Текст книги "Надежда ''Дерзкого''"

– Ему не понравилась ваша кличка, – угрюмо произнес Деке.

– Вот как? Но кличка есть у каждого командира, так принято на всех кораблях, на которых мне доводилось летать. И обычно не слишком ласковая. Это личное дело матросов – называть командира между собой, как им хочется. Между собой, повторяю, но не в присутствии офицеров. В наказание отправляю тебя на десять дней в штрафной отряд. Мистер Таер, проследите за исполнением. – Я занес это в бортовой журнал. В штрафном отряде матросы выполняют самую грязную и тяжелую работу. Это Деке не повредит.

– Есть, сэр, – ответил Таер. – Теперь мистер Босс, сэр.

– Я буду разбираться сразу с обоими, с ним и мистером Дакко-младшим. Два шага вперед! Дрались?!

– Нет, сэр командир, – ответил Крис, с ненавистью глянув на Эдди. – Он нападал на меня, а я защищался.

Старший Дакко стоял с отсутствующим видом.

– Я не нападал… – начал было Эдди.

– Молчать! – прикрикнул я на него. – Будешь говорить, когда разрешу! – Я снова уставился на Криса. – Рассказывай!

– Я стал обучать ссыль… членов экипажа, а они насмехались надо мной и не слушали. Тогда я повысил голос, а в этот момент вошел Эдди, схватил меня за руку и стал кричать, что я должен вначале научить его, как вы приказали. Но его не было в комнате! Он потом пришел. Я пытался высвободить руку, а тут появился гард, извините, я хотел сказать, мистер Таер.

– Что вы скажете, мистер Босс?

– Он орал на моих друзей, – завопил Эдди. – Не учил, а орал. Не то что вы, командир. Почему? Скажите ему, как вы учили Эдди читать. Вы не кричали. А этот вообразил себя самым умным.

– Ты хватал его за руку? – строго спросил я.

– Совсем чуточку. Но не бил.

– Так. – Я сделал запись в журнале. – Десять дней карцера обоим.

Филип рот разинул от удивления. Карцер за пустячную драку, которая осталась бы незамеченной, не окажись он поблизости?

– В одной камере, – добавил я. Провинившиеся побледнели. – Старшина полиции, отведите их в карцер, – повернулся я к Дакко-старшему.

– Есть, сэр.

Когда они уходили, я услышал, как Эдди сказал:

– Говорил, помогать надо. Как помогать? Мыть полы и сидеть в клетке?

Этот инцидент не прибавил мне авторитета. Беспризорники, даже Анни, делали вид, будто не замечают меня при встречах в коридоре или столовой. Некоторые открыто проявляли ко мне враждебность. Беспризорники из числа экипажа вели себя осторожнее, но я ощущал их недовольство.

Только Эммет Бранстэд по-прежнему был со мной приветлив и радовался моим визитам.

Матрос Цы к моим визитам относился настороженно, хотя я ни разу не сделал ему замечания.

Однажды ночью, когда на корабле было непривычно тихо, я встал с постели, оделся и пошел на мостик. Вахту нес Касавополус. Увидев меня, он очень удивился.

– Вольно, – скомандовал я, хотя он даже не потрудился встать с кресла. Я включил тревогу и объявил по всему кораблю: – Внимание! Всем занять боевые посты! Тревога не учебная.

Завыли сирены, замигали лампочки.

– Господи! – вскочил инженер. – Что случилось?! Где?!

– Сядьте, Касавополус! Продолжайте нести вахту. Керрен, запиши время ответа со всех боевых постов.

– Это боевая тревога? – требовал ответа Касавополус. – Или учения?!

– Хочу сравнить, как они реагируют на учебную и настоящую тревогу, – объяснил я.

Все члены экипажа бежали на боевые посты, герметично закрывая за собой двери. Филип Таер примчался на мостик, даже не успев застегнуть пуговицы, следом влетел Грегор Аттани.

Один за другим боевые посты доложили о готовности. Первый рапорт пришел с поста связи. Последним взволнованно доложил Деке из машинного отделения.

– Шефа нет, – проорал он. – Только я и Олли.

– Оставляю вас здесь за главного, инженер, – сказал я и помчался на пост связи.

– Это командир, откройте! – Дверь в помещение открылась. Я прошелся вдоль рядов мониторов с панелями управления. Уолтер Дакко, Елена Бартель и Жанна сидели за мониторами, внимательно глядя на экраны и держа руки на клавишах, готовые немедленно открыть огонь.

Мисс Бартель была одета кое-как, все нараспашку, но никто не обращал на это внимания.

– Хорошо, – похвалил я их и направился в машинное отделение.

На мостик я вернулся через час. Филип при моем появлении сразу проснулся.

– Идите спать, – сказал я Филипу и Грегору, записал результаты учебной тревоги в журнал, дал отбой и вернулся в свою каюту. В ту ночь я долго ворочался без сна.

Утром, совершенно разбитый, я пил на мостике кофе, когда Филип привел Грегора для занятий по навигации. Филип был раздражительным, кадет держался напряженно, что, впрочем, стало для него обычным с тех пор, как я послал его на порку к Касавополусу. Я решил снять напряжение.

– Как идут занятия с беспризорниками, мистер Аттани?

– Так, как они могут идти с беспризорниками, сэр, – холодно изрек он, с подчеркнутой вежливостью произнеся слово «сэр».

– Что вы имеете в виду?

На аристократическом лице мальчишки появилось отвращение.

– Недоразвитые и есть недоразвитые. И соображают соответственно. Но я буду обучать их до тех пор, пока вы не соизволите поручить мне более осмысленную работу, сэр, – ответил Грегор. Это была неслыханная дерзость.

Но я не отреагировал, лишь удивленно приподнял брови.

– У вас проблемы, кадет?

– Теперь уже нет, сэр. По-видимому, инженер Касавополус был не так усерден, как вам бы хотелось.

– А по-моему, он все делал хорошо, – спокойно произнес я.

Все ясно. Грегор обижен за несправедливую порку. Но на наказание в армии не принято обижаться. Однако я решил его не наказывать, если он немедленно прекратит говорить мне колкости.

– Вам виднее, сэр, – произнес Грегор с той же надменностью.

– Отставить, кадет! – заорал Филип. Грегор был под его опекой.

Сопляк! Строит из себя аристократа. Уставившись на пустой экран, я медленно закипал от ярости. Остается лишь уповать на то, что нас спасут. Иначе придется просидеть на этом Богом забытом корабле не один десяток лет – с плохо обученным экипажем из неграмотных беспризорников и зарвавшихся дерзких мальчишек, с презирающим меня инженером Касавополусом, с Клингером и другими мятежниками. Подогревая себя, я дозрел и хлопнул ладонью по столу:

– Мистер Аттани! В машинное отделение к главному инженеру! Доложите ему, что он должен выпороть вас за дерзость!

Грегор смерил меня презрительным взглядом и тихо, но очень отчетливо произнес:

– Ублюдок.

– Мистер Таер! – взвился я, не сразу придумав, что приказать. – Доставьте кадета в инженерное отделение! Проследите, чтобы урок хороших манер он запомнил до конца полета. Сделайте это сами, если мистер Касавополус вздумает проявить снисходительность.

– Есть, сэр, – ответил Филип и повернулся к Грегору. – Иди!

– Придурок! – крикнул Грегор уже с порога, когда Филип выталкивал его за дверь.

Потом я долго не мог успокоиться. Принялся было просматривать результаты экзаменов по лазерной стрельбе, но цифры прыгали перед глазами. Я снова стукнул по столу.

– Проблемы, сэр? – поинтересовался Керрен.

– Молчать! – Я вскочил с кресла и начал метаться по мостику. Мысли путались. Ну и наглец! Пусть забудет о своем аристократизме. Я выбью из него дурь. Филип на моей стороне, вышвырнул Грегора за дверь. Молокосос! Сопляк! Пусть пеняет на себя! Так я бегал по мостику, пока адреналин в крови не уменьшился. Немного успокоившись, я наконец сел в кресло и принялся изучать результаты учебной тревоги. Выяснилось, что экипаж занял боевые посты не намного быстрее обычного. Я стал делать заметки о дальнейших тренировках экипажа.

Пришел Филип и, встав по стойке «смирно», доложил:

– Кадет наказан, сэр. – Тон у него был далеко не веселый.

– Он должен был сам доложить о наказании, – строго заметил я.

– Так точно, сэр. – Филип побледнел. – Но я подумал, что ему лучше отлежаться.

– Так здорово всыпали?

– Как он того и заслуживал, сэр. Я проследил.

– Молодец.

– Я сам виноват. Надо было сразу его одернуть.

– Ничего, все в порядке. – Я вспомнил те времена, когда сам был старшим гардемарином. Попробовал бы мне кто-нибудь пожаловаться на командира, я быстро вправил бы ему мозги. Ведь командир довольно часто наказывал гардемаринов. – Можете идти, мистер Таер.

Как только он покинул мостик, я продолжил просматривать результаты учений. Хуже всего обстояли дела в машинном отделении. Время от начала тревоги до рапорта из машинного отделения следовало сократить до двух минут.

Лишь через два дня после случившегося я встретился с Грегором Аттани. Вызвал на мостик Филипа, а он захватил с собой своего подопечного. Форма Грегора была безукоризненно отутюжена, волосы аккуратно причесаны, но на лице запечатлелась обида. Ходил он с трудом. Мне стало его жаль, но я тут же вспомнил, как он обозвал меня ублюдком.

– У вас все еще проблемы, мистер Аттани? – холодно спросил я.

– Я думал, что нет, но ошибался, – ответил он с легким вызовом.

– Передайте главному инженеру привет, Грегор. И будьте любезны, доложите ему, чтобы он выпорол вас за дерзость.

– Опять?! – вырвалось у Грегора.

– Опять. Между прочим, на приказ надо отвечать «есть, сэр».

– Можно, я сам выпорю его в гардемаринской? – выпалил Филип.

– И вы, мистер Таер, передайте главному инженеру привет. Пусть заодно и вас выпорет.

Воцарилась гнетущая тишина.

– Есть, сэр, – произнес наконец Филип. – Пошли, кадет.

– Но… – заупрямился Грегор.

– Пошли! – И Филип потащил Грегора за руку. Через полчаса они вернулись и доложили:

– Главный инженер передает вам привет, сэр, и просит занести наказание гардемарина Таера в бортовой журнал, – отрапортовал Филип, уставившись в пол.

– Хорошо. – Я сделал в журнале соответствующую запись.

Вперед выступил Грегор. Глаза его покраснели от слез, но держался он спокойно. От надменности и дерзости не осталось и следа.

– Главный инженер передает вам привет, сэр, и просит занести наказание кадета Аттани в бортовой журнал, – тихо произнес он.

Мне было противно задавать Грегору пресловутый вопрос, но я должен был это сделать в воспитательных целях и, пересилив себя, спросил:

– У вас все еще есть трудности, мистер Аттани?

Юный аристократ сник.

– Нет, сэр, – прошептал он. – Трудностей нет. Я больше не буду грубить вам.

– Хорошо, – довольно промолвил я, внес запись в журнал и поднялся. – Вы останетесь здесь, пока я буду инспектировать машинное отделение. Мистер Таер, проследите, чтобы кадет ничего не трогал.

– Есть, сэр.

Оба так и остались стоять по стойке «смирно».

По пути в машинное отделение я понял, что превратился в чудовище, нагоняющее страх на весь экипаж. Крис Дакко и Эдди Босс в карцере, Клингера собираюсь снова отправить в четвертую секцию, к мятежникам, а двух офицеров только что послал на порку. Что будет дальше? Отрежу Касавополусу руку?

* * *

Узнав, как я жестоко обошелся с Филипом и Грегором, все им сочувствовали. И утром при встрече избегали смотреть на меня. За ужином соседи со мной почти не разговаривали. Как бы не оказаться на следующий день в одиночестве за столом. Кому охота сидеть рядом с маньяком?

Мои опасения оправдались. Конечно, я мог приказать пассажирам остаться на своих местах. Но по традиции сидеть с командиром – это почет, а не наказание.

Итак, я в гордом одиночестве занял место за своим столом, дождался, пока все собрались, и стал читать вечернюю молитву. Все в зале поднялись, но не из уважения ко мне, а просто не желая нарушать хорошую традицию. После молитвы по столовой пронеслось «аминь», и все сели. Я подозвал стюарда. Как всегда, мой стол обслуживали первым.

Никакого разнообразия в жизни на корабле не предвиделось. Все время было занято нудной, неинтересной работой. Но вопреки всему я упорно тренировал экипаж, жесткой рукой повышая его боеготовность. В любое время суток с любыми интервалами между учениями врубал тревогу, гнал всех на боевые посты и сурово взыскивал с измученных людей за недочеты.

Филипу и Касавополусу приказал не скупиться на наряды за малейшие промашки.

Когда я проходил по коридорам, от меня шарахались, как от прокаженного, и провожали злобными взглядами. Филип и Грегор, бывая на мостике, с трудом скрывали свою обиду. Я был с ними сух и холоден, держался строго официально, без какого бы то ни было намека на теплоту. Именно так следовало себя вести с самого начала. Других отношений с подчиненными командир не может себе позволить.

В оружейном складе починили дверь и замок, и я приказал Филипу и Грегору перенести туда с мостика оружие. На «Дерзком» постепенно устанавливался порядок.

В карцер, где все еще сидели Крис и Эдди, я передал компьютер и приказал Крису продолжать обучение Эдди.

На третий день после порки Филипа и Грегора я крепко задумался: не подталкиваю ли своей жестокостью экипаж к восстанию? Столько врагов нажил себе и ощущал их враждебность на каждом шагу. Когда во время ужина я вошел в столовую, все разговоры сразу прекратились. В гнетущей тишине прошествовал я к пустовавшему командирскому столику и только налил себе воды, как со своего места поднялась миссис Ривс, дама весьма почтенного возраста, и, опираясь на трость, заковыляла ко мне.

– Можно сесть рядом с вами, командир? – спросила она, пристально глядя на меня из-под морщинистых век выцветшими голубыми глазами.

– А вы не боитесь их осуждения? – Я махнул рукой в зал.

– Скучно ужинать одному.

Я пододвинул ей стул. Следом за ней подошел мистер Ривс и попросил разрешения присоединиться.

– Я рад, мистер Ривс, садитесь, пожалуйста.

До конца ужина старик больше не произнес ни слова, в то время как его жена перекинулась со мной несколькими фразами.

Когда Крис и Эдди отсидели свой срок, я вызвал Криса на мостик и, когда он явился, не спешил скомандовать ему «вольно».

– Вы доставили мне много хлопот, матрос, – холодно бросил я.

– Так точно, сэр, – ответил Крис без всякого намека на дерзость.

– Сколько дней вы провели в карцере?

– Десять.

– В следующий раз просидите все сто. Обещаю.

– Так точно, сэр.

– В третий раз посажу вас на тысячу дней. И выйдете вы оттуда, когда вам исполнится двадцать один год. Понятно?

– Так точно, сэр!

– Забудьте о дерзости, Дакко.

– Есть, сэр!

– Что с обучением мистера Босса?

– Он начинает понимать, что такое график, сэр. Он… – Крис замялся, умолк.

– Продолжайте.

– Он не так уж туп, если его не злить. Я хочу сказать, что у него есть желание учиться.

– Хорошо. Идите.

Отлично! Похоже, Эдди и Грегора помирить удалось.

Поздним вечером у двери своей каюты я обнаружил лужу. Интересно, кто мыл сегодня полы? Деке? Разгильдяй! Вдруг в нос ударил запах мочи. Ее следы остались и на двери.

Войдя в каюту, я сбросил китель на кресло, положил фуражку на стол. Ладно, бывает и хуже. Чего только не вытворяли в Академии курсанты. Но лужа была не просто оскорблением, а скорее грозным предупреждением: не прекращу муштру – еще не то будет.

Я задумался. Полет только начался. И если дать послабление сейчас, потом дисциплину не восстановишь. Поэтому я изматывал и себя, и экипаж бесконечными учениями, строго наказывал за малейшую провинность. Только так можно выжить в тяжелых условиях, а анархия не сулит ничего, кроме гибели.

Я хотел было вытереть лужу, но раздумал и решил не обращать на нее внимания.

В душевой глянул в зеркало. Видок – хуже некуда. Будто на мне пахали. А впереди – долгие годы. Выдержу ли я?

Я решил не сдаваться и по-прежнему был беспощаден. Не только к экипажу, но и к себе. Пошел в ход последний стальной лист на изготовление ящиков для выращивания овощей. Дважды в день я проводил учения по лазерной стрельбе. Филип и Грегор, измотанные не меньше меня, тем не менее справлялись со своими задачами. Через несколько дней я стал менять интервалы между учениями, то увеличивая их, то уменьшая. Экипаж постоянно был в боевой готовности.

Однажды Филип нечаянно пролил на мой стол кофе. В ярости я влепил ему пять нарядов. Грегор не посмел вступиться за Филипа, только осуждающе на меня посмотрел. Этого было достаточно, чтобы отправить его на порку. Когда, оскорбленный, он вернулся на мостик, я заставил его несколько часов кряду решать задачи по стыковочному маневрированию.

Все продолжали меня избегать. В один из дней я заметил на двери моей каюты непристойный рисунок и приказал Грегору его стереть. Следующие два дня выдались подозрительно спокойными. Что это? Затишье перед бурей?

На третий день в мою каюту постучался Уолтер Дакко. Я так истосковался по нормальной человеческой речи, что не стал его прогонять, надеясь на доброжелательность с его стороны.

– Хочу передать вам петицию, – огорошил меня Дакко.

– С требованием моей отставки? – устало спросил я.

– Нет, сэр. Конечно, нет. – Что «конечно»? Что никто не решился бы подписаться под такой петицией? Или что, Дакко не осмелился бы вручить ее мне?

– Вы подписались под ней?

– Нет, сэр.

– Тогда зачем принесли?

Он долго думал, прежде чем ответить.

– Видите ли, – заговорил он наконец, – почти все на корабле обеспокоены, и я не мог не помочь людям. Если вы не примете петицию, я не ручаюсь за последствия.

Я внимательно прочел бумагу и подписи под ней. Текст был составлен в очень осторожных и сдержанных выражениях, каждое слово тщательно взвешено.

– Они просят починить сверхсветовой двигатель. Но вы-то знаете, что это невозможно.

– Допускаю, что так оно и есть.

– Тогда чего вы от меня хотите?

– Чтобы вы попытались починить двигатель.

– Послушайте, если вы в здравом уме и твердой памяти, объясните мне, пожалуйста, зачем чинить то, что починить невозможно?

Его губы тронула едва заметная улыбка.

– Вы, должно быть, слышали…

– Входите, садитесь, – пригласил я его.

– Есть, сэр.

Я тут же понял, что допустил непоправимую ошибку. Неделями я старался установить между собой и экипажем дистанцию, а теперь взял да и пригласил подчиненного к себе в каюту. Что делать? Не отменять же приглашение. Так я уроню свое достоинство.

– Слушаю вас, мистер Дакко, – сказал я, когда мой неожиданный гость сел к столу.

– Я верю вам, сэр. Наверняка двигатель починить невозможно. Но значительная часть экипажа придерживается иного мнения. Они не могут смириться.

– С чем?

– С тем, что их мнение игнорируют; а главное, что двигатель нельзя починить. Допустим, кто-то их в этом убедит. Но они просто не выдержат такого удара. Сойдут с ума или потребуют, чтобы вы соорудили новый двигатель или изобрели какой-нибудь способ быстро доставить их в Лунаполис. Логика над такими людьми не властна.

– И что дальше?

– Извините, но скажу вам прямо. Есть два пути. Следовать логике или действовать вопреки ей. Вы вправе выбрать любой. Но предпочтительнее второй путь. По крайней мере, он даст людям надежду.

– Что конкретно я должен сделать? Выражайтесь яснее, мистер Дакко.

– Яснее не могу. Потому что читал уставы и знаю что можно говорить, а что нельзя. Я вовсе не хочу, чтобы меня казнили.

Я едва не взорвался. Видимо, Уолтер Дакко почувствовал это и понял, как велик риск. В уставах не было четких указаний насчет петиций. На некоторых кораблях командиры вообще отказывались их читать. Так что Дакко вел себя вполне благоразумно. Одно дело – передать командиру петицию и совсем другое – изложить требования, не указанные в петиции.

– Мистер Дакко, приказываю вам говорить без обиняков, ничего не утаивая.

После моего приказа ему больше нечего было опасаться, я снял с него всякую ответственность, и он знал это, потому что читал уставы. Казнить можно было только за нарушение приказа.

– Так вот, разрешите им начать ремонт двигателя. Пусть даже у них ничего не получится, зато они будут заняты делом, вместо того чтобы тратить энергию на раздражение и ругательства в ваш адрес. У них появится благородная цель.

– Ложная цель, – возразил я.

– Это неважно. Им нужна цель. Дайте ее им.

– А что будет, когда они убедятся в бессмысленности своей затеи?

– Некоторые смирятся, более настойчивые продолжат работу несмотря ни на что. Разрешите им. Пусть они мучают двигатель, а не вас.

Я развернул петицию, снова пробежал ее глазами. Подписались почти все члены экипажа.

– От мисс Бартель я этого не ожидал.

– Знаю, сэр. Полагаю, она все понимает, но по каким-то своим соображениям не пошла против остальных.

– А почему Крис не поставил свою подпись?

– Вы приказываете мне ответить?

– Да.

– Он хотел подписать, но я пригрозил, что в этом случае выбью из него последние мозги.

– А вы изменились за последнее время, мистер Дакко.

– Да, сэр. Полгода назад мне бы и в голову не пришло угрожать собственному сыну. Тогда я был… еще нормальным человеком.

– Значит, вы все же присматриваете за ним? – улыбнулся я. – А раньше, помнится, говорили, что даете ему полную свободу действий, чтобы он стал самостоятельным.

– Дело в том, что я опасался вашей реакции, сэр. Я и сейчас не уверен, что вы простили бы ему такое. А я не хочу, чтобы моего сына казнили, хоть он и неблагоразумный.

– Никто не хочет умирать. – Я вздохнул. Похоже, роль тирана была сыграна мною блестяще. Меня панически боятся. – Передайте всем, что я принял петицию и хочу над ней поразмыслить. Надо еще раз поговорить с Касавополусом. Ведь даже если энтузиасты заделают в шахте двигателя дыру, я все равно не разрешу производить испытания во избежание катастрофы.

– Понимаю, сэр. Об этом вашем замечании я умолчу.

После ухода Уолтера Дакко я не мог думать ни о чем другом, кроме петиции. Матросам повезло с Уолтером Дакко, осторожным и в высшей степени благоразумным. Не исключено, что он сам вызвался передать мне это послание, чтобы оградить своих товарищей от моих преследований и жестокости.

На следующий день я вызвал Касавополуса и завел с ним разговор о ремонте.

– Нет, – покачал он головой, – на борту это просто невозможно.

– Но почему бы не попробовать? – возразил я. – Вреда не будет никакого. Затягивайте ремонтные работы, насколько это возможно, пусть люди живут надеждой. А там – будь что будет. Рано или поздно они поймут, что напрасно тратят силы. Ну и поделом. С какой стати я должен забивать себе голову чужими проблемами?

– Для вас они, конечно, чужие, – не без ехидства заметил Касавополус.

Так бы и врезал ему по физиономии. Выбил бы из него это проклятое высокомерие.

– Слушайте внимательно! – произнес я с металлом в голосе.

– Очередная угроза? – так же ехидно спросил он.

– Нет! Совсем другое! Если хотите, могу извиниться прямо сейчас. За то, что, прикинувшись маньяком, грозил отрезать вам руку. Признаю свою вину, очень сожалею и прошу меня простить!

Он долго смотрел на меня в упор, потом наконец сказал:

– Мне кажется, это не все. Что еще?

– Да, не все, оставьте свое высокомерие и ведите со мной разговор, как положено по армейскому уставу. Вам ясно? Иначе я отправлю вас к мятежникам в четвертую секцию до конца полета. Клянусь перед Господом Богом! Даю вам время на размышления до завтрашнего дня. Теперь все.

Он продолжал на меня смотреть, и я выдержал его взгляд.

После его ухода я никак не мог успокоиться и проклинал себя за очередной срыв. Веди если Касавополус не подчинится, придется выполнить обещание и отправить его к мятежникам. Но что тогда будет с кораблем? Касавополус нам нужен позарез. Не могу же я доверить машинное отделение беспризорнику Деке!

Надо было видеть, с каким энтузиазмом все взялись за ремонт двигателя. Я пришел в изумление. Все свободное время люди отдавали этой работе. Первым делом надо было выйти в магнитных ботинках и скафандре в открытый космос и по металлическому корпусу корабля добраться до пробоины, чтобы провести замеры. Появилась возможность обучить Грегора обращению со скафандром и работе в открытом космосе. За Грегором, как обычно, присматривал Филип.

От внешнего люка воздушного шлюза на втором уровне до пробоины было неблизко – дыра располагалась у самой кормы. Грегор осторожно шагал по обшивке корпуса, а Филип для страховки шел рядом с ручным реактивным двигателем, чтобы вернуть Грегора, если тот по ошибке оторвется от корпуса и начнет удаляться от корабля. Прогулка была нелегкой даже для опытного специалиста, не говоря о новичке.

Вернулись они усталые, но полные надежд. Радость Грегора не могла до конца омрачить даже встреча со мной возле шлюза.

– Что скажете, мистер Таер, об успехах кадета? Достоин он звания космонавта? – Я нарочно не спросил об этом у самого Грегора, по традиции командир редко снисходит до разговора с кадетами, держа определенную дистанцию.

– Будет достоин, сэр, если еще немного потренируется, – ответил Филип.

– Тогда прикажите ему во время тренировок таскать ранец с инструментами. Это развивает мускулы на ногах.

Филип и Грегор едва заметно улыбнулись. Я ответил им тем же. Помнится, в бытность свою гардемарином я радовался любой возможности выйти в открытый космос. Мои товарищи – тоже.

– И проследите, чтобы за каждый час, проведенный в космосе, он два часа решал задачки по навигации, – добавил я.

Как ни странно, даже мой сволочной приказ не убавил энтузиазма мальчишек. А я почувствовал себя дряхлым, как миссис Ривс, и пошел прочь, оставив Филипа и Грегора радоваться.

Придя на мостик, я вызвал Уолтера Дакко и вручил ему лазерный пистолет. Вместе с ним мы отправились в лазарет за Клингером, чтобы после выздоровления снова отвести его в четвертую секцию. Увидев вооруженного Дакко, Клингер сразу все понял, однако сделал еще одну попытку уговорить меня оставить его на свободе, чтобы он мог честным трудом искупить свою вину.

– Нет. Слушать ничего не желаю, – твердо заявил я. – Мистер Дакко, отведите его вниз.

– Пожалуйста, сэр! Не отправляйте меня туда! – умолял Клингер. – Мы же с Анди теперь… Между нами кровь. Он дважды стукнул меня по голове, хотел убить. И теперь одному из нас не жить.

– Это ваши проблемы.

Бедняга Клингер взвыл от собственного бессилия. Он был еще слишком слаб, чтобы сопротивляться, и позволил Дакко взять себя за руку. Втроем мы спустились на третий уровень к коридорной двери, ведущей в четвертую секцию. Внутри управляющая замком панель была удалена, и открыть дверь можно было только снаружи.

– Держите оружие наготове, мистер Дакко, – приказал я и набрал на кодовом замке одному мне известный шифр.

– Разрешите мне хотя бы иногда разговаривать с Еленой, сэр, – взмолился Клингер.

– С какой Еленой?

– С мисс Бартель, сэр. Мы с ней часто беседовали, пока я лежал в лазарете. Она заставила меня о многом задуматься. Если вы запретите мне даже это… Разрешите, пожалуйста!

– Входи! – рявкнул я.

Клингер быстро скрылся за дверью, и я тут же ее запер.

Через несколько дней я заметил, что многие члены экипажа без должного усердия относятся к своим прямым обязанностям. Нагрузка на каждого была предельно высока, и люди предпочитали отдавать все силы ремонту двигателя.

Больше остальных манкировал своими обязанностями отряд отделения регенерации. Пришлось в наказание запретить им целую неделю заниматься двигателем. Не помогло – остальные отряды тоже халатно относились к своей основной работе. В открытый космос выходили не только Филип с Грегором, но и другие новички. Это было опасно. Кто-нибудь мог погибнуть. А на корабле так мало людей! Однажды Грегор оступился, оторвался от корпуса и по инерции начал медленно отплывать от корабля. Конечно, Филип вернул его, правда не сразу – дал Грегору пару минут беспомощно побарахтаться, чтобы тот запомнил свой промах надолго. На первый раз я не стал наказывать кадета, а только скрипнул зубами. Когда-то во время тренировки такое произошло и со мной.

Спустя два дня они снова вышли в открытый космос. Я слушал их переговоры по рации. Грегор снова оторвался от корпуса.

– Ой! Черт возьми! – закричал он.

– Какие трудности, кадет? – язвительно спросил Филип.

– Не могли бы вы вернуть меня на поверхность корпуса, мистер Таер? Пожалуйста.

– Надо подумать. Кажется, в гардемаринской необходима генеральная уборка. Не мешало бы вымыть стены.

Такого рода воспитательные приемчики, обычные в гардемаринской среде, были крайне опасны – отлетевшего слишком далеко от корпуса вернуть нелегко. И в этом случае могут погибнуть оба – и потерявший контакт с корпусом, и тот, кто пытается его спасти.

– Не медлите, мистер Таер, верните его, – приказал я.

– Есть, сэр, – ответил он. – Грегор, дай руку. Так. Становись обеими ногами. Теперь иди. Да не шаркай ты, поднимай ноги. Так, правильно. Теперь иди сам, я не держу тебя.

Вскоре Грегор снова закричал:

– Ох! Опять! Простите, мистер Таер!

– Хватай его! – заорал я в микрофон. – Держи, пока он не войдет в шлюз!

Едва они вошли в корабль, я выбежал с мостика, оставив его без присмотра, и помчался в помещение, где они снимали скафандры. При моем появлении оба приняли стойку «смирно».

– Мистер Аттани, – громыхнул я, – передайте привет главному инженеру и попытайтесь больше не быть таким болваном!

– Есть, сэр, – пробормотал Грегор.

– Он не нарочно, сэр, – вступился за подопечного Филип. – Знай я…

– Кадет, вон отсюда! – рявкнул я. Как только Грегор выбежал, я напустился на Филипа: – Вам девятнадцать, мистер Таер! Вы прослужили в армии шесть лет и должны знать, как опасно шутить в открытом космосе, тем более вам должно быть известно, что пререкаться с командиром запрещено! Вы разве не знаете, что гардемарин не может отменить приказ командира?!

– Так точно, сэр. Я не пытался отменить приказ…

– Вы пререкались со мной! Девятнадцатилетних гардемаринов не принято сечь, поскольку они хорошо усвоили, что можно, а чего нельзя.

– Так точно, сэр, – побледнел Филип.

– Доложите главному инженеру, что я приказал вас высечь! Однажды вы уже осмелились перечить командиру. Надеюсь, сегодняшний случай станет последним.

– Есть, сэр! – Филип направился к выходу.

– Пока вы будете вести себя как кадет, придется с вами обращаться соответствующим образом, – крикнул я ему вслед. Это было все равно что выстрелить в невооруженного человека, не способного ответить тем же. Но ярость взяла верх над совестью.

Вскоре Филип и Грегор явились для доклада. На Филипа страшно было смотреть. Впервые за все годы службы я видел его совершенно убитым, но не стал ни о чем спрашивать, боялся. Если я сломал его, последствия для корабля будут самыми плачевными.

Насчет Грегора я не питал иллюзий – он люто меня ненавидел. Хотя и доложил об исполнении наказания по полной форме, безукоризненно отдал честь, передал как положено просьбу Касавополуса занести наказание в бортовой журнал. Но я чувствовал, если надавить на него еще хоть самую малость, он не выдержит, бросится на меня и, возможно, убьет. Поэтому именно сейчас надо разобраться с ним как следует.

– Филип, идите в свою каюту, – приказал я, даже не выслушав его доклада.

– Есть, сэр. – Он отдал честь, повернулся кругом и вышел.

Я решил до конца выбить из Грегора дурь.

– Мистер Аттани, хотите мне что-то сказать? – спросил я.