Текст книги "Один я здесь…"

Жены, разумеется, начали протестовать и отговаривать мужей от предложения Максима. Правда, протесты эти звучали скорее как некий ритуал перед неизбежным. Старики были полны решимости и спешили к хижинам за своими двустволками. Дети или внуки их догоняли, дергали за полы ватников, наверняка умоляя взять с собой, на что, разумеется, получали отказ.

Странная все-таки штука война. Бывает, что наблюдаешь за ней из окна и только вертишь головой, цокаешь языком и все приговариваешь, какой ужас творится. И лишь когда она постучится в твою дверь, перевернет всю твою мебель вверх дном, попутно, словно болезнью, заражая тебя праведным гневом, ты уверенно хватаешь ружье и идешь в бой, пока за тобой наблюдают из другого окна, где вертят головой, цокают языком и приговаривают, какой ужас творится.

И ведь могли они избежать этого, всего лишь послушав партизан и уйдя в Закройки. Но нет. Удивительна человеческая природа. Пока опасность не увидишь собственными глазами – ни за что не поверишь в ее существование. Вот и жители маленькой деревушки на севере Карелии не поверили, и теперь болезнь под названием война затронула их души и сердца.

– Молодцом, Максим, – сказал Дмитрий, подойдя к нему сзади. – Просто и понятно. Несколько стрелков нам не повредят.

– Вы уж приглядите за ними, Дмитрий Алексеевич, – сказал Максим. – Хорошие они люди. Всю жизнь с ними бок о бок прожил, каждого по имени знаю…

– Да уж, разношёрстный у нас отряд получился: мои дети да твои старики, – локтем он слегка толкнул Максима в бок. – Ну, что есть, то есть. На войне ограничений по возрасту нет, – он развернулся к подопечным. – Так, Есипов! Ко мне!

Молодой партизан подошел к командиру. Очки его запотели от теплого дыхания, и он поспешил их протереть рукавом телогрейки.

– Тут, товарищ старший лейтенант.

– Вижу, вижу. Помнишь место, где мы обломки истребителя нашли?

Есипов поджал губы, призадумался на секунду.

– Думаю, да.

– Думать не надо, надо знать.

– Знаю, правда знаю, – поспешил добавить он.

– Точно?

– Точно.

Дмитрий въедливо посмотрел на него.

– А хибару в лесу, где мы у охотника привал делали, помнишь? – Есипов кивнул. – Оттуда сможешь Максима до места крушения довести?

– Смогу.

Командир вкрадчиво смотрел на молодого партизана, раздумывая.

– Гончар! Ко мне.

Миколка подошел, вытянулся.

– Давай сюда сидор, горе ты мое, – сказал ему Дмитрий. Тот помешкал, будто не веря командиру, но затем молча передал ему два вещмешка с опасным содержимым. – Свободен. Больше подобный груз носить не дам.

– Но, товарищ старший…

– Свободен, Гончар!

Рядовой, опустив голову, медленно вернулся к остальным.

Один сидор Дмитрий вручил Максиму, другой Есипову.

– Как использовать то, что внутри, надеюсь, помнишь? Как в штабе учили?

– Да, товарищ старший лейтенант, – в голосе парня послышалось сомнение.

– Смотри мне, Есипов. Тебе поставлена крайне ответственная задача. Если подведешь… – он пригрозил ему кулаком.

– Не подведу, Дмитрий Алексеевич.

Командир партизан повернулся к Максиму, который осторожно повесил сидор с динамитом на плечо.

– План хороший, но не без изъянов. Но, между нами говоря, выбора у нас нет.

И с ним нельзя было не согласиться.

– Ну что, не будем терять времени. В добрый путь, – он протянул Максиму руку, и тот крепко ее пожал.

– Надеюсь на скорую встречу, – сказал Максим.

– Обязательно. А ежели и не в жизни свидимся, то на том свете точно, – они еще раз обменялись тяжелыми взглядами. – Ну, бегите.

У Максима было стойкое ощущение, что видится он с этим замечательным человеком в последний раз.

22

Так получилось, что Сергей и Геннадий Петрович оказались в одном кузове с несколькими немцами, не спускающими с них глаз. Совсем еще мальчишки, у которых молоко на губах не обсохло, о чем-то шушукались и без конца гоготали, исподтишка указывая на них пальцами. Но Сергей старался не обращать на них внимания.

Старый охотник все размышлял о том, где же мог быть его сын. Нашел ли он тот самый партизанский отряд? И если да, в курсе ли они, что вообще происходит? Множество вопросов, с ответами на которые оставалось лишь гадать. Но одно он знал точно: сын не сбежит, не оставит жителей деревни на произвол судьбы. Что бы он ни говорил о жертвенности в угоду войне и какие бы речи ни толкал, Сергей знал, что его сын не хладнокровный убийца, а умный и храбрый парень. И кому как не ему, отцу, что вырастил его с младых ногтей, это знать.

Не давали покоя и мысли о Клаусе. Ох уж этот немец… Человек-загадка. Вот ведь забавно, что он ровным счетом ничего не знает о нем, но так сильно к нему привязался, что теперь считает чуть ли не родным сыном. И эта его небольшая речь прошлой ночью. Никогда прежде Сергей не видел у людей такого выражения лица: смесь грусти и радости одновременно. Клаус был искренен в каждом своем слове. Как же сильно хотелось знать, что за горе постигло этого молодого парня.

И ведь странное дело, но прав был немец, когда вместе они чинили хибарку. Была между ними не только связь, схожая со связью отца и сына, но и нечто большее. Им не нужны были слова, чтобы понять друг друга. Не нужно было быть одной друг с другом нации, народности или расы. Все это было неважно в сравнении с их стремлением починить хижину, залатать ее дыры и попробовать все сначала.

Галдёж, издаваемый немцами, сошел на нет. В трясущемся по бездорожью грузовике повисла напряженная тишина. Один из немцев, краснощекий, с узким лицом, потянулся в сторону Сергея и смачно харкнул прямо на его брюки, после чего в кузове раздался смех.

Сергей не обращал внимания, в отличие от рядом сидящего Геннадия. Охотник чувствовал, что доктор желал возразить шпане, но сдерживал себя. Правда, недолго.

Вторая порция слюны от другого немца угодила охотнику на грудь. Фрицы, как оказалось, соревновались, кто дальше доплюнет.

Когда третий солдат собирался плюнуть, Геннадий не выдержал и громко прошипел на немецком:

– Перестаньте, он же болен!

Солдат со светлыми, как сено, волосами скорчил злобную гримасу и направил ствол винтовки на доктора.

– Заткнись, – отчеканил он.

Ехидные смешки раздались за спиной белобрысого, а затем полетел еще один плевок, на этот раз в сторону доктора. Слюна угодила тому прямо на штанину, что заставило солдат снова пуститься в гоготание. Но белобрысый не смеялся, по-прежнему смотря на опустившего глаза в пол доктора и как бы показывая, кто здесь главный.

– Они просто глупые мальчишки, Ген, – сказал Сергей. – Первый серьёзный бой их быстро уму-разуму научит. Если выживут…

– Тебе кто-то велел открыть свою вонючую пасть, старикашка? – обратился белобрысый к Сергею.

Охотник не мог воспринимать этого мальчишку всерьез, даже при наличии у него винтовки в руках. Он позволил себе смотреть на него с издевательской улыбкой, что, кажется, взбесило того.

– Чего улыбаешься, свинья?

– Дурачок ты, – сказал тихо Сергей. – В войнушку пришел поиграть? Ну, ничего, наиграешься…

Немец направил винтовку на Гену.

– Что он вякнул?

– Ничего такого, – волнительно произнес он.

Немец ткнул дулом в грудь доктора, из-за чего тот закрыл глаза.

– Что он сказал?!

В лицах других немцев отчетливо считывалась паника и растерянность. Они начали тихо просить своего товарища успокоиться, но тот был неумолим.

Сергей понял, что немного перегнул палку, и хотел уже броситься на угрожающего фрица, как вдруг раздался знакомый голос:

– Что тут происходит?

Он и не заметил, как грузовик остановился и в кузов залез Клаус. Теперь он выглядел совершенно иначе. На нем больше не было его старого подранного свитера, в котором он ходил каждый день в хибаре. На его место пришел добротного вида китель серого цвета и пилотка со значком расправившего крылья орла. Единственное отличие этой формы от всех прочих было в отсутствии нашивок и погон со знаками различия, что существенно выделяло его среди всех других немцев рядом. Форма сидела на нем как влитая.

Глазами Клаус пробежался по солдатам, пока не остановил взгляд на до сих пор не опустившем винтовку белобрысом солдате.

– Рядовой, опустите винтовку, – скомандовал Клаус.

Тот, задержав еще на несколько секунд презрительный взгляд на охотнике, нехотя опустил оружие.

– Все вышли отсюда, – поступил второй приказ.

Немцы начали спешно покидать кузов, но только не их белобрысый приятель. Когда он оказался возле Клауса, тот схватил его за руку и слегка подтянул к себе.

– Вам велели охранять этого человека, а не издеваться над ним.

Рядовой исподлобья посмотрел на старшего по званию.

– Просто эта свинья забыла свое место, господин лейтенант.

Клаус на секунду опустил взгляд и сочувствующе посмотрел на рядового.

– Эта свинья, как вы выразились, обладает крайне важными сведениями, необходимыми штурмбаннфюреру, – Клаус наклонился к мальцу еще ближе. – Возможно, мне следует доложить ему, что вы делаете со столь ценным для него пленником?

– Никак нет, господин лейтенант.

– Тогда избавьте меня и себя от лишних хлопот и будьте любезны не донимать пленников. Вам все понятно?

– Да, господин лейтенант… То есть так точно, господин лейтенант.

– Вы свободны.

Солдат поспешил покинуть кузов и присоединиться к своей шайке.

Клаус, пригнувшись, медленно подошел к ним и сел на корточки. В его руках был деревянный планшет с местной картой.

– Как вы? – обратился он к обоим и, не дожидаясь ответа, протянул вперед планшет. – Сергей, мне нужно уточнить место, где грузовики должны остановиться.

Геннадий перевел, после чего Сергей, не отрывая глаз от Клауса, взял в руки планшет.

– Нас убьют, да? – спросил доктор.

– Нет, – ответил Клаус. – Я решу этот вопрос со штурмбаннфюрером.

Геннадий тускло улыбнулся.

– Не думаю, что после того, что я услышал днем, ваш командир вот так просто освободит меня. А Сережу так и подавно… – губы доктора задрожали. – Вот оно, значит, как получается… В лесу, словно зверя какого-то…

Клаус положил ему руку на плечо.

– Я что-нибудь придумаю.

– О чем вы говорите? – спросил Сергей Геннадия, но потом, лишь взглянув на его лицо, сказал: – Гена, если эти ублюдки тебя хоть пальцем тронут… Век им места не видать, где того фрица закопал. Так Клаусу и переведи. Ты тоже житель нашего посёлка и точно так же входишь в сделку.

– Что он сказал? – спросил Клаус.

Но Геннадий его проигнорировал.

– Да все хорошо, Серег. Вышло уж так. Время такое. Как говорится, назвался груздем – полезай… – доктор обвел рукой кузов и вдруг его пробило на смех. – А ведь забавно, и вправду забавно, друзья! Так оно и оказалось! Какая же точная пословица получилась…

Сергей хмыкнул, поняв, что тот имеет в виду. А вот Клаус все еще растерянно смотрел на них обоих, переводя взгляд то на одного, то на другого.

– А мне вот, Генк, поэт один приглянулся. Максимка книжечку с фронта прислал… Никогда не думал, что так понравятся мне стихи.

– Ох, брат! Стихи – это волшебство. До них дозреть нужно, чтобы понять всю их истинную силу, – он мечтательно посмотрел наверх. – Что за автор?

– Лермонтов Михаил Юрьевич.

– Ох! Лермонтов… Прекрасно, прекрасно. Есть у меня любимый отрывок…

Гена, прижав кулак ко рту, откашлялся, готовясь произносить речь, и с выражением принялся читать стихотворение:

 
Ах русский! русский! что с тобою!
Почто ты с жалостью немою
Печален, хладен, молчалив
На мой отчаянный призыв?..
Ещё имеешь в свете друга —
Еще не всё ты потерял…
 

Его прервал голос немецкого солдата, стоявшего снаружи:

– Лейтенант Остер, господин штурмбаннфюрер попросил узнать, есть ли какие-то проблемы?

– Никаких проблем, рядовой. Отправляемся через минуту.

Перевода Сергею не требовалось. Из специального крепления на планшете он взял карандаш и ткнул его концом на берег небольшого озера. Именно возле него он спас Клауса от холодной смерти. Казалось, это было так давно…

На месте, по его прикидкам, они должны были очутиться через пару часов, а дальше пешком, через сугробы и нескончаемый поток леса, который на карту так просто не занесёшь.

Он протянул планшет обратно Клаусу.

– Я спасти вас, – сказал он на ломаном русском. – Обещать.

Сергея всегда забавляли его попытки говорить на русском, из-за чего он невольно ухмылялся. Вот и сейчас он позволил себе ухмыльнуться. Он не верил словам немца и понимал, что тот пытается просто вселить в них надежду. Даже в случае с Геннадием он прекрасно осознавал, что того ждет смерть – эсэсовец ни при каких обстоятельствах не сдержит обещания.

Но все же, чтобы подыграть Клаусу и ободрить Гену, не желающего умирать, охотник протянул руку Клаусу и крепко ее пожал.

– Спасибо, – сказал Сергей. – Будем ждать сигнала.

– Вам спасибо, Сергей, – голос Клауса дернулся, как струна. – За все спасибо.

Эти слова молодой Клаус произнес на русском так отчетливо и почти без акцента, что вызвали у обоих легкий ступор.

Через секунду он вышел из кузова, и к ним вернулись вновь их сопровождающие в виде сопливых юношей с нелепыми касками, чьим предводителем был белобрысый неврастеник. На этот раз они сидели молча, лишь изредка бросая взгляд на пленных.

– Гена, – сказал Сергей, когда грузовик дернулся.

Доктор ответил не сразу.

– Да?

– Ты знаешь еще что-нибудь из Лермонтова?

На лице врача появилась улыбка.

– Конечно.

– Прочтешь?

Гена призадумался, затем выпятил указательный палец, вспомнив что-то, и начал читать стихи. Медленно, с выражением, он почти шептал строчки.

Никто из немцев не посмел его прервать.

23

Погода выдалась на удивление теплой, да настолько, что под гимнастёркой начал проступать горячий пот. Солнце бессовестно светило в глаза, делая и без того яркий белый свет и вовсе ослепляющим.

Бежали партизан Есипов и рядовой Максим уже часа два. Не было ни одного привала, ни одной передышки. Была дорога каждая секунда.

– А нас точно не опередят? – раздался позади запыхавшийся голос Есипова. Он заговорил впервые с момента их выступления из деревни. – На грузовиках всё-таки…

– Если на болтовню отвлекаться не будем – не опередят, – ответил Максим, не оборачиваясь. – Ты беги, Паша, беги. На фронт если попадёшь – этот забег тебе покажется сущим пустяком.

Выбрал он самый короткий путь – через реку. Этой дорогой каждую осень они вместе с отцом шли к хибарке. Еще давеча, когда ему стало плохо, он хотел выбрать именно этот путь, но предпочел идти в обход, поскольку не был уверен в толщине льда. Но сейчас, когда Синюхинское озеро убедило его в обратном, он готов был рискнуть пройтись по речному льду. К тому же у него не было выбора – если пойдут в обход, то это сутки лишнего пути. Там-то немцы их уж точно опередят…

…и убьют отца.

«Нет, – сказал он себе, – я не позволю им этого сделать».

Они добрались до той самой реки, запорошенной сухим снегом. Чтобы добраться до другого берега, нужно было пройти не больше ста метров. Максим снял с себя сидор, положил на землю и принялся вырывать толстые ветви ближайших деревьев.

– Паша, помогай.

Тот, не задавая вопросов, начал делать то же самое.

– С Дмитрием Алексеевичем договорились, что безопасный путь по льду им помечу.

При слове «безопасный» Паша дёрнулся.

– А что, лёд может того?..

– Ты чего это, боец, льда испугался?

– Никак нет…

– Вот и хорошо. Просто ступай за мной след в след, и все будет хорошо.

Нарвав достаточное количество жердей, Максим повесил на плечо сидор и пошел по льду. Сделав несколько шагов, он уверенно выдохнул – по ощущениям этот был ничуть не тоньше льда озера.

– След в след! – повторил он.

Позади Паша издал пару тихих звуков, которые Максим счел за согласие. Но все же не нравилось ему нервное состояние спутника, и поэтому решил он его отвлечь:

– Значит, Пашка, из Беломорска ты?

– Д-да, – голос дрожал то ли от страха, то ли от холода.

– Есть у тебя там кто? – он бросил первую палку на лёд.

Ответ пришел не сразу.

– Сестра и бабушка.

– А родители?

– От голода померли в тридцать втором. Нам тогда с сестренкой по десять лет было. Близняшки мы с ней… Как родителей не стало, нас бабушка приютила. Рассказывала, что к ней пришли тогда не внуки, а два живых скелета – кожа да кости. Мы еще потом долго отъедались, когда с едой меньше проблем стало… – он замолчал, и Максим не хотел нарушать тишину, поскольку чуял, что Паша еще не закончил рассказывать. Так оно и получилось. – Помню, как матушка моя тайком бегала в разрушенную большевиками часовню и все время меня с собой брала. Там внутри каким-то чудом уцелела икона Богородицы. Мы с ней становились коленями на ледяной пол, и она заставляла меня повторять молитвы за ней, обязательно шепотом. Говорила, что только так Бог услышит нас и спасет от голода… – снова Есипов замолк и немного погодя продолжил: – Отец всегда ей говорил, что чушь все это, пережитки старого времени, но она не слушала. Все верила, надеялась… А никто ее не услышал.

История тронула Максима. Страстно хотелось ему побеседовать на эту тему и передать Паше те слова, что говорил капитан Злобин относительно Бога. Но не было времени, да и место было уж точно не для подобных бесед.

Он бросил пятую по счету жердь. Половина пути было позади.

– Ну а что вы, Максим? – продолжил разговор Паша.

– Давай-ка на ты, дружище. У нас разница в пару лет, да и к тому же я простой рядовой.

– Хорошо. А что у тебя за история, Максим?

История. Слишком уж это громкое слово для его скучной жизни в посёлке. Ну а то, что было на Брянщине, в двух слова не описать.

– Есть у меня что рассказать, но потом. Как только немцев перебьем, Паш, я тебе все расскажу. И про Бога, и про себя, про все. Идет?

Ответа он не услышал.

– Паша?

Снова молчание. На этот раз он осторожно развернулся и увидел, что Паша стоит точно вкопанный и смотрит себе под ноги.

– Есипов…

– Максим, тут, кажется…

Но он не успел договорить. Лед под ним проломился, и только что стоявший перед ним партизан вмиг ушел под воду.

– Пашка! – крикнул Максим, хоть и знал, что было это бесполезно – тот наверняка уже ничего не услышал.

Максим было ринулся в сторону образовавшейся проруби, но ударивший в ребро вещмешок со взрывчаткой заставил застыть на месте. Он осторожно снял опасный груз, нагнулся и пустил его по льду. Мешок, проскользив оставшиеся несколько метров до берега, упёрся в небольшой сугроб.

– М-м-аксим! – услышал он дрожащий от холода голос. Руками Паша пытался зацепиться за кромку льда, прикоснулся к ней, но тот снова ушел под воду. – П-п-омоги!

– Плыви в обратную сторону! – кричал Максим, ложась на живот. – В обратную! Там лед прочнее!

Но парень так паниковал, что он совершенно не слышал наставлений, предпочитая барахтаться в воде и пытаться цепляться за невидимую лестницу над ним. Испуганные глаза метались в поисках спасительной соломинки. Резкими движениями и паникой Паша Есипов лишь ускорял печальный конец. Еще немного, и ледяная смерть схватит его за ногу и утащит на дно – это Максим понял, лишь взглянув в перепуганное лицо Паши.

– Паша, твою мать! – крикнул что есть мочи Максим.

Паша посмотрел на него так, как посмотрел бы моряк, годами блуждающий по бескрайнему океану, на свет маяка.

– Не сопротивляйся, – спокойно сказал Максим. – Смотри на меня и только на меня. Хорошо.

– Х-хоро…

– И молчи, не трать силы. Я иду…

Те считаные минуты, что он подползал к проруби, казались вечностью. Паша, как и было ему приказано, не отрываясь смотрел на него, стуча зубами. И все шло хорошо, проползти оставалось каких-то жалких два метра, но утопающий снова запаниковал.

– С-с-сидор! – он начал вертеться по сторонам, глаза его засверкали. – В-в-зрыв-чатка!

– Паша!

– Г-г-де, г-г-де она?

– Забудь про нее! На меня смотрит! На меня!

– Я н-ничего не ч-чувствую, я…

Он пошел ко дну. Это произошло внезапно. Словно и впрямь кто-то схватил его за ногу и резко потянул на себя.

– Паша!

Максим забыл про безопасность, про затею со взрывчаткой, про все на свете. Прямо сейчас для него стало важно только одно – спасение жизни еле знакомого ему человека. Парня, который ходил с мамой в церковь и молился Богу о куске хлеба. Парня, которого в Беломорске ждали сестра и бабушка.

Оказавшись у края проруби, он запустил руку в непроглядную тьму. Десятки тысяч иголок пронзили его кисть, предплечье и локоть, с каждым мигом вонзаясь в плоть все глубже. В этой ледяной бездне вслепую он ворошил почти онемевшей рукой по сторонам, пытаясь ухватиться за него. Минуло пять секунд, десять, двадцать – ничего, кроме ледяной воды. Максим вынул руку, в очередной раз крикнул имя Паши в бездну проруби, отчаявшись, ударил ладонью по воде и снова запустил ее внутрь. Возникла идея нырнуть, испытать удачу – может, он найдет его там, в темноте. И он почти сделал это, пока не почувствовал, как к его кисти что-то слегка прикоснулось. Он подался вперед, погрузил руку по самое плечо и схватил его. Схватил Пашу Есипова.

Лед под ним начал трещать. Действовать приходилось крайне осторожно. Тянул он спутника медленно, не торопясь. И вот показалась бледная кисть, рука и опущенная голова. Как только его удалось полностью вытащить из воды, он очнулся и, оперевшись локтями о лед, принялся глубоко дышать и выплёвывать попавшую внутрь воду. Тело его дрожало как в лихорадке.

– Пошли, надо сойти со льда, – Максим взял его под руку. – Ползком, осторожно.

Паша кивнул и пополз к берегу.

Пришлось разжечь небольшой костер, чтобы хоть немного согреться, прежде чем бежать дальше. Одежда Паши промокла до нитки. Чтобы согреться, нужно было потратить очень много времени, которого у них теперь не было вовсе.

– На, держи, – Максим снял свою гимнастёрку и протянул ее Паше.

– А как же…

– Я здесь всю жизнь прожил. К холоду мне не привыкать.

Паша взял гимнастёрку и натянул на себя.

– Штаны, правда, дать не могу, придётся твои согревать… – с ухмылкой произнёс Максим. – Думаю, еще минут двадцать – и пойдем. Ты как, будешь готов?

Паша молчал. Глаза не отрывались от еле заметных язычков крохотного костра.

– Как же я так умудрился, с вещмешком-то… – чуть ли не прошептал он. – Дал ведь слово Дмитрию Алексеевичу, что не подведу, ведь дал же…

Со взрывчаткой и впрямь получилось нехорошо. Теперь ее стало наполовину меньше, а это означало, что и немцев останется наполовину больше. Плохи дела.

– Не вини себя. В какой-то степени моя это вина – я решил рискнуть пройтись по короткому пути, вот и аукнулось мне за это, – но слова эти на Есипова совершенно не подействовали. Взгляд его по-прежнему был поникшим. Он чувствовал вину. – Главное, ты жив остался.

Паша взглянул на него, шмыгнул носом и снова стыдливо опустил глаза.

– Спасибо тебе, – сказал он.

– За что?

– За то, что спас, конечно же.

Ничего он ему на это не ответил. Все же, по мнению Максима, за подобное не благодарят. Это тебе не соль у соседа попросить. Тут как-никак жизнь спас. И почему-то внутри теперь чувствовалось невероятное удовлетворение. Вот он, своими руками, своими знаниями спас жизнь молодому парню. Одну-единственную жизнь. И сейчас этот спасенный сидел возле него, дышал, говорил, двигался – и все благодаря ему.

Но почему не чувствовал он подобного там, на Брянщине, когда спас Машу вместе с ее семьей? Возможно, потому, что это спасение обернулось для них потом гибелью, и если б он тогда не вмешался, то, возможно, была бы она жива. Возможно, жизнь бы у нее и изменилась после встречи с немцами, но она была бы жива. Возможно… Ох уж это возможно. Одно он знал точно – их смерть его рук дело, и до сих пор он себе этого простить не мог.

Интересно, подумал он, если б получилось так, что уцелела бы та бумажка с картой, излечило бы это его рану? Помогло бы забыть о той несчастной семье, погибшей из-за его глупого геройства?

Возможно, возможно, возможно…

24

Наблюдать за тем, как низкорослый Геннадий волочил за собой еле ковыляющего на ногах Сергея, было удручающим зрелищем. В спину несчастного то и дело летели нарочито громкие замечания солдат о том, чтобы он шел быстрее. Крики они также не забывали приправить ударом автомата.

Глядя на все это, Клаус с трудом сдерживал гнев. Как же сильно хотелось ему вмешаться! Но что будет потом? Все просто – расстрел на месте. Ведь он не важная фигура на этой доске, а всего лишь пешка. Не будь с ним на борту майора Штефана, они бы ни за что не пришли за ним. Пальцем бы не пошевелили, чтобы спасти его…

По лесу разнеслось глухое эхо. Солдат ударил в спину Геннадия так, что тот вместе с Сергеем упал на живот. Его очки утонули в сугробе, и он принялся нырять рукой под снег в надежде их нащупать, но получил сапогом по ребрам и сжался калачиком.

Он же старик, изверги… Всего-навсего старик!

Сергея же немцы не трогали – видимо, предупреждение Клауса, сделанное в кузове грузовика, сработало. Или они просто поняли, что жизнь доктора теперь ничего не значит, поэтому игрались с ним как кошка с добычей, прежде чем сожрать.

Эта выходка стала последней каплей, и, не выдержав, Клаус обратился к Гюнтеру. Тот шел вперед с другими солдатами, совершенно не обращая внимания на происходящее позади.

– Господин штурмбаннфюрер, разрешите обратиться?

– Да, лейтенант Остер? – он не обернулся. Голова была надменно поднята вверх, точно он шествовал во главе какого-нибудь военного парада.

– Ваши солдаты задерживают нас. Если б они помогли нести этого старика, то мы бы уже давно были на месте.

– Ничего страшного, у нас предостаточно времени, – сказал офицер, удовлетворенно вздохнув. – А эти бойцы пускай учатся.

– Учатся чему, господин штурмбаннфюрер?

– Как нужно обращаться с красным недочеловеком, лейтенант. Никакой жалости и никакого прощения по отношению к ним – только насилие, – он задумчиво посмотрел на небо, улыбнулся, будто вспомнив что-то забавное, и продолжил: – Русские, евреи, цыгане… Все они стоят друг друга. Низшая раса, скот, дикари. Хотя мне ли вам это говорить, лейтенант? Вы сами должны это прекрасно понимать, не так ли?

– Да, господин штурмбаннфюрер, – он почувствовал, что язык его онемел. – Так точно, господин штурмбаннфюрер.

– Ну вот и прекрасно, – натянутая улыбка, злобный взгляд – сущий дьявол, а не человек. Гюнтер, закрыв глаза, глубоко вздохнул и принялся цитировать: – Германскому народу предстоит выполнить самую великую задачу в своей истории, и данная задача будет выполнена до конца.1515
  Гюнтер цитирует информационную бюллетень для немецких войск, выпущенный в июне 1941 года.


[Закрыть]

Через час добрались до хибары Сергея. Завидев ее, Клаус едва устоял на ногах. Перед собой он видел будто далекое воспоминание из детства, воплотившееся в явь. Будка Борьки, покосившаяся крыша, пенек для рубки поленьев с воткнутым колуном. Все это теперь виделось ему родным домом, в котором он прожил не один месяц, а, кажется, всю жизнь.

Сергея вместе с Геннадием посадили в сугроб, и вскоре хозяин хижины наблюдал, как солдаты, подобно стае диких собак, окружили хибарку. Кто-то крикнул, что дверь открыта – видимо, когда они последний раз уходили отсюда, то впопыхах забыли запереть ее на замок. Взяв автоматы и винтовки, они по очереди начали заходить внутрь. Клаус был уверен, что видит эту хибару в последний раз, поэтому пошел вслед за ними, дабы еще раз окинуть взглядом весь тот когда-то казавшийся непереносимым ему интерьер.

Но стоило ему зайти на порог, как внутри раздался крик наряду с волнительным гулом, заставший его ускориться. Несколько солдат медленно отступали.

– Стреляй! – говорили они.

Клаус протиснулся через них и увидел того самого волка, держащего в пасти тушку куницы, которую Сергей не успел освежевать. Желто-красные глаза застыли на незваных гостях, пасть была оскалена. Загнанный в угол зверь рычал.

Клаус знал, что нужно было делать.

– Отойдите, разо…

Затхлый воздух внутри хибары разрезал звук выстрела, сменившийся жалобным скулением и скрежетом когтей по деревянному полу. Скрежет этот не прекращался до тех пор, пока грохот не повторился. И лишь после этого внутри ненадолго повисла тишина.

Клаус открыл глаза. Волк тяжело дышал, дергая задними лапами, и спустя несколько секунд издох. К телу зверя подошел его убийца, тот самый белобрысый рядовой, ткнул концом сапога в живот зверя и произнес:

– Сдохла тварь, – после чего смачно на нее харкнул.

Глаз зверя, казалось, даже будучи мертвым, неотрывно смотрели на Клауса. Неживой взгляд будто обвинял его. По спине побежали мурашки от этого взгляда, и, не выдержав, он вышел наружу. Он встретился глазами с Сергеем, который, видно, понял, что именно произошло.

– Что там стряслось, лейтенант? – Гюнтер стоял над лабазом, наблюдая за подопечным, полезшим внутрь.

Клаус пытался успокоить тревогу внутри себя, чтобы ответить, но не мог. Притворяться одним из этих людей становилось все тяжелее и тяжелее.

– Ничего, господин штурмбаннфюрер, – голос его предательски дрожал. – Волк там был внутри.

Гюнтер поджал губы, согласно кивнул и снова вернулся к подопечному, проверяющему лабаз.

– Эй, парни, смотрите! – раздался голос позади.

Клаус развернулся, и увиденное заставило его задрожать. Тот самый белобрысый солдат держал отрезанную голову волка за ухо и принялся пугать сослуживцев, бросая ее им под ноги. Некоторые смотрели на него как на идиота, пиная голову ему обратно или вовсе к ней не прикасаясь, но большинство солдат окружили его и тихо посмеивались в кулаки, наблюдая, как голова с высунутым наружу языком переходит от одного к другому, словно футбольный мяч.

Клаус не смог. Глаза его защипало, и он тихо заплакал. Он не мог и не желал быть частью этого.

– Рядовой! – крикнул Гюнтер. – Что вы здесь устроили? Выбросите это сейчас же!

И тот, как послушный мальчик, убрал голову за спину, кивнул командиру, бросил ее в сторону и пошел к остальным, мародерствовать в хижине. Именно тогда, отвернувшись от этого ужасного зрелища, Клаус встретился взглядом со взглядом Сергея. Глаза старика тоже наполняла горечь. Они не могли друг с другом заговорить, и это было невыносимо.

Немного погодя они подожгли и хибару. Залили внутри все керосином, чиркнули спичкой, и пламя охватило все, что некогда было ему дорого. Конуру, что они строили. Доски и бревнышки, которыми закрывали бреши. Его дом, настоящий дом, где он впервые почувствовал себя не сиротой, горел на его глазах. На вопрос, зачем они сожгли никому не нужную хибару, Клаус так и не нашел ответа.

– Я думал, вы лично захотите это сделать, – голос Гюнтера заставил Клауса вздрогнуть от неожиданности, тот появился как из-под земли.

– Сделать что, господин штурмбаннфюрер?

Генрих указал на горящую хибару.

– Сжечь это убожество. В вашем рассказе вы так нелицеприятно высказывались об этой хибаре. Мне почему-то думалось, что вы захотите самолично ее поджечь, а не предоставить это солдатам.

Что он должен был ответить?

– Я… – он пытался подобрать слова оправдания. – Не знаю, не подумал об этом.

Эсэсовец ничего на это не ответил – как всегда. Вместо этого он вернулся к солдатам и приказал им выдвигаться. В этот миг Клаус, чувствуя себя опустошенным, развернулся и увидел в глазах старика отражение оранжевого огонька. Он наблюдал за тем, как постепенно угасает не только его жизнь, но и то, что он хотел оставить после нее. Горела не просто хибара, а его наследие, его крохотный отпечаток в этом огромном мире – маленькая охотничья хижина в дебрях карельского леса.