Текст книги "Утеха падали"

Мы приехали несколько часов спустя после наступления темноты. Калли взял меня на руки и под надзором доктора Хартмана и сестры Олдсмит, не отстававшей ни на шаг, с бутылкой для внутривенного вливания, поднял меня наверх.

Моя спальня утопала в мягком свете лампы, мягкий шерстяной плед на кровати был откинут, простыни благоухали чистотой и свежестью, темное дерево мебели матово поблескивало, мои щетки и гребни в идеальном порядке лежали на туалетном столике.

Мы все разрыдались. Слезы текли по щекам Калли, когда он нежно и чуть ли не подобострастно опускал меня на постель. Сквозь чуть приоткрытые окна долетал аромат пальмовых побегов и мимозы.

Затем наверх подняли и установили медицинское оборудование. Странно было видеть зеленое сияние осциллоскопа в моей старой спальне. На мгновение все собрались вокруг меня: доктор Хартман со своей новой женой – сестрой Олдсмит, которая занималась последними медицинскими приготовлениями; Говард и Нэнси держали за руки Джастина, словно позировали для семейной фотографии; юная сестра Сьюэлл улыбалась мне от окна; в дверях, заслоняя собой проход, стоял Калли, а за ним в коридоре маячила фигура Марвина в галстуке и белых перчатках, которые были натянуты на его отдраенные руки.

Говард столкнулся с небольшими сложностями: миссис Ходжес не желала продавать свой дом, а хотела всего лишь сдать его в аренду. Но это было для меня неприемлемо.

Впрочем, этим я могла заняться утром. Пока же я снова была дома – дома, в окружении своей любящей «семьи». Впервые за много недель я поняла, что смогу спокойно заснуть. Мелкие проблемы, одной из которой была миссис Ходжес, были неизбежны, но я могла позволить себе заняться ими завтра. А завтра – это был уже следующий день...

Глава 4

На высоте тридцать пять тысяч футов над штатом Невада

Воскресенье, 4 апреля 1981 г.

– Прокрути-ка это еще раз, Ричард, – попросил К. Арнольд Барент.

В салоне «Боинга-747» стало темно, и на огромном видеоэкране вновь заплясало изображение: президент обернулся к кому-то, кто обратился к нему с вопросом, поднял для приветственного жеста левую руку, и лицо его вдруг исказилось в гримасе. Раздались крики, началась всеобщая паника. Агент службы безопасности бросился вперед, и его словно приподняло вверх, как марионетку на ниточках. Выстрелы прозвучали еле слышно, будто были произведены из игрушечного ружья. Как по волшебству, в руках другого агента возник автомат «узи». Несколько человек набросились на молодого парня и прижали его к земле. Камера дернулась и переместилась на упавшего человека, чья лысина обагрилась кровью. Полицейский лежал лицом вниз. Агент с «узи» присел, отрывистым голосом отдавая команды, как уличный регулировщик, в то время как остальные продолжали бороться с подозреваемым. Целая толпа неизвестно откуда возникших агентов, оградив президента, начала оттеснять его к «Кадиллаку», и наконец длинная черная машина, визжа тормозами, рванула с места, оставив всю эту неразбериху и толпу позади себя.

– Ладно, остановись здесь, Ричард, – распорядился Барент. Вспыхнул свет в салоне, на экране видео осталось изображение удаляющегося лимузина. – Ну, что скажете, джентльмены? – осведомился Барент.

Тони Хэрод моргнул и оглянулся. К. Арнольд Барент восседал за своим большим изогнутым столом, позади него поблескивали телефонные отводы и компьютерные приставки. За стеклами иллюминаторов было темно, шум моторов приглушался внутренней обшивкой салона. Напротив Барента сидел Джозеф Кеплер – его серый костюм выглядел свежеотглаженным, черные ботинки блестели. Хэрод посмотрел на грубовато-миловидное лицо Кеплера и решил, что тот похож на Чарлстона Хестона и такой же идиот. Сложив руки на своем плоском животе, в кресле рядом с Барентом сидел преподобный Джимми Уэйн Саттер. Его длинные седые волосы белели в лучах приглушенного верхнего освещения. Кроме них, в помещении находился лишь новый ассистент Барента Ричард Хейнс. Мария Чен вместе с остальными дожидалась их в носовом салоне.

– Похоже, кто-то пытался убить нашего любимого президента, – произнес Саттер со свойственными его голосу елейными модуляциями. уголки рта Барента чуть дернулись.

– Это более чем очевидно. Но зачем Вилли Бордену понадобилось так рисковать? И в кого он на самом деле метил – в Рейгана или в меня?

– Вас я в этом клипе не заметил, – хмыкнул Хэрод.

Барент кинул взгляд на продюсера.

– Я стоял в пятнадцати футах за спиной президента, Тони. Когда раздались выстрелы, я только что вышел из отеля «Хилтона». Ричард и моя охрана успели затолкать меня обратно.

– Нет, что хотите, но не могу поверить, что Вилли Борден может иметь к этому какое-то отношение, – заметил Кеплер. – Сейчас нам известно больше, чем на прошлой неделе. У Хинкли оказалась длинная история болезни, изобилующая подробностями душевною расстройства. Он вел дневник. Но все это было связано с тем, что он был одержим Джоди Фостер. Так что это абсолютно не относится к делу. Старик мог использовать одного из собственных агентов Рейгана или вашингтонского полицейского, того, которого застрелили. Ведь этот фриц – бывший офицер вермахта, не так ли? Думаю, он умеет пользоваться и более существенным оружием, чем пневматическая винтовка двадцать второго калибра.

– Заряженная разрывными пулями к тому же, – напомнил Барент. – Они не взорвались чудом.

– Чудо заключается в другом – одна из них отскочила рикошетом от дверцы машины и попала в Рейгана, – заметил Кеплер. – Если бы в этом был замешан Вилли, он бы дождался, пока вы не усядетесь с президентом, и тогда бы использовал агента с «узи» или с «мак-10», не опасаясь провала.

– Утешительная мысль, – сухо заметил Барент. – А ты что думаешь, Джимми?

Саттер промокнул лоб шелковым носовым платком и пожал плечами.

– В том, что говорит Джозеф, есть резон, брат К. Доказано, что парень был не в себе. Зачем было тратить столько сил на сочинение всей этой истории, чтобы в результате промазать?

– Он не промазал, – покачал головой Барент. – Он пробил президенту левое легкое.

– Я имел в виду тебя, – широко улыбнулся Саттер. – В конце концов он впервые присутствовал в качестве полноправного члена на заседании Клуба Островитян.

– Тони? – Барент повернулся к Хэроду.

– Не знаю, – откликнулся тот. – Просто не знаю.

Барент кивнул Ричарду Хейнсу.

– Может, это сумеет помочь нам в наших рассуждениях.

Свет опять погас, и на экране задергалось зернистое изображение, зафиксированное на восьмимиллиметровой пленке, которое позднее было переведено в видеозапись. Это были разрозненные массовые сцены. Перекрывая толпу, проносились полицейские машины, кавалькады лимузинов и передвижные средства тайной службы. Хэрод понял, что это приезд президента в отель «Хилтон» в Вашингтоне.

– Мы отыскали и конфисковали всевозможные частные записи, сделанные в этот момент, – прокомментировал Барент.

– А кто это «мы» ? – поинтересовался Кеплер. Барент приподнял одну бровь.

– Несмотря на то что безвременная кончина Чарлза стала для нас большой потерей, Джозеф, мы продолжаем сохранять определенные контакты с известными кругами. Вот это место.

На экране возникла почти пустая улица и чьи-то затылки. Хэрод догадался, что снималось это с расстояния тридцати-сорока ярдов от места выстрела, с противоположной стороны улицы. И снимал человек, страдавший нервной трясучкой. Попыток привести камеру в неподвижное состояние почти не предпринималось. Звука не было. О том, что были произведены выстрелы, можно было догадаться только по усилившемуся волнению толпы. Объектив камеры в это мгновение не был направлен на президента.

– Вот! – воскликнул Барент.

Кадр застыл на большом видеоэкране, угол зрения, под которым велась съемка, был неудобным, но между плечами двух зевак отчетливо виднелось лицо пожилого человека лет семидесяти. Из-под клетчатой спортивной кепки выбивались седые волосы. Он стоял на противоположной стороне улицы и внимательно наблюдал за происходящим. Взгляд его маленьких глаз был холоден и спокоен.

– Это он? – спросил Саттер. – Ты уверен?

– Но он не похож на человека с фотографии, которую я видел, – откликнулся Кеплер.

– Тони? – вновь спокойно осведомился Барент.

Хэрод почувствовал, как на его лбу и верхней губе выступили крупные капли пота. Застывший кадр был зернистым, искаженным из-за плохого объектива, снят под неудобным углом и на дешевой пленке. Нижний правый угол кадра был засвечен. Хэрод мог бы сказать, что изображение слишком туманно, что он не уверен. Он мог еще не впутываться во все это – и в то же время не мог.

– Да, – кивнул он, – это Вилли.

Барент опустил голову, Хейнс выключил экран, зажег в салоне свет и отбыл. В течение нескольких секунд стояла полная тишина, если не считать успокоительного гула реактивного двигателя.

– Может, это всего лишь случайное совпадение, Джозеф? – осведомился К. Арнольд Барент, обойдя стол и усаживаясь в кресло.

– Нет, – откликнулся Кеплер. – И все же я ничего не понимаю! Что он пытается доказать?

– Возможно, всего лишь то, что он по-прежнему действует, – предположил Джимми Уэйн Саттер. – Что он ждет. Что он может захватить любого из нас, когда того пожелает. – Преподобный опустил голову, так что его щеки и подбородок прорезали глубокие складки, и улыбнулся Баренту сквозь свои бифокальные стекла. – Полагаю, ты на время воздержишься от появлений в общественных местах, брат К.? – спросил он.

Барент скрестил руки на груди.

– Это наше последнее собрание перед летним выездом в июне на остров. До этого времени... я уеду из страны... по делам. Прошу всех вас принять необходимые меры предосторожности.

– Меры предосторожности против чего? – осведомился Кеплер. – Что ему надо? Мы уже предложили ему членство в клубе по всем возможным каналам. Мы даже послали к нему с этой информацией еврея-психиатра и убеждены в том, что он успел связаться с Лугаром, перед тем как оба погибли во время происшедшего взрыва...

– Идентификация не была исчерпывающей, – оборвал его Барент. – У дантиста в Нью-Йорке не была обнаружена карточка Соломона Ласки.

– Да, – согласился Кеплер, – ну и что? Наше сообщение почти наверняка было получено фрицем. И чего он еще хочет?

– Тони? – спросил Барент, и все трое повернулись к Хэроду.

– Откуда мне знать, чего он хочет?

– Тони, Тони, – покачал головой Барент, – ты сотрудничал с ним в течение многих лет. Ты ел с ним, беседовал с ним, шутил с ним... Чего он хочет?

– Играть.

– Чего? – спросил Саттер.

– Как играть? – наклонился вперед Кеплер. – Он хочет играть в летнем лагере на острове? Хэрод покачал головой.

– Он знает о ваших играх на острове, но ему нравятся другие Игры. Думаю, ему это напоминает прежние времена. Как в Германии, когда он и эти две старые шлюхи были молодыми. Это как шахматы. Вилли становится сам не свой, когда дело доходит до шахмат. Он как-то рассказывал мне о своих снах: он считает, что все мы – фигуры в дьявольской шахматной партии.

– Шахматы, – пробормотал Барент, сложив кончики пальцев.

– Да, – подтвердил Хэрод, – Траск сделал ошибочный ход, позволил нескольким пешкам слишком далеко зайти на поле Вилли, и бац! – Траска с доски удаляют. То же самое с Колбеном. Дело не в личных отношениях... это просто такая Игра.

– А старуха? – осведомился Барент. – Она была добровольным ферзем Вилли или одной из его многочисленных пешек?

– Откуда мне знать! – рявкнул Хэрод. Он встал и заходил взад и вперед по салону, но толстое ковровое покрытие скрадывало звук его шагов. – Насколько я знаю Вилли, – продолжал он, – в такого рода вещах он не доверяет никому. Может, он ее боится? Одно я знаю наверняка – он навел нас на ее след, потому что знал, что мы недооценим ее Способности.

– Это и произошло, – согласился Барент. – Эта женщина обладала исключительной Способностью.

– Обладала? – переспросил Саттер.

– У нас нет доказательств, что она жива, – пояснил Джозеф Кеплер.

– А как насчет наблюдения за ее домом в Чарлстоне? – спросил преподобный. – Там кто-нибудь сменил Нимана и группу Чарлза?

– Там сейчас мои люди, – ответил Кеплер. – Пока никаких сведений.

– А как насчет авиарейсов? И прочих средств сообщения? – не унимался Саттер. – Колбен был уверен, что она пыталась выехать из страны, пока что-то не спугнуло ее в Атланте.

– Речь идет не о Мелани Фуллер, – перебил их Барент. – Как правильно сказал Тони, она была отвлекающим маневром, ложным следом. Если она до сих пор жива, мы можем оставить ее в покое, и совершенно неважно, какую роль она играла. Вопрос заключается в том, как мы должны отвечать на этот последний... ход нашего немецкого друга.

– Я предлагаю проигнорировать его, – сказал Кеплер. – Старик просто показал нам свои зубы, организовав события понедельника. Мы все согласились, что если бы он собирался покончить с мистером Барентом, он вполне мог бы преуспеть в этом. Пусть старый извращенец развлекается, а когда успокоится, мы с ним поговорим. Если он согласится с нашими правилами, мы сможем предложить ему место пятого члена в клубе. Если нет... я хочу сказать, черт побери, джентльмены... откровенно говоря между нами троими... прости, Тони – четверыми... в нашем распоряжении находятся сотни оплачиваемых охранников, а сколько их у Вилли, а, Тони?

– Было двое, когда он уезжал из Лос-Анджелеса, – ответил Хэрод. – Дженсен Лугар и Том Рэйнольдс. Но он им не платил. Они были его личными любимчиками.

– Вот видите, – продолжал Кеплер. – Подождем, пока ему не надоест играть в эту одностороннюю игру, а потом вступим в переговоры. А если он откажется, пошлем Хейнса или кого-нибудь из моих людей.

– Нет! – вдруг заорал преподобный Саттер. – Слишком часто мы подставляли другую щеку. «Мститель Господь и страшен в гневе... Пред негодованием Его кто устоит? И кто стерпит пламя гнева Его? Гнев Его разливается, как огонь; скалы распадаются пред ним... и врагов Его постигнет мрак» (Пророк Наум, глава 1).

Джозеф Кеплер с трудом подавил зевок.

– Ну при чем тут Господь, Джимми? Мы говорим о том, как поступить с выжившим из ума нацистом, одержимым игрой в шахматы.

Лицо Саттера побагровело, и он указал на Кеплера своим тупым мясистым пальцем. Большой рубин на его кольце вспыхнул и заиграл всеми своими гранями.

– Не смейся! – басом проревел он. – Господь говорил со мной и через меня, и Он будет услышан. – Саттер огляделся. – «Если же у кого из вас недостает мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и без упреков, – и дастся ему». (Соборное послание апостола Иакова, глава 1).

– И что Господь говорит по этому поводу? – тихо поинтересовался Барент.

– Что этот человек вполне может быть Антихристом. – Саттер своим громовым голосом заглушал слабый гул двигателей. – Господь велит нам найти его и истребить. Мы должны сокрушить его ребра и чресла. Мы должны найти и его, и его подручных, «...чтобы они испили чашу гнева Господня; чтобы он был подвергнут мукам геенны огненной в присутствии святых ангелов и Агнца; и чтобы смрад его мучений не прекращался во веки веков...»

Барент слабо улыбнулся.

– Насколько я понял, Джимми, ты против того, чтобы вести переговоры с Вилли и предлагать ему членство в клубе?

Преподобный Джимми Уэйн Саттер сделал большой глоток из своего бокала с бурбоном и произнес неожиданно тихо, Хэроду даже пришлось наклониться, чтобы расслышать:

– Да, я считаю, – мы должны убить его. Барент кивнул и развернулся в своем большом кожаном кресле.

– Будем голосовать, – промолвил он. – Тони, ты как думаешь?

– Я пас, – ответил Хэрод, – но думаю, что решать – это одно, а выслеживать Вилли и иметь с ним дело – совсем другое. Посмотрите, в какую кашу мы вляпались с этой Мелани Фуллер.

– Там Чарлз допустил ошибку, и он заплатил за нее. – Барент перевел взгляд на остальных двоих. – Ну что ж, поскольку Тони воздерживается, похоже, мне принадлежит честь решающего голоса.

Кеплер открыл было рот, но передумал. Саттер в молчании допивал остатки своего бурбона.

– Какие бы цели наш друг Вилли ни преследовал в Вашингтоне, – промолвил Барент, – мне они не нравятся. Однако будем считать происшедшее вызовом и пока не станем отвечать на него. Возможно, мнение Тони о том, что Вилли одержим игрой в шахматы, является для нас в этом вопросе наилучшим руководством. У нас осталось два месяца до летнего лагеря на острове Долменн и наших... э-э... мероприятий там. Мы должны внятно заявить о своем приоритете. Если Вилли прекратит нас запугивать, возможно, в дальнейшем мы рассмотрим вопрос о том, чтобы начать с ним переговоры. Если же он продолжит чинить нам препятствия... если мы столкнемся хотя бы еще с одним эпизодом подобного рода... мы применим все средства, общественные и частные, чтобы найти и уничтожить его в соответствии со способом, процитированным Джимми из Откровения. Ведь это было Откровение, брат Дж.?

– Именно так, брат К.

– Прекрасно. – Барент кивнул. – А теперь, думаю, мне надо немного поспать. У меня завтра встреча в Лондоне. Спальные места для всех вас готовы, так что можете располагаться. Где бы вы хотели, чтобы вас высадили?

– Лос-Анджелес, – ответил Хэрод, – Новый Орлеан, – сказал Саттер.

– Нью-Йорк, – пробормотал Кеплер.

– Будет сделано, – заверил их Барент, – несколько минут назад Дональд сообщил мне, что мы находимся где-то над Невадой, так что первым мы высадим Тони. Боюсь, Тони, ты де успеешь воспользоваться всеми удобствами, но немножко вздремнуть перед посадкой сможешь.

Барент встал, и в дверях, ведущих в коридор, появился Хейнс.

– А о встречи в летнем лагере Клуба Островитян, джентльмены, – промолвил Барент. – Чао! Всем удачи.

Стюард в синем блейзере проводил Хэрода и Марию Чен в их купе. Задняя часть «Боинга» была превращена в огромный кабинет Барента, гостиную и спальню. Дальше слева по коридору, который напоминал Хэроду европейские поезда, располагались вместительные купе, декорированные в нежных оттенках зеленого и кораллового цветов. Здесь помещались ванная, королевских размеров кровать, диван и цветной телевизор.

– А где же камин? – обратился Хэрод к стюарду.

– Кажется, в частном самолете шейха Музада есть действующий камин, – без тени улыбки отозвался миловидный стюард.

Хэрод положил в свой стакан лед, налил водки и только устроился рядом с Марией Чен на диване, когда в дверь постучали. В купе вошла молодая женщина точно в таком же блейзере, как у стюарда, и промолвила:

– Мистер Барент спрашивал: не сможете ли вы с мисс Чен присоединиться к нему в гостиной Орион?

– В гостиной Орион? – переспросил Хэрод. – Черт, конечно, можем. – И они последовали за женщиной по коридору, миновали дверь с кодовым замком, которая вела к винтовой лестнице. Хэрод знал, что на таких коммерческих рейсах 747-го образца подобные лестницы вели в гостиные первого класса. Поднявшись наверх по темной лестнице, Хэрод и Мария Чен замерли в благоговении. Сопровождавшая их женщина спустилась вниз и закрыла дверь, отрезав последний луч света, шедший из общего коридора.

Помещение было такого же размера, как и гостиные в нормальном «Боинге», но казалось, кто-то снял здесь верхнюю часть самолета и теперь сквозь потолок можно было взирать на небо, открывавшееся на высоте тридцати пяти тысяч футов над землей. Над головой сияли мириады звезд, разливая вокруг ровный, немеркнущий свет. Слева и справа были видны темные конусы крыльев, на которых мигали красные и зеленые навигационные фонари. Внизу раскинулся полог облаков, освещенный звездным сиянием. Казалось, ничто не разделяет их с бесконечным пространством ночного неба. Лишь смутные контуры указывали на присутствие в гостиной низкой мебели, вдали с трудом угадывалась фигура сидящего человека.

– Господи Иисусе, – прошептал Хэрод и услышал резкий вдох Марии Чен, когда она вспомнила о необходимости дышать.

– Я рад, что вам нравится, – донесся из темноты голос Барента. – Проходите и садитесь.

Хэрод и Мария Чен осторожно двинулись по направлению к скоплению низких кресел, стоявших возле круглого стола, стараясь свыкнуться со звездным светом. Оставшаяся за их спинами винтовая лестница была обозначена единственной предупреждающей полоской красного света, закрепленной на первой ступеньке. С запада черной полусферой звездное небо закрывало отделение для экипажа. Хэрод и Мария Чен погрузились в мягкие подушки кресел, не отрывая глаз от неба.

– Это светопроницаемый пластиковый сплав, – пояснил Барент. – Более тридцати слоев. Но почти идеально прозрачен и гораздо крепче, чем плексиглас. Крепится на бесчисленном количестве дуг, но они толщиной с волос и потому не препятствуют целостному восприятию. Внешняя поверхность при дневном свете отражает лучи и выглядит, как обычный блестящий черный корпус. Мои инженеры работали над ее созданием целый год, а потом еще два года мне потребовалось на то, чтобы убедить Комитет гражданской авиации, что эта штука может летать. Инженерам дай только власть, они бы и иллюминаторы в самолетах убрали.

– Как красиво! – восхищенно прошептала Мария Чен, и Хэрод увидел отражение звездного мерцания в ее темных глазах.

– Тони, я пригласил вас сюда, потому что дело касается вас обоих, – сказал Барент.

– Какое дело?

– Ну... э-э... динамика нашей группы. Вы, наверное, уловили некоторое напряжение в атмосфере?

– Я заметил, что все с трудом сдерживались, чтобы окончательно не съехать.

– Вот именно, – кивнул Барент. – События нескольких последних месяцев были... э-э... довольно неприятными.

– Не понимаю, почему, – откликнулся Хэрод. – По-моему, мало кого заботит, что их коллег разорвало на части или посбрасывало в реку Шилькил.

– Дело в том, что мы слишком самоуспокоились, – промолвил К. Арнольд Барент. – Наш клуб действует уже много лет... на самом деле даже десятилетий... и возможно, затеянная Вилли вендетта даст нам возможность осуществить необходимое... э-э... сокращение.

– Только в том случае, если речь не идет лично о нас, – ответил Хэрод.

– Вот именно. – Барент налил вина в хрустальный кубок и поставил его перед Марией Чен. Глаза Хэрода уже достаточно привыкли к темноте, так что теперь он отчетливо видел лица, но от этого сияние звезд казалось ему лишь ярче, а верхушки облаков приобретали еще более переливчатые оттенки. – Меж тем, – продолжил Барент, – в нашей группе произошла определенная разбалансировка, и то, что было действенным при иных обстоятельствах, перестало работать.

– Что вы имеете в виду? – осведомился Хэрод.

– Я имею в виду, что образовался вакуум власти, – ответил Барент голосом столь же холодным, как сияние звезд, в котором они купались. – Или точнее – общее ощущение того, что образовался вакуум власти. Вилли Борден дал возможность ничтожествам счесть себя титанами, и за это ему придется заплатить жизнью.

– Вилли заплатит жизнью? – переспросил Хэрод. – Так, значит, все разговоры о возможных переговорах и вступлении Вилли в клуб – не более чем блеф?

– Да, – согласился Барент. – Если потребуется, я лично буду руководить клубом, но ни при каких обстоятельствах этот бывший нацист за нашим столом не появится.

– Тогда зачем... – Хэрод умолк и задумался. – Вы думаете, что Кеплер и Саттер готовы сделать самостоятельные шаги?

Барент улыбнулся.

– Я знаком с Джимми много лет. Впервые я увидел его сорок лет назад, когда он читал проповедь в палатке в Техасе. Он обладал несфокусированной, но непреодолимой Способностью. Он мог заставить целую толпу потных агностиков делать то, чего он от них хотел, и делать это с восторгом во имя Господа. Но Джимми стареет и все меньше и меньше полагается на свою силу убеждения, вместо этого пользуясь аппаратом убеждения, который он создал. Я знаю, что на прошлой неделе ты посетил его маленькое фундаменталистское королевство... – резким движением руки Барент пресек объяснения Хэрода. – Ничего страшного. Джимми наверняка предупредил тебя, что мне станет об этом известно... и что я пойму это. Не думаю, чтобы Джимми хотел опрокинуть нашу тележку с яблоками, но он ощущает возможную перемену во властных взаимоотношениях и хочет оказаться на нужной стороне, когда эта смена произойдет. Вмешательство Вилли нарушило это шаткое равновесие, как может показаться со стороны.

– А в действительности – нет? – поинтересовался Хэрод.

– Нет, – отрезал Барент, и один этот короткий слог прозвучал так же непререкаемо, как выстрел из винтовки. – Они позабыли о существенных вещах. – Барент выдвинул ящик низкого стола, за которым они сидели, и достал полуавтоматический револьвер. – Возьми, Тони.

– Зачем? – Хэрод почувствовал, как по коже у него поползли мурашки.

– Револьвер настоящий и заряжен, – сказал Барент. – Возьми его, пожалуйста.

Хэрод двумя руками поднял оружие.

– О'кей, что дальше?

– Прицелься в меня, Тони.

Хэрод вздрогнул. Что бы Барент ни собирался продемонстрировать, он не хотел принимать в этом никакого участия. Он знал, что поблизости находится Хейнс и еще дюжина крепких парней.

– Я не хочу в вас целиться, – сказал Хэрод. – Не люблю эти чертовы игры.

– Целься в меня, Тони.

– Пошли вы знаете куда! – рявкнул Хэрод и встал, чтобы уйти. Сделав прощальный жест рукой, он направился к красной световой полосе, обозначавшей верхнюю ступеньку лестницы.

– Тони, – послышался из тьмы голос Барента, – поди сюда.

Хэроду показалось, что он наткнулся на одну из пластиковых стен. Мышцы его сжались, превратившись в тугие узлы, он вспотел. Хэрод попытался кинуться вперед, прочь от Барента, но единственное, что ему удалось, так это упасть на колени.

Однажды, лет пять назад, у них с Вилли была беседа, когда бывший нацист попытался продемонстрировать на нем свои Способности. Это была чисто дружеская забава в ответ на какой-то вопрос Хэрода о венских Играх, о которых рассказывал Вилли. И тогда, вместо того чтобы ощутить теплую волну овладения, которой пользовался сам Хэрод по отношению к женщинам, Тони ощутил необъяснимое, но жуткое вторжение в собственный мозг, который заполнился белым гулом и ощущением собственной обреченности. Однако тогда это не лишило Хэрода возможности саморегуляции. Он тут же понял, что Способность Вилли гораздо мощнее его собственной – гораздо кровожаднее, как подумал он тогда, – и хотя сам Хэрод вряд ли смог бы использовать кого-нибудь во время вторжения Вилли, он был убежден, что и Вилли не сможет по-настоящему использовать его.

– Ja-ja, – сказал тогда Вилли, – так бывает всегда. Мы можем вторгаться друг в друга, но те, кто умеет использовать других, сами не могут быть использованы, не так ли? Мы испытываем свои силы на третьих лицах, да? А жаль. Но король не может брать короля, Тони, запомни это.

Хэрод помнил об этом вплоть до настоящего момента.

– Поди сюда, – повторил Барент. Голос его по-прежнему был тихим, с изысканными модуляциями, но, казалось, теперь он был подхвачен бесконечной реверберацией, пока ее гул не заполнил череп Хэрода, гостиную, а потом и всю Вселенную, так что сам недвижный небосвод вроде бы дрогнул. – Поди сюда, Тони.

Как Хэрод ни напрягался, что-то швырнуло его, и он упал на спину, как, ковбой, сброшенный с лошади невидимой натянутой проволокой. Тело его охватили судороги, и ноги в ботинках задергались на ковре. Челюсти его сжались до боли, глаза чуть не вылезли из орбит. Хэрод почувствовал, как внутри него нарастает крик, но понял, что никогда не сможет его издать, что крик будет расти и шириться внутри его, пока не взорвется и не расшвыряет ошметки его плоти по всей гостиной. Лежа на спине с вытянутыми ногами, Хэрод чувствовал, как сжимаются и разжимаются мышцы ею рук, как вгрызаются в ковер локти, а пальцы искривляются, превращаясь в хищные птичьи лапы.

– Поди сюда, Тони, – прозвучало в третий раз. И как десятимесячный младенец, Тони Хэрод послушно пополз вспять. Когда голова его стукнулась о ножку низкого кофейного столика, Хэрод почувствовал, как тиски разжались. По телу его прокатилась завершающая судорога, и все его члены мгновенно настолько обмякли, что он едва не обмочился. Он перевернулся, встал на колени и облокотился на черное стекло столешницы.

– Прицелься же в меня, Тони, – повторил Барент в той же непринужденной манере, что и прежде.

Хэрод почувствовал, как его затопила волна слепой ярости. Дрожащими руками он нащупал рукоятку и сжал ее...

Он еще не успел поднять револьвер, когда на него накатила волна тошноты. Много лет назад, в свой первый год жизни в Голливуде, у Хэрода был приступ почечно-каменной болезни. Боль была невыносимой, невероятной. Позднее приятель Хэрода рассказывал, будто Тони убеждал всех, что ему в спину воткнули нож. Но это было гораздо больнее, потому что когда в детстве Тони был членом чикагской банды, ему действительно втыкали нож в спину. Тогда же, во время приступа, ему казалось, что его проткнули изнутри, протаскивают лезвия бритв сквозь внутренности и кровеносные сосуды, и эта невероятная, чудовищная боль сопровождалась тошнотой, рвотой, судорогами и лихорадкой. Но то, что происходило сейчас, было гораздо хуже. Не успев поднять револьвер, Хэрод свалился на пол, обрызгав блевотиной свою шелковую рубашку и стараясь сжаться в тугой клубок, но параллельно с болью, тошнотой и чувством унижения возникала всепоглощающая мысль о том, что он пытался причинить ущерб мистеру Баренту. Мысль об этом была непереносима. Она вызывала у Тони неведомое ему ранее отвращение. Он исторгал из себя рвотные массы, выл от боли и плакал. Револьвер выпал из его обмякших пальцев.

– О, так ты не очень хорошо себя чувствуешь, – тихо промолвил Барент, – может, тогда в меня прицелится мисс Чен?

– Нет, – еле выдохнул Хэрод, сворачиваясь в еще более плотный клубок.

– Да, – возразил Барент. – Я так хочу. Скажи ей, чтобы она прицелилась в меня, Тони.

– Целься, – попросил Хэрод. – Целься в него! Мария Чен медленно шевельнулась, словно двигалась под водой. Она подняла револьвер, поудобнее взяла его своими маленькими ручками и навела дуло на голову Тони Хэрода.

– Нет! В него! – и Хэрода снова скрючило от накативших на него судорог. – В него! Барент садистски улыбнулся.

– Ей совершенно не обязательно слышать мои распоряжения, чтобы подчиняться им. Тони.

Большим пальцем Мария Чен отвела курок. Черное смертоносное дуло было направлено прямо в лицо Хэрода. Хэрод видел, как ее карие глаза наполняются горем и ужасом. Еще никто никогда не использовал Марию Чен.

– Невероятно, – прошептал Хэрод, чувствуя, как отступают боль и тошнота, и понимая, что, возможно, ему осталось жить всего несколько секунд. Дрожа, он поднялся на колени и бессмысленно вытянул вперед руку, пытаясь заслониться от пули. – Это невероятно.;. Она же нейтралка! – последнее он почти выкрикнул.

– Что такое нейтралы? – спокойно осведомился К. Арнольд Барент. – Никогда не встречался с такими, Тони. – Он повернул голову. – Нажми, пожалуйста, на спусковой крючок, Мария.