Текст книги "Один я здесь…"

Еще каких-то несколько месяцев назад Клаус думал, что убийство – это не так тяжело, как кажется. Что убить человека, особенно низшей расы, – это повод гордиться, а не мучиться угрызениями совести, ведь так это объясняли в учебке. И даже зная, что он только что убил не самого хорошего человека на земле, Клаус ощущал желание убежать от этого кошмара.

Так он и сделал, но прежде всего попытался отыскать люгер. Потратив на поиски целую минуту, он так и не смог найти его и лишь после увидел винтовку убитого им солдата и подсумок с обоймами. Схватив ее, он услышал выстрел неподалёку и, не мешкая, побежал туда, пытаясь на ходу зарядить треклятую винтовку.

31

Обойти немцев с фланга заняло у их небольшого отряда около десяти минут. На первый взгляд – сущий пустяк, но в бою была дорога каждая секунда, которая могла стоить жизни боевого товарища.

Они укрылись за деревьями, высматривая напирающих в сторону отряда Дмитрия и стариков немцев. Те шли уверенно и, приблизившись почти вплотную, могли использовать гранаты, чего допустить было нельзя. Двустволки с трёхлинейками все же уступали в бою, поэтому здесь врага нужно было брать хитростью. И прямо сейчас им это удавалось весьма успешно.

– Дядь Вась, – Максим старался говорить быстро и по делу. – Я хочу, чтобы вы остались здесь с ребятами, пока я ищу отца. Не спешите, тихонько подходите к ним и, как будет возможность, палите. Только цельтесь сперва.

Дядя Вася неуверенно кивнул. Не каждый день ему приходилось командовать отрядом юнцов.

– Ребята, – обратился Максим к молодым партизанам. Те посмотрели на него. – Ни пуха…

– К черту, – ответил Гончар. Остальные просто кивнули.

– Максим, – сказал ему дядя Вася. – Может, с тобой пойти?

Но тот покачал головой.

– Лучше, если здесь больше рук будет. Кончать надо немцев, дядь Вась. А там уже…

– Понял тебя, – он похлопал его по плечу. – Изменился ты, Максимка. Совсем тебя не узнать. Повзрослел. Так и до командира недалеко…

На это Максиму ответить было нечего. Сомневался он, что хороший из него получится командир.

– Ну, с богом, ребятки, – перекрестившись, сказал дядя Вася и, пригнувшись, пошел к немцам.

Максим бежал что есть силы в ту сторону, куда ушли отец и немец.

32

Голова кружилась, деревья то и дело раздваивались, запутывая опытного охотника.

Болезнь вернулась неожиданно. Еще недавно он чувствовал себя неплохо и все говорил Гене, что может идти самостоятельно. Но тот ни в какую. Все бормотал, что это ему кажется и нужно беречь силы. Эх, Петрович, замечательный был человек.

– Ну ничего, Генка, – шептал он себе. – Я эту гниду прикончу, видит бог, прикончу…

Ноги подкашивались. Пару раз он почти упал, но все же удержался. Желание отомстить придавало ему сил, но их было недостаточно. Он знал, что пройдет еще немного времени, и он упадет и, скорее всего, умрет.

И вот впереди мелькнули три расплывчатые фигуры. Две из них, вооружённые автоматами солдаты, бежали за командиром, то и дело осматриваясь по сторонам. Эсэсовец тоже был готов к неприятностям, держа в руке пистолет. Позиция, чтобы пристрелить эту тварь, была просто замечательной, поэтому Сергей поднял винтовку. Но произошло то, что выдало его с потрохами и не позволило сделать удачный выстрел: он зашёлся жутким кашлем, который будто выжидал нужного момента, чтобы объявить о себе. Он все же сделал выстрел, но пуля даже близко не прошла от фашиста.

Солдаты принялись палить в ответ. В это мгновение он словно обратно вернулся в окопы Первой мировой, где пули без конца свистели над головой. Дождавшись, когда немцы отстреляются, он вылез из укрытия и, меняя позицию, прямо на ходу смог подстрелить одного из них. Второй же успел сделать пару выстрелов, но все в молоко. Краем глаза Сергей заметил, что эсэсовец побежал дальше, оставив его наедине с одним из своих телохранителей, с которым нужно было покончить как можно скорее…

Охотник огляделся и приметил небольшой холмик: оттуда немец будет как на ладони, только вот добежать дотуда, не получив пулю, было невозможно, тем более учитывая его состояние. Стал думать дальше и внезапно заметил, как немец передвигается к нему с левой стороны с целью обойти. Смелый маневр, но необдуманный, поскольку немец наверняка считал, что он его не заметил. Этим можно было воспользоваться.

Он решил не покидать надежного укрытия и ждать, когда фриц сам к нему приблизится. Так и произошло. Немец, видать, положившись на свое хорошее оружие больше, чем на извилины в мозгу, медленно приближался к Сергею, не отрывая глаза от прицела. Охотник понимал, что если высунется из укрытия и попытается выстрелить, то немедленно схлопочет пулю. Он стал думать, а в это время враг подходил все ближе и ближе… И вот, наконец, в голову его пришла удачная мысль.

Под собой Сергей нащупал небольшой камень и бросил его в молоденькую ель, укутанную снегом. Та от удара качнулась, сбросив свой зимний наряд, и Сергей, надеясь лишь на то, что немец купился на этот трюк и отвлёкся, покинул укрытие и прицелился. Так и произошло. Немец получил 7.62-мм патрон прямо в глаз, упав замертво. Сергей, облегченно выдохнув (он не рассчитывал на то, что его уловка сработает), покинул укрытие и продолжил погоню.

Однако погоня была недолгой. В отличие от своей охраны, немецкий офицер оказался хитрее. Когда Сергей бежал по лесу, заприметив впереди опушку, он успел лишь боковым зрением заметить, как эсэсовец появился из-за дерева и выстрелил ему прямо в живот и секундой погодя в грудь.

Когда немец подошел к нему и прицелился в голову, собираясь с ним покончить, Сергей понял, что эта самодовольная рожа – последнее, что предстоит ему увидеть перед смертью. Но этого так и не произошло.

Откуда-то раздался выстрел, заставивший эсэсовца на мгновение упасть. Была надежда, что гада прикончили, если бы… тот, совсем целёхонький, не вскочил на ноги и не пустился бежать в сторону опушки.

Сам же Сергей в этот момент понял, что умрет точно не от болезни.

33

Клаус знал, что промахнется. Из-за дрожи в руках, так и ни сошедшей на нет после убийства белобрысого, этот выстрел был обречен на провал. Теперь же дрожь усилилась, когда он увидел внизу лежащего на спине Сергея, протягивающего руку вперед. Он был ранен, и, видимо, ранен не на шутку.

Осторожно спустившись с холма, Клаус, сохраняя бдительность, направился в сторону старика. Чудилось, что если он будет медлить, то охотник истечет кровью быстрее, из-за чего, совсем позабыв про осторожность, он со всех ног бросился к нему.

Сергей пытался дотянуться до винтовки. Он коснулся ее кончиками пальцев, аккурат когда Клаус остановился возле него, оглядевшись по сторонам. Охотник взглянул на него, и от одного этого смиренного взгляда он не выдержал, и из глаз его брызнули слезы.

– Эх, немец, немец, опять ты не послушался меня. Все тебе не сидится на месте, – он выплюнул кровавый сгусток.

Клаус крепко взял его за руку и попытался поднять, но от этого стало лишь хуже – старик скорчился и, будто раненый медведь, заревел от боли. Пришлось прислонить его к дереву и как можно скорее соображать, что же делать дальше. В голову ничего не пришло, кроме как достать нож и разрезать рукав собственной формы, чтобы попытаться остановить льющуюся кровь. Приложив кусок ткани к раненому боку, а другой к животу, Клаус заметил, как по-доброму смотрит на него старик, тихонько улыбаясь. Весь его вид как бы говорил ему: спасибо тебе, конечно, но мы оба знаем, что это не поможет.

Клаус не мог не согласиться, Сергею уже было не помочь. И осознав это только сейчас, он что есть силы ударил кулаком по снегу, пытаясь отогнать это ужасное чувство беспомощности.

– Подумал я тут, Клаус, пораскинул мозгами и решил, а знаешь что? Хорошо, что хибару мою сожгли. Отстояла она свое. Поэтому мы с тобой… – жуткий кашель, изо рта обильно полилась кровь. – Мы с тобой новый дом построим. Крепче и краше прежнего. Попомни мои слова… попомни…

Он снова пытался бороться с кашлем.

– Передай Максимке, что я его лю… лю…

Это были его последние слова. Сергей сделал глубокий вдох и посмотрел за плечо Клауса. Лицо его стало таким умиротворённым, и, казалось, именно этой секунды он ждал всю свою жизнь.

Так и скончался Сергей Ерофеевич, карельский охотник и человек, что без всяких преувеличений стал для него как отец.

Еще около минуты Клаус смотрел на старика в надежде, что тот очнётся и заговорит с ним. Неважно, что он скажет и на каком языке, лишь бы произнес еще хоть слово. Но этого не произошло. На смену горю пришла злоба, подобной которой он никогда не испытывал.

Он взял в руку винтовку и побежал в сторону опушки леса, твердо намереваясь завершить начатое.

34

Телогрейку, что дал ему дядя Вася, пришлось снять из-за потепления. Максим и припомнить не мог, когда последний раз наблюдал за такой строптивой погодой, которая сначала бросала в дрожь от холодрыги, а затем, словно извиняясь, грела теплыми лучами солнца. Удивительная все же вещь – природа.

Ему так и не удалось встретить ни единого намёка на отца или немца. Поэтому, целиком и полностью понадеявшись на свое чутье, он бежал на запад, моля про себя бога о том, чтобы как можно скорее выйти на след. У него было плохое предчувствие, не дающее ему покоя. Что-то определено произошло, но только вот что?

Он оказался на опушке леса, где впереди было озерцо, покрытое льдом. Дневные лучи солнца освещали ледяную поляну. Если б здесь кто-нибудь был, подумал Максим, он бы уже давно их заметил. Да и позиция здесь, скажем так, не лучшая – пристрелить бегущего по этому полю раз плюнуть, если он перед этим не провалится под лед, что, учитывая сегодняшнюю погоду, было вполне вероятно.

Максим решил направиться в другом направлении, как вдруг услышал два отчётливых выстрела со стороны севера, за которым последовал еще один, но на этот раз из другого оружия, из винтовки. Не мешкая, он направился туда и, пробежав небольшое расстояние, заметил, как прямо у него под носом из леса появился тот самый эсэсовец. Фашист, оглядываясь назад, бежал в сторону озера и внезапно замер на месте, заметив его боковым зрением. Максим вскинул винтовку, но напрочь забыл о ране в кисти руки, за что и поплатился. Эсэсовец выстрелил и попал, только не в него, а в винтовку в его руках. Прежде чем фашист произвел второй выстрел, он успел спрятаться за удачно подвернувшимся рядом валуном. Но, сидя здесь, без оружия, он подумал, что лишь отсрочил на несколько секунд свою неминуемую кончину.

Послышался скрип снега и звук перезарядки пистолета. «Сейчас или никогда», – сказал он про себя и, заревев, бросился на эсэсовца. Тот успел зарядить магазин, щелкнуть затвором и направить дуло пистолета в его сторону. Фашист выстрелил, но пуля пронзила небо.

Навалившись всем телом на гада, Максим открыл рот, чтобы вцепиться ему в глотку, но тот был крепким гадом. Немецкий офицер, несмотря на свой хлипкий вид, оказался довольно сильным и без труда сдерживал его натиск. Что еще удивило Максима, так это совершенно хладнокровный взгляд фрица. Казалось, он был полностью уверен в своих силах. Это заставило Максима потерять бдительность, немец воспользовался этим и нажал на его свежую рану что есть силы.

Максим закричал. Руку будто опалило огнем. Стоя на четвереньках возле фашиста, он попытался подняться, но получил ногой по животу. Удар застал врасплох, из-за чего он в прямом смысле слова откусил себе кончик языка. Выплюнув кровавый ошметок, он предпринял еще одну попытку подняться на ноги. Фашист ударил его так, что он перевернулся и съёжился. Удары ногой один за другим посыпались по его спине, пока немцу то ли не надоело, то ли он сообразил, что у него на это нет времени, поднял пистолет, прицелился и выстрелил.

Максим не почувствовал уже столь привычного для него ощущения, когда пуля пронзает тело. Он понял, что, скорее всего, мертв, поскольку эсэсовец выстрелил ему прямо в голову, а после такого больше ничего не ощущаешь. Страшно было открывать глаза, но он все же осмелился их открыть и увидел, как скрючившийся фашист идет в сторону озера, бросив возле него пистолет. Максим попытался дотянуться до него, пока не заметил Клауса, который уверенно шел прямо на фашиста.

Щелк! Он передернул затвор винтовки, прицелился, выстрелил. Эсэсовец получает еще одну пулю в спину, падает на живот и начинает ползти. Щелк! Прицелился, выстрелил, на этот раз промахнулся – пуля пронзила ледяную корку. Щелк! Он израсходовал всю обойму, но догонять фашиста не стал, оставив того ползти по льду. Вместо этого он, бросив винтовку, поспешил к Максиму.

– Ты цел? – сказал немец на своем, осматривая его.

– Где отец? – это первое, что его сейчас волновало.

Они на секунду встретились глазами, и тогда Максим все понял без слов. Но поверить в это был не в силах.

– Отец! Где мой отец?! – закричал он.

Немец вытянул дрожащую руку в сторону леса. Максим побежал туда, заранее зная, что там его ждет.

Но по-прежнему отказываясь верить в это.

35

Медленно Клаус поплёлся за Максимом, напоследок бросив взгляд на уползающего по льду Гюнтера, оставляющего за собой кровавую полосу. Мгновением спустя лед под эсэсовцем треснул и тот оказался в воде. Не было никаких криков или попыток спастись, он просто исчез. Точка.

Вернувшись в лес, он застал сына, стоящего на коленях возле отца. Тот тихо плакал и крепко прижимал к себе бездыханное тело. Знал бы Максим, как сильно он разделяет его горе.

Медленно, как бы с опаской, Клаус подошел к нему и прошептал по-русски:

– Прости. Я не успеть, я…

Остальное он не договорил. Максим схватил винтовку, лежащую возле отца, и наставил дуло прямо ему в голову.

– Ты… Ты… – только и мог произнести убитый горем сын, пытаясь совладать с собственным дыханием.

Клаус не стал сопротивляться, он даже не поднял рук, чтобы сдаться, а всего лишь встал на колени перед ним и, с трудом сдерживаясь, чтобы не заплакать, сказал:

– Давай, – он говорил это искренне, ему больше нечего было терять. Для него, лейтенанта Клауса Остера, жизнь более не имела никакого значения. Ему не удалось уберечь двух самых близких ему людей: младшего братика и старика, ставшего ему почти родным. Так какой смысл продолжать бороться? Зачем и дальше сопротивляться? Во имя чего? У него больше не было никого, ради кого стоило бы жить.

И все же была одна вещь, которую он хотел сказать молодому русскому парню, что стоял сейчас перед ним. Все то немногое, что удалось понять, живя с его отцом, а именно как сильно он любил сына, несмотря на все, что было между ними. Но по понятным причинам сказать этого он не мог и поэтому, ограничиваясь скудными знаниями русского, полученным за этот месяц, произнес:

– Он любить тебя. Любить больше всех, – он набрался смелости и искренне добавил: – Я его любить.

В лице Максима что-то переменилось, но лишь на мгновение. Он опустил винтовку, затем снова прицелился в Клауса. Тот, изо всех сил зажмурив глаза, был уверен, что доживает последние секунды.

Выстрел на мгновение оглушил его.

Клаус не дышал. Он понимал, что если попытается и не почувствует, как холодный воздух обволакивает его легкие, то это означало бы только одно – он мертв. И как бы ни хотелось ему больше оставаться среди живых, самый обыкновенный человеческий страх выпирал наружу, умоляя его бороться за каждую секунду жизни.

Но затем все же сдался и сделал глубокий вдох.

– Убирайся, – раздался голос в темноте.

Клаус с трудом открыл глаза.

– Убирайся! – закричал Максим, снова наставив на него оружие, после чего, как помешанный, начал орать: – Убирайся! Убирайся, пока я тебя не прикончил!

До смерти перепуганный Клаус вскочил на ноги и побежал что есть силы. Сзади снова послышался грохот выстрела, и пуля угодила прямо возле пяток, заставив его ускориться.

– Пошел вон! Вон! – раздавался отчаянный крик позади. Клаус, наверное, пробежал много километров, прежде чем голос убитого горем Максима затерялся в глуши леса.

Когда наступили сумерки, он был уверен, что если не пуля, так холод убьет его. Из последних сил он брел по сугробам и ближе к ночи набрел на два грузовика, оставленных солдатами на берегу озера. Заведя один из них, он направился по дороге в сторону финской границы.

То было в ноябре 1941 года…

36

До конца самой ужасной войны в истории человечества оставалось три года и шесть месяцев. Еще не было отстреляно миллиарда пуль. Десятки миллионов людей еще не знали, что сложат головы не во имя вождей и навязанных им идеалов, не во имя светлого коммунизма и социализма, а, в первую очередь, во имя будущего всего человеческого рода.

Вовсю гремела Битва под Москвой, в которой без преувеличения решалась судьба всего русского народа. Затем последуют не менее важные Сталинградская, Курская битвы. А потом и весь мир объединится в борьбе с кровожадным фашистским зверем, загоняя его в угол, чтобы добить. Будущая победа, без сомнения, заслуга всего человечества и всех наций. Американцы, русские, англичане, те немногие немцы, что восстали против гитлеровской тирании, все они внесли посильный вклад в победу.

Рядовой Максим Медведев всего этого еще не знал. Ему только предстояло пройти через преисподнюю, именуемою войной.

Капитан Злобин как-то сказал ему, что, поступившись одним человеком, можно спасти тысячи других. Это необходимая жертва, дар войне во славу победы. Он принял это правило и решил следовать ему, но кончилось все весьма плачевно. И вот на его глазах умерло несколько человек из родной деревни, в числе которых был и маленький мальчик, сын дяди Васи. Погиб Пашка Есипов, который больше никогда не встретится со своей бабушкой и сестрой. Погибло много стариков, что отчаянно бросились в бой с немцами в лесу. И, главное, погиб его отец – единственный близкий ему человек на всем белом свете. Разве эти люди, эти нити, что связывают их с родными, не те самые десятки тысяч людей? В любом случае с него было достаточно. Он больше не хотел быть героем. Не мечтал о фанфарах в свою честь, не хотел, чтобы о нем говорили и пересказывали его подвиги. Ведь чтобы стать героем, нужно было многим пожертвовать, а к такой ноше он не был готов. Он всего лишь обыкновенный человек, не способный на великие подвиги, не готовый к жертвам, которые нужно принести во имя этого самого геройства. Он тварь дрожащая, и раз уж суждено ему быть ею, путь так оно и будет!

Перед окончанием фронтового отпуска (хотя язык это отпуском назвать не поворачивался) он написал письмо майору Фёдору Васильевичу, в котором, с его позволения, вместо предложенного ему звания младшего лейтенанта просил перевести его в партизанский отряд под командованием Дмитрия Алексеевича. В письме он также намеренно подчеркивал, что желает встать на защиту родного дома. Ответ пришел спустя неделю. Майор возражать не стал, хоть и был крайне опечален, что лишается в своем батальоне такого замечательного бойца.

Так и началась для Максима новая страница в его жизни. Под командованием Дмитрия их партизанскому отряду удалось совершить десятки диверсий и засад. Большинство из них оказывались успешными, но были и те, что завершались с потерями уже ставших близкими товарищей. В 42-м погиб Гончар, схлопотав пулю от одного из фашистов в затылок. В июне 44-го, в ходе операции по освобождению Петрозаводска, погиб и сам Дмитрий Алексеевич, ставший отряду за время войны отцом. Они так и называли его нежно Батей. В тот злополучный день старший лейтенант пытался отвлечь внимание финского снайпера, чтобы Максим с остальными смогли обойти его с фланга. К сожалению, он недооценил опыт стрелка и получил пулю. Смерть, к счастью для него, наступила мгновенно. Максим чувствовал, что командир скоро уйдет в мир иной, поскольку то и дело слышал от него, как жутко надоела ему эта война. Не забывал он при этом и говорить, что пора бы и ему, Максиму, стать командиром. Так оно и произошло после смерти Дмитрия.

После освобождения Петрозаводска в августе 44-го партизанский отряд, теперь уже под командованием Максима, примкнул к Красной Армии и участвовал в освобождении Варшавы.

Мир затаил дыхание в ожидании финального акта этой ужасной войны, и глубоко в душе все уже понимали, что конец ее близок.

О капитуляции Германии Максим вместе с другими партизанами узнали на подходе к Праге в мае 45-го. Еще много дней, уже после сообщения о победе, он не мог поверить, что все кончено. Не верил он в победу до тех пор, пока, вернувшись в родную деревню, не увидел дядю Васю. Тот, прыгая от радости, как мальчишка, обнял его, поцеловал в щеки и по-отечески звал его сыном. Именно тогда, увидев счастливого дядю Васю, впервые улыбнувшегося с момента гибели его сына в далеком 41-м, Максим осознал, что все действительно кончилось, и горько заплакал.

Этим же вечером вся деревня собралась в хижине у дяди Васи. Выпивки было немного, как и еды. Праздновали тихо, поминая недоживших до этого дня родных и близких. Тогда Максим выпил за отца и произнес тост, в котором сказал о том, что отец в последние дни своей жизни дал ему понять, что быть настоящим человеком – это значит любить и беречь своих близких.

И это была самая что ни на есть настоящая правда.