Текст книги "ПереКРЕСТок одиночества"

Трагично. Особенно в том случае, если за спиной почти сорок лет отсидки и глубокий старик готовится покинуть камеру и вдохнуть воздух свободы… и тут плавный полет кельи прерывается и переходит в отвесное падение. О чем успевает подумать несчастный? Сколько гневных воплей и проклятий успевает он извергнуть перед смертью?

Повернувшись, я осмотрел свою камеру. Изнутри не понять. Кирпичные стены выглядят монолитно и нерушимо. И ничто не говорит о состоянии спрятанного за ними механизма. Пока шестеренки крутятся. Но кто знает, когда одну из них заклинит…

Хм…

А если в результате поломки крест не упадет? Просто случится мелкая и смертоносная неполадка. Откажет любая из систем.

Прервется подача воды.

Пропадет свет.

Не будет тепла.

Замолкнет кормильня.

Никогда не откроется кокпит.

Никогда не поднимутся ставни по левому или правому борту креста…

Некоторые из этих поломок вполне можно пережить. Некоторые же обрекут на смерть. А потом? Скажем, после смерти узника от жажды… забросят ли сюда следующего бедолагу? Ведь его будет ждать та же участь. Потенциально бесконечная череда смертей… или все же тюремщики получают какую-то информацию о техническом состоянии крестов. И либо посылают ремонтную бригаду устранить проблему, либо же просто плюют на крест и узника в нем, но больше не забрасывают туда новых сидельцев. Крест опустится и навсегда останется в ледяной мути.

Ремонтная бригада…

Интересная мысль…

Если набраться сил… я имею в виду – стать действительно сильным и быстрым. Приготовить нож, после чего сломать какую-либо важную систему креста. Простейший вариант – вбить кляп в горло водоносной трубке. Пусть подавится. Вода перестанет поступать. Не страшно – я всегда могу сделать большой запас воды и продержаться на них не меньше пары недель.

Так… Хорошо. Предположим. Я сделал эту глупость. Я остановил подачу воды.

Ок.

Где-то там – просто предположим – на табло тюремщиков замигает тревожный красный огонек. В одной из келий непорядок. Вода не поступает. Без воды узник умрет. Хороший причем узник – исправно трудящийся, дергающий все три главных рычага. А я продолжу дергать рычаги и после учиненной диверсии. Устранить проблему снаружи невозможно. Им придется войти в келью. Где их буду поджидать я. С кинжалом в одной руке и с пудовой гирей в другой. Дальше действовать придется по обстоятельствам.

Вот только много неясностей. Как они войдут в камеру? Через дверь, которую я так и не обнаружил? Или неким мистическим способом? Сколько их будет? Один? Или десяток? И кто это будет? Усталые работяги, прикрываемые не менее усталым пузатым охранником? Или ко мне наведается пять злобных сильных парней, что живо исправят неполадки и между делом выбьют мне передние зубы. Боковые оставят – хлебушек жевать.

Итог – опять надо расспрашивать и выспрашивать, проявляя при этом осторожность.

О…

Летящий надо мной крест окутался облаком пара и начал медленно спускаться. Он был метрах в трех надо мной. Теперь же чуть сместился влево и снижался. Грядет швартовка…а я толком не успел рассмотреть окрестности. Но еще успею. Проглотив последний кусок хлебного подноса, я бережно укутал оставшийся хлеб и встал. Поправил фуражку. Одернул клеенчатый плащ. Готов к встрече…

* * *

– Как ты, братишка? – сказавший это казался подростком. Но только до тех пор, пока не подошел ближе к стеклу и не стали видны глубокие морщины, безжалостно исполосовавшие его лицо. – Чем помочь, чем подогреть?

Сверкнула в косой улыбке пара золотых фикс.

– У меня все в порядке, – коротко улыбнулся я в ответ. – Есть что предложить в обмен? Может, что-то требуется кому-то передать?

– Да ты не кипяшуй, не торопись как обгорелый, братишка. О себе обскажи. Откуда вообще? Как настроение?

– У меня все в порядке, – тем же тоном и с той же улыбкой повторил я. – Есть что предложить в обмен? Может, что-то требуется кому-то передать?

– Да ты как заведенный… ты чуть успокойся. И здесь люди живут. И не такое случается. Хата твоя как? Не течет? Тепло?

Незнакомец сделал пару странных нарочитых жестов. Он старался казаться круче, чем есть, это очевидно. Я с интересом разглядывал его. Но независимо от итога осмотра знал – серьезно его воспринимать не стану. Когда ставни открылись, он медленно и величаво шел к окну. То есть дернул рычаг, потом отбежал, развернулся и неспешно зашагал. Любитель дешевых спецэффектов не может быть серьезным человеком.

Подметив несколько словечек в его речи, я ответил, отступив на этот раз от шаблона. К чему издевки?

– Все в порядке. Время идет. Скоро ставни закроются. Обмен? Передача?

– Передать что кому-то хочешь? Так я подмогну. Чем там? Стоящее что? Не боись, процентов ломовых не требую.

– Мне самому ничего никому передавать не надо, – качнул я головой.

– Так поменяемся давай! Бартер! Ченч! Тебе чего вообще надо?

– Бумагу бы взял чистую. Любого формата. Но мой товар неходовой – еда. Сухари, немного колбасы.

– Сойдет! – расплылся в обрадованной улыбке субтильный мужичок. – Бросай еду в ящик!

– У тебя есть бумага?

– А то! Но не при себе. Достать надо. При следующей чалке передам тебе пару листов. Бросай еду.

– Нет, – отказался я. – Так не пойдет. Сначала хочу увидеть товар.

– Ты мне не веришь, что ли?

– Доверие тут не при чем. Бизнес это бизнес. Бумагу покажешь в следующий раз?

– Я таких наездов не забываю. Но по первой не серчаю – зеленый ты еще. Меня не знаешь, местные обычаи не сечешь. Ничё, – покровительственно улыбнулся золотозубый. – Подучу тебя. Клади еду в ящик. Есть что посерьезней сухарей? Бумага штука недешевая. Колбаса, рыба. Винцо, мож, найдется? А?

– Так не пойдет, – развел я руками. – Я работаю по своим правилам. Нерушимым. Первым получаю товар. Следом кладу в ящик свой. И только так.

– Аа-а-а… – протянул субтильный. Его лицо исказил короткий и быстрый как удар молнии тик. – Вот ты как…

– Хорошего дня, – вежливо улыбнулся я и, развернувшись, пошел прочь.

– А ну тормозни! Эй! Гниловоз!

– Всего хорошего, – не оборачиваясь, помахал я рукой.

– Ты!

Грохот ставни завершил встречу.

Уже не пряча усмешку, я шагал я по коридору.

Достанет он бумагу. Ага. Как же. Развод чистой воды. За лоха меня принял. Еду не жалко. Сухарей у меня все больше становится. Но попадаться на столь дешевые трюки я не собираюсь. В принципе ожидаемо. Всегда найдется тот, кто захочет разуть лоха. Но я не лох. Я точно не лох.

Вернусь к кокпиту. Гляну еще раз за окно. Подивлюсь на удивительный и странный мир вокруг…

Глава десятая

День тянулся за днем.

Теперь я легко отслеживал смену дня и ночи. Благодаря открытому обзорному окну это больше не составляло труда. Там были восходы и закаты. Наступал день. Приходила ночь. Но никогда не было яркого света и непроглядной ночи. Свету мешали мрачные тучи. Ночи мешал светящийся Столп, этот гигантский ночник, освещающий огромную территорию призрачным светом.

Менялось не только время суток. Менялась и погода. От умеренно плохой и холодной до лютого мороза и адски сильного града. Порой жуть брала, когда я видел, как по летящим впереди кельям с яростью барабанит крупный град. Куски льда достигали размера кулака мужчины. Но кельи с монашеской смиренностью выдерживали ледяные удары судьбы. Они принимали озверелые оплеухи и летели дальше, продираясь сквозь непогоду. Однако я видел нечто страшное – падение дымящегося креста. Эта махина внезапно встала торчком, крутнулась и в отвесном падении ухнула на землю. Мне почудилось, что я увидел изломанную человеческую фигурку, ударившуюся в ледяной холм. Но это скорее мое разыгравшееся воображение. Как бы то ни было – страшная катастрофа. И падающий крест едва не задел келью, идущую под ним. Ледяные снаряды сумели что-то повредить в непонятной механике или энергетике креста. И тюремная камера рухнула… мы проклятые камикадзе, вот кто мы!

Не могу подобрать другой аналогии!

Но, в отличие от нас, японские смертники садились в самолеты и управляемые торпеды добровольно! Они осознанно шли на смерть.

Нас же никто не спрашивал. Силком запихнули в тюремные камеры и заставили дергать за проклятые рычаги! Впрочем, никто не может заставить нас дергать за третий рычаг – тот самый, что высвобождает шаровую молнию, бьющую по Столпу. И у нас есть призрачный шанс вырваться на свободу – спустя сорок лет.

В тот день моя келья вошла в стену града следом за остальными крестами. Я испытал страх. Огромный страх, когда стоял перед открытым обзорным окном и смотрел на приближающуюся ледяную молотилку. Такой страх в наше время испытать дано не каждому. Одно дело стоять в лесу и видеть надвигающуюся смерть. И совсем другое – находиться в железобетонном доме и снисходительно смотреть на бессильно бушующую природу за окном.

Как мой крест перенесет подобную бомбежку?

Что случится сейчас?

Тяжелые страшные минуты.

Все обошлось. Более того – пройдя сквозь ледяную терку, моя келья избавилась от немалого количества наваленного на крышу мусора. Исчезла гнилая нога, стучащая по стеклу. Очистилось и само стекло от мутных пятен и грязевых ошметков. Стекло перенесло удары града без малейших проблем. Ни царапинки!

За стеной града последовал внезапный дождь – что странно, учитывая царящую вокруг зиму. По стеклу потянулась черная пелена смываемой с крыши грязи. Море различного мусора сползало вниз и падало в бездну. Сползали и фрагменты человеческих тел. Особенно мелкие их части – преимущественно пальцы, лоскуты кожи с татуировками и без, пучки волос, ногти. Мерзкая мешанина. Я был рад граду и дождю. Меня напрямую это не касается, да и кличка Гниловоз прижилась уже намертво, но предпочитаю жить в чистоте. И не хочу возить гору трупов. Вскоре грязи стало гораздо меньше. К концу дождя стекло сияло первозданной чистотой. Когда ливень закончился, ветер быстро сдул остатки воды, и мы вырвались наружу из странной «зоны тепла», как я окрестил этот пяти-шести километровый участок кругового пути. Загадочная тепловая аномалия – град вполне к месту, но про дождь и следующий за ним ровный ветер сказать такого не могу.

Ударившие по земле град и ливень изрядно проредили, а местами полностью рассеяли искристую муть над землей. Но мне это мало что дало – те же снег и лед. Карта не пополнилась ничем. Только отметкой о странной зоне тепла.

Примерно тогда же я задумался о предоставленной нам свободе выбора – дергать третий рычаг или нет.

Странно, но я упустил из виду всю нелогичность предоставления такого выбора.

Если столько крестов крутится неустанно вокруг Столпа и регулярно обстреливают его шаровыми молниями – стало быть, дело это крайней важности. Разве можно пускать столь важное дело на самотек? Сегодня двести узников решит дернуть за третий рычаг. А завтра – только сто. Или вовсе не больше пяти сидельцев захочет утруждаться. К чему? Даже на двух рычагах вполне можно жить – хлеб, суп, колбаса предоставляются. Живи себе спокойно!

Будь я начальником этой странной тюрьмы – я бы уж сумел заставить всех узников без исключения дергать за третий рычаг!

Появился упорствующий – уморить голодом и жаждой! К чему кормить бесполезный кусок мяса?!

И в таком же духе дальше.

Но здесь нет ничего подобного. Каждый раз это только мой и ничей больше выбор – разить или не разить. Вот в чем «фишка». Я решаю – стрелять или нет из всех бортовых орудий. И коли уж решаю сегодня не стрелять – так тому и быть. Не раздастся гневная сирена, не послышится матерный оклик, меня не ударят электричеством в наказание за непослушание. Разве что кекс зажмут и не дадут. Ну и без него прожить можно.

Вот… вот в чем так и не решенный пока что мне вопрос – почему нам дали свободу выбора в столь важном для них деле?

Чувствую еще долго буду возвращаться к этой мучающей меня теме…

Первый день, не считая града и дождя, прошел незаметно. Я занимался уборкой. Тренировал тело. Читал сказки. Спал. Кушал. Не случилось ни одного причаливания. Следовательно, никаких встреч с другими сидельцами и никакой новой информации. Почти не слышно шепота в голове. Два раза дергал за третий рычаг. Крест поднялся немного выше.

Второй день оказался продуктивней. Погода туманная и морозная. Шепот громок и невнятен, от него легко отгородиться рутинными делами. Тренировал тело. Дал нагрузку ногам – помимо приседаний, заставил себя прыгать до изнеможения, пытаясь достать до потолка. Не забыл сделать отметки на стене – докуда достал пальцами. Продолжаю мечтать о турнике. Состоялось две встречи. Обе с мужчинами. И оба не понимали ни один из известных мне языков. Пообщаться не удалось. Поулыбались друг другу сквозь стекло. Первый показал мне искусно вырезанную из дерева шкатулку – наверняка сделанную здесь. Я предложенным товаром не заинтересовался, отрицательно покачал головой, чем несколько огорчил продавца. Второй сиделец ткнул в стекло полную бутылку вина. Ткнул со странной жесткостью – направленной не на меня, а на вино. Жесткостью и неким… страхом? Будто в бутылке скорпион сидел. На груди второго сидельца здоровенная металлическая блямба на тонкой цепочке. Я сначала решил, что это медаль. В принципе она и есть, только решетчатая. Отчетливо различил несколько непонятных слов по кругу, толстую книгу открытую посередине, пшеничные колосья, сломанный меч… там тесно-тесно, многое намешано и все втиснуто в кружок металла. Поглядев на вино, я показал в ответ открытый сверток с дюжиной сухарей. И тот кивнул! Отдает за бесценок полную бутылку вина! Медлить я не стал и ткнул пальцем в ящик. Мужик с такой силой зашвырнул бутылку вина в ящик, что она едва не разбилась. Забрав товар, положил сухари. Обмен состоялся. Смерив меня осуждающим и сострадательным взглядом – так мне показалось – сиделец сделал сложный жест, ткнул пальцем в бутылку, чертанул косой крест себе на горле и пошел прочь, забыв попрощаться. Показал мне коротко стриженный затылок. Мужик, кстати, под горшок был стрижен и бороду имел длинную и аккуратную. Борода до груди. Густая. Чем-то неуловимо похож на приверженца суровой религии с многочисленными запретами.

Блямбу на его груди и общий облик – прическа, борода, взгляд – я запомнил со всей тщательностью. Это же праздник выгоды! Если есть еще такие, как он, и все они готовы отдать бутылку вина в обмен на сухари – я готов! Как не крути, с финансовой точки зрения я остаюсь в большой выгоде. А с точки зрения религиозной мне неинтересно.

Вино я проверил – неразбавленное, сладкое, крепкое, вкусное. Унес на базу и закутал в тряпки, прикрывая от света.

Еще одна выгода – три выученных слова. Я узнал, как на их языке будет «хлеб», «вино» и «стекло». Несколько раз переспросил, не забыв поулыбаться. Сам повторил слова вслух раз десять каждое. Дождался подтверждающих кивков. Повторил раз пять еще. Записал.

Языковой барьер – одно из самых серьезных препятствий. Я должен устранить его. И с этого дня отвожу время на обучение языкам. Для этой же цели стану использовать свободную от обмена минутку во время встреч.

Один раз дергал за третий рычаг.

Третий день. Он был таким же, как предыдущие. Время пролетало со страшной скоростью – поразительно, но пребывая в одиночном заключении, я не мог выкроить времени на сон, настолько был занят неотложными делами. А тут еще, к моему огромному удивлению, проросли яблочные семена! Я не садовод. Но понимал, что как-то слишком уж быстро все произошло! Нереально быстро. Но это случилось. Поудивлявшись, покрутив ошарашенно головой, я аккуратно рассадил ростки в подготовленные пластиковые горшки, сделанные из разрезанных бутылок. Полил водой. Отнес к месту потеплее. Подумал, стоит ли их накрывать прозрачными пластиковыми колпаками – навроде теплиц – но из-за отсутствия опыта и знаний не рискнул. Оставил все как есть и занялся другими делами. Не ощущал радости. Только удивление. Чему радоваться? Яблони, даже если продолжат расти и, если мне удастся наскрести на них грязи, яблоки дадут далеко не быстро. Через год? Два? Наверное, через три. А три года – долгий срок. И нет, я не задумываюсь над тем – а жив ли буду года через три? Нет! Я думаю так – через три года меня здесь быть не должно!

Три года – больше тысячи полноценных суток! Гигантский кусок времени, который можно потратить на что угодно, но лучше каждую секунду истратить на уверенный поиск выхода из тюремной камеры.

А яблони… да пусть растут! Я вообще до сих пор не верю глазам своим. Но бело-зеленые ростки упрямо не исчезают, как бы сильно я ни тер глаза. В таких неподходящих условиях зародилась жизнь… может, это некий намек для меня – цепляйся за жизнь всеми силами и у тебя все получится…

Четвертый день прошел скучно. Никаких встреч. Рутинные занятия. Читал вслух. Тренировался. Повторял выученные слова. Перечитывал старые финансовые записи и с некой философской грустью смотрел на собственные ведомости – пока мои операции нельзя назвать особо выгодными. Но я и не в убытке – а это главное. Два раза дергал третий рычаг. Сохранил еды. Для пробы тоненькими ломтиками нарезал полученный кусок копченой колбасы и подвесил под потолком. Попробую завялить. Не получится – получу ценный урок.

Заметил, что много времени стал проводить в кокпите, невзирая на холод. Пользы от моего там присутствия немало – изучаю местность вокруг, наблюдаю за роением. «Роение» – этот термин я начал подсознательно использовать и даже записал. Роение крестов. Да. Обычно это слово используют по отношению к живым существам. Например, к муравьям. Или к пчелам. Именно пчел – немного спятивших – мне и напоминают кресты. А Столп, эта мрачная громада светящегося льда со странной начинкой, отлично подходит на роль улья с замороженным летком. Улей с запечатанным входом. И бедные пчелы не могут попасть домой. Они летают и летают вокруг недоступного дома, наворачивая круги и спирали, опускаясь и поднимаясь, изредка нанося яростные удары по отвергшему их улью…

Кресты неживые. Это искусственные сооружения из железа и кирпича, что неведомым образом держатся в воздухе и не падают. Да еще и летают неплохо! И их поведение – да, поведение, еще одно странное слово, малоподходящее к неодушевленным предметам, – тоже похоже на роящихся насекомых. Кресты сближаются и расходятся, уступают друг другу дорогу, плавно поднимаются и занимают место в эшелоне сверху. Все передвижения выглядят осознанными. Если это полет самолетов – то пилоты просто отменные! Вот только в моем кокпите пилота нет! Крест летит сам по себе. Но ему это не мешает стыковаться с соседями и аккуратно подниматься каждый день понемногу.

Движение вверх – базовое. Так или иначе, но большая часть келий поднимается, все дальше удаляясь от земли. Метр за метром кресты взбираются по стылым воздушным ступенькам. И это отчетливейший сигнал – внутри келий исправно работающие узники раз за разом усердно дергающие третий рычаг и не пропускающие ни одного сеанса. В их крестах всегда горит свет, там всегда тепло и регулярно работает кормильня.

Движение вниз – явление, случающееся редко. Я видел спускающиеся, не падающие, а именно спускающиеся с небес кресты всего несколько раз. Вернее – вижу их до сих пор. Кресты спускаются медленно. Чем-то похожие на самолеты с отрубившимися двигателями, но продолжающие управляемое планирование к земле. Если мыслить символично, то третий рычаг похож на брошенный штурвал самолета. Стоит пилоту одуматься и взяться за него – крест вздрогнет и тяжело пойдет вверх.

Мой крест взлетал. Я был все ближе к потолку.

Потолок?

Так я назвал закрывающую небо сплошную пелену серых туч. С каждым днем я приближался к облачному потолку, готовясь войти в него. Не знаю, что там над ним, но кое в чем уверен – оттуда я земли не увижу. По моим подсчетам, осталось не больше двух дней, прежде чем тупое рыло моего креста взрежет первое тучевое брюхо. И оттого я торопился запечатлеть в памяти и на бумаге каждую складку местности подо мной – прежде чем попрощаться с нею.

Чуть меньше четырех суток – столько понадобилось кресту, чтобы полностью облететь Столп и замкнуть первый круг. Первый для меня. Уверен, что пока кокпит был закрыт, моя келья навернула несколько таких кругов. Не стоял же крест на месте. Но именно этот восходящий круг был для меня первым – ведь его я провел «зрячим», почти все время проторчав в кабине и завороженно созерцая окрестности.

Этот первый показатель я записал. Перепроверю данные позднее. Еще несколько более-менее точных зацепок, и я смогу вычислить скорость креста. Кое-какие приблизительные выкладки у меня уже есть, но они именно что приблизительные. А хочется максимальной точности.

Граница. Еще один важный для меня термин. Если точнее – граница света и тьмы, черта, до которой еще дотягивался исходящий от Столпа свет, позволяя увидеть заснеженную унылую местность. Тьма… чересчур громко сказано. Дальше просто серая мгла. Предрассветный зимний сумрак. Ничего не разобрать в этой мешанине серого и черного. Поэтому граница чисто условная, скорее означающая предел, за которым я уже не могу ничего рассмотреть. Показалось, что на самой границе видел разрушенные дома. Причем речь о домах современных, многоэтажных. Высоченные узкие бетонные коробки с черными провалами окон.

За границей – ни одного огонька. Ни единого. Серо-черный непроглядный сумрак. Мертвая земля, прикрытая толстой шапкой облаков. Если мне удастся выбраться из темницы, то граница – последнее из моих возможных направлений…

Четвертый и пятый дни похожи как близнецы. Пролетели и забылись. Но в моих записях появилось несколько новых строчек о совершенных сделках, в банках прибавилось сухарей и несколько ломтиков вяленой колбасы. Я продолжаю бояться серьезной болезни или травмы могущей меня обездвижить. И продолжаю запасать продовольствие.

Яблочные ростки выросли на пять-шесть сантиметров за два дня. Нормальна ли такая скорость роста? Тут недостаточно солнечного света, собранная мною почва наверняка ужасна. Хватает только воды – ее я подливаю регулярно. И яблони растут… если продолжат таким темпом, то у меня не хватит собранной грязи.

Я почти закончил уборку пола. И регулярно протираю уже отмытое, со старательной злостью ревнителя чистоты уничтожая каждое пятнышко.

Третий рычаг за прошедшие два дня не дергал ни разу. Он был намертво заклинен. Странная пауза. Но крест не опускается, более того – потихоньку продолжает подниматься. Значит, я все делаю правильно и нечего переживать. Разве что легкое сожаление о невероятно вкусном кексе…

Шестой день. Интересный день. Интересный сделками. Их я провел пять. И каждый раз приобретал тряпье и пустые пластиковые бутылки в обмен на еду. Мне годились любые тряпки. Даже грязные. Их я брал с особым удовольствием. Думаю, совершившие обмен сидельцы решили, что я немного тронулся, раз отдаю хорошие сухари в обмен на вонючее тряпье. Но у меня были свои причины.

С тряпками пришлось повозиться. Часть из них, особо рваных, я изрезал в мелкие клочки. Добавил грязи, залил водой, рассадил яблоневые ростки, что за прошлый день выросли еще на пару сантиметров.

Остальное тряпье расправил, рассмотрел. Остатки одеял и верхней одежды. Все в той или иной степени рваное и грязное. Пришлось устроить большую стирку, а следом и штопку, с обрезанием особо плохих кусков. Некоторые тряпки сшил вместе. В итоге у меня получилось большое полотнище и парочка кусков шерстяной материи.

Третий рычаг дергал один раз.

Седьмой день. Наличие тайников в одиночной камере до сих пор терзает меня. Вдруг на самом деле есть «некто», могущий прийти и забрать лишние, на его взгляд, предметы? Пока я буду спать, к примеру… береженого бог бережет. Поостерегусь. Я пополнил тайники продуктами и выменянными предметами.

В кокпите обустроил удобнейшее кресло из большого полотнища и пластиковых бутылок. Спинка пока не держалась из-за отсутствия рамы. Но сидеть на получившемся ложе было приятно и, что самое главное, тепло. Ноги больше не мерзли. Накинул сверху покрывало – и стало вообще хорошо. Отныне наблюдение за окружающим миром я буду проводить с отменным комфортом.

Третий рычаг дергал дважды.

Восьмой день. Он прошел ровно и плодотворно. Начал скоблить стены. На этот раз двигался от кокпита к хвосту. Двигался – громко сказано. Скорее полз сантиметр за сантиметром.

Осмотрел себя и ощупал. Прямо как мясник при выборе коровы. Осмотром остался доволен. Ноги постройнели, стали рельефными и жесткими. Остальные мышцы почти не отставали. Особенно радовал живот – с него практически исчез жир. Двигаться и действовать стало не в пример легче. Организм забыл о переизбытке алкоголя. Вино я понемногу пил, но только ради вкуса и легкого расслабления. Никаких внутренних более и покалываний. Организм в тонусе. А разум? В тонусе ли?

Поразмышляв, пришел к выводу – я в полном порядке. Ни малейшего намека на уныние и апатию – этих самых страшных врагов любого человека. Я жажду действий, и я действую. У меня полно планов на будущее. У меня почти нет свободного времени. Я с оптимизмом смотрю вперед. Отлично! Я в полном порядке!

Девятый день начался как обычно. А затем события стали набирать обороты, и я только диву давался происходящему.

Сначала ко мне причалил пират.

Да. Пират. Сначала, разумеется, я этого не знал. Видел неуклюже подходящий к моему левому «крылу» крест. Загодя собрал предметы для мена. Привычно и спокойно дернул за рычаг. Все шло рутинно. Я пригладил волосы и улыбнулся. Ставня поднялась. И я онемел ненадолго. Удивление было настолько сильным, что я даже не отреагировал на его первые слова. А как тут было суметь отреагировать, когда передо мной стоит самый поразительный из всех виденных до этого стариков?

– Эй, на борту! Салага! – с презрением процедил старик. – А ну, швыряй в ящик добычу! Пока я сам не забрал!

Я молчал.

– Эй! Гниловоз! Так ведь тебя кличут? Чего рот разинул? Моряков не видал?

Я молчал.

Его внешний вид…

Черная бандана, с аляповатым белым черепом со скрещенными костьми. Чересчур большая для старика черная кожаная куртка, грубо зашитая цветными нитками во многих местах. Джинсы – выцветшие и штопанные, покрытые жирными пятнами. На руках перчатки с обрезанными пальцами. На пальцах правой руки тяжелый кастет. На шее черный шарф. На поясе длинный нож, левая ладонь лежит на рукояти. За спиной старика…

Вот тут еще интересней. За его спиной покачивается черный пиратский флаг. На флаге изображен крест – не христианский, а тюремный крест, такой же, что несет сейчас меня. Белая тюремная келья, пробитая тяжелым кинжалом. На черном фоне под крестом несколько крупных алых капель – из пробитого белого креста льется алая кровь бедолаги-сидельца. Символично… ой символично… и ой как аляповато и неумело.

– Ты! – старик попытался захрипеть, но сорвался на сип. Голосовые связки возмутились такому нажиму, и тут же последовало наказание – старый пират зашелся в долгом мучительном кашле. Я молча ждал окончания представления – кашель лишь досадная помеха. Через минуту пират справился с недомоганием, сплюнул, утер рот рукой и охнул – забыл про надетый на костяшки кастет и сам себя ударил по губам холодным железом. А вот и кровь на верхней губе. Запятнала седые усы, окрасив их в красный.

– Если беды не хочешь – бросай дань в ящик!

– Дань? – уточнил я, первый раз нарушив молчание.

– Все верно, плесень ты морская!

– Мы в небе, дедушка, – наклонившись вперед, я с участием взглянул на изображающую совсем не подходящую ему роль старца. – Тут нет моря.

– Лучше давай по-хорошему, салага! Уж не зли меня! Я волк старый, битый, терпеливый. Но и злой. И быстрота в ногах осталась! Бойся! Мне до третьего рычага добежать легко! Дерну раз – и нет тебя!

– Так, – резко посерьезнел я.

Вот это уже новость. Если она правдива – она чудовищна.

– Третий рычаг? – уточнил я.

– Я легонько, – осклабился дедок, и я увидел почерневшие пеньки редких зубов. – Не в полную мощь. А тебя на кусочки! Швыряй дань!

– Рычаг заблокирован, – напомнил я.

– Это у тебя. Ты сиделец. А я умелец. Понял?

– Ага. Понял.

– Жить хочешь?

– Очень, – признался я.

– Так и живи! Но плати! И смотри наверх больше не лезь – сожрут тебя там. Здесь крутись. Схему тебе так и быть дам – заплатишь за нее цену небольшую, справедливую. Раз в недельку будешь платить и спокойно жить под крылышком моим черным!

– Вот спасибо. Схему? Что за схему, дедушка пират? – я изо всех сил старался говорить бесстрастно. Но меня душил хохот. Я изнемогал от желаний зайтись лающим смехом и начать крутиться вокруг себя, хлопая по коленям ладонями. Спектакль дедушки удался. Нет, полезного он рассказал много. Очень много – сам того, возможно, не заметив. Я заполучил крохи сведений. Осталось суметь сдержаться и узнать еще немного полезностей.

– Схема?

– Совсем малек, что ли? – сморщившись от презрения, процедил старик. На этот раз ему удалось выразить все запланированные эмоции и, неожиданно для самого себя, он расцвел в улыбке.

А ему идет улыбка. Стащить бы черную бандану и куртку, забрать кинжал и кастет. Заставить улыбаться почаще. И готово – престарелый художник в элегантном черном шарфе. Но нет. Жизнь куда гротескней. И дед с добрым лицом вынужден играть роль пирата вымогателя.

– Схема по ровнолету!

– Ровнолету?

– Ну ты и сала-а-ага… С якорей мысленных так и не снимался за всю жизнь? Схема! По ровнолету! Чтобы не прыгать по воздушным волнам вверх-вниз, как корабль без руля! Следуешь схеме – летишь ровно! Главное, все по схеме делать. Написано на третий день третьего рычага не касаться – вот и не касаешься! Лететь будешь ровно весь срок! А затем воля вольная! Чем плохо? И ведь по ровнолету, коль пойдешь дальше – вокруг одни свои, считай, будут! Спокойная жизнь и попутный ветер в паруса. И не придется бояться удара Его! – на последнем слове старик сделал отчетливое ударение, и я подобрался, услышав знакомый уважительный эпитет.

– Его?

– Его! – пират дернул головой. Вокруг стены, но все равно ясно, что он указывал на Столп.

Удар Столпа? Это как? Ладно. Еще немного интересной информации.

– Вот как. Спасибо большое за науку, – ответил я, катая в голове новые слова. – И до встречи.

– Эй! Дань!

– Я не плачу дань, – покачал я головой. – Никому. Никогда. Только взаимовыгодные сделки.

– Ты думай, что говоришь! Бойся залпа в борт! Моего залпа, салага! А я уж врежу так врежу! Разозлишь меня – и на таран пойду без страха! Мой крест твоего покрепче будет!

– Таран? – дед меня снова удивил. – Вы контролируете крест? Управляете им?

– А то! Все в моих руках!

Ставня с грохотом опустилась.

Посмотрев на железную заслонку, я повернулся и задумчиво зашагал к кокпиту. В карманах покачивались так и не пригодившиеся предметы мена. Оказавшись у обзорного окна, я проводил взглядом отходящий «пиратский» крест лихого старика. Смотрел я внимательно. И через минуту убедился, что крест движется абсолютно стандартно. А я все свободное время проводил в кресте и прекрасно изучил маневры неуклюжих тюремных келий и способы их взаимодействия и обхода друг друга. Движение кельи старика ничем не отличалось. Его крест шел на автомате, а не ручном управлении. Во всяком случае сейчас. Или же дед являлся пилотом-асом, способным копировать автопилот. А где-то внутри каждого креста безусловно скрывалось по прекрасному автопилоту.