Текст книги "Уцелевший"

5

Дорога к постели Фертилити идет мимо грязных заляпанных окон и облупившейся краски. Заплесневелая плитка и пятна ржавчины. Засорившиеся водостоки и протершиеся на коврах проплешины. Провисшие шторы и обивка в затяжках. Все остановки на крестном пути.

Это уже после того, как мужчина и женщина, на кого я работал, ушли с Фертилити в спальню на втором этаже, чтобы заняться там бог знает чем.

Это уже после того, как я проник в дом через окно в полуподвале, которое было открыто, как и предсказывала Фертилити. Уже после того, как я прятался среди поддельных цветов на заднем дворе – цветов, украденных с чужих могил, – уже после того, как Фертилити позвонила в дверь ровно в семь.

Кухня вся пыльная. В раковине – гора грязной посуды с остатками присохшей еды, приготовленной в микроволновке. Микроволновка внутри вся в пятнах от разорвавшейся пищи.

Да, меня выдрессировали и продали, как раба, и я принимаюсь за привычную работу. Чищу и мою. Спросите меня, как отмыть микроволновку от присохших кусков пищи, спекшихся в корку.

Нет, правда спросите.

Давайте.

Надо поставить в микроволновку чашку с водой и прокипятить эту воду в течение двух-трех минут. Корка размокнет, и ее можно будет стереть влажной тряпочкой.

Спросите меня, как отмыть руки от крови.

Главное – не задумываться о том, как быстро все это случается. Самоубийства. Несчастные случаи. Преступления по страсти. В состоянии аффекта. Главное – тут же об этом забыть.

Фертилити там, наверху, выполняет свою работу.

Сосредоточься на пятнах. Чисти, пока не отчистишь – и пятна, и память. Мастерство и вправду приходит с практикой. Если можно назвать это мастерством.

Старайся не думать, как это обидно, когда твой единственный настоящий талант – скрывать правду. Умение, данное Богом: совершать тяжкий грех. Твое призвание. Врожденный дар к отрицанию и отречению. Божье благословение.

Если можно назвать это благословением.

Весь вечер я чищу и мою и все равно чувствую себя грязным.

Фертилити сказала, что процедура должна завершиться еще до полуночи. Потом ее оставят одну в зеленой спальне, где она будет лежать, задрав ноги выше головы. Когда хозяева благополучно заснут в своей спальне, я смогу подняться наверх.

На часах на микроволновке светится одиннадцать тридцать.

Я решаю, что уже можно, и дорога к постели Фертилити идет мимо засохших домашних растений и потускневших дверных ручек, мимо крошечных пятен от мух и отпечатков пальцев, измазанных в типографской краске от газет. Повсюду на мебели – пятна, прожженные сигаретами, и засохшие круги от стаканов. Все углы затянуты паутиной.

В зеленой спальне темно, и Фертилити говорит из темноты:

– Может, прямо сейчас и займемся сексом.

И я говорю: да, наверное.

Она говорит:

– У тебя есть резинки?

А я думал, она бесплодна.

– Ну да, я стерильна, – говорит она, – но я столько раз занималась опасным сексом со всякими мужиками. Вдруг я чего-нибудь подцепила, какую-нибудь кошмарную болезнь. Смертельную.

Я говорю, что, если бы я собирался жить долго, меня бы это волновало. А так – мне все равно.

Фертилити говорит:

– У меня точно такое же отношение к задолженности на кредитке.

И мы занимаемся сексом.

Если можно это так назвать.

После того, как я ждал всю жизнь, я успеваю засунуть в нее только полдюйма и сразу кончаю.

– Ну, – говорит Фертилити, отстраняясь, – надеюсь, это действительно придало тебе сил.

Она не дает мне второго шанса заняться любовью.

Если можно это так назвать.

Она засыпает, а я еще долго лежу без сна, и смотрю на нее, и думаю про ее сны – что ей сейчас снится, какое новое убийство, или самоубийство, или кошмарный несчастный случай. И не со мной ли он произойдет.

4

На следующее утро Фертилити шепчется с кем-то по телефону. Я просыпаюсь – она уже встала и полностью одета. Она говорит в трубку:

– У вас есть рейс до Сиднея, вылетающий в восемь утра?

Она говорит:

– Нет, только туда. У окна, если можно. Вы принимаете кредитные карточки?

Она вешает трубку и надевает туфли. Она только сейчас замечает, что я проснулся и смотрю на нее. Она кладет в сумку свой ежедневник, но тут же вытаскивает его и кладет обратно на комод.

Я говорю: ты куда собралась?

– В Сидней.

А зачем?

– Просто так.

Я говорю: нет, скажи.

Она уже взяла сумку и направляется к двери.

– Потому что я все-таки получила свой долгожданный сюрприз, – говорит она. – Я так хотела сюрприза, и вот вам, пожалуйста, – получите. Только я не хочу вот таких сюрпризов.

Что такое?

– Я забеременела.

Откуда ты знаешь?

– Я знаю все, – кричит она на меня. – То есть я знала все. Этого я не знала. Я не знала, что у меня будет ребенок. А я не хочу, чтобы он жил в этом жалком, кошмарном и скучном мире. Я не хочу, чтобы он унаследовал от меня мой дар видеть будущее и жить в сплошной неизбывной тоске, когда тебя ничем уже не удивишь. Я не хочу никакого ребенка и никогда не хотела, но вот он – есть. Этого я не предвидела.

И что теперь?

– Я лечу в Сидней, в Австралию.

Но зачем? Почему?

– Моя мама покончила самоубийством. Мой брат покончил самоубийством. Так что сам догадайся.

Но почему в Австралию?

Она уже вышла за дверь и тащит сумку по коридору к лестнице. Я бы бросился следом за ней, но я голый.

– Воспринимай это, – кричит она из коридора, – как очень-очень радикальный аборт.

Из хозяйской спальни выходит мужчина в синем костюме, который я гладил тысячу раз. Голос, который я тысячу раз слышал по телефону, по громкой связи, обращается ко мне с вопросом:

– Вы доктор Эмброуз?

Пока я лихорадочно одеваюсь, Фертилити уже выходит из дома. Я смотрю в окно спальни, как она пересекает лужайку и направляется к стоянке такси.

В коридор выходит женщина в синей блузке, которую я стирал на руках тысячу раз, и встает рядом с мужчиной в синем костюме. Они замирают в дверях хозяйской спальни, и женщина, на которую я работал, кричит:

– Это он! Помнишь? Он раньше работал у нас! Это тот самый Антихрист!

Я запихиваю под мышку ежедневник Фертилити и бегу к лестнице. Я выбегаю из дома, несусь вдоль по улице, до автобусной остановки, там я быстро пролистываю ежедневник, нахожу сегодняшнее число – и вот он, ответ.

Сегодня, в 01:25 пополудни, самолет, следующий прямым рейсом № 2039 до Сиднея, будет угнан каким-то маньяком и разобьется где-то в малонаселенном районе Австралии.

Леди и джентльмены, будучи последним оставшимся на борту самолета рейса N№ 2039, пролетающего над бескрайними равнинами Австралии, я просто обязан вам сообщить, что у нас только что выгорел последний двигатель.

Пожалуйста, пристегните ремни. Мы приступаем к заключительной фазе спуска в небытие.

3

Аэропорт так и кишит агентами ФБР. Они ищут Тендера Бренсона, массового убийцу. Тендера Бренсона, лжепророка. Тендера Бренсона, который испортил весь Суперкубок. Тендера Бренсона, который сбежал от алтаря, бросив невесту.

Тендера Бренсона, Антихриста.

Я догоняю Фертилити у стойки продажи билетов.

Она говорит:

– Пожалуйста, мне один. Я заказывала по телефону.

За эти недели, с тех пор, как она меня красила в черный, волосы у меня отросли, так что видны светлые корни. Я опять растолстел – от жирной пищи из придорожных закусочных. Дело за малым: чтобы какой-нибудь проницательный вооруженный охранник присмотрелся ко мне как следует и взял меня на мушку.

Я проверяю карман пиджака. Там пусто. Пистолет Адама куда-то пропал.

– Если ты ищешь пистолет своего брата, то он у меня, – говорит мне Фертилити. – Самолет обязательно должен быть угнан, даже если мне придется угнать его самой.

Я говорю: он не заряжен. Она это знает.

– Нет, – говорит она, – он заряжен. Я тебе соврала, чтобы ты лишний раз не волновался.

То есть Адам мог в любую минуту меня пристрелить.

Фертилити достает из спортивной сумки блестящую медную урну. Она говорит, обращаясь к девушке за стойкой:

– У меня с собой прах моего брата. У меня не будет проблем, чтобы пронести его на борт?

И девушка говорит: никаких проблем. Урну нельзя просветить рентгеновскими лучами, но ей все равно разрешат взять ее на борт.

Фертилити платит за билеты, и мы направляемся к выходу на посадку. Она вручает мне сумку и говорит:

– Я с ней таскалась последние полчаса, руку уже оттянула. Раз уж ты здесь, сделай что-нибудь полезное.

Ребята из службы безопасности слишком обеспокоены урной и поэтому не особо приглядываются ко мне. Металлическая урна не просвечивается лучами, но никому не охота ее открывать и тем более – шарить там рукой.

Сотрудники службы безопасности, похоже, работают парами. Они здесь повсюду: они смотрят на нас и переговариваются друг с другом по рации. Урна трется о мою ногу сквозь плотную ткань спортивной сумки. Фертилити смотрит на свой билет и на номера выходов на посадку, мимо которых мы с ней идем.

– Ну вот, – говорит она, когда мы доходим до нужного выхода. – Давай мне сумку и двигай отсюда.

Посадку уже объявили, и люди выстроились в очередь перед выходом.

Пассажиры с билетами на ряды с пятидесятого по семьдесят пятый, пройдите, пожалуйста, на посадку.

Кто из этих людей – психованный террорист, угоняющий самолеты, я не знаю.

В вестибюле у нас за спиной пары сотрудников службы безопасности собрались по четверкам и шестеркам.

– Давай сумку, – говорит Фертилити. Она хватается за ручку и пытается выдернуть у меня сумку.

Я не понимаю, зачем ей везти с собой прах Тревора.

– Отдай.

Пассажиры с билетами на ряды с тридцатого по сорок девятый, пройдите, пожалуйста, на посадку.

Сотрудники службы безопасности уже направляются в нашу сторону. У всех расстегнуты кобуры, все держат руки на пистолетах.

И тут до меня доходит. Где пистолет Адама.

Он там, в урне, говорю я и пытаюсь отнять у Фертилити сумку.

Пассажиры с билетами на ряды с десятого по двадцать девятый, пройдите, пожалуйста, на посадку.

У сумки отрывается ручка, и урна с глухим звуком падает на пол с ковровым покрытием. Мы с Фертилити бросаемся к ней.

Фертилити хочет угнать самолет.

– Кто-то должен его угнать, – говорит она. – Это судьба.

Мы одновременно хватаемся за урну.

Пассажиры с билетами на ряды с первого по девятый, пройдите, пожалуйста, на посадку.

Я говорю: здесь никто не умрет.

Заканчивается посадка на рейс № 2039.

– Этот самолет должен разбиться в Австралии, – говорит Фертилити. – Я никогда не ошибаюсь.

Кто-то из службы безопасности кричит:

– Стоять!

Повторяю: заканчивается посадка на рейс № 2039.

Нас уже окружили со всех сторон, и тут с урны срывается крышка. Прах Тревора Холлиса разлетается серым облаком. Прах к праху, пыль к пыли. Пыль летит всем в глаза. Забивается в легкие. Облако пыли – прах Тревора Холлиса. Пистолет Адама падает на ковер.

Раньше Фертилити, раньше ребят из службы безопасности, пока самолет не отъехал от посадочного рукава, я хватаю пистолет. Я хватаю Фертилити. Хорошо, хорошо, пусть все будет так, как она говорит, шепчу я ей, держа пистолет у ее головы.

Я пячусь к выходу.

Я кричу: всем стоять.

Я приостанавливаюсь, чтобы стюардесса на выходе, проверяющая билеты, оторвала корешок от билета Фертилити, и указываю кивком на открытую урну и на прах Тревора, рассыпанный по всему залу.

Я говорю: может быть, кто-нибудь это все соберет и отдаст этой женщине. Это ее брат.

Ребята из службы безопасности стоят в напряжении, целясь мне в лоб, пока стюардесса, проверяющая билеты, собирает как может прах Тревора обратно в урну и отдает урну Фертилити.

– Спасибо, – говорит Фертилити. – Мне так неудобно.

Мы садимся на самолет, говорю я, и мы взлетаем.

Я пячусь к выходу. Интересно, а кто же там, на борту, настоящий угонщик.

Когда я спрашиваю Фертилити, она смеется.

Когда я спрашиваю: почему ты смеешься, она говорит:

– Вот ирония судьбы. Ты очень скоро поймешь, кто угонщик.

Я говорю: скажи мне.

Все пассажиры столпились в задней части салона. Сидят, склонив головы. И рыдают. В проходе рядом с пилотской кабиной – гора бумажников и кошельков, часов и ноутбуков, сотовых телефонов и диктофонов, плееров для компакт-дисков и обручальных колец.

Люди знают, что надо делать.

Их хорошо научили.

Как будто все это их касается.

Как будто тут дело в деньгах.

Я говорю членам экипажа, чтобы они закрыли люки в салонах. Я в свое время немало полетал на самолетах от стадиона к стадиону, говорю я. Готовьте самолет к взлету.

На ближайших к нам сиденьях сидят: толстый мужик в деловом костюме, восточного вида. Скорее всего пакистанец. Парочка белых ребят-студентов. Парень китайского вида.

Я спрашиваю Фертилити: кто? Кто настоящий угонщик?

Она стоит на коленях в проходе и сосредоточенно роется в куче добровольных подношений. Забирает себе красивые женские часики и жемчужное ожерелье.

– Догадайся сам, Шерлок, – говорит она.

Она говорит:

– Я здесь – всего лишь невинная заложница, – и защелкивает у себя на запястье бриллиантовый браслет.

Я кричу: всем без паники, сохраняйте спокойствие, но я думаю, вам надо знать – на борту опасный террорист-убийца, и он собирается разбить самолет.

Кто-то вскрикивает.

Я говорю: заткнитесь, пожалуйста.

Я говорю: пока я не выясню, кто этот террорист, всем оставаться на своих местах.

Фертилити выуживает из кучи подношений кольцо с бриллиантом и надевает его себе на палец.

Я говорю: кто-то из вас – террорист. Я не знаю, кто именно, но кто-то из вас собирается разбить самолет.

Фертилити только хихикает.

У меня ощущение, что я явно что-то пропустил.

Как говорится, не понял юмора.

Я говорю: вы не волнуйтесь, сидите спокойно.

Я говорю стюарду, чтобы он пошел и сказал командиру экипажа, что я не хочу, чтобы кто-то пострадал, но мне действительно очень нужно выбраться из страны. Нам нужно взлететь и приземлиться где-нибудь в безопасном месте, где-нибудь между Америкой и Австралией. И там все высадятся.

Фертилити смеется, глядя на меня, и я говорю ей: ты тоже высадишься.

Потом мы полетим дальше, только я и один пилот. И когда мы поднимемся в воздух во второй раз, говорю я, я дам пилоту возможность выпрыгнуть с парашютом.

Я говорю: все ясно?

И стюард говорит: да, глядя на пистолет, нацеленный ему в лицо.

Этот самолет разобьется в Австралии, говорю я, но умрет только один человек.

И тут до меня начинает доходить.

Может, здесь нет никакого другого угонщика.

Может быть, этот угонщик – я.

Люди начинают шептаться. Они меня узнали. Я – тот самый массовый убийца, про которого говорили по телевидению. Я – Антихрист.

Я – психованный террорист.

Я – угонщик.

И тут меня пробивает смех.

Я говорю Фертилити: это ты все подстроила, да?

И она отвечает, смеясь:

– Ну, немножко.

И я спрашиваю сквозь смех: а ты правда беременна?

И она отвечает, смеясь:

– Боюсь, что правда. И я правда этого не предвидела. Это по-прежнему настоящее чудо.

Стюарды закрыли люки, и самолет медленно отъезжает от терминала.

– Понимаешь, в чем дело, – говорит Фертилити, – тебе всю жизнь говорили, что надо делать, – твоя семья, твоя Церковь, твои хозяева, твой психолог, агент, твой брат…

Она говорит:

– Так вот. Сейчас тебе никто ничего не подскажет.

Она говорит:

– Я знаю только, что ты найдешь выход. Как из этого выбраться. Ты найдешь способ, как освободиться от своей прежней жизни, в которой были сплошные провалы. Для всех ты умрешь.

Двигатели завелись, и Фертилити протягивает мне золотое обручальное кольцо.

– А потом ты расскажешь свою историю и освободишься от прошлого, – говорит она, – и мы начнем новую жизнь, мы с тобой вместе, и будем жить долго и счастливо.

2

Где-то на пути в Порт-Вилу на Новых Гибридах я подаю свой последний обед – так, как я всегда об этом мечтал.

Если я вдруг увижу, что кто-нибудь мажет маслом целый кусок хлеба, а не отламывает маленькие кусочки, я его пристрелю на месте.

Если кто-нибудь запивает еду, не проглотив предварительно тот кусок, что во рту, я и его пристрелю.

Если кто зачерпнет еду ложкой к себе – убью не задумываясь.

Если кто не положит салфетку себе на колени…

Если кто сдвинет еду на тарелке пальцем…

Если кто-то приступит к еде, пока не подано всем…

Если кто будет дуть на еду, чтобы ее остудить…

Если кто-то заговорит с набитым ртом…

Если кто будет пить белое вино, держа бокал за чашечку, или красное – держа бокал за ножку…

Получит пулю в лоб.

Мы летим на высоте 30 000 футов над землей со скоростью 455 миль в час. Мы находимся на борту самолета, то есть машины, которая есть величайшее достижение человеческой цивилизации, вершина технологической мысли, и мы будем обедать культурно, как и положено цивилизованным людям.

1

Вот моя исповедь.

Раз, раз. Раз, два, три.

По словам Фертилити, если я сумею придумать, как мне спастись и не разбиться, я сумею спастись и не разбиться. Я сумею спастись. От крушения. От себя самого – от того, чтобы быть Тендером Бренсоном. От полиции. От моего прошлого, от моей прежней жизни – жалкой, изломанной, перегоревшей, запутанной.

Фертилити говорила, что все очень просто: надо лишь рассказать людям мою историю, как я дошел до жизни такой, и тогда я сумею придумать, как мне спастись.

Вот так вот просто: освободиться от прошлого и начать новую жизнь.

Если я уцелею, сказала Фертилити, мы сможем подумать, как сделать так, чтобы секс у нас получался лучше.

Мы начнем новую жизнь вместе с ней.

Мы запишемся в школу танцев.

Она сказала, чтобы я продолжал говорить до последнего. Пока самолет не разобьется. И тогда все подумают, что я умер. Она сказала: начни с конца.

Раз, раз. Раз, два, три.

Раз, раз. Раз, два, три.

Я не знаю, работает эта штуковина или нет. Слышите вы меня или нет. Я не знаю.

Но если вы слышите – слушайте. И если вы слушаете, это будет история о том, как все пошло наперекосяк. Здесь у меня бортовой регистратор рейса № 2039. Так называемый «черный ящик», хотя он оранжевый, а не черный, и там внутри – записывающее устройство, такая петелька из проволоки. Она ведет постоянную запись всего, что было. Это и будет история всего, что было.

Было и есть.

Можно ее раскалить добела, эту проволоку, и она все равно расскажет ту же самую историю.

Раз, раз. Раз, два, три.

Даю пробу.

И если вы слушаете, я хочу, чтобы вы знали: пассажиры благополучно высадились в Порт-Виле, в Республике Вануату, в обмен на полдюжины парашютов и на запас крошечных бутылечков с джином.

А потом, когда мы поднялись в воздух и взяли курс на Австралию, пилот выпрыгнул с парашютом.

Я повторю это еще не раз, но это чистая правда. Я – не убийца.

Я здесь один, в небе.

Все четыре двигателя уже выгорели, и началось контролируемое падение, нырок носом в землю. Это называется заключительной фазой спуска, когда ты несешься к земле со скоростью тридцать два фута в секунду, прямиком на Австралию. С конечной скоростью.

Раз, раз. Раз, два, три.

Еще раз: вы слушаете запись на бортовом регистраторе рейса № 2039.

И вот на такой скорости и на такой высоте я здесь один, в самолете. И вот – история моей жизни. И эта история не разобьется на миллионы кровавых ошметок и не сгорит вместе с тысячей тон полыхающего металла. Когда самолет упадет, люди будут искать и найдут бортовой регистратор. И моя история уцелеет.

И я буду жить вечно.

И если бы я смог придумать, о чем говорила Фертилити, я бы спасся. Но я не могу. Потому что я глупый.

Раз, раз. Раз, два, три.

Вот моя исповедь.

Моя молитва.

Моя история. Мое заклятие.

Услышьте меня. Посмотрите на меня. Запомните меня.

Любимого никчемного неудачника.

Неумелого мессию.

Будущего возлюбленного. Ушедшего к Богу.

Я заперт здесь, как в ловушке, в этом нырке, в моей жизни, в пилотской кабине реактивного авиалайнера, и желтые равнины Австралии уже совсем-совсем близко.

Я бы столько всего изменил, но уже не могу.

Это конец. Теперь все – в прошлом.

Вот – жизнь и смерть Тендера Бренсона, и теперь я могу наконец освободиться от прошлого.

Лучистое синее небо – во всех направлениях.

Горящее великолепное солнце – прямо передо мной. Сегодня вообще замечательный, ясный день.

Раз, раз. Раз, два…