Текст книги "Один я здесь…"

– Подъем! – солдат пнул Геннадия. Тот, с трудом встав, протянул руку Сергею.

– Я сам, – сказал старик.

– Сережа, тебе нужно…

– Знаю я, что мне нужно. Хватит меня как дите тащить, сам пойду. Полегче мне вроде бы.

Сергей зашагал вслед за остальными, волоча ноги и отнекиваясь от вновь предложенной помощи Геннадия.

Вместе они пошли по засыпанной снегом тропинке. Пошли туда, откуда все началось. Туда, где жизнь его развернулась на триста шестьдесят градусов.

Интуиция подсказывала, что именно там все и закончится.

25

Истребитель оказался больше, чем Максим себе представлял. Эта громадина была столь могучей, что повалила несколько деревьев на своем пути, разрубив их пополам. Что уж там, эта махина, упав, умудрилась оставить после себя просеку метров сто длиною.

И все же теперь это была бесполезная груда железа, которую он намеревался взорвать к чертовой матери вместе с десятками немцев, что будут околачиваться возле.

Пришли они сюда полчаса назад, и Есипов до сих пор расставлял динамит. Работал он хоть медленно – чувствовалось, что прежде имел он дело со взрывчаткой, но был с ней по-прежнему на вы. Страшно Максиму хотелось понаблюдать, что же такого он там с ней делает, чтобы хоть на будущее узнать, как работает это все, но в нынешнем положении было не до обучения. Все его внимание было сосредоточено на западном направлении, откуда немцы могли появиться с минуты на минуту.

Несмотря на свою многолетнюю закалку, укутанное только в свитер тело начало пробирать дрожь. Помимо холода покоя не давал и Дмитрий с подкреплением, который, по его подсчётам, должен был явиться совсем скоро, но пока от него не было ни слуху ни духу. А без подкрепления подрывать немцев и идти в атаку только с Есиповым, чтобы добивать остальных, – самоубийство. Здесь тактика, что прекрасно сработала на Брянщине против взвода фрицев, не сработает, даже будь их целый отряд. Кругом не было возвышенности, способной послужить надёжным укрытием. Все, на что приходилось рассчитывать, это деревья, холмики да несколько валежников.

Была и еще одна мысль, не дающая ему покоя: как именно выручит он отца и Геннадия Петровича из всей этой передряги? Волей-неволей, но оба они окажутся меж двух огней, и вытащить их оттуда будет непростой задачей. Но здесь план составить было невозможно. Для начала нужно было увидеть пленников собственными глазами и понять, в каком они положении.

Руки начали замерзать. Он принялся их растирать и согревать теплым дыханием, надеясь на то, что пальцы не окоченеют до того, как он пустит винтовку в дело. Ему страшно захотелось закурить, и он осознал, что не брал папироску в зубы с самого прихода в отцовскую хибару.

– Есипов! – сипло прошептал он.

Тот не услышал. Партизан повис на краю кабины пилота так, что видна была одна только его задница и висящие ноги, чудил что-то внутри. Максим не стал его отвлекать, пока тот не вылез из кабины.

– Есипов! – чуть громче просипел Максим.

Паша, услышав, посмотрел на него и кивнул: мол, что такое?

– Куришь? – он поднес указательный и средний палец ко рту.

Парень покачал головой. Не курит, стало быть.

Максим недовольно цыкнул – страсть как хотелось подымить, нервы хоть успокоить. Но, увы, не судьба.

– Ну как там? – спросил Максим, когда Паша к нему подошел.

– Готово, – сказал тот, глубоко выдохнув. Лицо его, несмотря на холодную погоду, покрывал пот.

– Ну и?

Паша озадаченно посмотрел на него.

– Что?

– Да е-мое, Паша. Взрывать-то как?

– А! – он слегка ударил себя по голове. – Стрелять нужно будет.

Максим подался назад, последние слова будто обрели форму и толкнули его.

– Как стрелять, куда?

– В переднюю часть фюзеляжа, рядом с топливным баком. Там еще осталось немного горючего. Если прямо туда стрельнем, оно загорится, за ним динамит и… бах!

Выглядел Паша воодушевлённым. Довольная улыбка с его физиономии не сползала до тех пор, пока он не заметил серьезное лицо Максима.

– Ну а что же нам еще делать, фитиль поджигать? Чтобы фрицы взрывчатку не заметили, я и спрятал ее поглубже.

– Да брось, все хорошо. Просто я думал, что, возможно, по-другому ее как-то взорвать можно, а тут… сам понимаешь, судьбу испытывать будем.

– Прости. Других путей я не вижу. Только так.

Максим положил ему руку на плечо и успокоил.

– Ладно, показывай, куда палить надо. Я все сделаю.

Паша, подойдя к искореженному фюзеляжу, пальцем начертил воображаемый круг размером с тарелку. С первого взгляда попасть было бы не проблемой, но, учитывая расстояние, на котором они будут находиться от немцев, чтобы не попасться им на глаза, тарелка эта превращалась в яблоко. Одним словом, выстрел будет непростым, и сделать это нужно будет с первого раза, иначе фрицам хватит времени для ответного огня. А там уже прицелиться будет проблематично…

Послышалось множество отдалённых голосов, разобрать которые было невозможно. Но Максиму это и не требовалось, поскольку он был уверен, что идут сюда немцы. Дмитрий с мужиками не стали бы так шуметь, зная, что неподалеку враг.

– Уходим! – прошептал Максим. – Давай вперед!

Он шел за Пашей, затирая его следы и собственные. Разумеется, зоркий глаз мог бы подметить разрыхленный снег. Но сейчас думать об этом времени не было, вся надежда была только на удачу, что этого самого зоркого глаза в немецком отряде не окажется.

Паша и он нырнули под валежник метрах в пятидесяти от обломков, легли и замерли. Максим готов был поклясться, что слышит стук не только своего сердца, но и своего напарника. И самое удивительное, что Максим, прежде уверенный, что поборол в себе чувство страха перед немцами еще на фронте, теперь ощущал его, наверное, пуще прежнего.

Враги начали появляться возле обломков. Вот один, потом второй, десятый, двадцатый… В итоге насчитал он сорок фрицев. Среди них увидел отца и Геннадия Петровича. Выглядели они неважно. Доктор держал отца под руку, и каждый его шаг, казалось, станет последним. От этой картины у Максима затряслись поджилки. Вмиг он позабыл о холоде и окоченевших пальцах. Хотелось поскорее взять винтовку и убивать немцев одного за другим. Но время еще не наступило. Не сейчас.

Мысленно он взмолился о том, чтобы Дмитрий поторопился.

26

Время для лейтенанта Клауса Остера будто повернулось вспять. Вот он стоял возле хибары, где был пленником месяц назад, а сейчас вернулся туда, откуда началось изменившее его жизнь приключение.

Fieseler Fi 167 был одним из тех немногих истребителей, с которым ему доводилось иметь дело. Это был хороший и надёжный самолет, но почему-то именно тогда, в том месте, над головой старого русского охотника, его двигатель отказался работать, и он резко спикировал вниз. Он мог умереть от голода и холода. Мог стать жертвой одного из хищников, обитающих в этих дремучих лесах. Но судьба – странная штука. Рано или поздно она подкидывает в жизнь человека испытание, способное перевернуть в нем все, что когда-то было для него нормой. Таков жизненный порядок вещей.

Самолет этот был не просто грудой металла. Он служил Клаусу напоминанием, что здесь захоронена вся его прежняя жизнь: вот лежит обида к бросившему его отцу, который никогда не был таковым и всю свою жизнь лишь заботился о себе, нанеся при этом глубочайшую рану в сердце одному из своих сыновей. Лишь благодаря Сергею ему удалось восполнить то, на что прежде он и не надеялся. И теперь, после всего, что этот человек сделал для него, он был вынужден наблюдать, как тот мучается от смертельной болезни и терпит издевки солдат. И он ничего не мог с этим поделать.

Гюнтер подошёл к кабине пилота и постучал ладонью по обшивке.

– Славный истребитель, – сказал он себе и бросил взгляд на Клауса в ожидании ответа. – Сколько еще идти? – спросил эсэсовец и кивнул Геннадию, мол, переводи.

– Нисколько, хмырь паршивый, – прохрипел Сергей, услышав перевод. – Там его похоронил, – нехотя он указал в сторону худенькой ели в нескольких шагах от фюзеляжа.

Как только Геннадий перевел сказанное, Гюнтер сначала удивился, а затем засмеялся. На удивление, достаточно искренне.

– Изумительно! А я-то думал, что ты, старик, похоронил его где-то в глуши… А ты! – офицер хлопнул старика по плечу, Сергей брезгливо стряхнул его руку. – Из последнего цепляешься за свою жалкую жизнь, да? Отдаляешь неизбежное? Ну, ничего. Здесь мы, и русские, и немцы, все люди, похожи. До последнего цепляемся за соломинку.

Этого Геннадий не перевел, но Гюнтеру было все равно. Он подозвал двоих солдат с лопатами, указал им на ель, и те усердно принялись копать.

– Смотри мне, старик, – сказал Гюнтер, не отрывая взгляда от подчиненных. – Если там никого не окажется и это очередная попытка оттянуть время – я вернусь в деревню и убью там все, что способно дышать. Переведи ему.

Геннадий перевел, но Сергей даже не дёрнулся. По всей видимости, это было именно то самое место.

Солдатам понадобилось около десяти минут, чтобы острие их лопат коснулось чего-то твёрдого.

– Господин штурмбаннфюрер! – крикнул солдат.

Гюнтер подошел к вырытой яме, откуда немцы доставали замерзшее тело майора Штефана. Глаза были закрыты, а руки сложены на груди. Майор был одет в бежевый комбинезон, теперь больше походивший на кусок картона, нежели на ткань. Кобура с люгером была по-прежнему при нем – даже его охотник не забрал с собой. При виде трупа лица солдат сделались каменными и серьезными.

– Солдаты! – крикнул Гюнтер. – Отсалютовать павшему немецкому офицеру!

Все подчинились приказу и подняли руки с вытянутой ладонью вверх. Все, кроме Клауса. Гюнтер, разумеется, это заметил, но Клаусу было совершенно все равно.

Когда с воздаянием почестей погибшему было покончено, Гюнтер вынул из-за пояса офицерский кинжал с рукояткой парящего орла на нем и всадил острие прямо в живот мертвеца. Солдаты охнули, и даже Клаус дернулся от неожиданности. Эсэсовец методично, почти как патологоанатом, вспарывал брюхо майора, сосредоточенно осматривая заледенелые внутренности. Стоящие рядом солдаты с отвращением отвернулись. Среди всех, кажется, был лишь тот самый белобрысый, который с любопытством наблюдал за происходящим.

Сделав глубокий разрез, штурмбаннфюрер снял кожаную перчатку с правой руки и со спокойным лицом засунул ее внутрь покойника. Он шарил в брюхе с простотой дамочки, пытающейся пальцами нащупать губную помаду в собственной сумочке. Несколько раз он вынимал руку, всматривался в кусок замёрзшей плоти между пальцев, а затем снова окунал ее внутрь. И лишь спустя почти минуту ему наконец удалось достать то, ради чего была вся эта шумиха. Маленький предмет, ценность которого была превыше многих жизней и жизни Клауса в частности. Даже превыше жизни маленького мальчика.

Это была пластмассовая пробирка размером с винтовочный патрон с неизвестным содержимым. Что было внутри, записка или какое-то вещество, никто не имел понятия. Даже сам Гюнтер, с любопытством рассматривающий предмет, казалось, был не в курсе, что именно там находится. Он осторожно протер его платком, засунул в карман и с довольным выражением лица развернулся к оторопелым солдатам.

– Поздравляю, бойцы. Наша основная задача почти выполнена. Осталось лишь добраться до границы, а там все вы сможете как следует отдохнуть и набраться сил, а затем снова броситься в бой во имя нашего фюрера! Но, прежде чем мы с вами покинем это место… – его взгляд упал на Геннадия и Сергея. – Тащите их сюда.

Двое солдат грубо схватили пленных и приволокли к яме. Надменно офицер посмотрел на несчастных, приказал подопечным забрать тело майора, чтобы отвезти его родным в Берлине, и вытащил из кобуры люгер.

Никогда прежде сердце Клауса не билось так быстро. Пальцы нервно дергались. Невидимая сила подталкивала схватиться за пистолет и перестрелять всех, кого только получится. Но он дал обещание Сергею. Он дал слово, что будет жить дальше несмотря ни на что. Жизнь… Она станет проклятием, если все закончится вот так.

– Лейтенант! – вывел его из транса голос Гюнтера.

Клаус опешил и посмотрел на него.

– Подойдите.

Все это напоминало ему ночной кошмар. Время превратилось в вязкую жижу. Он огляделся, надеясь, что обращаются не к нему и среди них есть еще лейтенант. Однако десятки пар глаз смотрели только на него.

– Какие-то проблемы, лейтенант Остер?

Он ничего не ответил и медленно направился в сторону офицера. Почему-то звуки вокруг стали отчетливее. Ясно он слышал не только скрип мокрого снега под ногами и стук собственного сердца, но и дыхание и перешёптывания остальных солдат.

Оказавшись рядом с Гюнетром, он бросил взгляд на пленников. Сергей искоса посмотрел на него, тяжело при этом дыша. Геннадий тихо шептал что-то про себя с закрытыми глазами.

Гюнтер протянул ему люгер.

– Я считаю, лейтенант Остер, что покончить с пленниками должны вы, – сказал он спокойным голосом. – Один из них как-никак удерживал вас в плену целый месяц. Издевался, морил голодом, держал взаперти. Я думаю, это прекрасная возможность расквитаться.

Люгер все еще оставался в руках офицера. Клаус смотрел то на оружие, то на Сергея, тихо покачивавшего головой и как бы говоря: давай, сделай это.

– Господин…

– Я настаиваю, лейтенант, – твердо произнес эсэсовец и вручил ему пистолет.

Клаус не выдержал. Холодные слезы потекли из его глаз. Увидев это, офицер не удивился, а, наоборот, злорадно ухмыльнулся, словно заранее зная, что так и произойдет. Он приблизился к нему на шаг и прошептал у самого уха:

– От вас воняет ложью, как от протухшего яйца, лейтенант, – последнее слово он произнес с особой желчью. – Я почуял запашок сразу, как только имел несчастье встретиться с вами первый раз. С каждой нашей встречей этот запашок лишь усиливался, превращаясь в отвратительный смрад. Вы лжец, Клаус Остер, – теперь он впился в него взглядом. – Но я закрою глаза на ваше вранье. Не буду сообщать об этом… инциденте, если вы прямо сейчас докажете преданность немецкому народу и, в первую очередь, своему фюреру, которому поклялись в верности. Посему…

Гюнтер сделал шаг назад и указал на пленников. Но Клаус продолжал стоять неподвижно, пытаясь совладать со слезами. Минуло несколько секунд тишины, прежде чем Гюнтер сказал:

– Хорошо, давайте я напомню вам, как это делается…

Офицер вырвал пистолет из его рук, молниеносным движением приставил к голове Геннадия и выстрелил. Кажется, сельский врач даже не успел понять, что произошло, и был мертв прежде, чем упасть в вырытую яму.

Сергей, чье лицо окрасила кровь товарища, зарычал как медведь и бросился на Гюнтера, но был остановлен стоящими рядом солдатами. Охотник ревел. Слюна вытекала изо рта на грязную бороду: в ней Клаус заметил осколки черепа и кусочки мозгов.

– Тварь! – кричал Сергей. – Мразь фашистская! Убью, гада! Убью!

Гюнтер совершенно не обращал внимания на угрозы, видимо, полностью доверившись силе своих подчиненных, удерживающих взбешенного старика. Он снова вложил пистолет в руку Клауса и с раздражением произнес:

– Прикончите его, лейтенант. Немедленно.

Клаус пытался отдышаться от потрясения. Кровь покойника испачкала и его, оставив пятно на щеке. Никогда прежде он не убивал никого, и, будь перед ним совершенно чужой человек, ему было бы так же трудно это сделать.

– Убей его! – Гюнтер кричал. Впервые, прежде хладнокровный и до жути спокойный, офицер предстал перед ним в ином свете.

– Нет, – твердо ответил Клаус и решительно бросил пистолет в снег.

– Что? – Гюнтер был в ярости. Видать, подумал Клаус, это был первый случай в его жизни, когда его приказ отказались выполнять.

– Я сказал, что не…

Но договорить он не успел. Воздух разрезал тихий хлопок, и через миг позади раздался жуткий грохот. Невидимая волна обожгла спину и отбросила на несколько метров, ударив головой о ствол ели.

На мгновение все погрузилось во тьму.

27

После того как офицер хладнокровно пристрелил Геннадия Петровича, Максим понял – сейчас или никогда. Прежнее убеждение…

…головой, а не сердцем…

…более для него не существовало. Особенно когда речь шла об отце, чья жизнь висела на волоске. Ему было плевать на жизни десятков, сотен тысяч людей. Лишь только одна сейчас была для него дороже всех на свете – жизнь отца. И пускай он умрет сегодня, так и не дождавшись подмоги, но он попытается сделать хоть что-то, чтобы не допустить его гибели.

Его вниманием завладел и загадочный предмет, который эсэсовец достал из внутренностей покойника. Вот она, эта заветная бумажечка с десятью тысячами жизней. Ключ к спасению многих советских солдат и бальзам для его незаживающей раны.

Все его нутро кипело от злобы. Зубами он до крови закусывал губу, желая лишь одного – смерти всем фашистам. Ощущая это, он, несмотря на протест Есипова, занял необходимую позицию, снял с плеча винтовку и прицелился в прежде указанное ему место. И лишь сейчас он позволил себе расслабиться, не думать ни о чем и сделать глубокий вдох-выдох – это нужно было для меткого выстрела. Возможно, самого важного в его жизни.

И он сделал его, с первого раза.

Грохот выстрела подобно грому среди ясного неба нарушил мертвую тишину леса. Пуля пролетела между десятками деревьев, угодив точно в цель. И даже учитывая то, что взрывчатки оказалось у них вполовину меньше, взрыв был столь мощным, что его силы хватило, чтобы оставить от обломков истребителя мелкие кусочки, разлетевшиеся по всей округе. А немцы! Взрывчатка покалечила или унесла жизни, по крайней мере, половины немцев, но все же среди них осталось еще множество тех, кто был способен держать ружье и вести ответный огонь. Те, кто должен был сдохнуть от второй такой же сумки со взрывчаткой, но, увы. Осталось их человек двадцать. Против двоих.

Фрицы орали и занимали укрытия. Вдруг из-за обломка появился один из них, полностью объятый пламенем. Истерично визжа, он упал на снег, пытаясь сбить огонь. Двое его товарищей осмелели и решили ему помочь, оттащив в укрытие, что стало их роковой ошибкой. Одного из них Максим прикончил сразу, выстрелив в сердце. Второго только зацепил в правую руку, и тот успел убежать к своим в укрытие. Два этих выстрела стали для Максима роковыми, поскольку теперь немцам удалось обнаружить их месторасположение и открыть ответный огонь.

О том, чтобы высунуться для прицельного выстрела, не могло быть и речи. Максим заметил, как Паша пытается вслепую палить из винтовки – гиблое дело. Но стрелял скорее из-за безвыходного положения, поскольку позиция для перестрелки была крайне плохая.

– Пашка! – крикнул Максим, пытаясь переорать свист пуль.

Тот не услышал.

– Паша! – еще громче закричал он.

На этот раз Есипов, то и дело наклоняясь, обратил на него внимание.

– Видишь ту ель? – он указал на север. – Здесь не постреляешь! Дуй к ней!

Паша кивнул.

– Давай на счет три! – скомандовал Максим. – Раз! Два!

Но Есипов то ли не услышал, то ли испугался и рванул что есть мочи к ели, схлопотав при этом пулю в бок. Он упал на живот и стал ползти.

– Куда ж ты… – Максим попробовал вести ответный огонь и, едва высунувшись, почувствовал, как пуля пролетела у единственного уха. Снова вернувшись в укрытие, он увидел, как Паша дополз до ели и, прислонившись к ней, тяжело дышал.

Голоса немцев стало слышно отчетливее, они подбирались ближе. Боковым зрением Максиму удалось заметить обходящего его позицию немца и выстрелить в него. Однако фриц тоже оказался не промах и, прежде чем упасть, успел попасть в руку Максима. Он скатился прямо на неудачную позицию к валежнику, где давеча был Паша. Сам же Паша, тем временем из последних сил держа винтовку, пытался отбиваться от подступающих немцев – при помощи нового укрытия это стало делать намного проще, но не в его состоянии. Винтовка в руках парня покачивалась из стороны в сторону, вряд ли он хотя бы зацепил кого-то.

Максим дотянулся до лежащей в снегу трёхлинейки, чуть не схлопотав при этом пулю. Постарался перезарядить ее, но с раненой рукой это было невероятно больно.

Пуля все же настигла Пашу Есипова, и тот, подавшись назад, упал замертво.

Настала тишина, выстрелы прекратились. Теперь он мог расслышать лишь громкие перешептывания фрицев.

Винтовка, которую он так и не смог перезарядить, была брошена в сторону. Обессиленный, он упал на спину и посмотрел вверх. Кроны деревьев ярко выделялись на фоне безоблачного неба, рисуя диковинные узоры. Белое солнце подсвечивало снег, из-за чего тот поблескивал множеством искр.

И все же, подумал Максим, он любит этот лес. Эти деревья, этот холод, этот снег. Именно здесь он хотел бы умереть, и, видит Бог, он и умрет. Не в койке, не в грязи, не где-нибудь еще, а именно здесь, среди родного ему леса и близкого снега.

Находясь на краю гибели, он понял, почему отец так сильно любил этот лес.

Тишина оборвалась, и с противоположной от немцев стороны раздались выстрелы из трёхлинеек и старых двустволок.

Прибыла долгожданная подмога.

28

Очнувшись, Клаус почувствовал, как его сильно схватили и потянули на себя. Он хотел было дать отпор, как вдруг увидел перед собой Сергея, пытающегося затащить его к себе.

Секунду спустя он оказался вместе со стариком в яме, сидя прямо на теле убитого доктора. Сергей хотел было его подвинуть, но в яме было и без того мало места, поэтому им ничего не оставалось, кроме как смириться с неприятным положением.

– Ты как? – Сергей дотронулся до его лица, где, видно, была ссадина.

Клаус понял, что тот сказал, и кивнул.

– Кажись, наши пришли, – Сергей приподнялся, чтобы оценить обстановку, затем сделал удивленные глаза, наполовину вылез из укрытия и достал винтовку, отброшенную, видимо, взрывом.

– Как бы от своих не схлопотать, – сказал он. Старик сильно закашлялся, но даже несмотря на это выглядел он довольно бодро. Пока что…

– Сергей…

– Все хорошо, – сказал он, отмахиваясь. – Что же ты, гад, ослушался меня? Почему не прикончил? Опять теперь возиться с вами, немцами…

Из-за неутихающей перестрелки Клаусу не удалось разобрать ни слова, и он указал на свое ухо, мол, не слышу. Сергей отмахнулся от него и прислонился к земле.

Глаза старика дьявольски сверкали, словно все, что сейчас происходило – выстрелы, взрывы и грохот, – было для него ожидаемым. Снова он выглянул из-за укрытия, осмотрелся и, завидев что-то (или кого-то), передернул затвор винтовки.

– Сиди тут… – он провел ладонью по земле, после чего строго посмотрел на Клауса. – И не вздумай высовываться, понял?

После чего охотник вылез из ямы и, еле держась на ногах, побежал в противоположную от солдат сторону.

Недолго думая, Клаус, вооружившись люгером, пустился за ним вслед. Хоть и понял он, что Сергей приказал ему сидеть тут и не высовываться, им было принято решение при встрече с ним включить дурачка, который не понял ни слова и пустился следом.

К тому же он догадывался, за кем именно побежал старый охотник.

29

– Ну как, Максимка, жив?

Голос дяди Васи был таким родным.

Подняв голову, Максим увидел с десяток односельчан и семерых молодых партизан, которыми командовал Дмитрий. Старики, заняв укрытия за деревьями и небольшими сугробами, палили из двустволок, матерясь себе под нос. Немцы такого сюрприза явно не ожидали.

Завидев рану Максима, дядя Вася принялся рыться в карманах, пока сам Максим норовил поскорее встать и выглянуть из-за укрытия, чтобы узнать, наконец, о судьбе отца.

– Обожди, вояка! – прохрипел дядя Вася, силой опустив его обратно. – Дай хоть рану перевяжу.

Он достал платок, задернул рукав свитера Максима, – пуля прошла навылет в центре кисти, – и стал осторожно, но быстро перевязывать, то и дело пригибаясь от выстрелов над головой.

– Долго вы что-то, дядь Вась.

Тот отмахнулся.

– Ну а ты как хотел? Не молодые мы, ноги уже не такие быстрые. Михалычу, вон, не поверишь, сегодня вообще семьдесят стукнуло, а он в бой! Юбилей отмечает, твою мать… – он усмехнулся и кивнул в сторону скрюченного старика – местного пьяницу и вдовца уже лет как двадцать. Но от смерти жены он, кажется, только выиграл, поскольку теперь никто не мог упрекать его в том, что он не просыхает. Но, несмотря на свою пагубную привычку, стариком он был бойким. Чинил в деревне чуть ли не все, от дверей до курятников. А уж если речь заходила о ста граммах в качестве оплаты, он вообще горы готов был свернуть.

– Еще когда сюда шли, он у себя в голове уже всех немцев победил и пообещал, что, как вернёмся, самогоном припрятанным поделится. Можешь себе представить? Запасливый черт…

Наконец, когда с перевязкой было покончено, Максим попытался выглянуть из-за укрытия, чтобы посмотреть на то место, где в последний раз заметил отца. И увидел его. Тот, держа винтовку в руках, убегал куда-то в лес, а следом за ним, показавшись из ямы, побежал Клаус.

– Дядь Вась, отца мне нужно выручать. Позади немцев он.

Старик задумался.

– Я здесь ложбинку по пути одну заметил. Можем взять пару мужиков, неприметно обойдем немцев сзади и прихлопнем гадов с двух сторон.

Идея Максиму понравилась.

– Тогда надо идти сейчас.

Глазами он нашел Дмитрия, время от времени покидающего укрытие, чтобы отстреливаться от напирающих немцев. Максим велел дяде Васе ждать сигнала, а сам, пригнувшись, направился в сторону Дмитрия. Несколько пуль вонзилось в снег возле ног, но он не обращал на них внимания. Сейчас его заботил только его отец.

– Чего же ты, Максим, так неосторожно…

– Нужно пару ребят, Дмитрий Алексеевич. Мы с Василием Васильевичем зайдем немцам в тыл, пока вы тут их на себе держите.

Дмитрий открыл было рот, определенно желая задать вопрос, и не один, но, видимо, понял, что в нынешнем положении нужно не говорить, а дело делать.

– Павлов, Гончар, Хвост! – скомандовал он.

Трое партизан подползли к командиру.

– Пойдете с ним.

– Так точно, товарищ старший лейтенант.

– И чтоб у меня… – пригрозил он им кулаком.

Те послушно кивнули. Максим подал знак дяде Васе, и тот минуту спустя уже лежал рядом с ним. Увидев готовых ребят, он скомандовал им идти за ними, поблагодарил Дмитрия и пошел за остальными, как вдруг тот схватил его за плечо.

– Максим, – он снял гимнастерку и отдал ее ему. – Это Пашка там? – кивком он указал на тело молодого партизана, лежащего под ветвями ели. Максим кивнул. Командир тяжело выдохнул, словно пытаясь отогнать от себя неприятные ощущения. – Хороший был парень. Наивный немного разве что… – на мгновение он замолчал, смотря куда-то в сторону. – Ну, беги.

И Максим поспешил за остальными.

30

Клаус потерял Сергея. Еще буквально несколько секунд назад он видел, как старик завернул за холм, а теперь исчез, как под землю провалился. Он хотел было закричать, но сообразил, что это будет опрометчивым поступком. Поэтому у него не оставалась иного выбора, кроме как слепо выбирать путь в надежде заметить охотника, который, Клаус был уверен, шел по следам Генриха Гюнтера, улизнувшего от своих солдат в сторону грузовиков в нескольких десятках километров отсюда. Мотивация эсэсовца была ясна как солнечный день – он не хотел рисковать в перестрелке с партизанами и решил под шумок ускользнуть, чтобы успешно выполнить свою миссию.

Вот только вопрос, был ли эсэсовец один?

На всякий случай еще раз проверил люгер – полностью заряжен. Сам того не ведая, он перепроверил его третий раз с тех самых пор, когда покинул яму и направился вслед за Сергеем. Он был жутко взволнован, и чувство это мешало сосредоточиться, остановиться и как следует подумать.

Выстрелы позади не утихали. Интересно, это действительно были партизаны? Или Красной Армии удалось как-то пронюхать про немецкие отряды в округе и отправить за ними по пятам солдат? В одном Клаус был уверен точно: среди них был Максим, и он пришел спасти отца. И он хотел ему в этом помочь.

В конце концов, когда минуло несколько минут бессмысленных поисков, Клаус все же заставил себя остановиться и прислушаться. Выстрелы вдали становились чуть реже. Интересно, кто проигрывал в той битве?

Он услышал скрип снега позади и, развернувшись, увидел белобрысого рядового в десяти метрах от себя. Солдат держал его на прицеле. Не прошло и секунды, как тот выстрелил, но Клаусу удалось избежать смерти, укрывшись за деревом.

– Предатель! – крикнул белобрысый и выстрелил еще раз. Теперь пуля оказалась ближе к цели, пробив ствол дерева.

– Рядовой, брось винтовку! – скомандовал Клаус, наивно полагая, что тот его послушается.

Он услышал, как скользнул затвор винтовки, затем скрип снега, удаляющийся в левую сторону. Клаус прикинул, где именно будет солдат, и, выглянув из-за укрытия, выстрелил наугад. Белобрысый тоже воспользовался моментом, выстрелил в ответ и чуть не попал в цель – пуля пролетела в миллиметре от головы Клауса.

– Предатель! – повторил тот, снова стреляя. – Грязный жид!

Клаус понял, что перестрелка их не может длиться долго. В его люгере осталось семь патронов, а запасных магазинов не было. Да и стрелять из пистолета на такое, пускай и небольшое, расстояние было трудной задачей (беря при этом в расчет его удручающую огневую подготовку). Поэтому он принял решение попробовать подобраться к солдату поближе, чтобы уж наверняка с ним покончить.

Перед собой он приметил спуск в небольшую впадину и, не теряя ни минуты, нырнул прямо в нее. В надежде, что его манёвр остался незамеченным, он пошел вдоль обрыва, намереваясь обойти рядового с другой стороны. Преодолев, как он считал, нужное расстояние, Клаус, держа пистолет наготове, поднялся по краю обрыва и огляделся – солдата и след простыл. Сердце колотилось, горячий пот стекал по спине. Любая секунда могла стать для него последней.

Очередной выстрел сотряс воздух.

Клаус схватился за полыхнувшее от боли плечо и увидел свою окровавленную ладонь. Пуля зацепила его, оставив глубокий порез. Ничего серьёзного, пронесло. Однако пока он пытался понять это, солдат, видно, израсходовав всю обойму, бросился прямо на него, вынув из-за пояса нож. Лейтенант развернулся, чтобы выстрелить из пистолета, но не успел. Люгер выпал из его руки и отлетел в неизвестном направлении, когда белобрысый свалил его с ног и почти вонзил клинок в глаз.

Лицо рядового налилось кровью. От одного только его взгляда было горячо – столько в нем было злобы и ненависти. Сжатые зубы, казалось, вот-вот разлетятся на мелкие осколки, напряги он их еще сильнее.

Вражеский клинок коснулся щеки Клауса и кончиком вонзился в плоть. Именно тогда, вообразив, как лезвие ножа пронзает его лицо, Клаус понял, что ему следует делать. Все же, находясь на грани жизни и смерти, голова начинает соображать в два раза быстрее, и Клаус Остер убедился в этом не в первый раз, вспомнив, что и у него есть такой же нож. Их выдавали всем немецким солдатам…

Он нащупал рукоять, крепко ее сжал и одним резким движением вонзил лезвие в горло белобрысому. Тот сразу же ослабил хватку и схватился за смертельную рану, из которой фонтаном хлестала кровь. Распластавшись в сугробе, он бился как рыба, брошенная на берег. Клаус попятился от умирающего, не спуская с него глаз, пока тот не издал последний хлюпающий звук и не умер. Его наполненные ужасом глаза смотрели на небо.