Текст книги "Падение царей"

У Гектора текла кровь из дюжины порезов, одна его рука была ранена так тяжело, что он больше не мог действовать ею. Невероятно было то, что Ахилл все еще стоит, не говоря уж о том, что сражается. Конец был неизбежен. Однако, казалось, ни один великий воин не разрешает себе упасть, пока еще есть враги, с которыми нужно сражаться.

Одиссей, задыхаясь и ругаясь, добрался, наконец, до жреца, который бешенными, горящими от удовольствия глазами наблюдал за битвой. Одиссей схватил его за горло и с рычанием поднял вверх. Перепуганный жрец тщетно пытался врываться из могучей хватки царя; лицо его наливалось кровью.

Одиссей покопался в мешочке, висящем на боку этого человека, и вытащил маленький золотой фиал. Потом выпустил жреца.

– Хватит! – взревел Одиссей, голос его прогремел, как гром, над шумом битвы.

Сражение внутри круга утихло, трое все еще живых воинов Агамемнона нерешительно шагнули назад. Одиссей открыл фиал, наполненный молочно-белой жидкостью, и понюхал содержимое.

– Вот ваше предательство! – закричал он, поднимая фиал вверх. – А вот ваш отравитель! – от подтолкнул жреца вперед.

Агамемнон подошел и выхватил фиал.

– Что это? – спросил он, его голос дрожал от непритворного гнева.

– Это называется атропа, – ответил Одиссей, возвышая голос, чтобы все могли его услышать. – Ею пользуются скифы Темного моря, чтобы смазывать наконечники стрел. Она вызывает головокружение, бред, паралич и смерть. Это зловещий яд. Оружие труса.

– Ты, собака!

Агамемнон схватил отравленный меч и вонзил в живот жреца. Сила удара сбросила того на горячие угли. Жрец начал вопить, его одежды вспыхнули, окружив его пламенем. Спустя несколько мгновений жрец перестал отчаянно метаться, его почерневшее тело замерло.

На арене Гектор упал на колени со стоном, который эхом отдался от стен Трои. Кровь струилась из дюжины его ран. Ахилл, все еще стоявший на ногах только благодаря могучей силе воли, поднял свой меч, с последним криком воткнул его в грудь одного из воинов Агамемнона, а после упал мертвым.

Два уцелевших бойца посмотрели на Агамемнона, не зная, что им теперь делать.

Последним усилием Гектор дрожащими пальцами поднял меч Ахилла и положил на грудь воина, потом сомкнул на рукояти мертвые руки. Подался назад и склонил голову.

Одиссей услышал предсмертный вздох.

Потом наступила тишина.

Гектор был мертв.

Одиссей опустился на одно колено; сердце его разрывалось. По ту сторону круга он увидел, как Тибио, щитоносец Ахилла, сделал то же самое, а за ним и все мирмидонцы. Потом один за другим все окружавшие поле боя, до последнего человека, опустились на колени в знак уважения к двум великим воинам.

Остался стоять лишь Агамемнон. Он сердито повернулся и пошел прочь.

Одиссей склонил голову, сердце его сжималось от мысли о том, какую роль он сыграл в смерти двух героев.

Потом в тишине он услышал шипящий звук. Во рву перед ним угли гасли, выбрасывая облачка пара. Одиссей поднял глаза к небу. Незаметно для всех, пока шла титаническая битва, наверху собрались грозовые тучи. Прямо на глазах Одиссея становилось все темней, потом раздался оглушительный удар грома, в небе над троянскими стенами мелькнула молния. Небеса разверзлись, и хлынул дождь.

Одиссей понятия не имел, сколько он простоял на коленях, в грязи, под дождем. В конце концов он начал сознавать, что рядом ходят люди, и устало открыл глаза. Мирмидонцы собрались вокруг Ахилла, готовясь его унести.

Одиссей поднялся и пошел к арене. Рыжебородый Тибио стоял возле тела Гектора.

– Ты вернешь Гектора в его город? – спросил Одиссей.

– Верну, царь, – ответил воин. – Если бы великий Ахилл был жив, он бы с честью вернул павшего героя. А потом я заберу мирмидонцев, и мы отплывем домой. Наш царь пойдет на погребальный костер, но не в этом проклятом месте.

Одиссей кивнул. Внезапно он понял, что люди вокруг него замолчали и что единственный звук, который он слышит, – это стук дождя по металлическим доспехам. Он поднял глаза и увидел Андромаху. Она шла к ним сквозь дождь, облаченная в длинный хитон цвета алого пламени, с высоко поднятой головой.

Андромаха подошла к Одиссею. Лицо ее было бледным, волосы облепили голову и плечи, но он подумал, что перед ним самая красивая женщина из всех, кого он когда-либо видел. «Геликаон прав, – подумал он. – Ты и вправду богиня».

Андромаха посмотрела на тело Гектора, а когда снова подняла глаза на Одиссея, они были полны слез.

– Ну, Рассказчик историй? Ты доволен делами этого дня?

– Двое моих друзей мертвы. Какого ответа ты от меня ждешь, девочка?

– Ответа, что теперь все кончится, что ты вернешься на свои корабли и отправишься домой.

– Я вернусь на свои корабли и отправлюсь домой.

Она недоверчиво выгнула брови.

– Неужели?

– Итакийцы покидают это место, – ответил он. – Я не верю, что жрец по собственной воле отравил клинок, убивший Ахилла.

Одиссей испытующе посмотрел на Тибио, и тот покачал головой.

– Я подозреваю в этом руку Агамемнона, – согласился Тибио. – То было злое дело.

– Это мирмидонец Тибио, – сказал Одиссей Андромахе. – Он позаботится о том, чтобы тело Гектора с почестями вернули в город. Потом соберет армию Ахилла и вернется домой, в Фесаллию. А я вернусь к Пенелопе и моему новому сыну, который родится на праздник Деметры.

Он увидел надежду в серых глазах Андромахи и быстро ее погасил.

– Мы когда-то заключили соглашение, ты и я, говорить друг другу только правду.

Она кивнула, вспомнив бухту Голубых Сов, где они впервые встретились.

– Агамемнон не вернется домой со своими армиями и флотами. Троя падет, Андромаха. Дождь тебя не спасет. По правде сказать, дождь означает всего лишь, что все в городе будут убиты раньше, чем умрут от жажды.

У нее перехватило дыхание от этих грубых слов.

– Трою нельзя спасти.

Одиссей посмотрел на слушающих его воинов и снова взглянул в глаза Андромахи.

– Но если ты хочешь спасти своего сына, – сказал он, – посмотри на север.

Отвернулся и оставил ее стоять, убитую горем, под дождем.

Агамемнон был взбешен. Он шагал по дороге ко дворцу, окруженный микенскими воинами и последними двумя бойцами отборного отряда. «Неужели никто не может выполнить простейший план?» – думал он. Жрецу полагалось незаметно смазать клинок ядом, пока все наблюдали за битвой, потом бросить фиал в горящие угли. Вместо этого он из жадности оставил фиал себе, и жадность его погубила. А что касается докучливого Одиссея, с ним давно уже следовало бы разобраться. Теперь его полезность не окупала его въедливости.

Агамемнон стремительно вошел в мегарон, где уже собрались цари, весело осушая кубки с вином. Когда они увидели Агамемнона, веселье их угасло. Он знал, что цари считают его труднопредсказуемым человеком, и это радовало его.

Агамемнон осмотрелся, вздохнул и покачал головой.

– Наш великий Ахилл мертв, – печально сказал он. – Величайший из наших воинов пал жертвой предательства.

Кайгонес из Ликии посмотрел на него, прищурясь.

– Да, такая трагедия для всех нас, – сухо заметил он.

– Я слышал, мирмидонцы говорят, что теперь они уплывут отсюда и заберут тело Ахилла домой, – заплетающимся языком проговорил Менелай.

Он большую часть дня поглощал неразбавленное вино.

– Нам не нужны мирмидонцы. Тем больше добычи достанется остальным, – с удовольствием сказал Идоменей.

Двери открылись, и вошел Одиссей в сопровождении старого Нестора. Царь Итаки с красным от гнева лицом подступил к Агамемнону.

– Убеди меня, царь, что ты не приказывал проклятому жрецу отравить меч Гектора! – взревел он.

Агамемнон спокойно ответил:

– Это безумие, Одиссей. Зачем я стал бы отравлять нашего лучшего воина?

– Затем, клянусь великим Зевсом, что для тебя никогда не было достаточно одной смерти. Ты хотел, чтобы они погибли оба! А если бы клинок Ахилла был отравлен, а Ахилл выжил бы и узнал об этом, он сам бы тебя убил, как собираюсь убить я за твои сегодняшние грязные делишки!

Агамемнон отскочил и вытащил меч, а его бойцы встали рядом с ним с мечами наготове. Царь битв был полностью готов к бою. Он давно уже надеялся увидеть, как надоедливый Одиссей лежит на полу, истекая кровью.

Вокруг них остальные цари положили руки на рукояти мечей, но Агамемнон потрясенно понял, что по крайней мере двое из них, старый Нестор и Менестеос из Афин, сердито смотрят на него.

С глубоким вздохом он примиряюще сказал:

– Твое горе ввело тебя в заблуждение, Одиссей. Сегодняшний день – трагедия для всех нас. Наш величайший воин Ахилл идет по Темной дороге. Такого, как он, мы никогда уже больше не увидим.

Ему снова вспомнились слова умирающего жреца в Пещере Крыльев, и он добавил:

– Век Героев проходит.

– Клянусь всеми ублюдочными богами, меня от всего этого тошнит, – сказал ему Одиссей. – Я забираю своих воинов и нынче же вечером возвращаюсь в бухту. На рассвете мы отплываем на Итаку.

Агамемнон почувствовал прилив облегчения и радости. «Толстый дурак наконец-то уходит, – подумал он. – Боги, должно быть, и вправду любят Микены».

Вслух же он холодно сказал:

– Итак, твоя клятва верности мне ничего не стоит, итакиец.

– Это не клятва моя ничего не стоит, а тот, кому она была дана, – пренебрежительно ответил Одиссей.

Нестор шагнул вперед прежде, чем Агамемнон успел ответить.

– Мое войско тоже покидает Трою. Я старый человек и не желаю больше видеть убийств и смертей, – сказал он. – Я отправлюсь в Пилос на рассвете.

Агамемнон повернулся к нему.

– Твое предательство не будет забыто, старик, – выплюнул он. – Ты оставался царем только с моего попустительства.

Когда войска Микен с триумфом вернутся домой, приготовься защищать свои льняные поля и песчаные берега.

Нестор покраснел и сердито ответил:

– Не пытайся угрожать мне, Агамемнон! Мои сыновья мертвы по вине ужасного Геликаона, но у меня много сильных внуков. Если твои войска придвинутся к моим границам, мои внуки будут ждать тебя там с острыми мечами. Если ты вообще вернешься в Львиный зал, – добавил он. – «На дереве мириад листьев, и есть мириад способов умереть», – процитировал он.

– Ты набожный старый дурак, – огрызнулся Идоменей. – Даже боги устали от твоих напыщенных советов и твоих скучных историй о том, каким воином ты был в молодости. Без тебя нам будет лучше!

В воздухе пахло насилием. Одиссей посмотрел на своего старого друга Мерионеса. Тот был единственным человеком в мегароне, не вытащившим меча. Царь Итаки догадывался, что друг разделяет его чувства, но верность Мерионеса Идоменею стала легендарной.

Потом Агамемнон вложил клинок в ножны и сел в резное кресло. Он отхлебнул воды и искусно сменил тему разговора.

– Троянцы нынче ночью будут праздновать, – заметил он, как будто и не было сердитой перепалки. – Теперь у них хватит воды, чтобы продержаться до осени. Мы не можем ждать, пока они умрут от жажды. Поэтому пришла пора привести в действие план Одиссея и взять город.

Он показал на Уродливого Царя.

– Оставайся с нами, итакиец, и к завтрашней ночи наши воины будут уже за стенами Трои. Наверняка ты останешься до этого мгновения. Не уходи сейчас, накануне триумфа.

Его слова были едкими, но напряжение в зале уменьшилось, люди вложили мечи в ножны и снова подняли кубки с вином.

– Мы отплываем на рассвете, – устало сказал Одиссей.

– Скатертью дорога. Тем больше добычи достанется остальным, – повторил Идоменей.

Одиссей повернулся к нему.

– Это напомнило мне кое о чем, Острозубый. Ты все еще должен мне нагрудный доспех, выигранный в кулачном бою воином Баноклом. Я заберу доспех у тебя, прежде чем уйду.

Идоменей нахмурился.

Улыбаясь, Одиссей покинул собрание царей.

Книга третья
Конец дней

Глава 28
Троянская конница

Конь плыл. Скорпиос знал, что животные умеют плавать. Вообще-то он видел, как многие из них плыли по Геллеспонту, борясь за свою жизнь, после битвы при Карпее. Но он никогда еще не сидел верхом на плывущем коне..

Кругом было очень мирно. Море было синим, хотя вверху небо было черным, как смоль, и луна висела над горизонтом, словно дыра в небесах. Такой большой луны Скорпиос еще никогда не видел, и его верховая плыла по дорожке лунного серебра.

С любопытством оглядевшись по сторонам, он заметил вокруг рыб – очень больших, мелькающих у самых его ног. Скорпиос тревожно гадал: есть ли у этих рыб зубы. Он получил ответ, когда одна из них подплыла и ущипнула его за колено. Это было не больно, но щекотно. Он пнул, и рыба метнулась прочь.

Скорпиос заметил, что рядом с ним плывет лошадь Местариоса. Красивое лицо Местариоса было мертвенно-бледным, у него не хватало руки.

– Море красное, – сказал воин.

Скорпиос с удивлением увидел, что оно и впрямь красное.

– Возвращайся, Скорпиос. Возвращайся, пока еще можешь, – сказал Местариос, дружески ему улыбаясь.

Теперь Скорпиос понял, что нога его болит после укуса рыбы. И еще почувствовал боль в боку. Он слишком долго ехал верхом. Он очень устал.

Повернув свою верховую, он двинулся прочь от луны, как приказал Местариос, но в той стороне было темно, и он почувствовал себя очень одиноким.

Проснувшись, Скорпиос не хотел шевелиться. Он лежал на земле, прижавшись спиной к чему-то теплому. Открыв глаза, он увидел, что вокруг спят его товарищи, понял, что день уже в разгаре, и со стоном сел.

Потом он вспомнил. Они явились ночью – армия микенских воинов, сотни бойцов. Застигнутые врасплох, троянские конники быстро организовали защиту, и битва была жестокой. Но врагов было слишком много, а троянцы не были к ней готовы. Скорпиоса полоснули по колену пикой, но он ухитрился убить нападавшего, воткнув меч во внутреннюю часть бедра этого человека. Он думал, что убил четверых или пятерых вражеских воинов, прежде чем повернулся и увидел рукоять меча, направленную ему в голову.

Голова его все еще болела из-за визга лошадей. Болели бок и колени, а один глаз запекся кровью. Скорпиос со стоном перевернулся, встал на колени, и его вырвало.

Он огляделся по сторонам. На лесной поляне все было тихим и неподвижным. Повсюду валялись убитые люди и кони. Сам Скорпиос лежал, привалившись спиной к гнедому жеребцу, который, казалось, мирно спал. Скорпиос не увидел на нем ран. Похоже, это был конь Местариоса – Полководец. Потом Скорпиос вспомнил свой сон и увидел неподалеку тело Местариоса, с торчащим из живота сломанным мечом; открытые глаза убитого были запорошены пылью.

Скорпиос встал, держась за бок. Оттянул окровавленную тунику, чтобы взглянуть на рану. Меч прошел через мышцы, и Скорпиос увидел точную форму клинка на своей бледной коже. Рана кровоточила, но не сильно. Скорпиос не мог припомнить, когда его ранили в бок. Потом он проверил ногу. Рана была скверной и сильно кровоточила. Но большая часть покрывавшей его крови, похоже, текла из головы. Над правым ухом Скорпиос нащупал запекшийся струп и попытался вспомнить, что его друг Олганос когда-то рассказывал ему о перевязывании ран. Некоторые следовало перевязывать крепко, некоторые оставлять без повязок, чтобы они очищались. Но он не смог вспомнить, к каким именно ранам относится какой способ.

В горле его пересохло, и он начал искать флягу с водой. И только тут Скорпиос осознал, что со всех троянцев, в том числе с него самого, сорваны доспехи. «Они решили, что я мертв», – сказал он себе.

Он нахмурился и, оглядевшись по сторонам, начал считать тела товарищей. Тут были не все. «Некоторые ушли», – подумал Скорпиос, и на сердце его полегчало.

Бродя, спотыкаясь среди трупов друзей и врагов, он наконец нашел свои пожитки, в том числе наполовину полную флягу с водой. Скорпиос запрокинул голову и жадно выпил. Вкус воды был божественным, как нектар, и он почувствовал, как силы возвращаются к нему. Боль в голове слегка утихла.

Он нашел повязки и перетянул раненую ногу, сперва плеснув на рану немного воды. Потом снова посмотрел на свой бок и решил, что перевязать его будет невозможно. Он порылся в чужих мешках и набрал немного еды и полную флягу воды. Его лучшей находкой был несломанный меч, скрытый под телом микенского воина. Скорпиос вложил клинок в ножны, все еще висящие у него на поясе, и немедленно почувствовал себя сильнее. Потом он подобрал бронзовый нож. Нож был тупым, но Скорпиос все равно его взял. После чего, бросив последний взгляд на мертвых товарищей, отправился на север, припадая на раненую ногу.

Некоторое время он шел пешком, и силы его начали убывать, как вдруг он увидел отбившуюся лошадь, щиплющую под деревом сухую траву. За ней волочились поводья, на спине ее все еще был чепрак из львиной шкуры. Скорпиос свистнул лошади, и хорошо натренированная верховая рысцой подбежала к нему. Судя по украшению на поводьях, это была микенская лошадь.

Он с усилием взобрался на нее и снова двинулся в направлении Трои. Скоро он повстречается с врагом, и когда это произойдет, он убьет столько вражеских воинов, сколько сможет, прежде чем погибнет сам.

Он не чувствовал страха.

– Великий Зевс, я голоден! – пожаловался Банокл. – Мой живот, должно быть, думает, что мне перерезали глотку.

– Ты говоришь это каждый день с тех пор, как мы сюда попали, – заметил Каллиадес.

– Что ж, и это правда каждый день с тех пор, как мы сюда попали.

Они стояли на южной стене Трои и смотрели вниз, на вражеские войска. Пепел погребального костра Гектора все еще разносил ветер. Огромный костер горел всю ночь, поглощая дерево, которое принесли троянцы со всех концов города. Каллиадес видел, как молодая женщина несла дорогую мебель, чтобы порубить ее на дрова, как старик нес полную охапку веточек засохших деревьев. Все хотели внести свою лепту, хоть маленькую, в погребальный обряд своего героя.

Душистые ветки кедра и ароматные травы поместили на самый верх костра, а на них положили тело Гектора, в богато изукрашенных золотом одеждах; его мертвые руки сжимали рукоять меча, во рту у него было золотое кольцо, чтобы заплатить перевозчику.

Когда вспыхнул огромный погребальный костер, Каллиадес увидел, что царю Приаму помогают выйти на балкон, чтобы тот мог посмотреть. Царь был слишком далеко, чтобы разглядеть его лицо, но Каллиадес почувствовал острую жалость к старику. Гектор был любимым сыном царя, и Каллиадес думал, что Приам любил его настолько, насколько вообще способен был кого-нибудь любить. Теперь все сыновья его были мертвы, кроме Полита.

Приам, стоя на балконе, держал рядом с собой Астианакса. Ребенок возбужденно закричал и захлопал в ладоши, когда потрескивающее пламя взметнулось высоко в ночное небо.

После погребальной церемонии на стены вернулось знакомое оцепенение. Поединок и смерть Гектора привели людей в ярость, а дождь их освежил. Два дня они ходили с гордым видом. Как и Гектор, они были воинами Трои, готовыми бороться за город до последней капли крови.

Но недостаток еды и длинные дни, когда ничего не происходило, возымели свое действие, и все снова поддались безделью и скуке.

Каллиадес наблюдал за далеким облачком пыли. Сухая земля впитала всю дождевую воду, и теперь снова была пыльной, как и перед грозой.

Рядом с Каллиадесом и Баноклом стоял Борос Родосец.

– Ты видишь, что там такое? – спросил Каллиадес желтоволосого парня. – Твои глаза моложе наших.

– Я не уверен, господин, – признался воин. – Там корова?

Банокл изумленно посмотрел на него.

– Какая еще корова, ублюдок? – спросил он.

– Вон там, – юный воин показал в сторону Могилы Ила, где бродил отбившийся вол, предназначенный для жертвоприношения, и щипал траву.

– Я имел в виду – вон там, за Скамандером, – сказал Каллиадес. – Там облако пыли. Похоже, всадники, и, может быть, они сражаются.

Воин прищурился и признался:

– Не знаю.

Банокл предположил:

– Может, это стадо свиней, которых гонят к Трое, чтобы зажарить. – Он нахмурился. – Они должны быть невидимыми, эти свиньи, чтобы их можно было прогнать мимо врага. Но, – возразил он сам себе, – мы не можем открыть ворота, поэтому как они сюда попадут? Значит, это, скорее всего, проклятые невидимые свиньи с проклятыми крыльями, готовые перелететь через стены прямо на вертела.

Каллиадес улыбнулся.

Борос, очевидно, ободренный этой болтовней, обратился к Баноклу:

– Командующий, у меня есть просьба.

– Какая? – буркнул Банокл без интереса.

– Когда мы выиграем эту войну, я бы хотел вернуться к своей семье на Родос.

– А зачем ты мне это говоришь? Мне плевать, что ты будешь делать, – Банокл хмуро посмотрел на него.

Борос нерешительно глядел на командующего, как глядел бы на незнакомого и, возможно, опасного пса. Потом сказал:

– Но у меня нет колец, господин. Я был со скамандерийцами больше года, но мне заплатили только один раз, на праздник Персефоны, когда я получил три серебряных кольца и шесть медных. Теперь они кончились, а кольца моего брата забрали с его трупа. Я не могу вернуться на Родос, если нам не заплатят.

Банокл покачал головой.

– Я не знаю, на кой ты беспокоишься о возвращении домой. Мы, наверное, все равно все погибнем. Или умрем с голоду, – добавил он мрачно.

Каллиадес с ухмылкой хлопнул друга по спине.

– А что я тебе говорил о причинах поступков мужчин, командир? – спросил он.

Банокл снова фыркнул.

– Нет смысла беспокоиться о проклятущих кольцах, когда мы сперва должны справиться с этими коровьими лепешками, любовниками коз, – он махнул в сторону вражеских лагерей внизу.

Банокл был прав. Каллиадес знал, что в сокровищнице Приама ничего не осталось, чтобы заплатить регулярным войскам. Наемники из Фригии, Зелии и с хеттских границ получали плату. «А от троянских войск, – подумал Каллиадес, – ждут, что они умрут за Трою даром».

– Если мы останемся в живых, я позабочусь, чтобы ты получил достаточно колец, – пообещал он Боросу, зная, что его обещание, скорее всего, ничего не значит.

– Еще больше врагов ушло, – заметил парень. – Это хороший признак, верно? – с надеждой спросил он.

– Неплохой, – только и мог сказать Каллиадес.

Они наблюдали, как уходят прочь мирмидонцы и две другие армии, но Каллиадес не мог сказать – чьи именно. Он гадал: не означает ли их уход, что западные цари поцапались друг с другом? Ахилл был отравлен, но кем? Уж наверняка не Гектором. Даже враги не верили в это. Воины Фессалии с почестями вернули тело Гектора в город. Убил ли Ахилла кто-то из тех, с кем он был на одной стороне? Каллиадес знал: эту загадку он вряд ли когда-нибудь разгадает.

– И что ты будешь делать, когда вернешься на Родос? – спросил он Бороса.

– Присоединюсь к отцу. Он у меня золотых дел мастер и обучил меня своему ремеслу.

Каллиадес приподнял брови.

– Великий Зевс, парень, если бы мой отец был золотых дел мастером, я бы оставался дома и учился его делу, а не продавал свой меч.

– Моя мать – троянка, и она сказала, что я должен сражаться за честь нашего города. И она хотела, чтобы я узнал, жив ли еще Эхос. Он был ее первенцем, понимаешь. Она не видела его пятнадцать лет.

Банокл прищурил глаза и заметил:

– Всадники.

Далекое облачко пыли разделилось на два, оба направлялись к Трое. Они двигались быстро, как будто одна группа всадников гналась за другой. Каллиадес навалился грудью на стену, досадуя, что не может разглядеть их получше. Он посмотрел на Бороса и увидел, что молодой человек вглядывается в другую сторону.

– Борос, – окликнул он. – Ты что-нибудь видишь левым глазом?

Парень печально покачал головой.

– Нет. Я раньше различал им свет и тень, но теперь не вижу и этого, – признался он. – Только темноту. Я был ранен во Фракии, понимаешь.

Каллиадес знал, что одноглазый воин не может долго продержаться в ожесточенном бою. Было невероятно, что парень все еще жив.

Каллиадес снова сосредоточился на далеких всадниках. Там было два отряда – в том, что скакал впереди, было человек пятьдесят, их преследовали бешеным галопом около двух сотен. Всадники пересекли Скамандер и теперь мчались по равнине к городу. Люди на стенах закричали своим товарищам, чтобы те пришли и посмотрели на гонку, а внизу вражеских воинов вызывали из палаток и из тени разрушенных домов. Враги быстро вооружались, надевали пояса с мечами и шлемы, собирали пики и копья, луки и колчаны со стрелами.

Потом кто-то закричал:

– Троянская конница!

Теперь Каллиадес видел, что всадники впереди носят черно-белые шлемы с гребнями – шлемы конников Гектора. Они низко пригнулись к лошадиным шеям, подгоняя своих коней ударами поводьев и криками. Их преследователям мешала пыль, поднятая беглецами, и они слегка оттянулись назад, когда обе группы галопом промчались с равнины вверх по склону к городу.

Когда передние всадники с громом копыт проскакали по деревянному мосту в нижний город, вражеские воины начали стрелять в них из луков, в беглецов со всех сторон полетели пики и копья. Некоторые явно попали в цель, два всадника с краю отряда упали.

Воины, наблюдавшие со стен, заорали, ободряя всадников, чтобы те продолжали скачку.

Каллиадес почувствовал, как сердце его застряло в глотке, когда возглавлявший отряд конник помчался по разрушенному городу. «Ну же, – подумал он. – Ну же, ты можешь добраться!»

Вражеские конники, казалось, поскакали еще медленней.

– Открыть ворота! – закричал кто-то, и этот крик подхватили вдоль всех стен.

– Быстрее открыть ворота! Открыть ворота! Впустить их!

И тут понимание того, что происходит, ударило Каллиадеса, как кулаком в лицо, и кровь застыла в его жилах.

– Нет! – закричал он.

Отчаянно проталкиваясь через ряды ободряюще кричащих воинов, он побежал вдоль стены к укреплениям над Скейскими воротами. Под ним собрались нетерпеливые люди, собираясь поднять массивный брус и открыть створки.

– Нет! – заорал он им. – Стойте! Не открывайте ворот!

Но его голос не услышали за криками сотен человек, и Каллиадес побежал вниз по каменным ступеням, размахивая руками и отчаянно вопя:

– Не открывайте ворот! Ради всех богов, не открывайте ворот!

Но массивные дубовые ворота уже со стоном открылись, и в одно мгновение всадники ворвались в щель. Их было больше пятидесяти, облаченных в доспехи троянских конников и вооруженных копьями. Копыта их лошадей подняли шторм пыли, когда всадники замедлили ход и встали кругом под аркой ворот. За ними стража снова начала закрывать створки. Люди с трудом задвигали тяжелый брус на место, как вдруг один из них упал с копьем в животе.

Каллиадес вытащил меч и побежал к ближайшему всаднику, крича:

– Убейте их! Они враги!

Он вонзил клинок в бок всадника, за нагрудным доспехом.

Потом Каллиадес увидел, как меч второго всадника устремился к его голове, нырнул под лошадиное брюхо и вынырнул, чтобы пронзить человека с другой стороны. Когда всадник упал, Каллиадес схватил его щит.

Мельком он увидел рядом с собой Банокла. Его друг врезался во вражеских конников, полосуя и убивая. Каллиадес крикнул ему:

– Защищай ворота!

Но оба они были отрезаны от ворот напором конников и лошадей.

Каллиадес выпотрошил вражеского воина и отбил удар другого, левой рукой ударив щитом врага в лицо. Он снова с отчаянием посмотрел на ворота. Вражеские воины в украденных доспехах троянских конников взялись за брус и пытались его поднять. Каллиадес рубил и колол, толкал и пихал, пробиваясь к ним. Он вышиб своим щитом мозги врагу и бросился всем телом на брус.

Поняв, что рядом с ним молодой Борос, он завопил:

– Помоги мне, воин!

Борос ухмыльнулся, а потом ударил его в челюсть. Каллиадес отшатнулся, и Борос пнул его в лицо, так что тот упал, ошеломленный, почти потеряв сознание. Яркие пятна света вертелись перед глазами Каллиадеса, пока он лежал, в ужасе глядя, как вражеские всадники схватили дубовый брус и подняли его из скоб.

Огромные ворота начали отворяться – медленно, потом быстрей, когда на них налегли изнутри.

И в ворота хлынули враги.

Каллиадес, которого прикрывала открывшаяся створка, попытался встать, тряся головой, чтобы прийти в себя. Потом понял, что желтоволосый воин стоит, глядя на него сверху вниз. Когда Каллиадес попробовал подняться, молодой человек прижал кончик меча к его горлу, удержав на земле.

– Борос! – прошептал Каллиадес.

– Борос давно погиб, в битве за Скамандер, – торжествующе ответил воин. – А я Лейтос, первенец Электриона, верный слуга царя Агамемнона, и я здесь для того, чтобы отомстить за своего отца и поставить гордых троянцев на колени.

Он наклонился, прижав меч к горлу Каллиадеса. Потекла кровь, и Каллиадес не мог больше выдавить из себя ни слова.

– Было так легко занять место этого идиота, когда вся его компания была уничтожена, а командир его отряда даже не потрудился узнать имена своих воинов. И поразвлекся же я, дурача великого Каллиадеса, мыслителя, составителя планов, предателя Микен. Умри же, предатель!

Лицо его ожесточилось, он напрягся, готовясь вонзить меч в шею Каллиадеса. В последний миг Каллиадес увидел, как за спиной мальчишки шагнул вперед Банокл с поднятым мечом. Одним неистовым взмахом клинка он обезглавил парня. Голова, ударившись о ворота, упала на землю.

Банокл протянул руку и поднял Каллиадеса на ноги.

– Он слишком много болтал, – заметил Банокл. – Это всегда ошибка. Ты в порядке?

Каллиадес кивнул и сглотнул кровь, все еще не в силах говорить.

– Тогда пошли, – мрачно сказал Банокл. – У нас есть город, за который надо погибнуть.