Текст книги "Один я здесь…"

Да только вот как это можно-то?

Промысел в самом разгаре, куница в кулёмку наверняка угодила (это после почти недели-то!). И немец этот, в конце концов, с ним-то что? Вязать он его уже не будет, совесть не позволит – жизнь все-таки спас, да и не в том он положении, чтобы брать власть в свои руки. Сейчас хочешь не хочешь – Клаус Остер (он с трудом запомнил его имя и фамилию) – хозяин этой хибарки. По крайней мере, до тех пор, пока не удастся встать на ноги. А там… видно будет.

Клаус варил ему овсянку и помогал есть. Варил, разумеется, нехотя, словно делал одолжение. Но, несмотря на это, Сергей все же заметил в немце небольшое преображение, не снаружи, а именно внутри, в сознании. Только вот что именно это было, он все никак не мог взять в толк.

Когда ел, все пытался спросить его, что произошло за пять дней, пока он бредил. Пытался изъясняться жестами, тверже говорил слова, уверенный в том, что чем громче и отчетливее он произнесет слова, тем скорее немец поймет их смысл. Но тот лишь разводил руками и мотал головой. Не понимает, и все тут.

Внезапным открытием для Сергея стало то, что Борька поладил с их пленником (был ли он ныне таковым?) и охотно приносил тому палку или просто бродил рядом, счастливо виляя хвостом. Охотника даже кольнула небольшая ревность – никогда раньше он не видел, чтобы Борька был еще с кем-то так близок, кроме как с ним. Даже с Максимкой пёс не был так добр. Но чувство это потом показалось Сергею таким пустяком, что почти сразу позабылось.

Так же Сергей узнал, что немец от скуки заделал дыру в полу. Это так понравилось охотнику, что он даже еще раз крепко пожал немцу руку и пробормотал «данке» вперемешку со «спасибо», при этом чувствуя себя виноватым перед ним. Он попытался извиниться, но так и не вспомнил, как это будет по-немецки.

Подметил охотник и еще кое-что: Клаус постоянно, как выдавалась минутка, выходил наружу и смотрел на небо, точно выжидая кого-то. Почти сразу Сергей понял, что тот, должно быть, высматривал своих. Надеялся, что его спасут. Тут Сергею как обухом по голове дали: «Вот же дурак старый! Чего же раньше не допер, что за ним братки его прилететь могут? А тебя прихлопнут – глазом не моргнешь».

Но на душе сразу стало легче, как только он посчитал, сколько времени прошло с тех пор, как он его подобрал. Если бы братки и были, то спасли бы его наверняка пораньше, а не через две с половиной недели. Поэтому вероятность того, что сюда придут, была минимальной. Если он, конечно, не родственничек Гитлера.

«Интересно, почему за ним никого не отправили? Ведь обломки, хочешь не хочешь, но свысока заметишь… – задал он себе вопрос, ответ на который нашел сразу: – Точно! Метель! Когда я дотащил его до хибары, там такой пургач поднялся, что наверняка засыпал весь истребитель. Ай да зимушка родная! Ай да спасибо тебе, моя дорогая. Жизнь, можно сказать, спасла. Наверняка немец бы и сам это понял, не будь он без сознания несколько дней».

Это предположение успокоило Сергея, но не до конца. Охотничье нутро подсказывало, что нечто грядет. И нечто это было очень близко.

Ближе, чем он думал…

7

На второй день, после того как Сергей очнулся, оставаясь все еще ослабевшим, Клаус забежал в хибару и заговорил что-то на своем. Лицо мальца было обеспокоенным, а глаза такими огромными, словно он живого мертвеца увидел.

– Эй, эй, попридержи коней, соколик.

Клаус махнул, взял Сергея за рукав и поволок за собой. Именно в эту секунду у охотника все застыло в жилах.

Неужто нашли его же братки? Фрицы?

Он хотел было захватить с собой ружье, да немец так сильно потянул, что не успел его взять.

Как только вышли они наружу, Сергей увидел, в чем было дело, и от сердца у него отлегло. Возле ели, как и прежде, стоял постоянный его гость – старый волк, все такой же худой, как щепка. Зверь не шевелился. Взгляд прилип к рычащему Борьке.

– А ну-ка иди сюда! – кричал Клаус в сторону пса, но тот даже не шелохнулся, не замечая голоса немца.

– Борька, фу! – властно крикнул Сергей и упал на землю, прислонившись к стене. Слабость надавила на плечи невидимым грузом, и он не удержался на ногах.

Пес убежал в сторону будки и оттуда продолжал издавать недовольное рычание. Сергей и глазом моргнуть не успел, как Клаус появился из хибары с ружьём наперевес и прицелился в волка.

– Найн, найн! – громким шёпотом произнес Сергей.

Клаус опустил ружье, вопросительно посмотрел на охотника.

– Поесть он пришел, только и всего, – сказал Сергей, изобразил возле рта невидимую ложку и указал на волка. – Иди, возьми там на столе солонинки, – он кивнул на хибару.

Немного помешкав, но явно услышав знакомое русское слово «солонина», которым оба они часто обменивались последние несколько дней (особенно когда Сергей узнал, что тот слопал ее почти подчистую), Клаус зашел в дом, через несколько секунд появился с двумя кусочками засоленного мяса и протянул их Сергею.

– Нет, нет, я встать не смогу – это точно, – сказал охотник и указал на него. – Ты давай.

– Я? Ты что, старик, совсем сдурел?

– Просто подойди медленно, с вытянутой рукой…

– Если ты думаешь, что я…

– Вперед, мой немецкий друг, – Сергей похлопал его по ноге. – Волков бояться – в лес не ходить. Ты сможешь. Лос! Лос! Лос!

Клаус угрюмо посмотрел на охотника, затем на волка, который не отрывал от них взгляда. В конце концов, постояв еще минуту, Клаус, что-то пробормотав себе под нос, направился в сторону зверя.

– Медленно, не спеши. Как же это по-вашему… лангсам, что ли? Лангсам, Клаус! Не спеши! Он боится тебя больше, чем ты его, поверь мне.

Волк занервничал и начал ходить из стороны в сторону, то и дело опуская морду, как будто кланяясь. Казалось, что он вот-вот даст деру, но голодные желтые глаза буквально впились в кусочки солонины в руках немца, отбрасывая все инстинкты на второй план.

Клаус и зверь оказались почти в метре друг от друга. Волк то отскакивал назад, ожидая нападения, то, все же решаясь, делал несколько шагов к столь желанному куску мяса.

– Не бойся, старина, не бойся, бери… – шептал про себя Сергей, наблюдая за этой сценой.

Немец тоже бормотал на своем:

– Ну, давай, ешь… давай…

Зверь опустился на брюхо, продолжая чуть ли не ползти в сторону Клауса. С чрезвычайной осторожностью зверь, предварительно открыв пасть, подхватил зубами кусок солонины и, пережёвывая его на ходу, скрылся с ним в лесной чаще. Вся эта сцена точь-в-точь напомнила Сергею его первую встречу с серым доходягой больше месяца назад.

Клаус с довольной до ушей улыбкой повернулся к нему и победоносно произнес:

– Получилось!

Сергей похлопал ему.

– Молодцом, немец, зер гуд! – сказал он и улыбнулся ему в ответ. – Меньше нытья – больше дела.

Немец как-то особенно был рад, что ему удалось с рук покормить волка. Самодовольная улыбка прямо-таки приклеилась к его лицу, и, как бы он ни старался, убрать ее не получалось.

– В следующий раз как придет – тоже будешь кормить, а то, я гляжу, тебе это прямо понравилось. А теперь будь добр помочь мне встать, а то у меня уже вся жопа замёрзла сидеть в сугробе.

8

Прошло два дня с тех пор, как Клаус впервые столкнулся с волком. За это время Сергею наконец удалось встать на ноги. Слабость понемногу отступала, возвращая телу былую силу. Ему до чертиков было приятно вновь делать что-то самому: готовить себе еду или чай, к примеру, или же кормить Борьку. Правда, надолго его не хватало – он слишком скоро утомлялся и под осуждающий взгляд немца, как бы говорящего – «Лежал бы ты, старый, и не суетился до полного выздоровления», – возвращался к постельному режиму. Но как только вновь чувствовал небольшой прилив сил, не медля ни секунды, вставал и пытался хоть чем-нибудь занять руки. Таков уж он был по натуре.

Сергею вспомнилось, что есть у него прекрасная вещица, способная создать хотя бы иллюзию быстро идущего времени. Долго он пытался втолковать немцу, что ищет маленькую книжку с синей обложкой. Когда Клаус наконец понял, о чем его просили, лицо залилось краской. У Сергея промелькнула мысль, что немец по глупости бросил книгу в буржуйку как растопку. От одного только предположения о том, что пламя сожрало единственную ниточку, связывающую его с погибшим сыном, у него по спине пробежал холодок. Перед взором возник огонь, скрючивавший слова, написанные Максимкой возле того самого стиха, превращая их в пепел…

У Сергея отлегло на душе, когда Клаус достал книгу, спрятанную под свитером. С робостью он протянул ее и поспешил вернуться к почти заваренной каше в котелке. Сергей наблюдал за немцем, пытаясь понять, зачем тот прятал от него книжку. Он хотел было даже спросить его об этом (по крайней мере, попытаться), но тот вышел наружу, кормить Борьку.

Минуло еще несколько дней, по истечении которых Сергей наконец смог встать с кровати и без всякого намёка на усталость заниматься хозяйством. Он ощущал невероятный прилив сил, и казалось, что ему как будто снова было двадцать лет. Одно только не давало покоя – проклятый кашель никуда не исчез, как и кровь, которой приходилось отхаркиваться после каждого приступа. Когда это случалось, Клаус посматривал на него с некой опаской, но не говорил ни слова. Он вообще был молчалив и, как казалось Сергею, владей он даже русским языком, сохранял бы безмолвие. Возможно, он до сих пор был обижен на него за почти недельный плен в погребе, а возможно, дело было в чем-то другом…

Впрочем, совсем скоро все встало на свои места.

В день, когда Сергей почувствовал, что способен проверить кулёмки, он надел тулуп, повесил ружье на плечо и уже хотел выйти, как вдруг Клаус остановил его у самого порога.

– Эй, русский… – сказал он.

Охотник поморщился, когда распознал в речи немца слово, не требующее перевода.

– Да, я русский, и у этого русского есть имя, – он ткнул в себя пальцем. – Сергей Ерофеевич.

Клаус утомленно вздохнул.

– Сергей, – повторил он за охотником.

– Сергей Ерофеевич, – отчеканил он. – Имя и отчество.

– Сергей Ерофеевич, – повторил с трудом Клаус, закатив глаза.

– Вот, другое дело. Чего хотел?

Немец развел ладони и указал на охотника.

– Куда ты собрался?

Сергей понял вопрос.

– Кулёмки проверить надо, – для наглядности он ткнул в мешок для тушек и связку жердей за спиной. – Куницу, как пить дать, звери стащили, но авось… повезет. Да и пургач дал о себе знать, наверняка ловушки все похерил, вот я и иду новые поставить, если вдруг.

– Сергей… Ерофеевич, – глаза Клауса заблестели, дыхание участилось. – Отпусти меня, Сергей Ерофеевич, – он похлопал себя по груди, а затем добавил с сильным акцентом по-русски: – Пожалуйста.

Немец выжидающе смотрел на него, но тот молчал. Он прекрасно понимал, о чем просил его немец.

– Я помог тебе, – продолжал Клаус. – Спас жизнь, ухаживал за тобой. Даже починил дыру в полу. Мы с тобой квиты, я тебе ничего не должен, – голос его почти дрожал. – Я снова летать хочу. Мне домой нужно…

Сергей кивнул, и у немца загорелись глаза от вспыхнувшей надежды на то, что тот его понял.

– Я понимаю, что ты просишь, – почти шепотом говорил Сергей, – но я не могу этого сделать, найн.

Лицо Клауса побледнело. С невероятным трудом он выдавил из себя:

– Но почему? Почему?

Сергей глубоко вздохнул, взял с полки книгу со стихами и, открыв ее на середине, вытащил оттуда похоронку. Он развернул ее и показал Клаусу.

– Это все, что осталось от моего сына, – Сергей ткнул себя в грудь, еле сдерживая слезы. – Сын, понимаешь? На вашем, если не ошибаюсь, так же звучит.

Видно, Клаус понял, о чем идет речь.

– Его убили твои братки, – он ткнул пальцем Клауса в грудь. – Дойтчланд солдатен штербен майн сын, ферштейн? И я не допущу, чтобы ты вернулся туда и начал убивать чьих-то сыновей снова, – замолчал на несколько секунд, собираясь с силами, а затем продолжил: – Будешь здесь сидеть до тех пор, пока война не закончится или твой фюрер копыта не отбросит…

Глаза Клауса стали большими от удивления.

– При чем здесь я? Я не убивал его! Я вообще никого и никогда не убивал!

– Все, хорош болтать, все равно не понимаю. Идти мне надо.

Сергей отвернулся от него в сторону тропы, ведущей в лес, но Клаус остановил его и развернул к себе.

– Нихт штербен зон! – Клаус ткнул себя указательным пальцем в грудь.

Сергей смахнул его руку с плеча.

– Это сейчас ты нихт штербен, а затем… Вот выведу я тебя, так ты сразу к своим и вперед чесать из автомата. Да куда там из автомата, ты же лётчик, чтоб тебя! – Сергей рукой изобразил летающий самолет. – Вы же там на вес золота, в своем люфтваффе, тебя и спрашивать не будут – сядешь за штурвал и вперед, бомбить наших.

– Да что тебе от меня нужно?! – Клаус перешёл на крик. – Зачем я тебе? Раз хочешь за сына отомстить и убить ни в чем не повинного человека – валяй! – кончиками пальцев он схватил дуло ружья и попытался направить на себя, но Сергей убрал его руку.

– Не собираюсь я тебя убивать. Нихт штербен, – Сергей указал пальцем на немца.

– Ты меня уже убиваешь тем, что держишь здесь.

– Все, разговор окончен. Борька! – Сергей свистнул, подзывая пса.

Наполненными ненавистью глазами Клаус провожал взглядом уходящего охотника. Этот взгляд Сергей запомнил еще тогда, когда разговаривал с немцем впервые. Ох, как же не нравился ему этот злобный, проклинающий взгляд.

9

Клаусу хотелось уничтожить эту хибару, сжечь ее дотла. Всего-то и надо было, что ударить по горящей печке, а там огонь и сам все сделает. Кровь кипела в жилах. Сжимая кулаки, он чувствовал, как сильно отросшие ногти впивались в ладонь, оставляя белые следы. Гнев и отчаяние заполонили его до краев, и все это грозилось вот-вот вылиться наружу. Он сдерживался из последних сил.

Дыши, Клаус, дружище… дыши…

С трудом он разжал кулаки и прогнал мысли о горящей хибаре, после чего здраво рассудил, что от подобного поступка не будет никакого проку.

Ну почему же не будет, Клаус? Сожги эту вшивую нору! Да, сожги здесь все! И он будет вынужден уйти отсюда и увести тебя за собой, разве нет?

«Нет, – ответил он сам себе, – у старика в голове происходит черт знает что. К тому же, как выяснилось, он недавно потерял сына. Теперь это многое объясняло, в частности, его странное поведение и мысли о суициде. Поэтому он скорее пристрелит меня, чем исполнит мою просьбу».

Немного погодя он добавил все так же про себя: «Или построит здесь новую хибару».

Надежда, что русский отблагодарит его свободой за то, что он ухаживал за ним все эти дни и, можно сказать, спас ему жизнь, оказалось тщетной. А он так верил! Терпел до последнего. Ждал, пока тот сможет встать на ноги, и только тогда попросил его…

Упрямый старикашка!

Все же Клаус не вытерпел и, схватив жестяную миску со стола, запустил ее в стену. Под руку попалась и жестяная чашка, которую он бросил тоже. Он швырялся утварью до тех пор, пока ничего не осталось на столе, а затем в полном отчаянии сел на кровать. Все попытки думать о следующем шаге были не столько тяжелыми, сколько бестолковыми. Клаус осознал, что умрет в этом лесу. Для него эта мысль в одночасье превратилась в истину.

10

Русский вместе с псом вернулись спустя часа три с туго набитым дичью мешком. Не обмолвившись с ним ни словом, старик сел возле стола и начал освежевывать зверька, умело орудуя небольшим ножом. Готовые шкурки он складывал в общую кучу, где уже скопилось более десятка штук.

Клаус хотел снова заговорить со стариком, но решил не отрывать от дела, да и наблюдать за разделкой зверька было зрелищем не из приятных, поэтому решил выйти во двор, подышать. Сидя на пеньке и вглядываясь в синее, без единого облачка небо, он вновь ощутил тоску. Он чувствовал себя убогим созданием, неспособным противостоять жалкому старику!

По наступлении сумерек русский вышел из хибарки с освежеванным зверьком в руках и бросил тушку псу, который почти сразу вцепился в нее клыками. Сергей сел рядом с ним и закурил, но Клаус этого даже не заметил. Его мысли блуждали где-то там, далеко-далеко в небе. Там, где он еще недавно был королем. Там, где чувствовал себя нужным и небесполезным, как сейчас.

В ноздри ударил едкий запах курева. Отвратительный, заставляющий сморщиться, но по какой-то причине ставший для Клауса желанным. Он никогда не пробовал курить, но сейчас его организм, его нутро, вся его сущность умоляла о сигарете, словно в ней было некое секретное спасение от пожирающей изнутри хандры.

– Сергей, – сказал он и приставил к губам указательный и средний пальцы. – Найдется еще одна?

Старик на секунду приподнял брови от удивления, но затем, не говоря ни слова, достал из кармана слегка помятую самокрутку и вручил ее ему вместе с коробком спичек.

– Осторожнее только. Курево ядреное, Василий по-другому не умеет.

Клаус засунул папироску в рот, крепко прижал ее губами, выдавая неловкими движениями в себе новичка, и зажег спичку, которая сразу же потухла от небольшого ветерка. Он снова зажег ее, но и здесь сквозняк помешал ему.

– Дай помогу, – сказал Сергей, взяв у него из рук коробок. Он спрятал зажжённую спичку в ладонях и помог зажечь папиросу. Клаус не спешил затягиваться, поскольку не имел понятия, правильно ли все делает. Старик это уловил.

– Вот сюда смотри, берешь… – Сергей полной грудью вдохнул в себя дым, а затем не спеша выдул его через рот. – Не торопись, резко не надо.

Клаус повторил все в точности, как и его собеседник, но, как и подобает человеку, затянувшемся никотиновым ядом впервые, разразился кашлем, да настолько сильным, что Сергею пришлось несколько раз хлопнуть его по спине, чтобы тот откашлял неприятное ощущение в горле до конца. Как только с кашлем было покончено, Клаус вновь судорожно потянулся губами к сигарете, и все повторилось сначала.

– Ладно, хватит с тебя, – Сергей взял из рук немца сигарету, затянулся разок и выбросил. – Теперь на эту дрянь тебя в жизни больше не потянет. Я так Максимку своего отучил, ему лет десять было. Дал ему затянуться крепкой папироской, чтобы понял он, что это. Веришь, не веришь – сработало. Все мальчишки у отцов таскали беломорку, которая с этим куревом по крепости и рядом не стояла, и поголовно дымили! А мой Максимка нет, потому что дал ему почувствовать эту дрянь в полной мере, пока он еще шкетом был. В детстве же оно как, все острее у тебя: вкус, зрение, память… Вот и отец мне в свое время привил любовь к охоте, говорил, что это дело правильное, мужское. Всему я от него научился, тоже полюбил это ремесло… – он глубоко выдохнул, посмотрел в лес и продолжил: – Жаль, не удалось мне Максимку тоже приучить к промыслу. Все мечтал, что умру я вот, а он место мое займет, своего сына приведет, и так долго-долго еще будет длиться…

Клаус по-прежнему смотрел бесцельно на деревья. Слова старика пролетели мимо ушей, даже если б он мог их понимать – все равно бы прослушал. Он погрузился в своего рода ужасный сон, из которого никогда не выберется.

Все так же не отрывая взгляда от деревьев, Клаус произнес:

– При чем здесь я, старик? – он посмотрел на Сергея. – Зачем тебе держать меня? Ради чего, ради какой цели? Сдать меня своим? Так пошли, сдай меня. Партизаны! – последнее слово он сопроводил ударом себя в грудь. – Меня! Партизаны! Отдай меня!

– Снова ты заладил… – c раздражением в голосе произнес Сергей. – А знаешь что, я тебя не держу, – он встал с пенька и указал в сторону. – Иди давай! Скатертью дорожка. Бери все, что нужно, и катись к черту.

Не выдержав, старик пошел в хибару, вытащил оттуда миски и кружки, после чего разбросал их по земле.

– Вот, держи! Бери сколько влезет. Мало? Так мы сейчас еще добавим.

На этот раз он забрался по лестнице на лабаз, вытащил оттуда мешки крупы, остатки солонины, несколько консервных банок и бросил их на землю перед ногами ошарашенного Клауса. Судорожно старик начал складывать все это в большой мешок, после чего насильно спихнул его Клаусу, взял за руку и потянул на себя.

– Сейчас пойдешь вон туда… – дрожащим голосом продолжал он, указывая в сторону леса, – выйдешь в поле, там колок небольшой будет как ориентир. Потом пойдешь на запад до озерца такого маленького, переплывешь его или обойдешь, что займет лишних полдня пути – а там уж сам решай, большой же мальчик, – и через сутки с хвостиком перейдешь финскую границу. Там тебя твои братки и встретят.

Сергей грубо толкнул Клауса в спину, так что тот почти упал.

– Вперед! Лос! Шнель! Ты же этого хотел, немчура неблагодарная. Шнель! – чуть ли не задыхаясь, крикнул Сергей. – Надеюсь, тебя там наши партизаны за яйца схватят и прикончат к лешему. Надеюсь…

Старик резко замолчал. Лицо скривилось, он схватился за живот, согнулся и закашлялся так сильно, что едва устоял на ногах.

От неожиданности Клаус шарахнулся назад, но мгновение спустя поспешил помочь старику. Тот вяло махнул рукой, отказываясь от предложенной помощи. Послышался отхаркивающий звук, и на снегу появился окровавленный комочек плотной жидкости, которую выплюнул старик.

Теперь все встало на свои места.

Завидев кровь, Клаус понял, что за недуг овладел стариком. Ему уже приходилось видеть подобное много лет назад, когда тётя Эмили отхаркивалась точно такими же кровавыми сгустками, пока в одно утро не рухнула у него с Тоби на глазах замертво после очередного приступа кашля.

Без сомнений, это был рак. И так же, как и у его тёти, болезнь эта была в крайне запущенном состоянии. Старик выглядел паршиво.

– Тебе надо лечь, – Клаус, не обращая внимания на протесты Сергея, взял его под руку и поволок в хибару.

Кашель еще долго не отпускал измученного старика.

12

Буря разыгралась нешуточная. Пришлось даже Борьку запустить внутрь, что, как выяснилось позже, вероятно, спасло ему жизнь.

Клаус сидел на табурете, прижавшись к стенке, и изредка посматривал на Сергея, перемешивающего закипающую кашу. Поникший взгляд старика замер на лопающихся пузырьках в котелке. Пес пристроился возле ног хозяина, свернувшись калачиком и прикрыв морду хвостом.

Сергей настолько утонул в собственных размышлениях, что не заметил, как каша в котелке начала закипать и убегать за пределы кастрюли. Клаус поспешил снять котелок с буржуйки, поставил на стол, при этом чуть не обжегся. Охотник кивком отблагодарил его за помощь и начал раскладывать овсянку в миски, после чего поставил на огонь чайник.

В ожидании, пока каша остынет, Клаус вспомнил сегодняшний утренний разговор с русским.

– Где погиб твой сын? – спросил он.

Старик молчал, даже бровью не повел. Он сидел за столом, оперев щёку на руку, и лениво мешал кашу. Клаус не сдавался.

– Вы жили здесь? – он указал на интерьер хибары. – Или недалеко есть деревня? Как же это по-вашему… Черт, ведь был же у нас небольшой инструктаж по русскому… – Задумавшись, через несколько секунд он сказал на русском с тяжелым акцентом: – Деревня? Ты жить тут или там?

Сергей шмыгнул носом, совершенно не удивившись, что он сказал последнее предложение по-русски.

Клауса это взбесило. Он ощутил несправедливость. Кислая физиономия старика вызывала раздражение, и, не вытерпев, он взял миску, громко поставил ее на стол и сел напротив Сергея, который даже не шелохнулся, продолжая есть овсянку. Несколько секунд он въедливым взглядом смотрел на старика, надеясь, что тот обратит на него внимание.

– Хватит строить из себя мученика! – крикнул Клаус. – Думаешь, ты единственный, кто потерял близкого человека? Сидишь, будто один такой несчастный на всем белом свете!

– Я не понимаю, чего ты там лопочешь, – нарушил молчание старик. – Нихт дойчланд, нихт. Не старайся.

– Нихт дойчланд, стало быть? Нихт дойчлан… Ладно, сейчас ты у меня мигом поймешь все.

Клаус встал с места и сильно хлопнул по плечу Сергея, чтобы тот обратил на него внимание.

– Вот, смотри! – крикнул Клаус и указал на старика. – Погляди на себя со стороны!

Он принялся изображать, будто плачет, а затем, как артист в театре, хватался за сердце и, делая грустную гримасу, говорил в потолок:

– Ох, посмотрите на меня! Я бедный, бедный русский старик! Какое мне выпало ужасное бремя! Какой я несчастный! Никто не хочет быть со мной!

Свое выступление Клаус не спешил заканчивать. Он упал на колени перед Сергеем, разбудил Борьку и обнял его, не обращая внимания на недовольное рычание пса.

– Один лишь пес мне товарищ, никого нет ближе на всем белом свете! – сценку он сопроводил поцелуем пса в лоб, после чего оставил его в покое и отошёл в сторону. Все это время Сергей наблюдал за его выступлением, совершенно не меняя спокойного выражения лица.

– Закончил? – безразлично произнес Сергей.

Но Клаус и не думал останавливаться. Он схватил ружье старика и начал размахивать им из стороны в сторону, изображая стрельбу.

– Пих! Пах! Бум!

– Оно заряжено. Положи на место! – рявкнул охотник.

Но Клаус продолжал играть с ружьём, стараясь как можно правдоподобней изобразить Сергея, в частности его хриплый, прокуренный голос.

– Ну что, Ганс! Попался! Никуда ты не уйдешь! Сейчас я тебе покажу!

Клаус отложил ружье в сторону и принялся неуклюже танцевать «Калинку», сопровождая это неумелыми движениями, бо́льшая часть которых заканчивалась его падением на задницу. Но он не сдавался и, вскакивая на ноги, продолжал танцевать. Подобные кривляния смотрелись столь нелепо, что у любого бы вызывали улыбку. Вот и Сергей не устоял, ухмыльнулся.

Но затем охотник сделал то, чего Клаус от него совершенно не ожидал.

Сергей вскочил с табурета так, что тот опрокинулся назад. Со всей силой он ударил по столу, так что тарелка с овсянкой подскочила кверху и чудом не опрокинулась. Лицо русского было красным от злобы, и, казалось, он сейчас набросится на него и придушит.

– Ах ты, немчура поганый, что же ты делаешь, гнида ты эдакая? Портишь такой прекрасный танец! Ежели б мы с парнями твои кривляния увидели двадцать лет назад – мигом бы из тебя дурь выбили. Но я человек добрый…

Сергей подвинул стол в сторону, освобождая пространство.

– Вот, смотри сюда и повторяй!

И Сергей, напевая слова песни, известной каждому русскому человеку, начал танцевать.

 
Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода малинка, малинка моя!
Ах, под сосною, под зеленою,
Спать положите вы меня!
Ай-люли, люли, ай-люли, люли,
Спать положите вы меня.
Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода малинка, малинка моя!
 

Старик танцевал с душой, широко разводил руками и, к удивлению Клауса, без особых усилий двигался вприсядку, словно в ногах у него были пружины. Видно, что делать ему это было не впервой. Дух его, несмотря на пожилой возраст, был еще молод. Живой, как будто мальчишеский пыл смог протиснуться сквозь туман скорби и злобы, коими он был переполнен. Перед Клаусом возник совершенно другой человек.

– Эх, девку бы сюда, чтобы танец еще красивее стал! – крикнул охотник с задором, а затем обратил внимание на Клауса, не перестающего с улыбкой наблюдать за ним. – Ну-ка, давай повторяй, – для понимания Сергей указал на себя. – Повторяй!

И Клаус, немного заразившись задором старика, начал повторять. Он был уверен – будь перед ним сейчас зеркало, он бы увидел в нем убогую картину своих неказистых движений, и рядом не стоявших с теми, что вытворял старик шестидесяти, если не больше, лет от роду. Но все же он продолжал повторять за Сергеем не столько из-за того, что ему хотелось разучить танец, сколько потому, что впервые за почти месяц пребывания в этом месте он почувствовал себя частью чего-то особенного.

Перед ним был не грязный русский, про которых бродили байки среди немецких солдат, а простой человек, со своими чувствами, привязанностями и страстями.

– Неплохо. Для немца – очень даже недурно! – крикнул Сергей, запыхавшись.

Старик прервал танец из-за подступившего к горлу кашля, который был в несколько раз хуже всех предыдущих. Старику даже не хватило сил, чтобы прикрыть рот ладонью, из-за чего на полу осталась кровавый кусочек плоти. Вот так, по щелчку пальца, от прежнего мальчишки, танцующего «Калинку», не осталась и следа. Вновь перед Клаусом, скорчив лицо от неприятной боли в горле, сидел на коленях угрюмый старик.

Он налил воды и подал Сергею.

– Как ты, Сергей Ерофеевич? – спросил Клаус.

Старик лишь кивнул и сказал:

– Вот что, пойдем-ка спать. Ужасно я хочу спать.

13

За ночь снега навалило так много, что они с трудом смогли приоткрыть дверь. Протиснувшись через небольшую щель, Клаус разгреб завал возле входа с помощью лопаты, и им удалось выбраться наружу. Увиденное заставило Клауса удивлённо вздохнуть; Сергей смачно плюнул под ноги и выругался.

Лачуга наполовину утонула под снегом, и крыша за ночь обзавелась толстой белоснежной шапкой. Хибарка изнывала от такой неподъёмной ноши и могла вот-вот развалиться. Ну и последним подарочком ночной пурги стала до основания разрушенная конура Борьки, от которой только и остались доски с гвоздями. Пес непонимающе ходил вокруг обломков и напоминал человека, потерявшего дом из-за пожара, который, еле волоча ноги, ходит по пепелищу и ищет хоть крупицу того, что не смог сожрать огонь.

Сергей прижал ладонь к дереву, прикрыл глаза и пробормотал:

– Чего же ты, зимушка-матушка, так обозлилась? Ежели плохого чего тебе сделал, так ты обиду не держи, не было у меня злого умысла против тебя.

Со стороны казалось, что старик читает молитву.

Сергей еще несколько секунд постоял с закрытыми глазами, успокоительно шепча, а потом взялся за лопату и начал разгребать снег.

Клаус подошёл к Сергею, хлопнул его по плечу, обратив на себя внимание, указал на лопату и показал два пальца.

– Помочь, – сказал он на русском.

Одобрительно кивнув, Сергей кивнул в сторону хибары.

– В погребе есть еще одна, – он взял в руки лопату и выставил ее вперед. – Погреб, понял?

Клаус зашел в хибару, спустился в погреб и почувствовал, что совершенно без страха смог зайти туда, куда прежде и посмотреть боялся.

Клаус глубоко выдохнул. Он убеждал себя, что это просто погреб и что Сергей действительно всего лишь больной старик, не испытывающий к нему прежней неприязни.

На полу он заметил джутовый мешок, из которого торчали черенки. Сперва вытащил грабли, затем метлу и только после старую, почти заржавевшую лопату. Рядом с мешком обнаружил топорик и сообразил, как старик выбрался из подвала.

Хитрый черт, нечего сказать.

Очищая вместе с русским хибару от снега, он ощущал в этом простом занятии некую прелесть. Это успокаивало, сознание очищались от всякой шелухи, и он поймал себя на мысли, что даже получает удовольствие от подобного времяпрепровождения.

Затем вместе взялись они за восстановление Борькиной конуры, что отняло почти весь день. Но для Клауса он пролетел быстрее всех предыдущих: вялых, медленных, точно ходишь по пояс в болотной трясине. Изредка Сергей хлопал его по плечу, делал замечание, что тот забивает неправильно. Не обошлось без слабых подзатыльников, которые старик время от времени отвешивал ему за неправильно вбитый гвоздь или положенную доску. Не забывал он эти подзатыльники приправить и отборным матом, не требующим перевода.