Текст книги "Один я здесь…"

Здесь было проще. Немцы совершенно друг с другом не переговаривались, полностью занятые разгрузкой увесистых деревянных ящиков. Но вскоре они начали морщить носы. Всему виной был неприятный запах, исходящий от Максима.

– Was stinkt hier?99
  Что это за вонь? (нем.)


[Закрыть] – произнес немец, помахивая возле лица рукой – только по этому движению Максим понял, что именно тот, скорее всего, имеет в виду.

– Scheint jemand hat eingepisst!1010
  Кажется, кто-то обмочился (нем.)


[Закрыть] – подхватил другой и посмотрел на полноватого парнишку с кудрявыми волосами, с усилием поставившего набитый патронами ящик на землю. Тот, поймав на себе взгляды, замер.

– Ich schwöre, daß es nicht ich bin!1111
  Клянусь, это не я! (нем.)


[Закрыть] – крикнул тот, но его товарищей, судя по улыбкам и издевательским цоканьям, что-то не убедило.

– Axel, Axel, – продолжил первый. – Ich weiß, daß du lügst!1212
  Я же знаю, когда ты врешь (нем.)


[Закрыть]

Максим не понимал ни слова, но приблизительно догадывался, о чем толкуют солдаты, и, если не поспешить избавиться от их компании, они точно узнают, от кого именно воняет.

Взяв в руки очередной ящик с боеприпасами, он положил его на остальные и огляделся по сторонам. Справа заметил небольшой дворик, вроде бы безлюдный.

Тот самый полноватый немец вдруг всполошился. Он что-то крикнул одному из своих товарищей, а тот в ответ произнес нечто такое, что заставило пухлого немца бросить очередной ящик с припасами и полезть в драку. Максим решил, что это его шанс, и медленно пошел в сторону пустого двора, стараясь не привлекать внимания.

Он уже почти свернул за угол одного из домов, как за спиной послышался крик, явно адресованный ему.

– He! Wo willst du hin?1313
  Эй, ты куда собрался? (нем.)


[Закрыть]

Максим все же понадеялся, что от него отстанут и дадут уйти. Но все оказалось не так просто.

– He, hält!1414
  А ну стой! (нем.)


[Закрыть]

Обернувшись, Максим увидел того самого фрица, что выручил его из переделки с немецким офицером. Теперь взгляды всех солдат были устремлены прямо на него, и ему не оставалось ничего, кроме одного – бежать.

Максим что есть сил дал деру. Фашисты схватили оружие и устремились в погоню.

Он забежал за дом, наткнулся на двух патрульных, сразу же почуявших неладное. Оба они начали снимать с плеча оружие, выкрикивая предупреждения, но Максим успел скользнуть в хижину рядом и запереть дверь на засов. В окошко он увидел, как к нему приближается с десяток вооружённых немцев. Дела были совсем плохи.

Максим снял с плеча автомат и быстрым шагом направился по главному коридору. Открыв одну из комнат, он наткнулся на женщину, сидящую на койке вместе с двумя детишками. Завидев Максима, она крепко прижала их к груди.

– Где тут еще можно выйти?

Брови женщины на мгновение приподнялись от удивления, что человек в немецкой форме говорит на чистейшем русском.

Солдаты били стекла и молотили в дверь. Максим не стал допрашивать женщину и решил сам искать выход. Пройдя еще чуть дальше по прихожей, он наткнулся на покошенную дверку. Держа автомат наготове, он осторожно открыл ее и оказался на заднем дворе, у небольшого огорода, за которым стояла крохотная баня. Делать было нечего – он побежал прямо по пустому огороду, надеясь добраться до укрытия прежде, чем его заметят немцы. Земля, как назло, была влажная и скользкая, и лишь каким-то чудом ему удавалось удерживать равновесие. Он смог скрыться за баней, аккурат когда немцы вышли из хижины и открыли по нему огонь.

Выждав, когда те перестанут стрелять, Максим вновь устремился бежать, на этот раз в сторону лесной полосы, за которой мельком виднелся отблеск небольшой речушки – единственное безопасное место для отступления. До нее было метров двадцать, не больше. Казалось бы, расстояние крохотное – но не в его случае.

Немцы, заняв укрытия, переговаривались между собой, но не решались подходить. Максим сообразил, что если сейчас он не побежит, то они наверняка обойдут его с фланга, где он станет легкой мишенью. Времени было в обрез.

– Ну, давай, ты сможешь, давай… – успокаивал он себя.

И вот, глубоко вздохнув, он побежал так быстро, как сроду этого не делал. Пули летели в его сторону одна за другой, оглушая мимолетным свистом. Одна из них сбила каску с головы, другая вонзилась в почву под ногами. Расстояние до опушки казалось огромным.

Одна из пуль все же угодила в левый бок. Другая вошла чуть ниже плеча, застряв внутри. В него попали, он знал это, но все же продолжал бежать. У него был приказ, и он будет выполнять его до тех пор, пока бьется его сердце.

Лесная полоса оказалась уже, чем он думал изначально. Он пробежал ее за пару секунд и встал возле небольшого обрыва, под которым текла речная вода. На этот раз он не мешкал и прыгнул, не задумываясь.

Уши и рот наполнились ледяной водой. Тело окоченело, зубы стучали. Он был уверен, что идет ко дну. Все кончится здесь и сейчас, теперь уж точно. Но едва слышный голос внутри подсказывал, что сейчас не время сдаваться. И голос этот был клятвой, что он дал своему командиру. Он дал ему слово, что не сдастся, и, видит бог, он будет бороться до последнего вздоха.

Максим попытался взмахнуть левой рукой – невыносимая боль, но он терпел, затем правой, затем еще раз левой. Потом подключились и ноги, и вот…

Яркий солнечный свет заставил его зажмуриться. Он хватал ртом воздух, наполняя легкие кислородом. За спиной снова раздались выстрелы. Пули запрыгали по поверхности воды, засвистели над головой, но с каждой секундой течение уносило его, делая эти всплески уже не столь близкими, а позже они и вовсе прекратились.

Ухватившись за проплывавшее мимо бревно, он отдался реке, уносящей его неведомо куда.

18

Все было как в тумане, когда Максим очнулся.

Первое, что он увидел, было упавшее дерево, обмываемое рекой со всех сторон. Максим попытался ухватиться за него – не вышло. Прежде простое движение теперь давалось ему невероятно трудно из-за нестерпимой боли и усталости. Он сделал еще одну попытку, на этот раз успешную, и медленно, держась за дерево, поплыл к берегу.

Он почувствовал, как колени коснулись почвы, рухнул на живот и отключился, пока не пришел в себя и не пополз дальше. О том, чтобы встать на ноги, не шло и речи, это вообще казалось ему нереальным, поскольку он их не чувствовал, совсем.

На руке он заметил следы крови и, перевернувшись, обнаружил, что ранен в плечо и куда-то еще. На этот раз пуля застряла где-то глубоко внутри, поскольку боль была невыносимее той, что он успел испытать от пулевого ранения прежде.

По всему телу пробежался холодок, и был он вовсе не от осознания того, что смерть вот-вот приберёт его к своим рукам. Все дело было в бумажке, которую он осторожно вытащил из кармана и обнаружил, что та превратилась в мокрый комок.

Он постарался осторожно развернуть бумажку, лелея надежду, что хотя бы что-то уцелело. Но тщетно, листок превратился в кашу.

Внутри все задрожало. Из глаз полились горькие слезы. Он тихо всхлипывал и так жаждал крикнуть, но все, что смог сделать, это еле слышно застонать.

Весь этот путь, все эти испытания – впустую.

– Пацаны, гляди! Дойч! – раздался мальчишеский голос.

Максим разглядел группу мальчишек, пялищихся не него, как на музейный экспонат. Силуэты их расплывались на фоне серого неба.

– И впрямь дойч! – подтвердил другой, белобрысый. – Фашист! Их одежка! И плачет… ишь чего! А наши вот не плачут.

Максим хотел было возразить мальчугану, но слова превращались в еле слышный хрип.

– Мы на твоем не понимаем, мы это… не ферштеем! – сказал белобрысый.

– Он походу того, окочурится сейчас.

– И впрямь окочурится, – белобрысый принял задумчивую позу. – Сдадим дяде Паше? Он нам медаль даст за поимку-то!

Все согласно кивнули.

– Степка, давай дуй к дяде Паше. А мы за немцем приглядим.

– А чего я-то? Я тоже поглядеть хочу.

– Бегом, говорят! – огрызнулся белобрысый.

Степка недовольно пробурчал себе что-то под нос и убежал.

Вокруг Максима начал образовываться туман. В глаз темнело, лица мальчишек расплывались, и он снова упал во мрак, полностью убеждённый в том, что смерть, наконец, пришла за ним.

Вокруг не было ничего, кроме непроглядной черноты. Тишина такая, какой Максиму никогда в жизни не доводилось слышать.

«Вот какая, стало быть, она, смерть», – думал он про себя.

В безмолвие вторгается волна отдаленных голосов. Он совершенно не различает слов, языка, все звуки смешиваются в кучу, превращаясь в одну сплошную канонаду. Затем они затихают, снова оставляя его в полной тишине. Кажется, что они больше никогда не вернутся, но вот мгновение, другое – и все повторяется, но теперь к звукам прибавляются еще и еле различаемые изображения. В основном он видит лица. Он не может рассмотреть их, лишь общие черты. И снова тьма тянет его за собой, держа крепкой хваткой. Она предлагает ему уйти в место, где будет спокойно. Туда, где он не будет чувствовать боли и угрызений совести за то, что не смог доказать себе, что он способен на большее в этой жизни. Максим соглашается на предложение и принимает невидимую руку черноты, пока вдруг над головой не загорается яркий свет. Он слепит, обжигает кожу, делает больно. Но инстинктивно Максим понимает, что должен идти именно туда, на этот свет. Почему? Он не знает. Просто так нужно.

Мысленно он отвергает заманчивое предложение и взлетает вверх на невидимых крыльях. Свет становится все ярче и горячее. Он сжигает кожу, плавит глаза, но Максим не сдаётся и продолжает лететь туда, пока вдруг свечение не становится таким ярким, что ослепляет.

Снова он ощущает боль, жалящую, как тысячи змей. Сердце сумасшедше бьется, внутри все сжимается в маленький комок.

Он видит высокий потолок с облупленной штукатуркой. Чувствует запах спирта и свежего белья – так пахнет безопасность.

Максим был жив и, ощутив всю ту боль, и душевную, и физическую, осознал, что принял неверное решение.

Слабость снова дала о себе знать, и он погрузился в глубокий сон.

19

Окончательно он пришел в себя на следующий день. Грудь была туго перевязана широкими бинтами, как и правое плечо. Голову тоже перевязать не забыли, да так, что края повязки почти заслоняли ему обзор.

Он осмотрел помещение и заметил около десятка коек вдоль голубых стен, освещаемых теплыми солнечными лучами. Большинство из них были пусты и аккуратно заправлены. Лишь на нескольких тихо спали пациенты.

За тонкими стенами слышался протяжный скрип дверей, шарканье ногами по половицам и тихие перешептывания, будто в библиотеке. Среди голосов он услышал родные русские слова, и на душе стало так спокойно, что захотелось плакать. Он так и сделал. Редкие слезы текли по щекам и падали на свежее белье, оставляя мокрые пятнышки.

– Глянь, очнулся! – раздался прокуренный голос. – Светочка! Светочка! Тут мертвый наш восстал!

Максим с невероятным усилием повернулся и заметил мужика с перевязанной рукой. Был он страшно худым. Голова была лысая и ярко блестела от падающих на нее солнечных лучей. Сидел он напротив другого пациента, молодого парня, должно быть, не старше самого Максима. Между их койками стоял табурет с разбросанными игральными картами на нем.

В палату вошла медсестра, с виду ей можно было дать не больше сорока. Круглое ее лицо соответствовало полноватой фигуре. На голове косынка с красным крестом. Она злобно зыркнула на позвавшего ее мужика и недовольно сказала:

– Ну чего ты разорался? Взбаламутил весь этаж, черт лысый!

– Так мертвый наш очнулся!

– Еще бы он не очнулся! Ты как пасть раззявишь, так любой мёртвый подымется!

Медсестра окинула взглядом Максима.

– Да ну тебя, Светка. Я же по-людски, предупредил просто…

– Я для тебя не Светка, а товарищ лейтенант медицинской службы Светлана Андреевна! Тоже мне, нашел подружку. И сейчас же карты убрали!

С этими словами она подошла к Максиму и села напротив.

– Ну как ты, родненький? – голос ее из строгого превратился в нежный и заботливый.

– Где я? – немного успокоившись, спросил Максим, а потом добавил: – Это Трубчевск?

– Нет, не Трубчевск, – с досадой произнесла она. – Мы в городе Ефремов Тульской области.

– Тульской… – у Максима внутри похолодело. – Как в Тульской?

Краешком глаза он уловил, как лысый мужик и молодой человек подсели ближе, чтобы подслушать их разговор.

– Звать-то тебя как? – спросила Светлана Андреевна, не ответив на его вопрос.

– Максим.

– Максим, – с материнской нежностью произнесла она. – Тут такое дело… ты был в очень плачевном состоянии последний месяц…

– Месяц?! – перебил ее Максим. В голове не укладывалось, что прошло так много времени.

– Да, именно столько, – несколько секунд она молчала, как будто давая Максиму время осознать всю величину этого срока, после чего продолжила: – Именно сюда, в Ефремов, тебя доставили полумертвого. Все, что было до этого, я тебе рассказать не могу, сама ничего не знаю. Ты Федора Валерьевича дождись, майора нашего, это он тебя сюда с ребятами от самого Трубчевска волок. Я ему сообщу, что ты в себя пришел.

Трубчевск, про себя повторил Максим, стало быть, добрался он до него. Да вот толку-то…

– Так, ты тогда лежи отдыхай. Я кого-нибудь из девчонок попрошу тебя покормить. Ты, небось, голоден как волк.

Она была права. У Максима все в животе сворачивалось при мысли о еде.

Медсестра заботливо коснулась его головы, а затем встала, заметила подслушивающих и как по щелчку переменилась.

– Так, я не поняла… – громким басом произнесла она, выставив в стороны локти.

– Все, все, уходим…

Но стоило ей выйти за порог, как лысый и молодой быстренько нарушили наказание и уселись на койку рядом с Максимом, заведя разговор.

Узнал он от них, что лысого зовут Юрой, а того, что помоложе, – Олегом. Оба служили в составе 3-й армии, обороняющей Трубчевск. Они рассказали, что город был вынужденно оставлен 9 октября, поскольку фашисты почти полностью окружили его, не давая красноармейцам возможности для дальнейшей обороны, которая, со слов Юрия, была тонкой, как нитка. Армии пришлось пробиваться из окружения.

– Страсть как трудно было, – вспоминая, говорил Юрий. – Пули над башкой как мухи… вжух! вжух! Вот залетела одна такая падла в руку, а Олежке вон в ногу, – Юрий кивнул в сторону соседа, предпочитающего молчать. – Снаряды взрываются, и танки эти… сроду не видывал я таких машин, как у немцев. Первое время ребята наши сильно их боялись, но потом свыклись, – далее его голос стал тише: – Ребят погибло немало… Но, слыхал я, что прорывом этим мы немчуре встали как кость в горле, подпортили им планы. Ну, ничего… Мы еще вернемся! Все, что отобрали они, гады, обратно себе заберем.

Олег рассказал о том, как видел Максима пару раз, когда его раненого приволокли в госпиталь Трубчевска за двое суток до отступления.

– Плох ты был совсем, – он закурил помятую цигарку. – Со стороны глянешь – бледный, как вот эта простыня. Ну, прямо покойник, как Юра и сказал. А подойдешь ближе, и вроде бы ничего, дышишь еле-еле. Еще видел тебя разок во время прорыва, на носилках тащили. Перевязанный был с головы до ног.

Потом начали они расспрашивать, откуда он и что с ним произошло. Максим только и успел рассказать, что был в составе 13-й армии между белорусской и украинской границей, где им был отдан приказ: во что бы то ни стало остановить вражескую танковую дивизию. Но стоило ему начать рассказывать, как зашла молоденькая медсестра с хорошеньким румяным личиком в сопровождении уже знакомой ему Светланы Андреевны. Та, как озорных детей, прогнала Юру и Олега от его койки и выругала обоих за то, что те надымили куревом в помещении.

Молоденькая медсестра кормила Максима с ложки водянистой кашей, из-за жуткого голода казавшейся ему невероятно вкусной. Когда та заговорила, Максиму показалось, что голос ее очень похож на Машин: такой же низкий, певучий. При одной только мысли о ней ему вновь стало дурно, все тело снова будто защемило в тиски, и он с трудом доел остатки каши.

Ближе к вечеру явился тот самый майор. Это был высокий подтянутый мужчина с гладко выбритым лицом и черными как смоль глазами. Невооружённым взглядом можно было подметить в нем кавказские черты, такие как черные глаза и горбинка на носу. Гимнастерка сидела на нем как влитая, он будто был рожден, чтобы носить эту форму.

Встав напротив койки Максима, он снял фуражку, обнажив темные волосы, и сел на табуретку.

– Ну, здравствуй, боец.

Он с любопытством смотрел на Максима.

– Майор Таибов Фёдор Валериевич.

Максим хотел было поднять руку, чтобы отдать честь, но офицер его остановил.

– Так, ты это брось. Будет еще время честь отдавать.

– Так точно, товарищ майор, – хрипло ответил Максим.

Оба они хранили молчание, пока майор его не сказал:

– Ну что, боец, рассказывай, кто ты и откуда. И не торопись, спешить нам некуда.

– Так точно, товарищ майор. Но… С чего мне начать?

– С самого начала. Откуда ты, как попал на фронт… Я хочу знать все.

Максим так и поступил. Он рассказал, что плохо попрощался с отцом и жалеет об этом. Рассказал, как в Карелии после учебки его распределили в 13-ю армию в составе стрелкового корпуса и отправили на Брянский фронт. Там в октябре он оказался в первом бою, который запомнит на всю оставшуюся жизнь.

Когда Максим начал рассказывать про капитана Злобина, Фёдор Валериевич поднял брови от удивления.

– Злобин? Который Андрей? Коренастый такой, крепенький?

Максим кивнул.

– Стало быть, он… – но он сразу же ответил на собственный вопрос, лишь взглянув в глаза Максима. – Вот оно, значит, как… Жаль, хороший он был командир, да и мужик не промах…

Снова повисла тишина, нарушаемая тихим завыванием сквозняка.

– Ну, дальше давай.

Он поведал всю историю, начиная с той самой битвы, в которой остался жив, и заканчивая своим побегом от полчища немцев в реку Десну. Эта часть майору показалась особенно интересной. Он сказал, что нужно иметь невероятную храбрость, чтобы решиться на такой рискованный шаг. Также он был удивлен, как ему практически в одиночку удалось уничтожить целый взвод немцев. На это Максим отвечал, что это заслуга капитана Злобина – без него он никогда бы не додумался до такого.

Одним словом, Максим поведал майору все, за исключением клочка бумаги. Не рассказал он о нем лишь потому, что было невероятно стыдно, что он подвёл капитана Злобина, не выполнил его приказа. Максим принял решение похоронить этот позор глубоко в себе и носить как шрам до конца своей никчёмной жизни. Да и какой прок сообщать о том, что уже безвозвратно потеряно? Словами этот бесценный клочок бумаги было не вернуть.

– Ты замечательный солдат, – сказал майор, когда Максим закончил свой долгий рассказ. – То, что ты пережил… – он замолчал, пытаясь представить себе все те жуткие картины, что видел Максим. – Я был в боях, и не в одном, но это… Хорошо, что ты жив. Я знал, что не ошибся в тебе.

– Знали? – Максим удивился.

– Да, знал. С той самой поры, как тебя почти мертвого притащили в госпиталь еще в Трубчевске. Все решили, что ты немец. Сам понимаешь, форма, каска… – он задумчиво посмотрел в сторону. – Три пулевых ранения, сказал врач: в область спины, плечо и руку, еще и ухо правое оторвано – медикаменты только изводить, да еще и на фашиста. И вот я подумал тогда, что человек, который, несмотря на такое обилие ран, до сих пор цепляется за жизнь, достоин большего, чем гнить в земле. Это значит, что он совершит еще много хороших дел, раз Бог не прибирает его к себе. И не важно, какой он нации. Ну а когда над тобой хирург кудесничал, то ты вдруг забормотал на нашем, на русском, и сомнения все отпали.

У Максима комок застрял в горле. Не находилось слов, чтобы выразить благодарность.

– Я… не знаю, что и сказать…

– Ничего не говори, – ответил майор. – Что сделано, то сделано.

Он хлопнул себя по коленям и встал с табуретки.

– Вот что, рядовой Медведев. За вашу храбрость и смекалку в тылу противника я назначаю вам фронтовой отпуск длительностью в один месяц.

– Нет, – неожиданно громко ответил Максим и добавил чуть тише: – Не надо мне отпуска.

С лица майора не сходило выражение удивления, то ли от отказа, то ли от переменившегося тона Максима.

– Что значит не надо?

– Не хочу я домой, товарищ майор, – руки Максима сильно сжали простынь. – Я на фронт обратно хочу. Убивать этих гадов, этих… – он не мог подобрать слова, чтобы закончить предложение. – Видели бы вы, что они творят с ними. С бедными, ни в чем не повинными людьми… – глаза снова щипало от подступающих слез, но он сдержался. – Вы сами только что сказали, что не ошиблись во мне. Сказали, что я должен совершить еще много хороших дел.

– Да, сказал, – тихо ответил майор. – Но не сейчас, ты еще очень слаб, и тебе предстоит долгое выздоровление.

Максим молчал, но ответ его явно не удовлетворил. Он перебирал в голове все возможные возражения, но майор оказался быстрее:

– Рядовой, это приказ, а приказы обсуждению не подлежат. Ты возвращаешься домой, точка. Отправишься, как только на ноги встанешь, а уж после отпуска вернёшься сюда, и я для тебя дело найду. Ну что, приказ понятен?

– Так точно, товарищ майор, – сухо ответил Максим.

– Отлично, – Майор надел фуражку. – К тому же, насколько мне известно, весь ваш батальон на бумаге был уничтожен, следовательно, и отцу твоему похоронка пришла. Поэтому… Сам знаешь. Лучше бы тебе ему показаться.

– Вряд ли он знает о ней, – безучастно ответил Максим. – Он осенью на промысел уходит, на три, а то и на четыре месяца.

– И тем не менее будет хорошо, если ты покажешься ему и заодно извинишься за последнюю с ним встречу.

Максим смущенно посмотрел на майора, который, к его удивлению, запомнил эту часть рассказа. Он и вправду хотел извиниться перед отцом, но желание это было куда слабее в сравнении с жаждой ринуться в бой.

– Ну, будь здоров! – сказал майор и вышел из палаты.

20

На ноги он встал спустя три дня и на следующий день покинул Ефремов, попрощавшись с Юрой и Олегом. Юра перед поездкой всучил ему парочку свернутых цигарок в дорогу, не зная при этом, что Максим в жизни не курил. Однако из любопытства он все же скурил одну по дороге и ощутил небольшое спокойствие, заставившее на мгновение забыть суматоху, съедающую его изнутри. Прав был Андрей, что на войне все рано или поздно закуривают.

Ехал он с солдатами из 3-й и 13-й армий. Более не способные воевать, они возвращались домой. У кого-то оторвало руку, у кого-то – ногу. Был среди них и молодой парнишка, лишившийся двух ног и левой руки. Глаза его были тусклыми, как у мертвеца. Вид его вызывал невероятную жалость. На секунду Максим представил себя на его месте, и ему сразу стало плохо.

Количество раненых день ото дня увеличивалось. У каждого были тяжелые увечья, и только Максим смотрелся среди них целёхонькими, из-за чего чувствовал себя настоящим трусом. Трусом, способным воевать, но сбегающим с поля боя. Но, к его удивлению, остальные совершенно не обращали на него внимания, поскольку были погружены глубоко в себя. Максиму стало интересно, о чем же они думали. Как жить дальше? Что сказать родным? Одно было ясно наверняка – их жизнь никогда не будет прежней.

Миновали Нижний Новгород, Ярославль и Вологду, где совершали остановки. В кузове с каждым днем оставалось все меньше людей, пока не остался только он да парочка его, как оказалось, земляков.

Петрозаводск вот уже несколько недель был оккупирован фашистами, поэтому пришлось проезжать вдоль восточной стороны Онежского озера, у самой линии фронта. Когда миновали его, Максим остался один. Из кузова он наблюдал за родными краями. Всюду был снег, выпавший совсем рано, не было видно ни островка черной земли. Прежде привычный холод теперь пробирал до костей.

Спустя сутки он прибыл в родную деревню, где его встретили как героя. Героя… Он совершенно не ощущал себя таковым. Все прежде близкие люди, с которыми он жил долгие годы бок о бок, теперь казались ему чужими, далекими, непонимающими…

Среди толпы он увидел побледневшего при виде его дядю Володю. Он рассказал Максиму, что чуть больше месяца назад лично приходил к хибарке его отца, чтобы передать похоронку. Узнав об этом, Максим решил как можно скорее отправиться в дорогу.

Прихватив из дома ружьё на случай, если столкнется с диким зверьем, он приготовился почти к суткам с лишним ходу. В лесу, ночью, когда он крепко спал, недалеко от него незамеченным прошел местный партизанский отряд. Максим ничего не услышал, даже не дернулся, и все потому, что во сне видел Андрея. Капитан отчитывал его, истошно крича и обвиняя в невыполнении приказа, обрекшем на смерть тысячи солдат.

Этот сон он видел теперь каждую ночь с тех самых пор, как очнулся в госпитале.