Текст книги "Один я здесь…"

– Как война закончится, сразу поеду домой, – сказал шепотом Дмитрий. – Даже праздновать не буду, вот сразу в первый же поезд до Беломорска. Людку свою страсть как хочу увидеть. Сонька, доченька моя, наверное, вымахала за эти полгода. Она растет у меня как на дрожжах! Помню, отвезли мы ее к моей матери на все лето, и доставала она мне до пупа, а как вернулись – она уже вот посюда, представляешь? По самую грудь! Вот же дети сейчас пошли!

Все ребята тихонечко ухмылялись, воображая себе, наверное, как выглядит дочка старшего лейтенанта.

– Да уж, – ответил Паша Есипов, – закончилось бы только она уже поскорее, эта война.

– Куда она денется, – сказал Дмитрий. – Кончится, как и все предыдущие, и станет очередной строчкой в каком-нибудь школьном учебнике. Ну не строчкой, так абзацем. Кто знает, может, завтра ей и настанет конец и немцы эти просто возьмут да уйдут.

Скоро послышался храп, кто-то уснул. Но на это не обратили внимания.

– Но даже если завтра окажется так, что война кончится, я их не отпущу, – добавил немного погодя Дмитрий. – Пока не прикончу каждого из тех фрицев, кто стоял и не вмешивался в то, что сегодня происходило, – не успокоюсь. В сторонке теперь сидеть не буду.

18

– Он очнулся.

По непонятной причине русский доктор Геннадий решил сообщить эту новость именно Клаусу, который сидел на крыльце хижины, наблюдая за лошадью соловой масти, привязанной к вбитому в землю колу во дворе. Животное тихо пило воду из корыта, размахивая пышным хвостом песочного цвета. Именно когда в голове у Клауса появилась совершенно дурацкая, но отчего-то навязчивая идея прыгнуть на нее верхом прямо сейчас и умчаться куда глаза глядят, появился доктор. Он исподлобья смотрел на него, словно намереваясь спросить разрешения.

– Я подумал, что стоит сообщить вашему командиру.

– Не надо, по крайней мере, сейчас, – ответил ему Клаус и огляделся по сторонам. На улице было темно и холодно. Все солдаты ушли в хижины и выходили лишь для того, чтобы справить нужду в одном из наспех построенных нужников. – Проводите меня к нему.

Врач слегка улыбнулся.

– Разумеется. Следуйте за мной.

Тихо, как мышки, они зашли в дом. Внутри горел тусклый свет керосиновой лампы. Запах спирта и йода вонзился в ноздри, давая понять, что это было за место.

Вместе они зашли в комнату, где запах лекарств лишь усилился, сопровождаясь едким запахом пота. Здесь освещение от лампы было еще тусклее. Скорее всего, так было сделано для удобства больного, смотрящего прямо на них. Завидев Клауса, Сергей совершенно не переменился в лице. Несмотря на принятые им лекарства, он по-прежнему выглядел крайне больным. И это не говоря о многочисленных синяках и ссадинах, оставленных хлесткими ударами Гюнтера накануне.

– Вечер добрый, Сергей, – сказал Клаус и вспомнил, что тот не понимает ни слова. Он только хотел было повернуться к Геннадию для помощи, но тот уже перевел его короткое приветствие.

Охотник продолжал невозмутимо лежать, не отрывая от Клауса укоризненного взгляда, ставшего чуточку родным. Мгновение спустя из-под одеяла он вытащил свою могучую, покрытую седыми волосками руку и протянул в его сторону. Клаус сделал шаг вперед и пожал руку старику, хватка которого все еще оставалась крепкой.

– Для тебя Сергей Ерофеевич или ты забыл, Ганс?

Клаус улыбнулся, когда услышал перевод. Чувство юмора – хороший знак.

– Генка, – на этот раз Сергей обратился к врачу, – а ты это, на их сторону перешел, что ли? На дойчланде вдруг забалакал.

– Да бросьте вы, Сергей Ерофеевич, – он отмахнулся. – В плену я у них, как и вся деревня. А немецкий я еще…

– В университете учил. Да помню я, помню, не настолько уж старый, – он посмотрел на Клауса, но говорить продолжил с Геннадием. – Ладно, раз такое дело, побудь переводчиком недолго, покумекать мне нужно с гостем нашим заморским.

– Будь по-вашему.

Сергей пристально смотрел на него. Чувствовалось, что он верил ему не до конца, даже беря в расчет все то, через что они прошли, но все же было в этом взгляде и что-то дружеское и заботливое.

– Геннадий Петрович рассказал мне тут в двух словах, что произошло, пока я был в отключке, – врач начал переводить. – И про фрица, что морду мне разукрасил, тоже рассказал, – он кашлянул в кулак, но кашель этот, в сравнении с утренним, был сущим пустяком. – Я так понимаю, он хочет знать, где лежит разбившийся истребитель, на котором ты летел?

Клаус кивнул.

– Ясно, – он задумчиво посмотрел в окно. – Видать, дело не только в тебе, раз им истребитель так важен. Не спасать они тебя пришли, а забрать то, что им принадлежит. А ты так, под руку попался…

– Думаю, их интересует не сам истребитель, – сказал Клаус. – А тот, кто на нем летел помимо меня.

Эта мысль пришла в голову после того, как он вспомнил короткий инструктаж перед вылетом в Тампере. Ему было велено не задавать лишних вопросов и не общаться с майором Штефаном, летевшим с ним без крайней на то необходимости. Приоритетной задачей Клауса было помочь компаньону достигнуть Новой Земли, и это все, что ему дали знать. Однако было одно существенное «но» – майор Штефан месяц как был мертв. И если он и вез с собой какие-то секреты, то они погибли вместе с ним, поскольку Клаус отчетливо помнил: когда майор садился за штурвал истребителя, при нем не было ни кейса, ни папки – ничего. А помещать секретные документы (да вообще что-то секретное) в карман куртки кажется довольно опрометчивым решением.

Но тогда почему Гюнтер так усиленно цепляется за место крушения, зная, что майор Штефан мертв? Возможно, дело в самом истребителе?

– Вот оно что, ясно… – Сергей задумался. – Ладно, я поразмыслю кое о чем, – он посмотрел на Геннадия и поспешил добавить: – Это можешь не переводить.

Тот согласно кивнул, оставив Клауса в неведении относительно последних слов.

– Ты не видел моего сына?

Он покачал головой.

– Я не видел его с тех пор, как мы пришли в деревню.

Охотник посмотрел на Геннадия и заговорил на русском:

– Наверное, я знаю, куда он направился. За теми партизанами, что были у меня в хибаре. Он наверняка приведет подмогу, чтобы…

Клаус услышал в речи старика знакомое слово – партизаны. Сначала ему хотелось вмешаться, но он предпочёл посмотреть, что будет дальше.

– Клаус, – снова обратился Сергей к нему спустя какое-то время. – Могу я быть откровенным с тобой?

– Можете.

Охотник протяжно и со свистом вздохнул, прежде чем продолжить:

– По-хорошему, этот разговор должен остаться только между нами, но, поскольку я не знаю немецкого, а времени у меня слишком мало, чтобы его учить… – он кивнул в сторону доктора, – Геннадию Петровичу придётся тоже стать частью этой беседы.

Клаус и врач обменялись взглядами.

– Я забуду этот разговор сразу, как только вы закончите, – пообещал Геннадий.

– Буду на это надеяться, Ген.

– Ты отличный парень, Клаус, – переводя, Геннадий опешил на мгновение, но продолжил: – Мне не следовало удерживать тебя насильно в лесу, не следовало поступать с тобой так, как… Я использовал тебя, чтобы душу отвести. Поступил с тобой как последняя сволочь, и… Если бы я только мог все повернуть вспять, то…

– Я не принимаю ваши извинения, – прервал его Клаус и положил руку на одеяло. Он заранее знал все, что скажет ему старик: все эти извинения, попытки донести, что он был не прав. Все издёвки Сергея казались чем-то далеким, прошлым, пройденным этапом, о котором не хотелось вспоминать. В отличие от кое-чего другого.

Охотник растерянно смотрел на него.

– Вам не за что извиняться, Сергей, – переведя эти слова, Геннадий сел на табурет и стал внимательно слушать его, стараясь не пропустить ни единого словечка: – Последние несколько дней я думал о месяце, что прожил с вами. Да, вначале между нами было недопонимание, как, например, ранение в ногу из вашего ружья… Или перловка… Я теперь в жизни и ложки этой дряни не съем, – у Сергея проскользнула плутовская улыбка. – Но все это такая мелочь, в сравнении с тем, что я чувствовал после, когда мы ремонтировали хибару. Я… Мне никогда не было так легко, как тогда. Мы просто делали это вместе, меняли крышу, клали бревна, мастерили конуру. Вы были мне как…

Он не осмелился сказать этих слов, боясь реакции Сергея. Но та, на удивление, оказалась спокойной. Во взгляде охотника отчетливо считывалось понимание. Старик словно собственными глазами увидел нелегкую судьбу Клауса, постигшую его в детстве: потеря незадачливого отца и маленького брата.

– Иди сюда, – сказал Сергей, вытянув руку вперед.

И Клаус прижался лицом к плечу старика и тихо заплакал. Вдруг его посетило воспоминание, столь далекое, почти неуловимое, но он успел за него ухватиться и взглянуть поближе. Ему было три года, он протягивает ручонки отцу, который куда-то спешно собирается. Малыш так надеется, что папа обратит на него внимание, посадит на плечи и убежит с ним далеко-далеко. Только он и его папа. Но тот, не замечая тихих призывов сына, уходит прочь, оставив за собой холодный поток воздуха от захлопнутой двери. Малыш садится в коридоре и ждет. Ждет и надеется, что, как только дверь откроется, папа наконец заметит его и возьмет на руки.

Минуло время, прежде чем оба они успокоились.

– Ген, переводи, – врач кивнул, и Сергей продолжил: – Дружки твои меня наверняка заставят показать им место, где упал самолет, – он помолчал, выдохнул. – Я это сделаю в обмен на кое-что, и ты должен пообещать, что никак вмешиваться не будешь.

Когда Клаус услышал перевод, то вздрогнул, как укушенный. Уж он знал, что будет, если он не попытается вмешаться…

– Сергей, я спасу вас. Мне просто нужно подумать, как я могу…

Охотник прервал его, подняв руку, и продолжил чуть тише:

– Я уже виноват в том, что не отпустил тебя раньше и тем самым сгубил целую деревню. Больше подобных ошибок я допускать не собираюсь. Пусть они берут то, что им надо, и проваливают отсюда к чертовой матери. К тому же… – он посмотрел на доктора. – Кукушка больше за мою жизнь куковать не собирается. Недолго мне осталось.

Сергей дождался, пока Геннадий закончит переводить, затем посмотрел на Клауса.

– Жаль, что не починили мы до конца хибарку. Ведь хорошо дело шло, а?

Слезы так и норовили брызнуть. Клаус сдерживался из последних сил.

– Пообещай, что завтра будешь в стороне, – продолжил старик более серьезным тоном. – У тебя еще вся жизнь впереди. Незачем вот так просто ее губить ради едва знакомого старика.

Клаус хотел возразить, но понимал, что охотник будет твердо стоять на своем.

– Хорошо, – с трудом выговорил он.

Сергей довольно кивнул, улыбнулся и снова обнял его.

– Ты хороший парень, Клаус. Видит Бог, хороший парень.

Но на этот счет у него были веские сомнения.

19

Клаус проснулся из-за сильной тряски.

Первые несколько секунд после пробуждения он ничего не слышал, разве что какое-то отдаленное эхо. Окружение тоже вначале показалось ему незнакомым. И лишь увидев перед собой лицо взволнованного Геннадия, осознал, где он был.

– Просыпайтесь, – сказал врач на немецком, – этот эсэсовец будет здесь с минуты на…

– Доброе утро! – раздался звонкий голос.

Врач развернулся и отошел в сторону. В проходе, спрятав руки за спиной, стоял Гюнтер – лицо все так же гладко выбрито, волосы тщательно уложены. От него за несколько метров несло дорогим одеколоном. Форма чистая, словно он только что забрал ее у портного. Цепкий взгляд офицера остановился на Клаусе, сидящем на табурете.

– Лейтенант Остер, что вы здесь делаете? – спросил Гюнтер, приподняв подбородок.

Клаус понял, какой опрометчивый поступок совершил, когда боковым зрением заметил, что, оказывается, спал возле кровати Сергея. Вырубился, должно быть, еще вчера, поскольку за последние двое суток так и не смог выспаться как следует – слишком много событий. И вот теперь его застал Гюнтер. Застал в таком положении, как будто он всю ночь не отходил от постели умирающего, провожая его в последний путь.

Клаус вытянулся по стойке смирно и отсалютовал офицеру, сочинив быстренько на ходу отговорку.

– Господин штурмбаннфюрер! – он опустил руку. – Я решил лично, как только русский очнётся, допросить его о местонахождении упавшего истребителя.

Гюнтер не поверил. Однако продолжил, невзирая на сказанную ему в лицо ложь.

– И как успехи, лейтенант? – спросил он нарочито возвышенно, кивнув в сторону койки.

Лишь сейчас Клаус заметил, что Сергей крепко спит, и даже громкие голоса не заставили его хотя бы повернуться на другой бок.

– Я… – Клаус опешил, пытаясь придумать новую отговорку, но времени хватило лишь на: – …еще не приступил, господин штурмбаннфюрер.

– Разумеется. Будучи спящим, это делать трудно, не так ли?

Глаза эсэсовца сверкнули. Клаус представил, как он поднимает руку и отдает команду двум стоящим позади громилам с автоматами взять его под стражу до выяснения дальнейших обстоятельств.

Но этого не произошло. Гюнтер просто переступил порог и зашел в комнату. В это мгновение Геннадий, стоявший рядом с растерянным видом, поправил очки и уставился в пол. Всеми силами он пытался избежать контакта с немецким офицером. Генрих, по-прежнему держа руки за спиной, подошел к койке со спящим Сергеем, в этот миг имевший наглости всхрапнуть.

Эсэсовец кивнул подчинённым, и те зашли внутрь.

– Буди.

Солдат послушно кивнул и опрокинул койку, свалив старика на пол. Клаус невольно дернул рукой, чтобы остановить солдата, но сдержался. На сегодня он вызвал достаточно подозрений.

Сергей словно и не почувствовал, что его свалили. Лениво он сел на пол, протер глаза и, поморщившись, посмотрел на стоящего над ним солдата.

– Что, уже утро? – спросил охотник с явной издевкой в голосе.

Солдат замахнулся для удара, но в комнате послышался щелчок пальца, и он отошел в сторону, давая пройти командиру. Гюнтер двигался, как и прежде, медленно, не торопясь. Даже моргал он, казалось, не так быстро, как все нормальные люди. Его кожаные сапоги и куртка заскрипели, когда он сел возле старика на корточки и холодным изучающим взглядом оглядел его.

– Мое имя Генрих…

– Да срать я хотел на твое имя, – прервал его Сергей. – И будь у меня горло не пересохшее, харкнул бы прямо в твою скобленую морду.

Генрих посмотрел на Геннадия в ожидании перевода. Тот, оторопев, перевел:

– Он не хочет знать вашего имени, – был ли этот перевод правильным, в комнате никто не имел понятия.

– Хорошо, – сказал Гюнтер. – А то он мне уже надоел. Спроси его про истребитель.

Геннадий спросил.

– Скажи ему все то, о чем мы вчера договаривались, Ген. И, если он будет кочевряжиться, про дорогу к истребителю может забыть.

Врач кивнул и сказал:

– Он говорит, что покажет, где истребитель, если все немецкие солдаты до единого немедленно покинут деревню или дадут всем жителям уйти.

Гюнтер натянуто улыбнулся, встал на ноги и отошел.

– Все понятно, – он положил руку на плечо солдату, стоящему рядом. – Кончай его.

Доктор вышел вперед.

– Подождите, дайте ему время! Он просто ворчливый и упрямый старик, который…

– У меня нет времени на ворчливого и упрямого старика, – Гюнтер повернулся к доктору спиной. – Я лишь надеялся, что он упростит мне задачу с поиском, но, видимо, придётся действовать иначе. Буду допрашивать каждого из жителей до тех пор, пока один из них не скажет, где в лесу находится его хибара. Я не думаю, что истребитель упал где-то далеко от нее. Это займет пару лишних суток, не более, поэтому… – он почти взмахнул рукой для подачи команды, но Геннадий не сдавался.

– Прошу вас, дайте мне ему передать ваши слова, и тогда, быть может, он…

– Нет, – отрезал Гюнтер.

– Господин штурмбаннфюрер, постойте! – крикнул Клаус. На мгновение в комнате повисла тишина. Солдат прижал ствол МП-40 к виску старика, зажмурившего глаза и приготовившегося к смерти.

Клаус понял, что прямо сейчас, если его наспех придуманный довод будет звучать недостаточно правдоподобным, он обречен. Гюнтер догадается, что русский что-то для него значит. И главное – эсэсовец поймет, что Клаус лгал ему, рассказав о невыносимом месяце в плену.

Сейчас от его слов зависела его судьба. И не только его.

– Да, лейтенант? – Гюнтер не повернулся, по-прежнему стоя ко всем спиной и смотря в окно.

– Я… – он старался не запинаться и говорить четко. – У меня нет точных сведений касаемо вашей приоритетной задачи, господин штурмбаннфюрер, но одно я знаю наверняка: месяц назад я получил приказ доставить целым и невредимым майора Штефана, а не истребитель Fieseler Fi 167.

Гюнтер немного повернул голову, оставаясь стоять спиной к нему.

– Что вы хотите этим сказать? – голос его на мгновение дрогнул, убедив Клауса, что он нащупал верное направление.

– Вчера, после того как вы меня спасли и узнали, что майор мертв, то первым делом поинтересовались о местонахождении его тела. Я не уверен, но, возможно, старик мог вернуться к месту крушения, забрать тело и спрятать его…

Гюнтер развернулся, на лице его впервые появилась обеспокоенность.

– …где-то в лесу. Вот я и подумал, что, беря в расчет мою основную задачу, возможно, вы ищете не истребитель, а самого майора Штефана? – он сделал намеренную паузу, чтобы проследить за реакцией офицера. Тот молчал и выглядел задумчивым, значит, Клаус был на верном пути. – Если это так, то, получается, этот человек единственный, кто может указать на местонахождение тела майора, и мы не должны так сильно рисковать, – горло пересохло. Было ощущение, что он выступает перед огромной толпой. – Я думаю, прежде чем решить судьбу этого старика, нам нужно узнать у него о местонахождении тела майора Штефана. Это все, что я хотел сказать, господин штурмбаннфюрер.

Снова тишина. Клаус чувствовал себя как подсудимый, чью судьбу вот-вот решат ударом молотка. Внутри все затряслось. Спина покрылась мурашками и похолодела от волнения. Эти несколько секунд были самыми долгими в его жизни.

– Вы правы, лейтенант, – сказал Гюнтер спокойным тоном, в котором все же послышалась нотка разочарования. – Действительно, приоритетная задача в нашем поиске – майор Штефан.

Клаусу захотелось громко выдохнуть, но он сдержался – эсэсовец почует неладное.

– Доктор, спросите у него про тело.

Геннадий кивнул, подошел к Сергею поближе и перевел. Постепенно на лице старика появилась улыбка. Когда доктор закончил, охотник проговорил ему что-то на русском. Мгновением спустя Геннадий перевел и это:

– Он сказал, что закопал тело и покажет, где именно, только если вы согласитесь с его ранее упомянутым требованием.

Гюнтер хмыкнул и уставился на Сергея стальным взглядом.

– Хорошо. Передайте ему, что я согласен. И мы выдвинемся немедленно.

– Ему нельзя сейчас вставать с кровати, – возразил Геннадий. – Он еще слишком слаб…

– Вот вы и поможете ему дойти, доктор. А теперь говорите то, что было велено, пока я не передумал.

Врач еле заметно кивнул и перевел сказанное Сергею.

– Он готов, – ответил Геннадий.

Генрих, не промолвив ни слова, вышел из хижины и громко закричал, приказывая всем приготовиться выступать. За ним вышли и двое громил с автоматами.

Оставшись наедине, Сергей и Клаус переглянулись друг с другом.

– Ну вот, – сказал охотник. – Отдохнули и хватит.

20

– Дмитрий Алексеевич!

Игорек, как звали его товарищи в партизанском отряде, выглядел крайне взволнованным. Челка сальных волос, которую он поправлял каждые полминуты, теперь висела нетронутая и закрывала левый глаз – повод напрячься. Со стороны парнишка смотрелся человеком, которому вдруг открылась какая-то страшная истина, и он спешит поделиться ею со всеми.

– Дмитрий Алексеевич! – еще громче закричал он.

Уже и без того перепуганный отряд – Максим предположил, что Игорек обнаружил приближающихся немцев, – схватился за винтовки.

– Что такое, Игорек? – Дмитрий шагнул к подопечному. – Немцы? Прознали про нас?

– Немцы, немцы, – дыхание юноши было сбивчивым. – Только они это, не сюда идут, а это… наоборот.

Дмитрий грубо схватил парня за плечо.

– Да что наоборот-то, твою мать? – нетерпеливо спросил он.

– Уходят они из деревни.

Командир отряда задержал взгляд на нерадивом караульном, оглядел остальных подопечных, а затем отвесил увесистого тумака Игорьку.

– Что же ты так, собака, всех перепугал! – чуть ли не рыча, сказал Дмитрий.

– Так я же это… – говорил тот, пригнувшись и втянув голову в плечи, готовясь к очередному удару, – поскорее бежал, сообщить хотел…

Дмитрий замахнулся для следующего тумака, но бить все же не стал, ограничившись словами:

– Ух, зараза. И в самом деле, Игорь есть – ума не надо.

Отряд тихонько хихикнул. Мальчишки, ей-богу, мальчишки.

Дмитрий повернулся к ним, и гогот сразу же прекратился. Лишь некоторые, еще до конца не угомонившись, прыснули смехом. Хоть и не были они солдатами, но все же постарались вытянуться, откашлялись, прогоняя смешки, и приготовились слушать командира.

– Так, все на цыпочках за мной, – он повернулся к парню украинцу. – Гончар, готовь бинокль.

Подходя к холмику, с которого виднелась деревня, Максим начал строить догадки касательно того, почему немцы ни с того ни с сего решили ее покинуть. У них должно была появиться веская причина, чтобы уйти просто так и не прикончить всех, кто в ней жил.

«Включая твоего отца…» – добавил голос внутри.

Однако стреляй немцы в местных, отряд бы наверняка услышал. Да и Игорек вроде бы ни словом не обмолвился насчет стрельбы.

Они подползли к краю холма. Гончар, на этот раз без курьёзов, бережно передал бинокль в вытянутую ладонь командира, пока Максим пытался вглядеться в колонну солдат, копошащихся в деревне.

– И правда, уходят… – Дмитрий не отрывал взгляда от окуляров бинокля. – Местных правда не вижу, попрятались, что ли? Или… А нет, вижу, выходят из домов, выходят. Хм…

Это «хм» звучало очень озадаченно, поэтому Максим спросил:

– Что такое?

– Да выглядят они так, как будто сами только что узнали о том, что фрицы уходят.

Максим начал догадываться, в чем дело. Как же ему сильно хотелось ошибаться.

– Максим, – Дмитрий протянул ему бинокль. – Посмотри в сторону грузовика. Это не твой ли отец там?

Ему не нужно было туда смотреть, чтобы подтвердить это. Он знал заранее, что отец там, среди этих гадов, просто боялся себе в этом признаться. Но все же взял в руки бинокль и посмотрел.

Отцу помогал сесть в грузовик Геннадий Петрович, который под дулами автоматов залез в кузов вслед за ним. Немцы заметно спешили, складывая еще сутки назад привезенные пожитки обратно в грузовики и в вещмешки. Среди них Максим заметил и того самого эсэсовца, сидевшего на крыльце одной из хижин. Он молча наблюдал за суматохой.

– Да, – низким голосом ответил он. – Это мой отец.

В поле зрения попало еще одно знакомое ему лицо. Клаус стоял рядом с грузовиком и выглядел как-то потерянно на фоне своих братков. Он отчетливо выделялся среди этой возни, стоя у грузовика, куда запихнули отца, и осматриваясь по сторонам, будто что-то замышляя.

– Тот самый немец тоже с ними, – он отдал бинокль обратно командиру. – И, думаю, я знаю, куда они направляются.

– К истребителю, – уверенно произнес Дмитрий.

Максима не удивила верная догадка командира партизан, умный мужик, нечего добавить. Не зря же именно к нему приставили этих несмышленых мальчишек. Они напоминали ему его самого еще полгода назад – наивные юнцы, лишь отдаленно знающие о том, что такое война.

– Видать, немец этот все про старика растрепал, вот они и заставили его выложить, где истребитель лежит, – сказал Дмитрий, а затем хмыкнул и продолжил: – На кой черт он его покрывал, когда мы к нему в хибару приходили… Сейчас бы мороки было меньше.

Внутри Максима постепенно вновь начала нарастать злоба по отношению к немцу. К этому лицемерному и лживому подонку, так старательно играющему роль жертвы, попутно запудривая мозги его отцу, чтобы тот вывел его к своим. И это ему почти удалось, если бы он не пришел в хибару вовремя и не остановил отца. Приди он хотя бы немного позже… Страшно представить, чем бы все это кончилось.

И вдруг до Максима дошло. Он понял один бесспорный факт, и выглядел этот факт следующим образом: раз немцы, заполучив Клауса, уходят обратно в лес, к обломкам истребителя (иных причин идти туда со взятым в плен отцом у них не было), то, стало быть, причина была не в нём. Возможно, как и предполагал отец еще при их первой встрече несколько дней назад, важность имел второй пилот, которого он закопал где-то рядом с истребителем.

Та самая бумажка – это не Клаус, а тот похороненный отцом фашист! Господи, ну почему я не прислушался к отцу?!

Но сделанного не воротишь. Зато теперь он точно знал, что нужно было предпринять. И, самое главное, жизнь этого ублюдка Клауса теперь не имела никакого значения для советского командования, в отличие от тела того, кто сейчас лежит под землей, захороненный его отцом…

Захороненный клочок бумаги, способный спасти тысячи, возможно, сотни тысяч солдат…

…того, кто, даже будучи трупом, важен для фрицев так сильно, что на его поиски выделяют столько людей.

Теперь Максим знал, что как только он встретится с немцем по имени Клаус, то убьет его, не задумываясь. Прикончит, как и всех остальных до него.

– Дмитрий Алексеевич, – спросил Максим, не отрывая взгляда от уезжающих из деревни грузовиков с немцами. – Скажите, в тех мешках, что таскает с собой Миколка, я действительно видел взрывчатку?

Командир посмотрел на него удивленным взглядом, но затем, как будто поняв все с полуслова, прошептал:

– Вот Гончар… Как на базаре, ей-богу. Да. Она, родная.

Максим еще раз прокрутил в голове только что придуманный план. Это должно сработать. Он был уверен.

– У меня появилась идея, как можно пустить ее в дело. С вашего разрешения, разумеется. Но предупреждаю, времени у нас в обрез, поэтому мне бы хотелось, чтобы мы начали действовать немедленно.

Дмитрий тянуть волынку не стал и ответил тотчас же:

– Выкладывай, рядовой.

21

Еще полчаса отряд наблюдал из укрытия за деревней, где из хижин постепенно выходили жители. Между собой они разговаривали о чем-то, активно жестикулируя и указывая в сторону уехавших грузовиков. Именно тогда Дмитрий дал приказ отряду выдвигаться в деревню.

– Ребятки, винтовки далеко не прячем, держим наготове, – сказал он. – Сами знаете, чем чёрт не шутит…

И действительно, чем он только не шутит. Например, Максим и его паранойя давно стали закадычными друзьями. Иногда этот друг действительно помогал, напоминая об осторожности и впоследствии вытаскивая его из передряг. На Брянщине он, наверное, только и делал, что всегда ходил с этой самой паранойей за ручку, предупреждающей его о враге. Часто она ошибалась, редко оказывалась права. И хоть и спасла она его уже не один раз, жизнь с ней была сущим адом. Немцы мерещились везде…

Вот и сейчас, приближаясь к деревне, Максим строил теорию о том, что отход немцев не что иное, как постановка. Фрицы прознали про них, кто-то разболтал, и они не нашли ничего лучше, чем совершить такой трюк. И теперь, как только их отряд окажется в деревне, в самом ее центре, немцы вылезут из укрытий, как черти из-под земли, и…

– Максим, – послышался голос Дмитрия. – Твоя рука…

Максим бросил непонимающий взгляд на спутника. Слова про руку до него как будто дошли с задержкой, и он взглянул на нее лишь спустя несколько секунд. Кисть судорожно дёргалась, словно обрела разум и желала освободиться от него. Он схватился за нее другой рукой и крепко сжал, пытаясь успокоить.

– Все будет хорошо, – Дмитрий похлопал его по плечу.

И слова эти подействовали, утешили его, пускай и ненадолго. Потому что впереди Максима ждал кошмар.

Дядя Вася смотрел на пепелище, что некогда было его сараем. Он не шевелился и со стороны больше напоминал статую, нежели человека. Его взгляд был прикован к пожарищу, и лишь когда тихо загалдели другие жители, встречающие отряд, он медленно повернул голову в их сторону.

Все молчали, и тишина эта была ужасной. Было стыдно и хотелось провалиться под землю из-за того, что не помешали они этому безумию, не смогли остановить фрицев.

Тишина была мучительно долгой, и первым ее нарушил дядя Вася.

– Что же ты, Максимка, нам не помог? – с дрожью в голосе сказал он. – Почему ты, сученыш, вместе с этой оравой здоровых лбов сидел и издали наблюдал, как они моего… моего…

Он не заплакал. Максим вообще не припомнит, чтобы хоть раз видел у Василия Васильевича слезы, в отличие от отца.

Объяснять дяде Васе, что их ничтожно мало и, вмешайся они, все это закончилось бы неминуемой гибелью для всех, не было смысла.

– Ты извини меня, Максим, просто… – дядя Вася тяжело вздохнул. – Нервы у меня сдали, понимаешь? Еще и Галя моя до сих пор спит, отойти не может… Да как тут отойти-то, когда… Господи, горе-то какое, Господи!

Из толпы показался его второй сын. Он тихонечко, немного боязливо обнял отца за ногу, снизу смотря на него большими карими глазами. Василий потрепал его по голове и обнял в ответ.

Максим подошел к несчастному старику и сел на корточки.

– Это я виноват, дядь Вась, это моя… – он едва не заплакал.

– Нет, не начинай. Знал, на что подписываюсь, – дядя Вася посмотрел на безучастно стоящих партизан и обратился к ним: – Сами мы виноваты. Надо было вас, мужики, послушать и драпать отсюда, а мы… – снова он посмотрел на Максима. – Отца они твоего увезли и Генку нашего…

– Я знаю. Дядь Вась, мне очень трудно тебя просить, и ты вправе мне отказать, но мне снова нужна твоя помощь, – он тяжело вздохнул, слова давались очень трудно. Разговаривать с убитым горем отцом, потерявшим накануне сына, та еще задачка. – Хочешь поквитаться с гадами?

Дядя Вася поднял голову и посмотрел на него. Глаза его безумно сверкнули, и было непонятно, то ли сейчас он пошлет Максима куда подальше с подобным предложением, то ли схватится за ближайшие вилы.

Правильным оказалось второе предположение.

– Да, – с хрипотцой ответил он. – Хочу.

Максим кивнул, встал с места и обратился ко всем остальным.

– Мужики, времени мало, поэтому я постараюсь покороче. Мы знаем, куда идут немцы, и у нас есть идея, как можно разобраться с ними, но для этого мне понадобятся добровольцы. Мне нужны все, кто способен держать оружие и использовать его по назначению, – глаза прошлись по малочисленной группе жителей: сутулые старушки, седобородые старики да мальчишки с девчонками, едва достающие ему до пупа. Тяжело говорить, очень тяжело. – Разумеется, вы можете отказаться. Винить никто вас не будет и трусом никто не посчитает. Все.

Наступила волнительная тишина. Максим оглядывал людей, смотря в глаза каждому – и старикам, и женщинам. Ответа долго ему ждать не пришлось.

– Максимка, – ответил старик, чье имя было Юрий Тимофеевич. Тихий такой дедок, время от времени пасущий своих коров. Но сейчас он для него открылся в новом свете: – Ты прямо принижаешь нас. Где ж это видано, чтоб мы вот так спокойно простили немчуре то, что они тут вытворили? Ты мне только место укажи, я этим гадам… Всю картечь, что в доме сыщу, в жопу затолкаю, – далее он обратился ко всем остальным: – Айда, мужики, немцев бить! А бабы пущай за домами приглядят.