Текст книги "Один я здесь…"

Но мысль о проведении еще хоть одного дня в погребе была настолько для него мерзкой, что он был согласен на любой риск, лишь бы снова не оказаться там, в этой тьме, возле этого столба. Нет, ни за что на свете, даже за миллион марок он не проведет больше ни минуты в этом погребе!

Высунув голову наружу, он сразу увидел его.

Старик лежал неподвижно на полу, животом вниз. Возле него был сущий бардак: шкуры мелких зверьков, разбросанные тут и там, множество посуды раскидано по углам. Кроме того, в хижине стояла невероятная вонь перегара, напомнившая о его нерадивом папаше, вернувшемся с очередной попойки. Вот он стоит, маленький Клаус, держа только научившегося ходить братика за ручку, и тихонечко про себя размышляет: «Папа умер или просто спит?»

Тихо, насколько возможно, он вылез из подвала. Концом жерди коснулся ружья, лежавшего как нельзя кстати под ногами старика, взял его в руки и, на этот раз убедившись, что оно было заряжено, подошел к спящему. Дулом ружья коснулся его плеча – ответа не последовало – после чего перевернул того на спину.

Сначала показалось, что старик и впрямь помер: рот приоткрыт, что сразу наводило на мысли о смерти. Но когда тот слега всхрапнул и что-то пробормотал, сомнения развеялись. Старый хрыч был жив и крепко почивал после ночной попойки.

Клаус приставил дуло ружья к горлу спящего и взвёл курок. Он не спускал глаз с неопрятного лица, с растрепанной бороды и большого носа-картошки. Палец еле касался спускового крючка. Видит бог, он желал его смерти, хотел бы отомстить за все те ужасные дни в заточении, за раненую ногу, за все пережитые унижения…

А еще при взгляде на это храпящее существо перед глазами возникал образ мертвецки пьяного отца, лежащего возле его ног. Клаус снова превратился в мальчишку, только теперь в руках была не худенькая ручка Тоби, а заряженное ружье.

Подушечкой пальца он немного сдвинул курок.

– Ты ответишь за все, что сделал. Ты…

Озлобленные глаза наполнились слезами. Он надавил дулом ружья в шею старика так сильно, что мушка утонула в складках дряблой кожи.

Клаус почти выстрелил, но в последнее мгновение передумал. Этот человек, каким бы он ни был, спас его жизнь.

– Считай, мы в расчете, старикан. На этот раз…

Медленно он убрал ружье в сторону и осмотрел помещение хибарки в поисках веревки, чтобы связать старика, пока тот еще спит, но такой не нашлось. Да и времени искать что-нибудь подходящее у него не было – русский мог проснуться в любую минуту. Он повесил ружье на плечо, взял спящего под мышки и дотащил до дверцы погреба. У Клауса было жгучее желание сбросить старика с лестницы, как тот поступил с ним в первый день их знакомства, но он сдержался. Осторожно положив довольно тяжелое тело на пол, он поспешил закрыть люк подвала и заслонить его буржуйкой.

Далее Клаус начал обыскивать хижину в поисках чего-нибудь полезного. Делать это он старался быстро, уж очень не хотелось слышать, как очнется старикашка и начнет орать.

В древнем выдвижном шкафчике, пахнущем кислым запахом табака, он нашел пару десятков патронов – решил взять все на всякий случай – и коробок спичек с картинкой лося с большими рогами. Рядом с тем же шкафом нашел свои берцы с лёгким слоем пыли. Потом взялся за стойки в поисках чего-нибудь съестного, с безразличием сбрасывая все на пол, но ничего, кроме перловой крупы да сидевшей в печёнках овсянки, найти не удалось – пришлось взять их. Все собранное он упаковал в тканевый мешок, найденный на полу, и уже было собирался уходить, но остановился. На крючке прямо возле двери висел тулуп: заношенный, с десятками заплат и пахнущий дешевым табаком. Как и его хозяин, этот предмет гардероба вызывал отвращение. Но у Клауса не было выбора, поскольку единственное, что было на нем из одежды, – фуфайка бледно-зеленого цвета да старые брюки, надетые на него стариком. Морщась, Клаус надел тулуп, и, разумеется, тот оказался ему велик, все же его хозяин был довольно высок и плечист. Из рукавов выглядывали одни только пальцы, воротник упирался в подбородок – ему казалось, что со стороны он выглядел мальчишкой, решившим примерить баловства ради отцовскую куртку.

Наконец, справившись с тулупом и взяв в руки мешок с наскоро собранной провизией, он, придерживаясь за костыль, открыл дверь хибары.

Его ослепило. Никогда прежде солнечный свет не казался таким ярким, как сейчас. Огромные кучи снега, которым не было ни конца, ни края, заставляли глаза жмуриться от яркой белизны. Он хотел утонуть в потоках солнечных лучей, купаться в них до тех пор, пока ему не надоест. А воздух! Господи, благослови зимний воздух! Наконец-то в легких оказался свежий воздух, без примеси затхлого погреба и кислого табака. Он был так очарован происходящим, что совсем не обратил внимания, как возле ноги его образовалась небольшая тень.

Псина, громко лая, выскочила из конуры, испугав Клауса так, что он упал в сугроб. Зубы почти сомкнулись на его левой, и без того пережившей много бед, ноге. Но к счастью, короткая верёвка, завязанная вокруг шеи животного, не позволила псу приблизиться.

Клаус поднялся на ноги, приложил ружьё к бедру и, не отводя взгляда от гавкающей псины, заковылял прочь.

Пес не перестал лаять даже тогда, когда он скрылся из виду.

13

С неба падали огромные хлопья снега.

Тулупу стоило воздать должное – он хоть и изношенный, но все же отлично согревал. Без него далеко бы уйти не удалось. Вот только вопрос: далеко – это сколько? И главное – куда?

Клаус не имел понятия, сколько времени находился в пути. Опираясь на костыль, он брел среди деревьев, то и дело проваливаясь в глубокие сугробы. Еще и раненая нога давала о себе знать тягучей болью.

Он начал жалеть о своем необдуманном решении отправиться как можно скорее, не взвесив как следует все за и против. Но он не мог поступить иначе! Свобода стоит того, чтобы за нее рискнуть жизнью! Ведь какая же эта жизнь – без свободы?

И все же…

Надо было дождаться, когда старик очнётся. Приставить ружье к горлу и потребовать, чтобы он вывел его из этого распроклятого лабиринта! Он бы сказал это так громко, что тот и без знания немецкого понял, что от него требуют.

Но было поздно. Клаус попросту не помнил пути назад. Если бы не начавшийся снег, засыпавший его следы, он смог бы вернуться, и тогда…

Солнце стало светить бледнее, а казавшийся теплым тулуп начал пропускать внутрь себя холодок. Клаус понял, что близится вечер, а за ним, и глазом он не успеет моргнуть, наступит ночь.

Ночь. От одной только мысли о ней ему стало еще холоднее.

Если понадобится – я заночую в лесу. У меня есть все для этого необходимое. Если понадобится…

Как же он надеялся, что этого не произойдет.

Голова закружилась. Деревья раздваивались. Клаус был измотан и чувствовал, что в любую секунду может упасть.

– Я не упаду, Тоби. Клянусь тебе – я не упаду, – бормотал он себе под ухо. – Я поймаю тебя. Обязательно поймаю… прямо на лету.

Когда тьма опустилась на лес, Клаус продолжал идти, но было видно, что каждый следующий шаг мог оказаться последним.

Он молил только об одном, пока голова была еще в состоянии думать: «Прошу, Господи, дай мне услышать звук истребителя…»

14

По голове будто стучали молотком. Удары становились больнее с каждым заливистым лаем Борьки, звучащим откуда-то издалека.

– Заткнись, – бубнил Сергей, не отрывая глаз. – Умолкни, сукин ты сын.

Но пес не затыкался. Казалось, он назло с каждым замечанием гавкал все громче. Сергей открыл глаза, что далось ему нелегко, и осмотрелся.

Сначала не обнаружил ничего подозрительного: он лежал в собственном погребе, где пребывал много времени, ничего такого. Ему даже захотелось продолжать спать, пока вдруг не заметил одинокий столб с разорванными кусками пут, что показалось ему вначале странным, а потом и вовсе ужасным. Память, еще несколько секунд будучи пустым холстом, начала наполняться изображениями, вырисовывая картину произошедшего за последние дни: охота, кулёмки, крушение самолета и…

Немец!

Сергей вскочил на ноги и ощутил очередной удар невидимого молотка по голове, заставивший поморщиться от боли. Он подошел к столбу, освещаемому одним лишь бледным просветом солнечного луча из щели, и попытался дорисовать в голове картину вчерашней ночи. Но как бы он ни старался, на холсте по-прежнему оставалось белое пятно – самая важная деталь. Все, что он смог вспомнить, это как, отмечая дни в календаре, наткнулся на день рождения Максима, а затем…

«Да, – вспомнил он, – а затем я попытался придушить горе бутылкой, наверняка не одной».

Под ногой хрустнуло стекло, но он не обратил на это внимания. Он поспешил к лестнице, коснулся дверцы и попытался ее открыть, но та не поддавалась. Сначала подумал, что приложил недостаточно усилий, и нажал на дверцу еще сильнее, но ту будто гвоздями прибили – не поддавалась ни в какую. И только тогда он понял, что немец, скорее всего, положил на дверцу его тяжеленную буржуйку, которую с таким неимоверным трудом Сергей дотащил досюда три года назад вместе с Максимкой.

Мысль, что они поменялись с пленником местами, заставила его на секунду ухмыльнуться.

– Эй, парень, слышишь?! Выпусти меня отсюда! Сейчас же выпусти, я тебе сказал!

Молчание.

– Ганс! Отвечай!

В ответ лишь один только лай Борьки.

– Ах ты щенок такой… Ну, я тебе… – пробормотал он, но вдруг понял: немец не здесь. Он сбежал. Взял и сбежал, заперев его в погребе.

– Дурак, вот же дурак!

Сергей удивился, почувствовав, что внутри у него все защемило от волнения. Он не мог понять, почему это происходило, почему это чувство вонзилось, подобно кинжалу, в мягкую плоть. Это было странно, почти так же странно, как в тот день, когда он вернулся за Гансом к месту крушения. И, как и тогда, он желал как можно скорее избавиться от этого чувства.

В темноте было тяжело разобрать, где что лежало, но Сергей знал свою и без того крохотную хибарку вдоль и поперёк. В углу погреба он нащупал джутовый мешок и, пошарив в нем, попутно натыкаясь на разные инструменты, вытащил оттуда молоток. Этого мешка последний раз он касался тогда, когда вместе с сыном построил лабаз в прошлом году. Боже, как же давно это было…

Он подвинул табуретку ближе к подвальной лестнице, встал на нее, занес молоток над головой, а затем как следует ударил по деревянному потолку. Щепки и пыль падали на лицо, заставляя жмуриться. В голове возникла мысль, как бы было легко немцу выбраться из этого погреба, будь у него не связаны руки. Без сомнений, можно было бы получше предусмотреть все и, например, вынести этот старый мешок из погреба до того, как он затащил туда немца. Но теперь поздно думать о подобном, сделанного не воротишь.

Интересно, как же он, гад, выбрался?

Размышляя об этом, он и не заметил, как дыра над головой стала шире, и немного погодя он смог просунуть в нее руку. Когда отверстие стало достаточно широким, он, схватившись за край, с трудом подтянулся и оказался на полу. Дышать было тяжело, сердце стучало, как ненормальное, и поэтому он позволил себе минуту передохнуть, прежде чем приступить к следующему шагу.

Борька не унимался. Будто почуял, что хозяину удалось выбраться из плена, и залаял еще более надрывно, чем прежде.

Сергей увидел учиненный им вчера бардак, теперь к нему прибавилась еще и дыра в полу. Вещи где только ни были разбросаны. В голове постепенно начала проясняться картина минувшей ночи. В ней благодаря водке – злейшего его врага – он превратился в зверя, в гневе учинившего этот беспорядок. Ему стало стыдно.

На стене, где обычно весело ружьё, он обнаружил пустое место. Стало быть, Ганс его забрал и…

Он не прикончил меня?

Лай Борьки не давал собрать мысли в кучу. Он направился к двери, чтобы успокоить пса. Рука по привычке потянулась к крючку возле входа, но и здесь он заметил очередную пропажу: его единственный тулуп отсутствовал, должно быть, немец и его прихватил с собой.

Борька радостно заскулил и завилял хвостиком-крендельком, увидев хозяина. Лохматый товарищ по охоте ни с того ни с сего вызвал в нем такую жалость, что он отвязал пса от цепи и крепко его обнял. Борька, в свою очередь, принялся облизывать седую бороду хозяина шершавым языком, словно пережил длительное расставание.

– Ну, ну, атаман, тут я, тут… – шептал Сергей на ухо псу. – Пойдем, надо разыскать нашего беглеца. След будешь брать.

15

Много вещей брать не стал – только необходимое: спички (благо немец утащил их не все, а лишь единственный коробок), колун, котелок и пару картофелин, хранившихся в лабазе. Все это сложил в тот самый джутовый мешок, из которого вытащил молоток. Он не исключал, что придётся заночевать в лесу, поэтому взял все необходимое. Он всегда старался готовиться к худшему.

Отсутствие тулупа ухудшало положение. Один лишь свитер из овечьей шерсти – не самый лучший гардероб для прогулок по зимнему лесу, а другой теплой одежды у него не было. Решение все же нашлось, когда взгляд его упал на одну из шкурок куницы, лежащих на полу среди прочего беспорядка. Он взял несколько, которые успел содрать с тушек за последние дни, и просунул их под свитер. Чтобы те не спадали в движении, закрепил их бечёвкой, которую прочно завязал вокруг пояса, сделав некое подобие ремня. Таким нехитрым образом самодельное утепление было готово уже спустя десять минут.

Последнее, что оставалось сделать Сергею, прежде чем отправиться на поиски немца, – дать его след псу. Для этой задачи он подобрал в погребе окровавленные путы, лежащие возле столба. Веревка с момента пребывания здесь немца успела пропитаться его запахом, и поэтому как только Борька уткнул мокрый нос в нее, он возбужденно залаял, пытаясь как можно скорее сорваться с места. Сергей не стал задерживать пса. Надев снегоступы, он дал Борьке команду и последовал за ним.

Солнце находилось в зените, что означало совсем скорое наступление темноты, в которой Ганса найти будет намного сложнее. Нужно было спешить.

Когда Борька побежал на север, Сергей сразу же понял, что пленник выбрал худший путь из возможных. Он шел туда, где на много верст, окромя леса и заснеженных полей, не было ничего. Вот если бы он взял чуть левее, на северо-запад, то через пару деньков пешего пути достиг бы финской границы. Если бы дошел, разумеется…

Далеко он вряд ли забрел, с его-то ногой…

Сергей тяжело закашлялся. Пришлось остановиться и простоять какое-то время, прежде чем режущая боль в горле самую малость ослабла, но не ушла окончательно.

Борька залаял, будто подначивая хозяина поспешить. Как раз в эту секунду с неба посыпался настолько пушистый снег, что закрывал большую часть обзора впереди.

Он поспешил за Борькой, попутно пытаясь отвлечься от боли, но горло точно стругали рубанком, превращая все внутри в мелкие стружки. Одна из таких, в виде окровавленного кусочка плоти, как раз вылетела из его рта, но он ее не заметил.

Или предпочел не замечать.

16

«Вот бы сейчас превратиться в птицу, – мечтал Клаус. – Взлететь, оторваться от этого клятого снега, проникшего уже во все щели тулупа, и с огромной высоты посмотреть, куда черти меня занесли…»

Из последних сил он ковылял по сугробам. Каждый шаг давался ему с неимоверным трудом. Особенно это ощущалось, когда нужно было опираться на жердь, чтобы перевалить раненую ногу вперед. В какой-то миг голова перестала соображать и сделалась словно чугунной. Казалось, он блуждает в сновидении, но только не в одном из тех прекрасных, где парит среди облаков, так часто снившихся ему. Этот сон, если он был таковым, разрывал его отчаянием. Отчаянием, где у пути, по которому он шел, не было ни конца, ни края. И он будет идти так до тех пор, пока не упадет.

Что и произошло спустя пару метров.

Он оперся двумя руками о жердь, чтобы перевести дух, и та вдруг треснула и сломалась напополам. Он попытался удержать равновесие и выставил вперед левую ногу, что и было самой большой ошибкой. Следующие несколько секунд в лесу разносилось эхо одиночного крика, наполненного агонией. Лежа лицом в сугробе, Клаус пытался отвлечься от боли в ноге, крепко сжимая голыми руками мокрый снег, но это помогло не сильно.

– Нужно отдохнуть, – шептал он успокаивающим голосом в сугроб перед своим лицом.

Подняв голову, он увидел, как из-за горизонта выглядывало заходящее солнце, забирающее с собой последние теплые лучи. Клаус понимал, что сейчас должен встать, найти новую опору для ноги и отыскать подходящее место для ночлега. Но при одной только мысли обо всех этих простых действиях ему сделалось дурно. Для него это было сродни восхождению на Эверест.

Тело так изнывало от усталости и холода, что он поддался самому большому своему желанию – поспасть. Не хотелось думать, не хотелось сопротивляться, не хотелось ничего, кроме как закрыть глаза и уснуть. Так он и поступил.

Тоби появился спустя несколько секунд. Он стоял возле него в одной рубашке с жилетом синего цвета поверху и тоненьких брючках. Русые волосы из-за заходящего солнца превратились в рыжие и ярко блестели. Стоя по колено в сугробе, мальчик, не отрывая глаз, смотрел на брата.

– Тоби, – голос Клауса дрожал. – Чего ты так оделся? Замёрзнешь же.

Мальчишка замотал головой.

– Не замерзну.

Клаус не стал спорить. С братом всегда было бесполезно спорить.

– А чего ты тут лежишь?

– Не могу встать.

– Почему?

– Нога болит.

– Почему?

– Тоби, – Клаус выдохнул. – Слишком много вопросов.

– А что с руками, ими можешь пошевелить?

– Не знаю.

Мальчик подошел вплотную к брату, взял его за левую руку.

– Пошевели указательным пальцем, – сказал Тоби.

– Зачем?

– Ну пошевели!

Клаус пошевелил.

– Вот! А теперь всеми пальцами.

Клаус пошевелил всей пятерней.

– Теперь всей рукой! И другой тоже не забудь, всеми пальцами шевели! – Клаус повторил движения и другой рукой. – А теперь давай руку! Смелее!

Несколько секунд он смотрел на бледную ручку брата, на его яркие голубые глаза, один из которых наполовину скрыл конец светлой челки.

– Ну! Бери! Давай!

Он взялся за холодную руку брата, ощутил, как та тянет его к себе, и в ту же секунду проснулся.

Солнце еще не успело полностью спрятаться, погрузив в сумерки лес. Смотря в пустое пространство, где только что был его брат, Клаус понадеялся, что тот вновь появится и протянет руку. Как это было тогда, в те дни, что они были вместе…

– Его нет, Клаус, – шептал он себе, – больше нет.

По совету Тоби он вытянул вторую руку, затем повторил это со следующей и так до тех пор, пока не ощутил прилив сил, идущий по ногам, подобно току по проводу. Опершись на дерево, он заставил себя встать и отправиться в путь, осторожно опираясь на раненую ногу. Совсем скоро он оказался возле заледеневшего озера. От вида белоснежного поля, отделявшего его от берега вдалеке, где стояли все те же деревья, он ощутил безнадегу. Ему ни за что не переправиться на другой берег.

Найдя укромное место возле березы, он вывалил на снег содержимое мешка и первым делом решил найти спички, чтобы развести огонь. Нащупав внутри коробок, он с прискорбием обнаружил, что тот отсырел. Должно быть, это произошло тогда, когда он упал и случайно уронил мешок.

Теперь он точно был обречен.

17

Увидев большие отпечатки на снегу, Сергей понял, что он на верном пути. Опыт в считывании следов помог ему разобраться, что в этом месте животом вниз прополз человек и спустя несколько метров, прижавшись к березе с ободранным стволом, встал на ноги и пошел на север.

Борька, все это время идя по следу, порядком устал. В нем не ощущалось того запала, с которым он начал преследование. Теперь пес медленно шел по сугробам, уткнув морду в снег, и как будто хотел скорее покончить со всем этим. Вскоре так и произошло: Борька замер и тихо зарычал, давая знак хозяину, что за небольшим снежным холмом скрывается тот, за кем они шли уже несколько часов.

Сергея снова одолела волна нездорового кашля. Пара капель крови упали на снег, и на этот раз он их заметил. Потом его отвлек хриплый голос:

– Уйди! Убирайся прочь!

Старое ружьишко в руках немца было наставлено прямо на него.

– Ты как тут? Не замерз? Судя по голосу, тебе бы…

– Замолчи! Клянусь богом, если ты не замолчишь…

Но Сергей его не слушал. Он сделал глубокий вдох, готовясь к любому исходу, и уверенно пошел прямо на немца.

– Стой! Не подходи ко мне!

– Давай же… – сквозь зубы говорил он, приближаясь к немцу. – Давай…

– Я выстрелю! Выстрелю!

– Давай… Давай.

Он подошел к немцу почти вплотную. Тот сжимал дрожащими руками ружье и не спускал с охотника озадаченного взгляда.

– Ну, чего замер? Стреляй, – сказал Сергей, а затем перешел на крик: – Фоер! Фоер, твою мать! Убей русиш! Чего встал? Убей! Кончай меня!

Немец не шевелился. И тогда Сергей резким движением схватил дуло ружья и приставил к своему лбу.

– Давай, пожалуйста… битте, – повторил Сергей и зажмурил глаза. – Битте, битте…

Немец тяжело задышал носом, глаза его засверкали, но он не плакал. Палец почти согнулся на спусковом крючке, но в последний миг он сдержался и бросил ружье в сторону, потопив его в снежном сугробе.

– Пошел ты, старикашка, пошел ты…

Сергей открыл глаза и увидел, как немец, вновь взяв коробок спичек, безуспешно пытался разжечь костер. Несколько секунд Сергей наблюдал за тщетными попытками немца. В голове пролетела вся жизнь, все воспоминания, начиная с юношеских лет до этого самого дня. Они продолжали стоять перед глазами, постепенно растворяясь в белой пелене снега.

– Сырые они у тебя, не зажжешь, – спокойным голосом произнес Сергей и протянул ему руку, чтобы помочь встать. – Пошли, подсобишь.

Немец руку не взял, поднялся самостоятельно и пошел туда, куда указал охотник.

18

Орудуя колуном, старик срубал ветви елей и складывал их в кучу, то и дело поглядывая на заходящее солнце. Иногда он прерывался из-за приступов хриплого кашля. Клаус, прислонившись к дереву рядышком, наблюдал за каждым движением старика и размышлял о случившемся. В паре метров от него сидел пес. Его умные глаза изучающе смотрели на Клауса, и иногда он позволял себе приблизиться и принюхиваться, не забывая сопровождать это тихим и недовольным рычанием.

Клаус не смог убить старика. И не только потому, что тот вызывал одну лишь жалость, да такую, что на него патрона было жаль тратить. Русский нужен был ему живым, чтобы тот вывел его из леса. Клаус осознал, что попытка сбежать ни к чему не привела и вряд ли приведет. Разве что к смерти среди этой мерзлой пустыни.

Но как заставить этого упрямого старика освободить его? Под дулом ружья это точно не выйдет, теперь он знал это наверняка. Старик хотел умереть и даже был рад, если ему кто-то поможет осуществить это. И если раньше это были всего лишь догадки, прячущиеся где-то в потемках подсознания, то теперь стало истиной. Одно только непонятно – почему он до сих пор собственноручно не продырявил себе башку? Чего хочет? Какая у него цель? Догадка была только одна: «Это как-то связано со мной. Раз он шел сюда, снова рискуя жизнью из-за меня, дело точно во мне».

Старик подошел к нему с горстью стружек в ладонях. Сев напротив Клауса, он поднес горсть опилок ко рту и подул на них теплым дыханием, а затем указал на него.

– Дуй, вот так.

Он продемонстрировал еще раз и протянул горсть Клаусу. Тот, не сводя с него глаз, взял опилки и подул на них.

– Хорошо, так и продолжай, – сказал старик, кивая, а затем снова вернулся к ели, где продолжил срубать ветви.

Спустя десять минут, когда солнце окончательно скрылось за горизонтом, старик подошел к нему, вырыл небольшую ямку в снегу и сложил все опилки туда. Вытащив из кармана коробок спичек, он зажег одну с первого раза (при виде крохотного язычка пламени у Клауса по спине проскочила дрожь) и попытался развести костер – не вышло. Выругавшись про себя, русский предпринял вторую попытку – на этот раз спичку затушил ветер. Затем еще одну, и еще, и еще…

В горстке опилок зародился крохотный дымок, постепенно разрастающийся в огонь. Русский начал подкладывать растопку из тоненьких веточек, из-за чего тепло от маленького костерка усиливалось. Старик взял Клауса за руки, прикрыл его телом левую сторону костра от ветра и продолжал розжиг. Под треск огня затанцевали яркие искорки, поднимающиеся ввысь и исчезающие во мраке ночи. На лице Клауса непроизвольно возникла улыбка, когда он поднес окоченевшие от холода пальцы к костру. Старик отделался одной лишь ухмылкой, подобное он наверняка вытворял уже тысячу раз. Видимо, для него развести огонь в таком суровом месте было сущим пустяком.

Оставив Клауса согреваться, он направился к сложенным в кучу ветвям ели, по пути цыкнул псу, и тот послушно устроился рядом с огнем. Вернувшись с охапкой еловых ветвей, старик начал выстраивать их вокруг костра. Спустя час, когда тьма полностью опустилась на зимний лес, Клаус был не на улице, а в сооружении, напоминающем индейский вигвам. Конструкция была довольно шаткая, построенная на скорую руку, но уж лучше так, чем среди снега.

Русский сел рядом, вытащил котелок и начал варить в нем перловку. Пес пристроился к нему, опустив морду на колено. Было настолько тесно, что нехотя приходилось прижиматься руками к старику. Но прямо сейчас Клаусу было плевать. Главное, что он жив. И снова благодаря этому человеку.

– Ты это… – нарушил тишину старик, размешивая перловку ложкой, – …выбрался-то как? – он приложил руки друг к другу и разъединил их. Клаус понял, что он хотел узнать.

– Не твоего ума дело.

– А чего толку, все равно не пойму.

Оба замолчали, пока Клаус не нарушил тишину:

– Зачем я тебе?

Старик вопросительно посмотрел на него, но ничего не сказал.

– Я, – он ткнул себя пальцем в грудь. – Зачем я тебе? Отпусти меня, на кой черт я тебе сдался? Что ты хочешь от меня?

Русский по-прежнему непонимающе смотрел на Клауса. Тот не сдавался:

– Выведи отсюда, из леса, – он сделал жест, пытаясь изобразить свободу, но чуть не сшиб одну из ветвей вигвама. – Прошу тебя, пожалуйста.

Во взгляде старика он отчетливо заметил, что тот как будто понял его.

– Нихт, не буду я тебе помогать, – сказал старик. – Уйдешь ты к своим, наших ребят пойдешь убивать, а если и нет, то способствовать этому будешь точно. Нет уж, сиди ты тут, нечего тебе там делать.

Из всего сказанного Клаусу удалось понять только слово «нет». Да и вся остальная речь и то, как она звучала, – спокойно и уверенно, – дала ему понять, что старик не намеревается помогать. Но по каким причинам и почему – так и оставалось загадкой.

– Не понимаю. Я просто не понимаю. Зачем все это, для чего?! – ему хотелось разнести весь вигвам к чертовой матери, но не покидающая тело слабость и усталость давали о себе знать.

Старик как ни в чем не бывало наложил в миску перловку и протянул ее Клаусу.

– Ешь, Ганс, полегче станет.

Не выдержав больше, он ударил по миске, выбив ее из рук старика, и схватил того за ворот свитера. Тот сопротивления не оказал, а вот пес зарычал, уставившись на Клауса и явно ожидая от хозяина команды «фас».

– Меня зовут Клаус! Клаус Остер, лейтенант первого воздушного флота люфтваффе, подающий большие надежды пилот Германии! Тебе понятно?! – для наглядности он ткнул себя в грудь свободной рукой. – Клаус! Не Ганс!

Русский взял его за кисть и сжал так сильно, что Клаус немедленно ослабил хватку.

– Не смей повышать на меня голос, щенок, – сказал тот и отпустил его руку. – И так все понял, нечего здесь орать. Теперь давай-ка сначала, как нормальные люди, – он протянул ему руку. – Сергей, – он ткнул в себя пальцем. – Для тебя – Сергей Ерофеевич.

– Клаус Остер, – пробормотал Клаус, вяло пожав ему руку.

– Очень приятно.

Русский отпустил его руку и наложил новую порцию перловки.

– Клаус, Клаус… – бормотал он про себя, пробуя имя на вкус. – Странное имечко какое-то. Может, нормально тебя звать будем, а? Коля, например?

Клаус ничего не ответил, и даже если бы понял, что тот мелет, все равно ему ничего бы не сказал. Он очень устал и просто хотел, чтобы этот ужасный день закончился как можно скорее. День, в котором он осознал, что чувствует себя самым беспомощным человеком на всем белом свете. Впервые в жизни он не знал, что ему делать.

– Ладно, Клаус так Клаус, хрен с тобой.