это не только моя беда.

Губы говорят:

– Нам всем скучно.

На стене написано: я ебал Сэнди Мур.

А вокруг – еще десять приписок: я тоже.

И вопрос: а кто-нибудь здесь не ебал Сэнди Мур?

И рядом ответ: я не ебал.

А рядом ответ на ответ: пидор.

– Мы все смотрим одни и те же телепередачи, – говорят губы. – Слушаем одни и те же программы по радио, все разговоры у нас – об одном и том же. В жизни уже не осталось сюрпризов. Все то же самое. Одни повторы.

Там, в дырке, – красные губы. Они говорят:

– Мы все выросли на одних и тех же телешоу. Это как будто нам всем вживили одну и ту же память. Мы не помним почти ничего из детства, но зато помним все, что происходило в комедийных сериалах. Цели у нас у всех более-менее одинаковые. И страхи тоже.

Губы говорят:

– Будущее – оно совершенно безрадостное. Очень скоро у нас у всех даже мысли будут одинаковые, причем у всех – одновременно. Мы придем к совершенной гармонии. Синхронизируемся. Соединимся. Все станут равны. Все – одинаковые. Как муравьи. Или овцы в стаде.

Все – сплошная банальность.

Ссылка на ссылку к ссылке.

– Главный вопрос, который теперь задают себе люди, это не «В чем смысл существования?», – говорят губы. – Главный вопрос – это «Откуда эта цитата?».

Я слушаю у этой дырки, точно так же, как слушал исповеди страдальцев по телефону, точно так же, как слушал склепы на предмет признаков жизни. И я спрашиваю у нее: так зачем я ей нужен?

– Не зачем, а почему. Потому что ты вырос совсем в другом мире, – говорят губы. – Потому что если кто-то и может меня удивить, то только ты. Больше никто. Ты еще не стал частью массовой культуры. Пока еще – нет. Ты – моя единственная надежда узнать что-то новое. Ты – принц из сказки, который может разрушить чары непреходящей скуки. Разбить это однообразие. Плавали – знаем. Нет ничего нового в мире. Ты – контрольная группа из одного человека.

Нет, шепчу я в ответ. Я – не какой-то особенный. Я такой же, как все.

– Нет, ты особенный, – говорят губы. – И моя единственная надежда – чтобы ты таким и оставался.

Так скажи мне мои предсказания.

– Нет.

– Почему нет?

– Потому что тогда я тебя больше уже не увижу. Тебя сожрет мир людей, и я тебя потеряю. Отныне и впредь я буду тебе выдавать по одному предсказанию в неделю.

Как?

– А вот так, – говорят губы. – Как сейчас. И не волнуйся. Я тебя найду.

21

Согласно моему расписанию, я сижу в сумрачной телестудии на коричневом диванчике, обивка, судя по ощущениям, 60 % полиэстера и 40 % шерсти, ткань широкого плетения, плотная, пятноустойчивая и выгоревшая на ярком свету студийных прожекторов. Я стильно причесан. Стильно одет. На мне стильные украшения. Стараниями парикмахеров и дизайнеров.

В моей автобиографии сказано, что я не устаю радоваться жизни и живу полной жизнью, стараясь взять по максимуму от каждого прожитого дня. В пресс-релизах говорится, что у меня скоро выходит своя телепрограмма – полчаса каждый день, поздно вечером, я буду отвечать на телефонные звонки людей, которым нужен совет. Я открою им новое видение мира, новые перспективы. Во время этих эфиров я буду делать новые предсказания. Может быть, и не каждый вечер, но достаточно часто. Эпидемия, катастрофа, землетрясение, приливная волна, нашествие саранчи – это может случиться с каждым, так что смотрите и слушайте. Не переключайтесь на другие каналы. На всякий случай.

Это похоже на вечерние новости, только о будущем. В пресс-релизах говорится, что новая передача будет называться «Спокойствие духа».

Если это так можно назвать.

Это Фертилити мне сказала, что когда-нибудь я сделаюсь знаменитым. Она сказала, что я расскажу о ней всему миру, так что я должен запомнить все правильно.

Фертилити сказала, что, когда я стану знаменитым, я опишу людям ее глаза как «кошачьи». Ее волосы, сказала она, как будто вечно растрепаны ветром. Именно так она и сказала. Слово в слово. Да, а ее губы как будто искусаны пчелами.

Она сказала, что ее руки такие же гладкие, как куриные грудки без кожицы.

И у нее жизнерадостная походка, она сама так сказала.

– Когда ты станешь знаменитым, – сказала она, – не говори про меня как про жертву, или про чудовище, или что там еще. – Она сказала: – Ты будешь продавать людям свою религию и все, во что ты веришь, но не ври про меня, хорошо? Я тебя очень прошу.

Так что в мои обязанности знаменитости входит, в частности, и эта еженедельная телепрограмма. Мне помогает одна известная тележурналистка. Она представляет меня в начале. Она объявляет рекламные паузы. Она включает людей, которые звонят на прямой эфир, чтобы задать мне вопросы. Мои ответы мне выдает телетекст. Звонки в студию – бесплатные. Помогите мне. Исцелите меня. Накормите меня. Выслушайте меня. Тем же самым я занимался в своей паршивой квартирке, только теперь это транслируют на всю страну.

Мессия. Спаситель. Уведи нас на небо. Спаси нас.

Исповеди и признания по домашнему телефону, исповеди и признания на центральном телевидении – они точно такие же, как и теперешний мой рассказ перед бортовым регистратором. Моя исповедь.

При всех лекарствах, которые я принимал в то время, я бы никому не советовал читать вкладыши с описанием побочных действий. Если хотите спокойно спать, то никогда этого не читайте. Побочные эффекты – это не то, что обычно показывают по центральному телевидению.

Рвота, газы, понос.

Побочные эффекты включают в себя: головную боль, лихорадочное состояние, головокружение, сыпь, повышенную потливость.

Я поимел все по полной программе:

Расстройство желудка.

Запор.

Общее недомогание.

Сонливость.

Изменение вкусовых ощущений.

По словам моего личного тренера, это все от примаболина – что у меня звенит в ушах. Дрожат руки. Потеют затылок и шея. Это может быть взаимодействие разных лекарственных препаратов.

По словам моего личного тренера, это, в общем, неплохо. Я теряю вес, даже когда просто сижу.

По словам моего личного тренера, лучший способ достать запрещенные стероиды – найти кота, больного лейкемией, и отнести его к ветеринару. Зверюге пропишут стероиды для животных, которые эквивалентны лучшим стероидам для людей. Тренер сказал: если кот протянет достаточно долго, можно набрать запас на год вперед.

А когда я спросил его, ну а как же кот, он ответил, что кот его мало волнует.

Журналистка сидит напротив. У нее коротковатые ноги. Уши скрыты под волосами, видны только мочки с серьгами. Все свои трудности и проблемы она держит в себе. Все ее недостатки тщательно скрыты. От нее пахнет только лаком для волос. Даже ее дыхание пахнет лаком для волос. Она сидит, положив ногу на ногу. Руки сложены на коленях. Она вся свернута и уложена, как оригами из плоти и крови.

Согласно раскадровке, я сижу на диванчике в жарком свете прожекторов. Вокруг меня – телекамеры, провода и молчаливые техники и операторы, которые выполняют свою работу в темноте за кадром. Агент тоже здесь. Стоит в полумраке, сложив руки на груди, и поглядывает на часы. Сценаристы вносят последние поправки в мой текст перед тем, как он появится на телетексте.

На маленьком столике у дивана – стакан холодной воды со льдом, и если я хочу пить и беру стакан, рука у меня дрожит, так что кубики льда в стакане позвякивают о стекло, и агент качает головой и говорит мне беззвучно: нет.

Запись пошла.

По словам журналистки, она чувствует мою боль. Она читала мою автобиографию. Она знает все про мое унижение. Она читала про унизительную проверку, когда тебя раздевают догола и продают, как раба. Мне тогда было всего семнадцать-восемнадцать лет, и все эти люди, все члены церковной общины, таращились на меня голого. На голого раба, говорит она. На раба. Голого.

С того места, где я сижу, я вижу агента, как раз над плечом журналистки. Вокруг него, в темноте, собрались сценаристы. Одетые.

На экране телетекста появляется надпись: ЭТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БЫЛО ТАК УНИЗИТЕЛЬНО. КОГДА ТЕБЯ ПРОДАЮТ, КАК РАБА. ДА ЕЩЕ ГОЛОГО.

Согласно телетексту: ЭТО ОСКОРБЛЯЛО МОЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ДОСТОИНСТВО.

Согласно телетексту: ОЩУЩЕНИЕ БЫЛО УЖАСНОЕ. КАК БУДТО МЕНЯ ИСПОЛЬЗУЮТ… КАК БУДТО МЕНЯ ГРЯЗЬЮ ОБЛИЛИ.

Сценаристы толпятся вокруг монитора и беззвучно повторяют слова, которые я произношу вслух.

Пока я читаю слова с экрана, журналистка смотрит в темноту, на режиссера, и легонько касается своего запястья. Режиссер поднимает два пальца, а потом – восемь. Кто-то из технического персонала заходит в круг света и поправляет локон над ухом у журналистки.

Телетекст мне подсказывает: МЕНЯ ПОСТОЯННО НАСИЛОВАЛИ. В ЦЕРКВИ ИСТИННОЙ ВЕРЫ – ЭТО БЫЛО ОБЫЧНОЕ ДЕЛО. ИНЦЕСТ БЫЛ В КАЖДОЙ СЕМЬЕ. ЭТО СЧИТАЛОСЬ ВПОЛНЕ НОРМАЛЬНЫМ. А ЕЩЕ – СЕКС С ЖИВОТНЫМИ. ПОКЛОНЕНИЕ ДЬЯВОЛУ. ДЕТЕЙ ПРИНОСИЛИ В ЖЕРТВУ САТАНЕ, СПЕРВА НАДРУГАВШИСЬ НАД НИМИ ВСЕМИ ВОЗМОЖНЫМИ СПОСОБАМИ. А ПОТОМ СТАРЕЙШИНЫ ИХ УБИВАЛИ. И ПИЛИ ИХ КРОВЬ. КРОВЬ ЭТИХ ДЕТЕЙ, С КОТОРЫМИ Я СИДЕЛ ЧУТЬ ЛИ НЕ ЗА ОДНОЙ ПАРТОЙ. СТАРЕЙШИНЫ ЕЛИ ИХ МЯСО. ОНИ ЕЛИ УБИТЫХ ДЕТЕЙ. А В ПОЛНОЛУНИЕ СТАРЕЙШИНЫ ТАНЦЕВАЛИ ГОЛЫЕ, ОДЕТЫЕ ТОЛЬКО В КОЖУ, СОДРАННУЮ С УБИТЫХ ДЕТЕЙ.

Да, говорю я, это было по-настоящему страшно.

Телетекст мне подсказывает: У МЕНЯ В КНИГЕ ОПИСАНЫ ВСЕ СЕКСУАЛЬНЫЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ, ЧТО ТВОРИЛИСЬ В ОБЩИНЕ ЦЕРКВИ ИСТИННОЙ ВЕРЫ. КНИГА НАЗЫВАЕТСЯ «СПАСЕН ОТ СПАСЕНИЯ», И ПРОДАЕТСЯ ВО ВСЕХ КНИЖНЫХ МАГАЗИНАХ.

Там, в темноте, агент и сценаристы беззвучно хлопают друг друга по ладоням. Агент показывает мне поднятый большой палец.

У меня онемели руки. Я не чувствую своего лица. Язык – какой-то чужой. Еле ворочается во рту. Губы вообще омертвели. Околоротовая парестезия.

Побочные эффекты.

Ступни онемели, я их не чувствую. Периферийная парестезия. Мое тело – как будто вообще не мое. Такое же отстраненное и далекое, как мое изображение на студийном мониторе: вот он я, в черном костюме, сижу на коричневом диване. Наверное, то же самое чувствует человек, когда его душа отлетает на Небо и видит внизу свое мертвое тело.

Режиссер машет мне пальцами. Два пальца на одной руке и четыре – на другой. Что он пытается мне сказать, я не знаю.

Текст на экране студийного телетекста взят в основном из моей автобиографии, которую я не писал. Кошмарное детство, которого у меня не было. Согласно телетексту, все члены Церкви Истинной Веры сейчас дружно горят в Аду.

Телетекст мне подсказывает: Я НИКОГДА НЕ ЗАБУДУ ЭТО УНИЖЕНИЕ И БОЛЬ, И ЭТО НЕ ВАЖНО, ЧТО Я СТАЛ БОГАТЫМ, КОГДА УНАСЛЕДОВАЛ ВСЕ ЗЕМЛИ ЦЕРКОВНОЙ ОБЩИНЫ. ТАКУЮ БОЛЬ ПРОСТО НЕЛЬЗЯ ЗАБЫТЬ.

Согласно телетексту, МОЯ НОВАЯ КНИГА «МОЛИТВЫ НА КАЖДЫЙ ДЕНЬ» ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПОМОГАЕТ СПРАВИТЬСЯ С ТЕМИ СТРЕССАМИ, КОТОРЫЕ МЫ ИСПЫТЫВАЕМ ПОСТОЯННО. КНИГА НАЗЫВАЕТСЯ «МОЛИТВЫ НА КАЖДЫЙ ДЕНЬ» И ПРОДАЕТСЯ ВО ВСЕХ КНИЖНЫХ МАГАЗИНАХ.

По словам журналистки, которая наблюдает за режиссером, наблюдающим за агентом, наблюдающим за мной, наблюдающим за телетекстом, так вот, по словам журналистки, теперь я безмерно счастлив, что освободился от изуверского культа Церкви Истинной Веры. Сейчас мы прервемся на небольшую рекламу, говорит она в камеру, а когда снова вернемся в студию, мы ответим на ваши звонки.

И мы уходим на рекламу.

Во время рекламы журналистка спрашивает у меня, неужели и вправду все было настолько плохо. Агент быстро подходит и говорит: да. Было. Это было ужасно. Кто-то из технического персонала подходит ко мне и спрашивает, не нужно ли мне воды. Агент говорит: нет. Режиссер спрашивает, не надо ли мне в туалет, и агент говорит: все нормально. Он говорит, мне не нравится, когда незнакомые люди задают мне вопросы. Я так продвинулся в своем развитии, что у меня уже нет никаких физиологических потребностей. Техники закатывают глаза, а режиссер с журналисткой выразительно переглядываются и пожимают плечами, как будто это я их отбрил.

Потом режиссер говорит, что пошла запись, и журналистка говорит, что у нас есть первый звонок.

– Если я в ресторане, – говорит женский голос в студийных динамиках громкой связи, – в дорогом ресторане, и за соседним столиком сидит мужчина, который ест и тут же пускает газы, причем не раз и не два, а все время, и это ужасно, что надо делать в такой ситуации?

Журналистка прикрывает лицо рукой. Режиссер поворачивается спиной. Агент смотрит на сценаристов, которые набивают мой ответ для телетекста.

Чтобы протянуть время, журналистка спрашивает у звонящей, что ест этот мужчина.

– Что-то из свинины, – отвечает она. – Это не важно. Там так воняло, что я вообще ничего не чувствовала. То есть ничего, кроме этой вони.

Телетекст мне подсказывает: ГОСПОДЬ ДАЛ НАМ ОРГАНЫ ЧУВСТВ И СПОСОБНОСТИ К ВОСПРИЯТИЮ.

Телетекст тоже тянет время.

СРЕДИ НИХ – СПОСОБНОСТИ ОЩУЩАТЬ ВКУС И ЗАПАХ.

Слова появляются на экране, и я просто зачитываю их вслух.

НО ЧЕЛОВЕК СУДИТ САМ, КАКОЙ ДАР ХОРОШИЙ, КАКОЙ ДАР ПЛОХОЙ. ИБО ГОСПОДЬ НЕ ДЕЛАЕТ РАЗЛИЧИЙ, И ДЛЯ НЕГО ЗАПАХ КИШЕЧНЫХ ГАЗОВ РАВЕН ЗАПАХУ ХОРОШЕЙ СВИНОЙ ОТБИВНОЙ ИЛИ МАРОЧНОГО ВИНА.

Я понятия не имею, к чему они клонят.

НЕ СТРАДАЙ И НЕ РАДУЙСЯ СВЕРХ ВСЯКОЙ МЕРЫ. ДАРЫ ГОСПОДНИ НЕ ЕСТЬ НАГРАДА, НО И НЕ ЕСТЬ НАКАЗАНИЕ. НЕ СУДИТЕ, И НЕ СУДИМЫ БУДЕТЕ.

Режиссер беззвучно вылепливает губами слова: «Burma Shave»[8]8
  Здесь имеются в виду знаменитые рекламные щиты компании «Burma-Shave». С 1925-го по 1963 год эта компания пользовалась установленными вдоль автодорог щитами для рекламы своего крема для бритья. Реклама проводилась в основном в Соединенных Штатах. Компания использовала ряд щитов, расположенных на расстоянии нескольких сотен ярдов друг от друга. Щиты содержали короткое сообщение (по одной строчке на щит), призывавшее мужчин пользоваться кремом «Burma-Shave», а не старомодной кисточкой и мыльной пеной. Когда человек проезжал на автомобиле мимо щитов, он последовательно читал каждую строчку сообщения.


[Закрыть]. Журналистка включает второй звонок.

Второй звонящий интересуется моим мнением по поводу купальников с трусиками-танга.

Телетекст мне подсказывает: МЕРЗОСТЬ.

Я говорю: по моему скромному мнению, люди, которые выпускают такие купальники и белье, могли бы делать «веревочки» черными, для начала.

Журналистка включает третий звонок.

– Мне нравится один парень, но он меня избегает.

Это Фертилити, это ее голос в студийных динамиках, она говорит обо мне, говорит обо мне на всю Северную Америку. Она что, собирается выяснять отношения в прямом эфире? Мои мысли несутся вскачь, растекаясь ветвящимися потоками из всей той лжи, что я успел нагородить, и моих возможных ответов на ее обвинения, что она, очень возможно, сейчас мне предъявит.

Неужели она собирается разоблачить меня и мои предсказания?

Может, она наконец сложила одно к одному и поняла, что это я подтолкнул ее брата к самоубийству? Или она всегда это знала? А если она знает, что это я убил ее брата, то что тогда?

– Этот парень, который меня избегает, я рассказала ему про свою работу, – говорит она. – Ну, про то, чем я занимаюсь, чтобы заработать на жизнь. Он этого не одобряет, но делает вид, что все нормально.

Журналистка спрашивает у Фертилити, а что у нее за работа?

Экран телетекста – пустой.

Сейчас вся Америка узнает великую тайну – либо про Фертилити, либо про меня. Про ее дурную работу. Про мою горячую линию для потенциальных самоубийц. Про ее вещие сны. Про мои предсказания, которые не мои.

– У меня есть агент, доктор Эмброуз, – говорит Фертилити. – Только он не настоящий доктор.

Однажды Фертилити мне сказала, что у каждого в этом мире, даже у мусорщика или посудомойки, когда-нибудь обязательно будет свой личный агент. Ее доктор Эмброуз находит семейные пары, готовые заплатить деньги, чтобы им выносили и родили ребенка. Бездетные пары, которым нужна суррогатная мать. Доктор Эмброуз называет это процедурой. Процедура проходит так: будущий отец в постели с Фертилити, а его жена ждет под дверью.

– Жена ждет в коридоре, вяжет носочки или перебирает в уме имена для будущего ребенка, – говорит Фертилити, – а муж аккуратно опорожняет в меня содержимое своих семенников.

В первый раз, когда она рассказала мне про свою работу, когда я был еще никем и учредил дома службу психологической помощи по телефону, она сказала, что Фертилити Холлис – это «сценический псевдоним». Она сказала, что ее настоящее имя – Гвен, но она его ненавидит.

– То, что мы делаем с отцом будущего ребенка, это натуропатия, как говорит доктор Эмброуз. Помощь отчаявшимся людям. Это не адюльтер.