Текст книги "Дело человека [Дело для настоящих мужчин]"

26

– Хорошо, – сказал Уайтлоу. – Очевидно, в нашем маленьком экзерсисе заключен смысл. Нет, опустите руки. Я скажу это явным образом. Не существует такой вещи, как правительство.

Он оглядел аудиторию. – Вот в чем дело. Покажите мне правительство. Покажите мне хоть какое-нибудь правительство. – Он снова жестом опустил наши руки: – Забудьте. Вам не удастся. Вы сможете показать некоторые здания, некоторых людей, некоторые правила, записанные на бумаге, но не сможете показать правительство. Потому что такой вещи нет в физической вселенной. Это просто нечто придуманное. Оно существует, только если мы согласны, что это так. Вы только что доказали это сами. Мы согласились, что нам нужен персонал управления, и мы согласились принять некоторые правила, как именно следует управлять. Эти соглашения и есть правительство. Ничего более.

Сколько власти получает правительство зависит от того, сколько соглашений установлено. Если согласно достаточно много народа, мы можем построить несколько зданий, нанять некоторых людей для работы в них и для выполнения наших соглашений. А теперь вопрос: как вы узнаете, является ли что-нибудь делом правительства или нет – то есть, делом людей, которых мы наняли работать в наших зданиях и исполнять для нас наши соглашения? Как они узнают, чем управлять? Где критерии?

Нет, опустите руки. Это слишком просто. Лицо, место или вещь находятся в юрисдикции правительства, если они нарушают правительственные соглашения. Если не нарушают, то не находятся.

Правительство не управляет людьми, которые придерживаются соглашений. Они не нуждаются в управлении. Они являются ответственными. Делом правительства является управление теми людьми, которые нарушают соглашения. Вот и все. Все правительства содержат людей управления, чтобы придерживаться соглашений, особенно теми, кто управляет.

Уайтлоу задумчиво двинулся в конец комнаты. Он словно медленно рассуждал вслух: – Далее, управление есть принятие решений, правильно? Кто-нибудь не согласен? Так, вопрос вот в чем: где руководящая линия, по которой руководители принимают свои решения? Где мерная палочка? – Он оглядел нас.

Марсия или кто-то другой: – Соглашения, конечно. Правила.

Уайтлоу фыркнул: – Ничего подобного. Правила являются просто контекстом, это санкция на решения. На самом деле история нации делается мужчинами и женщинами, которые не придерживаются правил. История – это список тех, кто нарушает соглашения.

Каждый раз, когда соглашения нарушаются, личность, ответственная за эти соглашения, тоже проходит проверку. Итак, что же эта личность использует в качестве руководящей линии, особенно, когда не существует руководящих линий? Где источник выбора этой личности? – Уайтлоу сунул руки в карманы пиджака и медленно повернулся, убеждаясь, что мы все внимательно слушаем. Заговорил он низким и тихим голосом: – Истина в том, что абсолютно каждый отдельный выбор – есть отражение целостности индивидуума, делающего его.

Вы, наверное, захотите отметить: все, что мы делали в нашей стране, все, что мы натворили – хорошего или плохого – почти за два с половиной века, было сделано из-за отсутствия целостности, или недостатка единства людей, подобных нам, которые должны были принимать решения и быть ответственными за них, особенно когда они знали, что эти решения будут непопулярными.

Я ожидал, что за этим последует. Он вернулся, сел за свой стол, глядя на нас с предвосхищающим выражением лица.

– Были ли Московские соглашения справедливыми?, – отрывисто спросил он.

Класс разделился. Некоторые думали, да, некоторые – нет. Большинство колебалось.

Уайтлоу сказал: – Что ж, посмотрим на это с точки зрения остального мира. Как мы выглядим для них?

– Мы являемся домом свободы, страной храбрости – все беженцы стремятся сюда, – сказал Ричард Кхам Туонг. У него были миндалевидные глаза, коричневая кожа и вьющиеся светлые волосы. Он произнес это с гордостью. – Люди приезжали сюда за свободой. Мы – источник надежды.

– Ага, – сказал Уайтлоу неубежденно. Он поднялся и небрежно встал напротив Ричарда Кхам Туонга: – Позвольте мне привести немного статистики. Половина населения мира ежедневно ложится спать голодными. На этой планете почти шесть миллиардов людей, но только триста миллионов имеют счастье жить в Соединенных Штатах, потребляющих ежегодно одну треть ресурсов планеты. Кстати, большую часть прошлого века эта доля была близка к половине. Вы думаете, это справедливо?

– Э-э…. – Ричард понял, что вопрос риторический и сделал единственное, что мог. Он сел.

– Или позвольте по-другому, – продолжал Уайтлоу. Он просто насмехался над Робертом, мы все поняли это. – Предположим мы заказали пару пиццы на класс. Получится двадцать два очень тонких ломтика пиццы, достаточно, чтобы каждому хватило на один укус. Но когда она появляется, я беру пятнадцать ломтиков себе и заставляю вас воевать за то, что осталось. Это справедливо?

– Риторический вопрос, сэр. Очевидно, это не справедливо.

– Ну и что, вы думаете, мы должны с этим делать?

– Все, что можем, мне кажется.

– Хорошо. Посмотрим. Вы согласны отдать всю свою одежду, кроме той, что на вас? Вы согласны жить на одну чашку риса с бобами в день? Вы согласны отдать свой автомобиль? И всю электроэнергию? Потому что надо сделать именно такое жертвоприношение, каждому простому американцу следовало бы отдать гораздо больше, прежде чем мы смогли бы начать выплачивать долги другим нациям. Вы готовы согласиться с подобным?

В аудитории стояла тишина. Никто не хотел принять такое первым.

– Все прекрасно, – ободрил Уайтлоу. – Вы должны были заметить, что я совсем не готов голодать.

– Окей, так мы эгоистичны – в этом суть?

– Именно в этом. Вот так мы выглядим для остального мира. Как свиньи. Богатые, толстые и эгоистичные. Вернемся к аналогии с пиццей. Здесь сижу я с пятнадцатью ломтиками. Вы позволите мне уйти с ними?

– Конечно, нет.

– Так вы считаете, что справедливы, ограничивая меня?

– Конечно.

– Хорошо, теперь вы понимаете часть предпосылок Московских договоров. Да, была война, и Московские соглашения были следствием этого. Очень большая их часть была следствием представления, что Соединенные Штаты эгоистичны с мировыми ресурсами.

– Подождите, – сказал Пол Джастроу. – Это только в глазах других наций. Существуют аргументы и другой стороны, не так ли?

– Не знаю, – невинно сказал Уайтлоу, его голубые глаза искрились. – Существуют? Скажите мне.

Пол Джастроу сел, нахмурившись. Ему надо было подумать.

Джой Хабр поднял руку: – Сэр, я прочел где-то, что проблему, с которыми Соединенные Штаты сталкивались большую часть своей истории, были проблемы успеха, а не неудачи.

– Уточни?

– Ну… я имею в виду, э-э, я надеюсь, что понял это правильно. Статья говорила, что размер успеха пропорционален величине вложенной энергии, и что все технологические прорывы, случившиеся в нашей стране, могли произойти только из – за громадного объема ресурсов, доступных для решения проблемы.

– И?…

– Ну, суть в том, что это оправдывает наш гигантский аппетит на энергию. Надо заправить топливо в самолет, если хотим, чтобы он летал. Другие нации мира извлекают пользу из наших прорывов. Они могут покупать плоды технологии, не делая инвестиций во все исследования. Э-э, статья в качестве примера называла энергетические спутники. Бедная нация, ограниченная по территории, не обязана развивать всю космическую программу, чтобы заиметь энергетическую станцию в космосе. Они могут купить ее у нас всего за два миллиона кейси. Соединенные Штаты потратили миллиарды кейси, развивая индустриальное использование космоса, но выиграли все.

– Понятно, и это все оправдывает?

– Разве было бы лучше, если бы мы потратили эти деньги на еду для бедных? Еще и сегодня у нас была бы масса бедного народа, но не было бы энергетических станций в космосе. А энергетические станции могут со временем сделать возможным для бедных наций накормить весь свой народ.

Уайтлоу смотрел непроницаемо. – Если бы вы были одним из этих бедняков, Джой, что бы вы чувствовали? Нет, позвольте сказать определеннее. Если вы – бедный фермер, а ваша жена и трое детей так плохо питаются, что впятером вы весите меньше ста кило, что бы вы чувствовали?

– Э-э… – Джой тоже сел.

Куда гнет Уайтлоу? Многие студенты начинали злиться. Мы неправы, наслаждаясь тем, что у нас есть?

Пол Джастроу высказался за всех. Он низко ссутулился в кресле и гневно сложил руки на груди: – Это наши деньги, – сказал он. – Разве у нас нет права тратить их, как мы хотим?

– Звучит хорошо за исключением, что не все эти деньги наши. Вспомните, большую часть столетия мы потребляли почти половину мировых ресурсов. Что если это и их деньги тоже?

– Но это не их деньги – это были их ресурсы. И они продали их нам на свободном рынке.

– Они обвиняют нас, что мы манипулируем свободным рынком в своих интересах.

– А они не манипулируют?

– Этого я не говорил. – Уайтлоу тщательно пытался сохранить нейтральность. Он поднял руку: – Я не хочу повторять все аргументы, мы не об этом сегодня, но вы начали понимать природу разногласия? Вы понимаете законность обоих точек зрения?

Всеобщий шепот признания прошел по аудитории.

– Теперь, – сказал Уайтлоу, – мы понимаем, как группа людей может принять решение, действующее на всех, и, однако, это решение может быть несправедливым. Большинство наций на этой планете думают, что Московские соглашения справедливы. А вы?

Мы обдумали это. Некоторые покачали головами.

– Почему нет? – Уайтлоу указал на студента.

– Наша экономика было почти разрушена. Ее восстановление заняло более десятилетия.

– Тогда почему мы согласились с этими договорами?

– Потому что альтернативой была война…

– Они превосходили нас числом…

– У нас не было выбора…

– Хорошо, хорошо… – Он снова поднял руку. – Все это очень хорошо, но я хочу, чтобы сейчас вы подумали вот о чем. Не может оказаться так, что ваше восприятие несправедливости договоров является пристрастным, продуктом вашей собственной субъективной точки зрения?

– Э-э…

– Ну…

– Конечно, но…

– Нет, – сказал Пол Джастроу. Все обернулись. Он продолжил: – Не имеет значения, сколько людей говорят, что это правильно или неправильно. Мы потратили всю лекцию, чтобы понять, что любое решение правительства будет несправедливо для кого-нибудь, но хорошее правительство пытается минимизировать несправедливость.

– Ага, – кивнул Уайтлоу. У него было выражения адвоката дьявола и приятный, уклончивый тон голоса. – Разве не этому посвящены Московские договора? Установить более справедливое распределение мировых ресурсов?

– Да, но это было сделано плохо, договора были конфискационными. И вы продемонстрировали нам, что нельзя исправлять старое зло, чтобы при этом не создавать новое.

Уайтлоу поднял клипборд и сделал пометку: – Вы правы. – Он сел на краешек своего стола и совершил нечто весьма необычное для Уайтлоу – понизил голос. Он сказал: – Большая часть нашего курса должна посвящаться Московским договорам, чтобы вы понимали, почему они были необходимы. Мне кажется, теперь вы понимаете, почему так много американцев негодовали. Они чувствовали, словно их несправедливо наказали за успех. А для других наций не имело значения, что все наши исследования, наши данные и компьютерное моделирование показывали, что большая часть их голодающего населения была за пределами спасения, они считали, что обязаны сделать попытку…

– Но не с помощью наших ресурсов…

– Погоди немного, Пол, – сказал Уайтлоу, нехарактерно вежливо. – Позволь мне закончить. Не имело значения, что мы чувствовали. Мы оказались в меньшинстве. Другие нации этого мира пришли увидеть, что мы станем сотрудничать, хотим мы этого или нет. Что им моделирование – они все еще хотели попробовать спасти свое голодающее население. Да, путь к этому был выбран несправедливым, я хочу, чтобы вы это ясно поняли, но это было наилучшее решение, к которому они смогли прийти. Да, оно было карательным…

Он остановился перевести дыхание. Он слегка посерел. Дженис Макнейл сказала: – Почему до сих пор так не объясняли? То есть, всегда говорили, что это наша собственная благородная жертва помощи остальному миру. Я никогда не слышала раньше, что они держали пистолет у нашего виска.

– Что ж, чему вы захотите раньше поверить? Что вы совершили что-то из-за милосердия, или потому что вас принудили? Если бы вы были президентом, что было бы легче продать электорату?

– О, – сказала она, – но разве никто не заметил?

– Конечно, заметила масса народу. И они высказывались очень громко, но никто не хотел им верить. Вспомните, большинство людей с таким облегчением восприняло уход от ядерной войны и они хотели верить, что это было доказательством благородства обоих сторон. Они легче верили в это, чем в то, что кто-то шантажировал другого под столом. Недовольных назвали экстремистами, кстати, вам не стоит попадать в экстремисты. Легче, когда вы недооцениваете правду, которую не хотите слышать. И вспомните: любая непопулярная идея выглядит экстремистской, поэтому вы отвечаете за то, как ее представите. Почти всегда опасно быть правым, и уж определенно опасно быть правым слишком рано.

– Ну, э-э, теперь-то правительство знает? Я имею в виду, что мы собираемся делать? Или что делаем?

Уайтлоу сказал: – Процесс принятия решения начался почти двадцать лет назад. Мы делаем это каждый день. Мы выживаем. Мы продолжаемся и мы участвуем.

Видите, эту часть всего труднее принять. В ретроспективе, а сегодня у нас есть преимущество опыта прошедших двадцати лет, мы видим: было сделано то, что, вероятно, было лучшим при данных обстоятельствах. Если вы хотите взглянуть с националистической точки зрения, договоры были только временными препятствиями, потому что они не искалечили нас навсегда. И, кроме того, договоры сделали возможным для нас общаться с миром в атмосфере сократившейся враждебности, потому что они наконец почувствовали, что сравняли счет.

Теперь вам следует узнать, как именно мы выплатили наши репарации. Мы поставляли еду и сельскохозяйственные машины вместо денег, мы давали им энергетические спутники и приемные станции. Таким образом у всех них был настоятельный интерес в продолжении нашей космической программы. Мы поставляли учителей и инженеров. Мы экспортировали себя…

Внезапно, три года спустя и в тысяче миль от того места, монета упала. Уайтлоу никогда не сказал этого прямо, но стало совершенно ясно, что мы проиграли войну. И мы знали, что ее проиграли, было похоже, словно мы активно сотрудничали в процессе собственного наказания. Или нет?

Существовало множество правительственных программ, которые обрели себя только в ретроспективе, трудовые армии, например. Предполагалось, что это мирное решение проблемы массовой безработицы – части были в точности, как в регулярной армии, только что не упражнялись с оружием, однако, сколько надо, чтобы научиться с ним обращаться? Шесть недель?

А космическая программа? Как скоро мы заимели катапульты на Луне, ни один город на Земле не был в безопасности. Нам не нужны стали атомные бомбы, мы могли сбрасывать астероиды.

А все эти поставки продовольствия и сельскохозяйственной техники помогли нашей экономике больше, чем их, потому что мы обрели возможность переоборудовать наши сборочные линии на основе нового поколения технологии.

А все эти энергетические спутники – каждое государство, получившее его, зависело от нас при его эксплуатации.

А экспорт более полумиллиона учителей в бедные страны – следующее поколение мировых лидеров выросло на американских ценностях.

В этом было безумно много смысла. Я почти представил себе президента, говорящего: – Что, если мы притворимся проигравшими?

Я вспомнил коробочку с фальшивым дном и анфиладу комнат на тринадцатом этаже. Ничего нельзя спрятать навсегда, можно только переключить внимание ищущего в неверном направлении.

Остальной мир хотел увидеть свидетельства военного строительства, а мы маскировали его под видом восстановления экономики, репараций и гражданского решения проблемы безработицы. И лучше всего – вещи были в точности такими, какими казались, даже если таковыми не были.

И еще кое-что…

Даже класс Уайтлоу был подделкой.

Я всегда удивлялся, почему существовало Федеральное агенство образования. Теперь увидел смысл. Под видом обучения истории, как мы проиграли войну, Уайтлоу учил нас, как выиграть следующую, даже не начав боев. Он учил, как перехитрить врагов, потому что это легче, чем победить их.

Я почувствовал, словно граната разорвалась в моем животе. Граната, которую Уайтлоу засунул мне в глотку три года назад и которая ждала так долго, чтобы взорваться.

Прежде я никогда не думал о Специальных Силах – они были просто еще одной военной частью, специально тренированной для кризисных ситуаций. Я думал, что это означает природные катастрофы и бунты, и не понимал, что имелись вторые Специальные Силы, спрятанные в месте, где никто не стал бы искать – внутри регулярных Специальных Сил.

Я понял это и мое сердце подпрыгнуло. Для чего же были предназначены настоящие Специальные Силы? Частью чего я стал?

27

Их было четверо. Полковник Валлачстейн, Лизард, крошечная, дружески улыбающаяся леди-японка с седыми волосами и смуглый парень в черном костюме. Они расселись вокруг небольшого стола лицом ко мне.

Валлачстейн сказал: – Без представлений, Маккарти. Поймите кое-что. Эта встреча не происходила. Эти люди не существуют. Как и я. Понятно?

– Э-э, да, сэр.

– Хорошо. Я надеюсь. Потому что это происходит в рамках закона о национальной безопасности. Если совершите еще хоть одно нарушение, вам лучше исчезнуть. Навсегда.

– Да, сэр.

– Теперь, прежде чем мы начнем, я хочу сказать кое-что. Сделать это требует закон. – Он взглянул на записи перед ним и прочел: – «Справедливый суд предполагает, что ответчик является ответственным человеческим существом, способным понять различие между правым и неправым, и способным на этой основе оценивать свои действия и их последствия.» Поэтому результат слушания зависит от вашей способности иметь дело с доверенной вам информацией. – Он поднял на меня глаза: – Вам понятно?

Я кивнул. В горле снова было сухо. Я перед судом? За что?

Валлачстейн нахмурился: – Что-нибудь не так?

– Сэр, – попробовал я каркнуть, – что это за слушание? То есть, под чьей юрисдикцией?…

Он поднял руку: – Позвольте вначале закончить. – Он возобновил чтение: – «При действии таких условий мы не можем говорить 'виновен' или 'невиновен' в качестве абсолютной моральной оценки, и даже не должны пытаться. Вместо этого мы определяем способность организма рационально обходиться со своим окружением. Вместо поиска наказания, мести или даже реабилитации, целью этого трибунала является определение ценности индивидуального вклада в социальное окружение и, наоборот, цена его продолжающегося существования для этого окружения.» – Он отложил листок в сторону и посмотрел прямо на меня. – Вам понятно?

Я кивнул.

– Хорошо. Теперь еще одно. То, что я прочел вам – выдержки из исправленного кодекса законов от 2001 года. В этом слушании в любой области, где есть конфликт между исправленным кодексом законов и стандартами закона о национальной безопасности, будут иметь предпочтение стандарты закона о национальной безопасности. Вам понятно?

– Э-э, мне кажется, да. Но?…

– Да?

– Могу я задавать вопросы?

Он сказал: – У вас есть право установить для себя полномочия этого трибунала и его юрисдикцию над собой. Ваш вопрос?

– У меня их несколько, – начал я.

– Давайте послушаем.

– Что здесь происходит? Кто вы? Каковы ваши полномочия? И в чем я обвиняюсь?

Валлачстейн обменялся взглядами с японской леди. Она сладко улыбнулась и заговорила с легким акцентом, она проглатывала некоторые согласные и мне пришлось концентрироваться, чтобы быть уверенным, что я понимаю все сказанное ею. – Как член агенства защиты Специальных Сил, вы находитесь под прямым командованием военного отделения службы национальной безопасности и поэтому вы под многоуровневой юрисдикцией кодекса о национальной безопасности, военного кодекса Соединенных Штатов и гражданского кодекса Соединенных Штатов именно в таком порядке. Целью этого слушания является определение обстоятельств, которые привели к нарушению секретности, произошедшему сегодня утром в присутствии около двух тысяч свидетелей, среди которых были известные агенты враждебных иностранных правительств. Члены этого трибунала имеют полномочия действовать от имени агенства национальной безопасности. По причине национальной безопасности офицеры этого суда не будут идентифицироваться. Вам понятно?

– Да, мэм.

Она сладко улыбнулась в ответ.

– Э-э, – сказал я, – у меня есть несколько вопросов.

Они выжидательно молчали.

– Во-первых, я хочу знать, как долго Специальные Силы являются прикрытием для секретных военных операций. Я желаю знать, какова природа этих операций и все остальное, что вы можете рассказать мне об этом. Я понимаю, что как член Специальных Сил я обладаю правом быть полностью информированным.

Валлачстейн обменялся взглядом со смуглым парнем. Тот посмотрел на меня и спросил: – Кто рассказал вам это?

– Никто. Я сам сложил все части вместе. Это было нетрудно.

Валлачстейн сказал: – В рамках Специальных Сил нет секретных военных операций. По крайней мере, нет на бумаге. Однако, внутреннее ядро организации готово проводить необходимые, но грязные тайные операции уже более ста лет. Текущая операция почти исключительно нацелена на контроль за инфекцией хторров. Она является секретной, потому что мы применяем оружие, запрещенное международными соглашениями, в чем вы прекрасно убедились. Что еще вы хотите знать?

– Я хочу знать, что есть хторры? Они действительно из другого мира или они – биологическое оружие, изобретенное здесь?

Японская леди сказала: – Вы слышали доклад доктора Цимпф об инфекции, это наша лучшая оценка ситуации на сегодняшний день.

– Как я узнаю, что вы говорите мне правду?

– Никак. – Она добавила: – Я хочу сказать, что доктор Цимпф слишком горда, чтобы лгать, даже если это поможет.

– Возможно, но хторры слишком хорошо адаптированы к нашей экологии. И Соединенные Штаты получают слишком много выгод из ситуации.

– Да, – сказала она, – я вижу. – Она не сказала ничего более. Она просто смотрела на меня.

– Хорошо, вы не хотите отвечать на эти вопросы?

Она покачала головой. – К несчастью, не существует удовлетворительных ответов, по крайней мере таких, что удовлетворят вас сейчас.

– Но тогда дайте мне неудовлетворительные ответы.

Она сказала: – Я не могу сообщить вам о хторрах что-либо, чего вы еще не знаете. Да, они ужасно хорошо адаптированы к нашей экологии. Мы тоже это заметили. Мы надеемся, что когда-нибудь узнаем, почему. Я хочу сказать, что если какое-нибудь государство на этой планете имело способность создать – в абсолютной секретности – несколько сотен новых видов вирулентных жизненных форм, совершенно нераспознаваемых современной генетической инженерией, то это могли быть только Соединенные Штаты. Мы знаем, что не делали этого. То, что мы видим, находится за пределами наших способностей к конструированию. И мы знаем, что ни у кого другого еще вообще не может быть подобных способностей.

Теперь относительно второй части вашего вопроса. Да, Соединенные Штаты используют ситуацию – но не мы создавали эту ситуацию, и мы не стали бы этого делать, даже если бы имели возможность. Но она уже существует и мы будем использовать ее. Мы станем использовать в своих интересах любую ситуацию, которая возникнет. У нас есть ответственность перед оставшимися членами популяции нашей нации управляться с делами государства таким образом, который лучше всего выражает их интересы. Если мы не сделаем это, у них будет право заменить нас теми, кто сможет.

– Не могу сказать, что мне это очень нравится, – сказал я.

Она кивнула: – Я предупреждала, что ответы будут неудовлетворительными. Боюсь, что вы захотите разрешить ваш конфликт с ними самостоятельно.

Она взглянула на Валлачстейна. Он посмотрел на меня: – Это все? Или есть еще?

– Только одно, сэр. Как я попал в Специальные Силы?

Впервые он улыбнулся. Это была зловещая улыбка, но все же уголки рта подрагивали. Он сказал: – По ошибке. Э-э, чума разрушила несколько ключевых линий коммуникации. Мы потеряли некоторых из наших наиболее ценно размещенных людей. Те, кто заменил их, были не убеждены в уникальном статусе Специальных Сил. Нам весьма успешно удалось установить самих себя в качестве собственной организации-прикрытия, но мы тоже не остались незатронутыми чумой и восстановление всего необходимого нам контроля заняло некоторое время. К несчастью, в течении этого периода некоторые индивидуумы – вроде вас – были приписаны к частям Специальных Сил, где им быть не следовало. По большей части мы оказались способны определить и изолировать тех, кто не в состоянии отвечать нашим специальным, э-э, критериям. Вы, к несчастью, доказали, что являетесь особо трудным случаем. Если бы вы попытались связаться со мной немедленно после появления, я мог бы предотвратить сцену в конференц-холле этим утром. – Он прочистил горло, потом позволил себе еще одну зловещую улыбку. – С другой стороны, есть множество людей, чувствующих в точности, что и вы, и кто с большим удовольствием сделал бы то же самое – за исключением того, что они знают причины, по которым не должны этого делать.

– О.

Валлачстейн и японская леди пошептались немного, Лизард и смуглый парень прислушивались. Смуглый парень на что-то покачал головой, но Лизард покачала своей тверже, не соглашаясь с ним. Я уловил фразу: – … не можем позволить тратить попусту персонал…. – а потом они заметили, что говорят слишком громко.

Валлачстейн сказал: – Думаю, мне надо согласиться с оценкой майора Тирелли. – Он повернулся ко мне: – Маккарти, позвольте быть с вами честным. Я не проклинаю того, что случилось этим утром. Я не убежден, что вы нанесли нам сколько-нибудь серьезный ущерб, и вы, возможно, сделали нечто доброе, добавив немного жара в доклад доктора Цимпф. Мы ожидали, что вокруг него будут фейерверки, потому что присутствовали люди, чьей единственной целью присутствия было устроить фейерверк и затруднение Соединенным Штатам. Мы знали о них заранее. Вы, похоже, украли их ярость и устроили затруднение одному из их наиболее уважаемых докладчиков.

– Я затруднил его?

– Вы знали предмет. Он нет. Более важно, вы увели его от нити выступления. Он пытался преуменьшить проблему хторров в пользу плана глобальной реконструкции – это тоже должен быть весьма привлекательный план и кончилось бы тем, что Соединенные Штаты оплатили бы его большую часть. Мы должны были бы вывести каждую неиспользуюмую машину в стране, каждый двигатель, компьютер, самолет, телевизор и тостер. И если бы мы не сделали это достаточно быстро, они послали бы помочь нам добровольческие части. Если быть честным, Маккарти, я не смог бы устроить диверсию лучше, если бы захотел. А поверьте мне, я хочу. Я не сделал, потому что думал, это будет слишком очевидно. И здесь проблема. Вы привлекли к себе внимание, как к члену агенства Специальных Сил, и даже если вы не осознавали, что делали, вы дали инспекционным властям Объединенных Наций дополнительный повод подозревать Специальные Силы в тайных операциях. Наши враги уже заявляют, что события сегодняшнего утра были тщательно спланированы, чтобы дискредитировать их позицию. Они правы и неправы в одно и то же время. Если бы мы думали, что добьемся чего-нибудь выходкой вроде вашей, мы бы сделали ее, но мы не думали, что получится. А вы доказали, что наша оценка ситуации была неправильной. В вашем неведении вы сделали правильно – это плохо, потому что оказалось верным. Вы понимаете?

– Э-э, что-то вроде, но не совсем.

Валлачстейн помрачнел: – Я не знаю, что мне делать с вами, Маккарти. Я не могу дать вам медаль и у меня нет времени повесить вас. У вас есть какие-нибудь предложения?

Я задумался. Они терпеливо ждали. Я заговорил, тщательно выбирая слова: – Я интересуюсь хторрами, сэр. Мне не интересно играть в шпионские игры. В горах мы знали, кто наш враг. Он большой, красный и всегда рычит перед тем, как прыгнет, там не было никого, кто спорил, чем мы должны обороняться, а чем не должны. Мы просто делали, что надо.

Валлачстейн сказал: – В этом я вам завидую. Иногда я мечтаю использовать огнемет здесь для решения некоторых моих проблем. – Он открыл перед собой записную книжку и что-то записал на странице. Он вырвал страничку и передал мне: – Вот. Я хочу, чтобы вы зашли туда сегодня.

Я взял бумажку и взглянул: – Врач?

– Психиатр.

– Я не понимаю.

– Вы слышали о синдроме выжившего?

Я покачал головой.

Он тихо сказал: – Когда стерто три четверти человеческой расы, все оставшиеся – сироты. Нет ни одного человеческого существа на планете, кто не был бы весьма глубоко поражен. Умирание затронуло всех. Я уверен, вы видели некоторые реакции, толпы ходячих раненых, маньяков, зомби, самоубийц, сексуально озабоченных, тех, кто так отчаялся по стабильности, что стал трутнем, и так далее. Я не знаю, однако, видели ли вы много на другой стороне монеты. Как любая беда, чума разрушила слабых и умерила сильных. Есть множество людей, которые сегодня остаются живыми только потому, что у них есть некое стоящее дело. Прежде чем вы сможете стать настоящим членом Специальных Сил, мы хотим знать, к какому типу выживших вы относитесь.

У меня вырвалось: – Я не знаю. Я не думал об этом. Я имею в виду, что просто пришел в себя и продолжал двигаться. Мне казалось это единственно логичным…

Валлачстейн поднял руку: – Не рассказывайте мне. Расскажите доктору. Мы откладываем это слушание до… – Он посмотрел на часы, нахмурился, – … до последующего сообщения. Возьмите мотороллер из транспортного пула, Маккарти. Майор Тирелли покажет вам, куда идти. Не разговаривайте ни с кем. Возвращайтесь прямо на базу и подключитесь к доктору Дэвидсону. Получите что-нибудь поесть у интенданта базы. Лучше там же сменить одежду, а потом немедленно возвращайтесь.

– Э-э, сэр?

Он поднял глаза: – Что?

– Я думал, что был… под арестом. Я имею в виду, что удерживает меня от того, чтобы взять мотороллер и направиться на запад?

– Ничего, – ответил он. – В действительности, это наверное решило бы массу проблем. Это знают немногие, но сегодня через Горы движение небольшое. Что-то останавливает машины и бросает их вскрытыми, словно банки из-под сардин. Кроме того, – он посмотрел мне прямо в глаза с напряженным выражением, – вы не из тех, кто удирает. Вы бы вернулись. Мы получим отчет доктора Дэвидсона и будем знать, что делать с вами. Майор Тирелли, вы проводите Маккарти к транспортному пулу? Мы здесь кое-что обсудим.