Текст книги "Один я здесь…"

Часть 5
Имею ли я право?

1

Сергей был уверен, что ему снится сон. Причиной было не то, что из леса к нему вышел умерший сын, а появившиеся в нем перемены. Рядом сидел не тот прыткий и наглый мальчишка, которого он всегда знал и помнил, а самый настоящий мужчина. Голос его хрипел, взгляд тусклый и поникший, как у старика, прожившего бо́льшую часть своей жизни. Прежде нежная кожа на щеках огрубела – теперь на ней появилось несколько рубцов и щетина.

На мгновение Сергею почудилось, что в сыне он видит собственное отражение.

Время шло, краешек солнца показывался из-за горизонта, освещая бледно-желтым светом лес. Сергей начинал признавать, что появление сына, как и его безумный рассказ о приключившемся с ним на фронте, были самой настоящей явью. Но все же он хотел убедиться, что не спит.

– Максимка… – прервал он рассказ то ли фантома, то ли в действительности родного сына. – Это правда ты? Мне это не снится?

– Нет, отец, – он улыбнулся уголком рта. – Это правда я.

Сергей привстал с лавочки, снял с себя шапку, крепко сжав ее в руке. Он на секунду оглянулся на сына, сидевшего на лавочке, – не исчез, все еще здесь. Стало быть…

Тело охотника все затряслось, как от судороги.

– Ты чего это? – обеспокоился Максим и вскочил с лавки.

Сергей развернулся, крепко прижал к себе сына и горько заплакал.

– Максимка, родненький… – почти задыхаясь, говорил он. – Жив! Господи, жив!

Он посмотрел в глаза сына, в которых тоже стояли слезы, но он сдерживался, то ли от гордости, то ли от стеснения. А может быть, от чего-то другого…

– Ты прости меня, дурня старого, развесил тут сопли… – у Сергея как будто ком в горле застрял – настолько тяжело было говорить. – Ты себе представить не можешь, что я… Я же почти…

– Все хорошо, отец, – сдержанно сказал Максим.

– Да, – ответил тот, успокаиваясь. – Теперь-то уж точно все хорошо, – он посмотрел на Максима, пытаясь снова привыкнуть к его образу, к живому образу. – Сам понимаешь, я тебя уже месяц как похоронил. Не в прямом смысле этого слова… Ты понял.

Максим положил руку на плечо отца и подбадривающие похлопал, ничего не добавив.

– Прости, что перебил. Продолжай.

Максим рассказал ему про то, как сражался с капитаном Злобиным и убил дюжину фашистов. Про то, как был тяжело ранен и оказался в госпитале, откуда его отправили домой. В Сергее закипала злоба на себя за то, что не был с сыном в те тяжелые минуты, чтобы уберечь от бед, что разом свалились на его голову.

Когда рассказ Максима был окончен, он попросил закурить. Сергея эта просьба не удивила – еще бы не закурить после того, что с ним приключилось. Он протянул сыну свернутую цигарку и помог ее зажечь. Максим затягивался дымом, как заядлый курильщик, не ощущая крепость табака.

– Ну, теперь-то все наладится, – сказал Сергей самому себе. – Когда ты снова дома…

– Я здесь ненадолго, – Максим даже не посмотрел в его сторону. – Мне отпуск на месяц дали, с учетом поездки сюда. Через две недели обратно на фронт.

– Нет! – отчаянно взмолился Сергей. – Не смей!

Максим тяжело выдохнул, заранее зная ответ отца.

– Разве тебе не хватило, а? – Сергей с трудом стерпел, чтобы не закричать, но затем, выдержав паузу и глубоко вздохнув, продолжил чуть тише: – Того, что с тобой произошло, разве мало? Одумайся, пока не поздно! Погубишь же себя!

– Не тебе решать, – Максим впился в него недовольным взглядом. – Чем я хуже всех остальных ребят, сражающихся сейчас там, пока я сюда бить баклуши приехал? Вот чем?!

– Ты ничем не хуже, но твой бой в этой войне должен закончиться. Если снова туда вернешься и каким-то чудом выживешь – все равно пропадешь! Уж поверь мне…

– Не надо равнять меня с собой, – резко ответил Максим.

От сказанного сыном у Сергея пропал дар речи. Быть может, это действительно был чересчур достоверный и удивительный сон?

Охотник хотел было возразить и даже наставнически поднял руку, но передумал. Больше всего ему не хотелось омрачать эту прекрасную встречу ссорой.

– Прости, – спокойно произнес Сергей, – я просто хотел сказать…

Но договорить ему не дало звяканье посуды, раздавшееся внутри хижины. Здесь-то Сергею как обухом по голове дали, когда он вспомнил про Клауса. Встреча с сыном настолько затмила разум, что он напрочь забыл про немца.

Максим вопросительно посмотрел на отца, ожидая ответа, но Сергей и словечка вымолвить не мог. Он понятия не имел, как можно было коротко рассказать обо всем случившемся с ним за последний месяц. На это бы ушло больше, чем несколько секунд, ускользающих от него прямо сейчас. Он прекрасно понимал, что если сию минуту не приведет достаточных доводов в защиту Клауса, то Максим убьет его. Особенно после тех ужасных рассказов о Брянском фронте, пропитанных ненавистью к этому народу.

Его сына обуяла жажда крови. Он был зол как черт и больше всего на свете желал мести. Сергей почерпнул это не из одного только рассказа сына, но и из собственного печального опыта, что ему подарила война. Тогда, вернувшись, он был зол не только на врага, но и на весь мир. Годы ему понадобились, чтобы прийти в себя и многое понять. Годы. Но сейчас речь шла о секундах и целой жизни.

Дожидаться ответа Максим не стал. Он открыл хлипкую дверцу и застыл на месте, осматривая незнакомца.

Клаус стоял напротив буржуйки с закипающим чайником. Рука немца, тянущаяся к кружке, замерла в воздухе. Он и Максим впились друг в друга взглядами двух волков, не желающих делиться добычей.

– Ты кто? – спросил Максим. Пальцы его коснулись приклада ружья.

Немец молчал. Он выжидающе посмотрел на охотника, как бы прося у того поддержки.

– Кто это, отец? – сказал Максим, не отрывая взгляда от Клауса.

– Это… – начал Сергей. – Мне будет трудно объяснить.

Немец дернулся в сторону и схватил со стены охотничье ружье. Оба они, и Максим, и Клаус, поспешили прицелиться друг в друга, но Сергей успел встать между ними, вытянув руки вперед.

– Успокойтесь!

– Ты все же привел их сюда! – крикнул Клаус на своем. – Партизаны, да? Вот, стало быть, как?

Для Максима немецкий язык сработал словно красная тряпка для быка. Лицо его побагровело от злобы, на висках вздулись вены.

– Это что же, немец?! – крикнул Максим. – Что он здесь делает? В нашей хибаре?

– Ты же говорил, что отпускаешь меня! А сам привел других русских? Ты обманул меня, обманул!

– Ну, гнида, ну я тебя… – Максим был в ярости.

– Заткнулись оба! – Сергей рявкнул так громко, что эхо, казалось, разлетелось на много верст.

Охотник бросил взгляд на Клауса. Его наполовину испуганные, наполовину злобные глаза неотрывно смотрели на внезапно пожаловавшего незнакомца.

– Нихт партизан, – Сергей старался говорить спокойно. – Сын это мой, – он указал на Максима, а затем на себя. – Майн сын, ферштейн?

– Твой… – Клаус опешил. На лице проступил пот. – Ты говорил, что он мертв! – немного погодя он добавил на русском: – Ты сказать, он умереть.

Сергей закачал головой.

– Они ошиблись, понимаешь? Ошиблись… – Сергей протянул руку в сторону ружья. – Отдай его сюда.

Клаус отдернул ружье, не переставая целиться в Максима.

– Тебя никто не тронет, – Сергей знал, что тот не понимает ничего из сказанного, поэтому старался говорить как можно спокойнее, надеясь хоть так убедить его отдать ружье. – Пожалуйста, отдай его. Битте… Битте…

Медленно и по-прежнему оставаясь начеку, Клаус все же вернул ружье.

– Данке, – прошептал охотник.

– Какого лешего здесь происходит? – недовольным голосом спросил Максим. Оружие будто приросло к рукам. – Что он тут делает?

– Он мой пленник, – сказал Сергей.

В очередной раз охотник подметил для себя невероятную схожесть между немцем и его сыном. Те же русые волосы, крепкое телосложение, только ростом совсем разные. Оба они напоминали двух кровных братьев. Интересно, заметил ли это Максим?

– Пленник? – раздражённо произнес он. – Не очень-то смахивает на пленника. Где же его клетка? Или место, где он должен сидеть взаперти? Что-то я не вижу подобного.

– Лес – его клетка. Кроме нас с тобой да парочки наших из села, ни одна живая душа не знает, как выбраться отсюда, – он старался тщательно взвешивать каждое слово. – Максим, я понимаю, что у тебя много вопросов. Я с радостью отвечу на любой из них, но не в таком положении.

Сергей словно говорил сам с собой, поскольку сын даже не повернулся в его сторону, по-прежнему смотря на Клауса режущим взглядом.

– Максим, – вновь попытался достучаться он до сына, – от этого немца сейчас зависит жизнь наших в деревне. Убьешь его – и все пропало.

Наконец сын удостоил отца вниманием. Никогда прежде Сергей не видел этого дьявольского отблеска в глазах родного сына. Именно его он и боялся увидеть, когда тот уходил на фронт. Война изменила его, слепила по своему образу и подобию, высосав остатки доброго и наивного парнишки, которого он знал с самого его рождения.

Максим не дал ружьё отцу, когда тот протянул руку. Он лишь опустил его и вышел наружу, не сказав ни слова.

Клаус и Сергей обменялись взглядами. Охотник заметил в глазах немца ту самую икринку, которую видел три месяца назад у Максима, когда провожал того на фронт. Нетронутая войной душа, не знающая всю ее мерзость и гнилую натуру. Для таких молодых, как Клаус и его сын, в ней всегда есть что-то притягательное. Для них это приключение, возможность получить славу и уважение! Отрадно, что они не задумываются, какова этому цена.

Немец, явно обидевшись, сел на пол и отвернулся от Сергея. От него так и веяло неприязнью.

Попросив Клауса оставаться на месте, охотник вышел из хибарки. Ему предстояло как можно быстрее рассказать о событиях минувшего месяца, поскольку времени на задуманное им дело оставалось все меньше и меньше.

За окном почти наступило утро.

2

Максим кипел от ярости.

Последний раз он ощущал подобное там, на Брянщине, когда был свидетелем зверств, что учиняли и продолжали учинять фашисты. Поэтому история отца про спасённого им немца, с которым он смог найти общий язык за прошедший месяц, не переубедила его. Поверить в то, что кто-то из их племени способен на сочувствие к советскому народу, к простым людям, Максим не мог, особенно после пережитого и увиденного. Для него немец, присягнувший Гитлеру и вероломно напавший на его страну, заочно был зверем, не способным ни на что, кроме уничтожения.

И тот немец, сидевший сейчас в хибарке, не был исключением.

А тем временем отец рассказывал ему свою историю: про упавший истребитель в лесу; про то, как спас фрицу жизнь и держал его в подвале до тех пор, пока тот не сбежал, но затем вернул его и после этого серьезно заболел, однако немец выходил его и помог встать на ноги.

Помимо нарастающей злобы, закипающей в нем в ходе отцовского рассказа, его вдруг охватила ревность. Отец то и дело вставлял фразы о том, что немец этот был порядочным пареньком, хоть и с характером.

– …он совсем как ты, похожи вы с ним очень, и не только внешне… – сказал Сергей в защиту фашиста. – Вот я и не смог его помирать там оставить. Сердце б не выдержало, если бы еще раз…

Он замолчал, проглотив последние слова, однако Максим понял, что тот хотел сказать. От одного лишь сравнения его с этим немцем у него голова закружилась. То, что говорил отец, в мыслях не укладывалось.

– Ты должен был оставить его там, – Максим решил пропустить мимо ушей не сказанное отцом. – Прикончить его в лучшем случае. Будь ты на его месте, он бы и пальцем не шевельнул…

– Я сделал то, что посчитал правильным, сынок, – Сергей закурил от волнения. – Он всего лишь желторотый мальчишка, такой же, как и ты.

– Хватит меня сравнивать с ним, – сквозь зубы прошипел Максим. – У меня с ним нет ничего общего, кроме того, что оба мы друг другу враги.

Максим сел на лавочку возле хижины и спрятал лицо в руках, пытаясь успокоиться.

– Поверить не могу, что ты сделал это.

– Я тоже сначала не мог поверить в то, что сделал, – ответил отец не сразу. – Я его вот этими самыми руками придушить хотел, прикончить гада и душу отвести. Зная, что его братки тебя убили… Но не смог я, понимаешь? Не смог!

– Зато я смогу.

Максим встал с лавочки и снял ружье, но отец поспешил остановить его, схватившись за рукав гимнастерки.

– Сядь, – твердо сказал он.

– Отпусти меня.

– Я сказал – сядь! – чуть громче произнес он тем самым серьёзным тоном, которого, еще будучи мальчишкой, Максим боялся до жути, однако теперь он не казался таким страшным, как тогда. Но все же послушался отца и нехотя сел рядом.

– Это еще не все, – сказал он и выбросил докуренную папироску. Отец напомнил капитана Злобина, хлопающего постоянно по карману гимнастёрки в поисках табака. Максим подумал, как бы было здорово, если б на месте отца и правда был капитан. Он бы точно с фашистом не сюсюкался и прикончил на месте. Однако представляя себе это, он ощутил легкий укол стыда, заставивший дёрнуться мускул на руке. Все же это был его родной отец. Человек, что вырастил его и выкормил.

Он рассказал ему про партизан, явившихся вчера, и о рыщущих в округе фашистов, ищущих упавший истребитель. Когда же отец перешел к рассказу об убиенной немцами деревушке неподалёку, у Максима вновь закипела кровь от ненависти.

– И что ты предлагаешь? – спросил он, когда отец закончил.

– Здесь есть только одна дорога, по которой немцы могут пойти в сторону нашей деревни у озера, помнишь?

Он кивнул.

– Так вот, – продолжил отец, – мы попробуем опередить их и где-нибудь там неподалёку отпустить Клауса к ним.

У Максима по спине побежали мурашки от возмущения.

– Что? – он взглянул в глаза отца, не веря ушам. – Вот так взять и отдать его своим?

– Только так мы сможем не допустить бойню у нас в деревне, – сказал отец и немного погодя добавил: – Они не остановятся ни перед чем, сын, пока не найдут его. Лучше будет отдать его им, чтобы они убрались отсюда. Клаус сейчас в наших руках как плотина, способная обуздать смертельный поток.

– Они неспроста ищут этого немца, он может знать что-то важное.

Максим подумал о клочке бумаги, безвозвратно потерянном на Брянщине после стольких усилий.

– Мы должны передать его нашим! – оживленно предложил Максим. – Командованию, офицерам… – его осенило. – Тем партизанам, что приходили к тебе вчера! Они же идут сообщать о немцах в Беломорский штаб, ведь так? Вот пускай и про этого замолвят пару словечек, а там уже и заберут его…

– Не думаю, что он знает что-то важное. Вместе с ним в истребителе летел человек постарше в звании. Если и было у них что-то важное, то оно сгинуло вместе с тем офицером, поскольку он погиб еще во время крушения. Я закопал его неподалеку от истребителя. Думаю, что Клаус был обыкновенным пилотом, которому приказали доставить пассажира из точки А в точку Б.

– Ты так думаешь, но не знаешь этого наверняка, – настаивал Максим.

В эти секунды он вдруг понял, что за судьба ему уготована. Этот фашист Клаус, как называл его отец, и был той самой новой бумажкой в его руках, которую теперь он должен был доставить по назначению. И на этот раз он не провалится. Он искупит свой грех!

– Да, ты прав, я не знаю этого наверняка, – продолжал отец. – Но сейчас это неважно, потому что если мы не перехватим немцев в ближайшее время, то они придут в нашу деревню и всех там перебьют, как это было и с предыдущей.

– Значит, такова будет цена победы, – спокойно ответил Максим.

Он заметил, как отец сделал шаг в сторону и посмотрел на него как на душевнобольного.

Чтобы убедить отца в том, что он не шутит, Максим продолжил:

– Там, на фронте, я понял одну простую вещь – войну можно победить, оставаясь всегда хладнокровным и расчетливым. Я выжил только благодаря этому простому правилу. И сейчас, как бы ужасно это ни звучало, я уверен, что нужно пожертвовать их жизнями ради спасения тысячи других.

«Головой, а не сердцем», – услышал он в голове голос Злобина.

Максим в ожидании ответа посмотрел на отца, но тот как воды в рот набрал, не отрывая от него блестящих от влаги глаз.

– То, что в башке у этого немца, может уберечь жизни многим нашим солдатам и, возможно, десяткам других деревень, – продолжал убеждать он отца. – Бог дал нам эту возможность, и надо воспользоваться ею ради победы!

Снова он посмотрел на отца и снова получил в ответ молчание и взгляд, наполненный удивлением и страхом одновременно.

– Я не узнаю тебя, – прошептал Сергей еле слышно. – Мой сын никогда даже не подумал бы о подобном!

– Вот только не надо зря тут языком чесать, о чем бы я мог подумать. Ты сроду не знал, о чем я думал и чего хотел. Мое мнение в этой семье никогда не учитывалось! Ты всю жизнь делал только так, как хотелось тебе, создавая из меня себя, а я не желаю быть твоей копией, ясно тебе?! Не хочу гнить, как ты, в этом проклятом лесу!

Максим встал с лавки, твердо уверенный, что поступает правильно.

– Куда это ты собрался? – возразил отец. – Не пущу! Одумайся, это же твое родное село! Ты с этими людьми бок о бок всю жизнь прожил, дурень!

Максима укололи его слова. Он даже замешкался, и во взгляде отца как будто промелькнула искра надежды на то, что сын образумится. Образумится… Нет, это отец должен был образумиться. Максим знал, что жертва действительно велика и что среди сельчан осталось много хороших людей, которых он знал с детства. Но так и только так он мог исправить ошибку, допущенную им на Брянщине. Пускай и ценой тех немногих людей в его родном посёлке…

– Отец, отойди, по-хорошему тебя прошу.

– И не подумаю, пока ты эту чушь из башки не выкинешь!

Максим понял, что спорить с отцом было бессмысленно. Ему не понять, что он пережил и какую ошибку совершил. Ему ни за что не понять…

Он попытался оттолкнуть отца, но тот дал отпор, грубо махнув рукой. Не вытерпев, Максим схватил его за воротник, и они крепко вцепились друг в друга и покатились по протоптанному снегу возле хибары. Борька бегал вокруг них, подпрыгивал и скулил, не зная, чью сторону принять в этой унизительной потасовке.

Ни разу в жизни он еще не поднимал руку на отца, даже в мыслях не таилось у него подобного. Но сейчас это было необходимо.

Над головой послышался скрип открываемой двери, и боковым зрением Максим успел заметить немца, вышедшего наружу. Тот с растерянным лицом первые несколько секунд просто наблюдал за происходящим, как будто раздумывая, вмешаться или нет.

И все же вмешался.

Он подбежал к Максиму за спину, обхватил его руками, пытаясь оттащить в сторону, но получил удар локтем в лицо, переключив все внимание Максима на себя. Немец схватился за расшибленный нос и, увидев ладонь, испачканную собственной кровью, остервенел и бросился на Максима снова, на этот раз сбив того с тела отца. Такой выпад со стороны немца не остался незамеченным, и Максим закричал и бросился в сторону фрица. Он был уверен, что собьет этого довольно хлюпенького на вид немчушку одним ударом, но сильно ошибся. Немец бросился на него в ответ, прыгнул как кошка и умудрился повалить на лопатки. Максим взревел от боли в ранах, что дали о себе знать в неподходящее время. Немец этим воспользовался и как следует ударил его в челюсть. Удар этот хоть и был не шибко сильным, но больнючим был точно – так бывает, когда знают, куда нужно бить. Немец замахнулся еще для одного удара, но вдруг замер в воздухе. Он обернулся, что-то услышав.

Отец лежал на животе и кашлял так жутко, что чуть ли не задыхался. Прежде Максим никогда не слышал, чтобы отец вот так кашлял, разве что совсем редко, когда слишком сильно затянется папироской, но это… К сердцу сразу подступил холодок, и появилось чувство стыда, словно он сам этой потасовкой спровоцировал ужасный приступ.

Немец оставил его, бросился к старику и нерешительно взял его за плечи, как будто бы с надеждой, что это остановит страдания старика.

Через силу подавив невыносимую боль, Максим на четвереньках пополз к отцу и заметил, как тот тяжело харкнул кровавым сгустком и, обессиленный, упал навзничь.

– Отец!

Максим коснулся его грубой щеки, затем рука перешла ко лбу, и он отдернул ее, будто ошпарившись. Лоб отца горел от жара. Глаза безучастно смотрели в рассветное небо, губы безмолвно шевелились, тихо шепча что-то.

Немец схватил отца за руки, чтобы оттащить в сторону, но Максим резко толкнул его.

– Не тронь его, ты…

Тот посмотрел на него ошарашенно и указал в сторону хибары.

– Ему нужно в дом, в тепло! – закричал немец на своем.

Разумеется, ни слова не поняв, он снова попытался помешать Клаусу, пока тот не закричал:

– Идиот, его нужно согреть!

Максиму сильно не хотелось, чтобы этот гад притрагивался к отцу, от одной только мысли об этом у него внутри все сгорало от ненависти, но выбора не было, особенно сейчас. Поняв, чего тот хочет, он взял отца за ноги, и вместе они втащили его в хибару.

3

Положив старика на лежанку, русский бросился к ружью и прицелился в его сторону. В горящих ненавистью глазах проглядывала растерянность, подмеченная Клаусом, едва они с ним вошли внутрь. Именно этот искренний блеск окончательно убедил его в том, что этот парень, одетый во вражескую униформу, действительно был сыном Сергея. К тому же в глаза бросалось заметное сходство между ними: под два метра ростом, усталый взгляд и темные пронзительные глаза. Было в его сыне и нечто звериное от отца, такое же медвежье и столь же неукротимое.

Грудь Сергея тяжело вздымалась и опускалась в такт хриплому дыханию. Лицо было белее мела. Потрескавшиеся губы беззвучно шевелились. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что дела у старика обстоят крайне паршиво.

– Отойди от него, – сказал русский и махнул ружьём в угол хибарки.

Клаус медленно попятился назад, не отрывая от него и Сергея взгляда, пока не коснулся ногой лопаты, которую чуть не уронил.

В приоткрытую дверь втиснулась морда Борьки. Черные глаза-бусинки сперва опасливо проверили помещение, затем остановились на Клаусе, как бы спрашивая разрешения войти. Но когда старый охотник издал тихий стон, верный пес, забыв про всякие наставления, забежал внутрь и тихо заскулил возле кровати хозяина, то и дело норовя подпрыгнуть и положить передние лапы на край лежанки.

Сын подошел к отцу, по-прежнему держа ружье на расстоянии вытянутой руки, и нагнулся над самым его лицо:

– Отец, что с тобой? Отец?

От зрелища сына, стоящего над телом отца, у Клауса защипало внутри. Причиной тому было далекое воспоминание, когда он, еще будучи мальцом лет пяти, вот так же склонился над своим нерадивым папашей. Только тот тогда был не при смерти, а мертвецки пьяным. Он помнил, что дергал его за руку, пытаясь разбудить, но тот в ответ лишь недовольно похрюкивал да что-то ворчал, отмахиваясь от него, как от назойливой мошкары. И все бы ничего, только вот он и его на тот момент совсем маленький братец уже два дня крошки во рту не держали, а есть хотелось жуть как.

Он и не помнил, как в итоге смог решить эту проблему. То ли пошел к соседке попросить кусок хлеба да миску каши для братика, то ли позвонил тётке, чтобы рассказать все как есть. Но вот то самое чувство беспомощности, последний раз которое он чувствовал бог знает когда, пробудилось после долгой спячки и снова проникло в его сознание.

– Отец… Ты слышишь меня?

И Сергей вроде бы пришел в себя на секунду, перестал кашлять и посмотрел на сына любящим и заботливым взглядом, даже несмотря на то, что оба они недавно чуть глотки друг другу не перегрызли. Но через секунду глаза его снова закрылись и голова упала на плечо.

– Отец… – сначала тихо сказал сын, а затем чуть громче, точно пытаясь достучаться до него: – Отец!

Клаус, не обращая внимания на данное ему предупреждение, шагнул в сторону лежанки. Русский заметил его и потянулся за ружьем.

– Не подходи!

– Помочь, – успокаивающим тоном сказал Клаус на русском и поднял ладони вверх.

Несколько секунд русский все так же презрительно смотрел на него, но после отвел взгляд в сторону и так и не прикоснулся к ружью.

Клаус подошел к старику, коснулся его лба – жутко горячий, а затем, сняв с него одежду, приложил ухо к груди. Сердце медленно, но билось, что немного успокоило.

Подобрав со стола миску, он под пристальным взглядом сына Сергея вышел наружу, набрал горсть снега и положил старику на лоб в попытке хоть как-то сбить жар. После он окунул тряпку в миску и встал напротив охотника. Вид у того был ужасный, совсем в точности как у тёти Эмили, когда та лежала на диване с мокрой тряпкой на лбу, придя после очередной смены. Клаус припоминал ее одышку, пожелтевшие глаза, хриплый голос… Все в точности как у Сергея.

– Ты что, врач? – спросил русский. – Доктор?

Последнее слово удалось понять.

– Найн, – ответил он и поспешил добавить на русском: – Нет.

– Он жив?

– Да.

Сын продолжал растерянно смотреть на горячее тело отца, пока Клаус перебирал в голове все те жалкие кусочки своих познаний в русском языке, что он успел усвоить за месяц в плену у старика, чтобы составить предложение.

– Сергей быть очень болен, – сказал он с трудом. – Ему найти доктор, ферштейн? Иначе капут.

Русский отвел взгляд от отца и уставился на него.

– Чего ты сказал? – он обошел лежанку. Звериные глаза не моргали.

Клаус не шелохнулся, когда он подошел к нему.

– Не умрет он, понял?

Русский остановился возле него и посмотрел так, будто намеревался взглядом прожечь дыру в его лбу.

– Найти доктор, – сдержанно сказал Клаус, хоть голос его немного и дрогнул.

Еще несколько секунд русский смотрел на него, прежде чем вернуться к телу отца. Борька осмелел и все же поставил передние лапы на край лежанки, облизывая лицо хозяина.

– Нету здесь нигде докторов, лес один кругом.

Он взглянул на отца, коснулся рукой его плеча, словно надеясь, что от этого прикосновения тот очнется.

Клаусу пришла идея. Он взял в охапку стоящие в углу лопату, грабли и прочие ручные инструменты, хранившиеся в хижине, а затем принялся отделять от них черенки при помощи пилы. С этими инструментами за последние две недели, что они провели с Сергеем, ремонтируя хибарку, он теперь был на ты, поэтому ему быстро удалось справиться с работой. Жаль, что такие пускай и старые, но все же добротные инструменты вот так вот пропадали.

Русский наблюдал за ним и все вопрошающим тоном говорил что-то, но Клаус не обращал на него внимания, решив для себя, что лучше все покажет ему после, чем сейчас потратит кучу времени на объяснения в попытках подобрать нужные слова в худом его русском словарном запасе.

Зная, где и в каких местах все лежит, он достал из выдвижного ящика крепкую веревку, отмерил на глазок нужный размер и перерезал ножом, после чего, взяв в охапку черенки, подошел к Сергею, не сводя с него при этом настороженного взгляда.

Он положил черенок у края подложки и, держа в руках веревку, жестами пытался объяснить русскому помочь ему закрепить их внизу, чтобы сделать из лежанки Сергея не бог весть какие носилки.

Русский все с той же враждебностью посмотрел на него, но, видно, понял, что от него требовалось. Он снял гимнастерку, разложил ее на полу и вместе они переложили бесчувственного старика на нее. Затем Клаус, хоть и в спешке, но с большой осторожностью присоединил по два черенка по краям лежанки так, что концы их выпирали в стороны – как раз так, чтобы за них можно было ухватиться.

Все это время русский молча наблюдал за его действиями.

Клаус подошел к Сергею, взял его за ноги и дал сигнал помочь. Они положили тело охотника в наспех сделанные носилки и попробовали их поднять – вроде бы держали.

Русский вдумчиво посмотрел на него, затем на отца. Что было в его голове, понять не составляло труда: ему была необходима помощь врага, без которого он не сможет дотащить тяжелое тело до ближайшего населённого пункта. Согласиться на подобное было трудно, но Клаус был уверен – русский примет его помощь, так же, как и он принял бы его. Особенно когда речь шла о близком человеке.

Пускай Сергей и не был ему родным отцом и сейчас он не испытывал к нему ничего, кроме ненависти за последний совершенный им поступок. Но черт бы его побрал – он готов побороться за его жизнь. Последние две недели, что они провели вместе, были теми самыми лучшими днями, о которых он мечтал, когда его папаша в очередной раз отнекивался от него, толкал в сторону и убегал по «срочным делам», после которых с трудом стоял на ногах.

Русский взял в руки ружьё, и в этот самый миг, хоть Клаус был и уверен в том, что ничего тот с ним не сделает, у него все же пробежал холодок по спине. Всему виной был этот озверевший, полной ненависти взгляд. Да, там, на фронте, без сомнений, они были врагами, но именно в этом взгляде он видел что-то личное, словно Клаус собственными руками уничтожил все то, что так тому было дорого.

– Мне плевать, понимаешь ты меня или нет, – медленно сказал русский, – но я тебя предупреждаю, фриц – хотя бы шаг в сторону…

Он взвёл курок – Клаус намёк понял.

– Мы пойдем в деревню, а оттуда ты поедешь со мной выкладывать все, что тебе известно.

Он не понял ни слова, однако угрожающего тона вполне хватило для осознания того, что впереди его ожидает множество неприятностей.

4

Вышли ни свет ни заря.

Борьку, который прилип к Сергею, пришлось взять с собой. Уж очень жалостливо тот скулил, да и оставлять одного беднягу было нельзя – издох бы от голода и холода. А Клаус к нему, признаться, уже привык. Пес стал неотъемлемой частичкой этого странного времени, что прожил он бок о бок с его хозяином. Да и сам Борька в нем успел приметить пускай и не друга, но хотя бы близкое существо, которому можно было доверять.

Идти по сугробам с только что зажившей ногой и носилками в руках было тем еще испытанием. Особенно осознавая, что позади шел вооружённый двумя ружьями русский. Спиной Клаус ощущал его наполненный ненавистью взгляд. Столько злобы, столько гнева! Но каким боком он в этом замешан? Только потому, что жил последний месяц с его отцом? Не сильно верилось, что это была единственная причина такой ненависти. Поэтому пока что он мог лишь догадываться о настоящих мотивах ненависти со стороны этого человека.

Сергей хоть и был совсем плох, но все же оставался жив, а это главное. В какой-то степени Клаус осознавал, что прямо сейчас жизнь охотника тесно связана и с его собственной. Ведь если он умрет, то и помощь с переносом тела не потребуется и его новый пленитель пристрелит его за ненадобностью. Поэтому здесь ему не оставалось ничего, кроме как молить Бога о том, чтобы старик продержался до места, куда они направлялись. А там он уже на ходу сообразит, как бы улизнуть.

Они старались делать небольшой привал каждые полчаса, дабы перевести дух и поправить одежку и шкуры, наваленные на тело старика, чтобы сохранить тепло. Шкуры Клаус просунул прямо под тулуп Сергея, совсем как в тот раз, когда он пришел к нему на выручку. Казалось бы – простая затея, а ты пойди додумайся вот так сразу.