Текст книги "Дело человека [Дело для настоящих мужчин]"

Я не знал, чувствовать ли облегчение или гнев. Я сказал: – И это все, что я есть? Орудие? Можете передать им, что я благодарен. Надеюсь, что когда-нибудь сделаю для них то же самое.

Форман уловил сарказм. Кивнул раздраженно: – Хорошо. Ты предпочитаешь быть правым. Ты предпочитаешь упражняться в своей правоте.

– Я злюсь!, – закричал я. – Мы говорим о моей жизни! Для вас это маловажно, но быть съеденным хторром могло бы испортить мне целый день!

– Ты имеешь право на гнев, – спокойно сказал Форман. – На самом деле, я бы встревожился, если бы ты не злился, но то, что тебе надо получить с помощью гнева, не относится к делу. Твой гнев – это твое дело. Для меня это ничего не значит. И как только ты справишься с ним, то сможешь получить работу.

– Я не уверен, что хочу эту работу.

– Ты хочешь убивать хторров?

– Да! Я хочу убивать хторров!

– Хорошо! Мы тоже хотим, чтобы ты убивал хторров!

– Но я хочу доверять людям позади меня!

– Джим, перестань воспринимать это персонально! Любой из нас, все мы, будем пущены в расход, если это приведет остальных ближе к цели устранения заражения. Сегодня наша задача – сопротивление каждой личности, которая не видит, что проблема хторров перевешивает все, и особенно тем, кому вверена ответственность справляться с обстоятельствами. Они стоят на нашем пути. И если они загораживают нам путь, то будут устранены с него. Поэтому не стой на пути. А если стоишь, не воспринимай персонально.

– Мне кажется, все это даже более ужасно, – сказал я. – Чистейшее бездушие.

Но Формана это не произвело впечатления: – О, я понимаю, твои идеалы важнее, чем победа в войне. Слишком плохо. Знаешь, как хторры называют идеалиста? Ланч.

Я глянул не его форму: – И это – просвещенная позиция?

– Да, – ответил он. И не стал распространяться.

Я сказал: – Вы все еще не ответили на мой вопрос.

– Извини. На какой?

– Каково оправдание – желать моей смерти тоже?

Форман пожал плечами: – В то время это казалось хорошей идеей.

– Прошу прощения?

– Ты был похож на пассив, вот и все. Говорю тебе, не воспринимай персонально.

– И это все?

– У-гу, – кивнул он.

– Вы хотите сказать, что просто спокойно решили – пусть будет так?

– Ага.

Я не мог поверить. Я начал возбужденно бормотать: – Вы хотите сказать, что вы – и полковник Валлачстейн – и майор Тирелли – просто спокойно уселись и решили послать меня на смерть?

Он ждал, пока я закончу. Пришлось ждать долго. Потом он сказал: – Да, в точности так и было. Спокойно и без эмоций. – Он встретил мой яростный взгляд без всякого стыда. – Та же спокойно и без эмоций мы решили выпустить хторра в зале полном нашими коллегами. Как спокойно и без эмоций Дюк решил управиться с девочкой в коричневом платье. Да, об этом я знаю тоже. – Он прибавил: – И так же спокойно и без эмоций ты решил управиться с Шоти и четвертым хторром. Здесь нет разницы. Джим. Просто мы отбрасываем истерию и драму. Но с другой стороны, нет разницы, Джим, в том что делали мы, и в том что сделал ты.

Ты взял на себя ответственность, когда впервые взял в руки огнемет. Истина в том, что вещи, которые мы делаем и которые тебе не нравятся, на самом деле те же, которые делаешь ты и которые тебе не нравятся. Правильно?

Мне пришлось признать это.

Я кивнул. Неохотно.

– Правильно. Так дай перерыв людям вокруг тебя. Здесь не легче. Нам просто не нужны драматические вопросы. Поэтому можешь избавить меня от своей проклятой правоты! Если б я хотел быть побитым, я мог бы устроить это гораздо основательнее, чем ты! На самом деле уже устроил. Я знаю аргументы и, наверное, получше твоих! Думаешь, я сам не гулял несколько раз в тот лесочек?

– Я слышу, – сказал я. – Это просто… Ненавижу, как со мной обращаются.

– Я уловил, – сказал Форман. – И это можно понять. Суть дела в том, что агентство задолжало тебе несколько дюжин извинений, мы должны тебе больше, чем сможем заплатить. Но разве от этого что-нибудь меняется? Или дает нам время для решения более важных проблем?

Я перестал подпитывать свой гнев на достаточно долгое время, чтобы рассмотреть его вопрос. Нет, от этого ничего не менялось. Я снова посмотрел на него: – Нет, не дает.

– Правильно. Что мы делаем – плохо. Ты знаешь это. Мы знаем это. Мы думаем, что это необходимо, и суть дела в том, что мы не ожидали нашего разговора. Но сейчас мы ведем его и я ответственен за то, чтобы очистить наслоения, поэтому рассматривай, что я сейчас скажу, как благодарность за вклад, который ты сделал. Внимание! У меня есть для тебя работа.

– Что? – Я сел в посели. – Вы так благодарите меня?

– Именно. Вот так мы благодарим тебя. Мы даем тебе другую работу.

– Большинство людей по меньшей мере сказали бы вначале: молодчага, ты поступил хорошо!

– О, – сказал Форман, – хочешь, чтобы я вначале погладил тебя и почесал за ушами?

– Ну, нет, но…

– … но да. Слушай, у меня нет времени рассказывать, как ты чудесен, потому что ты в это все равно не поверишь. Сейчас я умерю твою чудесность, чтобы ты больше не волновался о ней. Готов? В том, что ты сделал, есть ли разница для планеты? Вот масштаб, которым измеряется твоя ценность. Понял?

Я кивнул.

– Хорошо. У нас есть для тебя работа. Агенство хочет послать тебя работать. Это говорит тебе о чем-нибудь?

– Э-э, да. Говорит, – сказал я. Я поднял руку. Мне нужно было время обдумать. Я хотел выразиться ясно. – Слушайте, мне кажется, что один из нас должен быть дураком, а я знаю, что вы – не дурак. И я не уверен, что хочу приглашения.

– Прошу прощения?, – вопросительно смотрел Форман.

– Как я узнаю, что когда-нибудь в будущем вы не найдете меня… как это вы выразились? – расходуемым?

– Ты не узнаешь.

– Поэтому гарантии нет, не правда?

– Правильно. Гарантии нет. Тебе нужна работа?

– Нет. – Я даже на задумался над словом.

– Хорошо. – Он начал подниматься.

– Подождите!

– Ты изменил мнение?

– Нет! Но…

– Тогда нам не о чем больше говорить. – Он направился к двери.

– Вы даже не попробовали…

– Что? Убедить тебя? – Он выглядел искренно озадаченным. – Почему я должен? Ты теперь большой мальчик. По меньшей мере, ты хотел убедить нас в этом последние три дня. Ты можешь выбрать или отказаться. Тебе не нужна реклама. И я ничего не продаю.

– По крайней мере не могли бы вы рассказать, что это?

– Нет. Пока не получу твое согласие.

– Согласие?

Он смотрел раздраженно: – Твое обязательство. На что мы можем рассчитывать?

– Убивать хторров. Можете рассчитывать на это.

– Хорошо, – сказал он и вернулся в кресло. – А теперь перестань быть дураком. Мы по одну сторону. Я хочу того же, что и ты. Мертвых хторров. Я хочу послать тебя работать. Ты хочешь работать? Или ты хочешь увиваться вокруг политиков, вроде наших друзей из четвертого мира?

Я уставился на него. Мне это совсем не нравилось. Но я сказал: – Я хочу работать.

– Хорошо. Тогда пойми – время для игр прошло. Это включает твою правоту. Теперь я говорю тебе правду и ты можешь рассчитывать, что я всегда буду говорить тебе правду. – Его глаза сверкали. Выражение напряженное, но искреннее. Я чувствовал себя нагим перед ним. Снова.

Я сказал: – Это очень трудно.

Он кивнул.

– Я не знаю, смогу я вам верить или нет.

– Поэтому не верь, – сказал Форман. – Твоя вера не имеет значения. Истине все равно, веришь ты в нее или нет. Вопрос в том, чем ты хочешь заняться?

– Ну…. – начал я. Я чувствовал, что улыбаюсь. – Мстить должно быть глупо. ..

– И не относится к делу, – улыбнулся он в ответ.

– … поэтому я могу быть полезным.

– Хорошая идея, – согласился Форман. Он наклонился вперед в кресле: – Знаешь, наверное ты забыл, но ты теперь офицер. Ты обманул нас. Никто не ожидал, что ты проживешь долго, чтобы использовать свое звание. Но тебе удалось выжить, поэтому надо создать для тебя подходящее дело.

– У меня уже есть одно.

– Э?

– У меня уже есть дело, – повторил я. – Я работал над экологией Хторра. Очень многие создают гипотезы без достаточной информации. Совсем мало людей действительно собирают ее. У меня был однажды инструктор, который говорил, что если ему предложат выбор между дюжиной гениев для лаборатории и парочкой идиотов, которые могут выполнять полевую работу, он возьмет идиотов. Он говорил, что более важно аккуратно собирать факты, чем интерпретировать их, потому что если вы аккуратно соберете их достаточно много, то их не надо интерпретировать – они объяснят себя сами.

– Имеет смысл. Продолжай.

– Хорошо. Ну, у вас почти никого нет в поле. Война против Хторра еще не ведется, потому что вы, то есть мы – не проявили в ней никакого разума! – Я со значением ткнул себя в грудь: – Это – моя работа! Я – агент разума! Там вы нуждаетесь во мне более всего. Потому что мы еще даже не знаем, с кем или с чем воюем…

Он поднял руку: – Остановись! Ты читаешь проповедь церковному хору, сынок. Я тебя понял. – Он широко улыбнулся. До сих пор я ни разу не видел у него такого радостного выражения. – Знаешь, забавная штука. Мы подобрали тебе именно это дело.

– Правда?

– Правда. – Он кивнул. – Я предположил, что мы по одну сторону?

Я поглядел на него: – Кажется, да.

Он сказал: – Я знаю. Но это пока не чувствуется, не так ли?

– Действительно, пока нет.

– Поэтому я должен сказать тебе вот что. Не надо затрудняться выбором друзей или врагов. Они всегда верят в тебя. Все, что надо выбрать: кого в какую категорию занести. – Он улыбнулся: – Хочешь быть моим другом? – Он протянул руку.

– Да. – Я пожал ее.

– Благодарю, – сказал он, глядя в глаза. Взгляд напряженный. – Ты нам нужен. – Он задержал мою руку надолго и я чувствовал, как благодарность, словно энергия, втекала в меня. Я понял, что не хочу высвободиться.

Потом он улыбнулся, теплое выражение, словно восход солнца над холодным серым побережьем. – Тебе будет хорошо. Майор Тирелли зайдет позже и поможет начать. У тебя есть еще ко мне вопросы?

Я покачал головой. Потом сказал: – Только один, но неважный. Обучение Moдe действительно работает?

Он улыбнулся: – Да, работает. Извини, у него такой низкий статус в наши дни. – Выражение стало задумчивым: – Когда-нибудь будет больше времени и я расскажу тебе об этом.

– Я бы хотел послушать, – сказал я.

Он гордо улыбнулся: – Я так и думал. – Он приподнялся уходить: – О, да, еще одна вещь. Он глянул на мой поднос с завтраком: – Не пей апельсиновый сок.

– Что?

– Я сказал – не пей апельсиновый сок.

Я посмотрел ему в лицо: – Я прошел еще один тест?

– Правильно. – Он снова улыбнулся: – Не волнуйся, это последний.

– Так ли?, – спросил я.

– Надеюсь, что так, а ты? – И засмеялся, выходя.

Я глянул на поднос. На нем стоял стакан апельсинового сока. Я вылил его в горшок с пальмой.

39

Утреннее солнце было очень ярким, но я чувствовал себя ужасно. Колено совсем разболелось. Доктора заменили мою коленную чашечку на другую, выращенную в баке и соскобленную, чтобы подходить к моим костям; они сказали, чтобы я минимизировал свои прогулки на неделю и, чтобы гарантировать это, затянули ногу в шину так туго, что я не мог согнуть ее. Но я учился ковылять – с костылями или тростью – и как только это получилось, выписался из госпиталя.

Я увидел Теда на автобусной остановке.

Он спокойно сидел и ждал. Он выглядел подавленным, что изумило меня. Я понял, что не знал, чего от него ждать. Серебряных антенн, торчащих из головы? Нет – он просто терпеливо сидел в уголке с отрешенным выражением на лице.

Я дохромал до него, но он не видел меня, даже когда я встал перед ним. – Тед?, – позвал я.

Он дважды мигнул.

– Тед? – Я помахал рукой перед его лицом. Он не видел меня. Выражение его лица не изменилось. Даже не отрешенное – отсутствующее. Пусто. Никого нет дома.

– Тед? Это Джим.

Он был зомби.

Я сел рядом и потряс его ногу. Он смахнул мою руку. Я потряс его за плечо и крикнул в ухо: – Тед!

Он резко мигнул – потом смущенное выражение появилось на его лице. Он медленно повернул голову и посмотрел на меня. Наконец он узнал меня: – Джим?…

– Тед, ты в порядке? Я стучался три раза.

– Да, – сказал он тихо. – Все прекрасно. Просто я был… подключен.

– О. Ну, э-э, я извиняюсь, что прервал тебя. Но я только что выписался и это мой единственный шанс попрощаться с тобой, перед тем как ты уедешь.

– О, – сказал он. Голос вялый. рассеянный. – Ну, спасибо.

Он снова начал оцепеневать, но я схватил его за руку. – Тед, с тобой все в порядке.

Он посмотрел на меня, в глазах мелькнуло раздражение: – Да, Джим. Все прекрасно. Но из Кейптауна идет передача, к которой я хочу вернуться.

– Я понял, – сказал я. – Но я хочу, чтобы ты уделил мгновение мне. Окей?

Он коротко глянул на меня. Я знал это выражение. Терпеливая скука. – Что, Джим?

– Ну, я подумал… просто так… мы могли бы кое-что сказать друг другу…

Его голос стал далеким: – Я видел твоего хторра. У нас был трансмиттер в первом ряду. Он умер. Я испытал его смерть.

– О, – сказал я. – Э-э, наверное было очень тяжело?

– Это не первая смерть, которую я испытал. Я проиграл множество записей. – Внезапно он показался мне очень старым.

Я положил ладонь на его руку: – Тед, это тяжело?

Он посмотрел на меня, но не ответил. Снова слушал другой голос?

– Тед, – сказал я, – на что это похоже?

Он мигнул и на мгновения стал прежним Тедом, глядящим на меня изнутри своего тела, и на это мгновение мне показалось, что я вижу чистейший ужас. – Джим, – сказал он напряженно, – это чудесно! И это… ужасно! Это самое сильное и возбуждающее переживание, которое может быть у человеческого существа. Я был тысячью разных людей – я не могу объяснить это. И еще это очень смущает. Меня обстреливают переживания, Джим! Постоянно. И я не знаю, которые из них мои – если такие вообще остались! Я даже не знаю, я ли сижу здесь, говоря с тобой. Ты мог бы поговорить с любым телепатом сети. Я могу получить удаленный доступ к переживаниям любого другого и даже, если есть необходимость, взять управление на себя. И они тоже могут использовать мое тело!

Я было открыл рот, но он остановил меня отчаянным жестом.

– Нет, послушай меня. Я сейчас вне цепи, но только на немного. Новички выполняют всю грязную работу – таков обычай во всех службах. Я на вызове по шестнадцать часов в день. Вчера меня… – Он прервался, словно с трудом пытаясь найти слово. Глаза покраснели. – Вчера меня… заездили. Русский правительственный чиновник. Я не знаю, была это женщина или гомосексуал, или… я не знаю, но кто бы он ни был, он использовал мое тело для любовного опыта с другим мужчиной. И я не смог ничего поделать, как только поддаться. Я не управлял собой.

– Ты написал жалобу?

– Джим, ты не понимаешь! Это было чудесно! Это было полное и абсолютное подчинение! Кто бы он ни был, он дал мне возможность соприкоснуться с другим опытом! Вот о чем все это – о расширении переживания, идущего от тотальности человеческого опыта!

– Тед, ты можешь выйти?

– Выйти? – Тед смотрел насмешливо. – Выйти? Джим, разве ты не понял? Я не хочу выйти. Даже когда я ненавижу, я люблю это – хорошее и плохое. Корпус Телепатов это шанс разделить переживания с миллионом других человеческих существ. Как еще можно прожить миллион других жизней? – Его глаза были напряжены, горели лихорадочно. – Джим, я прокрутил ленты с записями! Я знаю, на что похоже умирать – сотнями разных способов. Я разбивался в авиакатастрофах, я тонул, выпадал из окон зданий, я горел заживо и даже был съеден хторром! Я был напуган большим число способов, чем мне могло присниться – но я был и обрадован также часто! Я взбирался на горы и выходил в космос. Я пережил свободное падение и плавал с жабрами на дне океана. Я сделал так много, Джим, словно любился со всей вселенной! И я действительно любился тысячью разных способов! Все было на лентах. Я был нагим ребенком в Микронезии и пятнадцатилетней куртизанкой где-то в Осаке. Я был стариком, умирающим от рака в Марокко, и, Джим, я узнал, что такое быть женщиной, девушкой! Ты можешь понять, что значит оставить свой пол, словно рыба, открывшая воздух – открывшая, как летать! Я любил, как девушка! И я зачал ребенка, выносил его и родил! Я выкормил и воспитал его! И я умер вместе с ним, когда пришла чума! Джим, за несколько прошедших дней мне досталось больше опыта жизни, чем за все мои прежние годы. И я ужасаюсь и радуюсь, потому что все это пронеслось так быстро, что я не смог усвоить. Джим…. – он схватил мою руку крепко до боли, – Джим, я исчез! Я – Тед! Моя идентичность растворилась под давлением тысяч других жизней! Я могу считать их своими! И я знаю их так, что прекращаю собственное существование, потому что мой опыт тоже записан! Джим, я хочу этого, даже когда боюсь. Это словно разновидность смерти. И оргазма! Все это невероятно! Джим, моя жизнь кончилась! Теперь я часть чего-то другого, чего – то большего – Джим, я хочу сказать все это, пока еще есть время…

Он резко разжал руку. Лицо расслабилось, напряжение исчезло и он снова стал отрешенным.

– Тед?

– Извини, я на вызове, Джим. Мне надо идти.

Он начал подниматься, но я толкнул его назад: – Подожди, ты что-то начал говорить.

– Pardonome? – Чужой голос шел из его рта.

– Э-э, ничего. – Меня охватил ужас.

Тело Теда кивнуло: – Bueno. – Оно встало и пошло. Последнее, что я видел – его тело садилось в гелибус. Чоппер взмыл в воздух и исчез на востоке.

Мне хотелось знать, где теперь Тед в цепи. Я понимал, что это неважно. Период полураспада даже сильной идентичности был меньше девяти месяцев. Я наверное больше никогда не увижу Теда. Его тело – может быть, но штука, которая одушевляла его – где она будет? Будет испытывать что? Будет кем? Через немного месяцев он вообще больше не будет личностью. Тед знал, во что он ввязывается, когда принимал решение получить имплантант. Он знал, что это значит. По крайней мере, я хотел в это верить.

Я повернулся и похромал к реквизированному мной джипу. Никогда я не чувствовал подобного ужаса. Мне надо было о многом подумать. Я забрался внутрь и сказал: – Научная секция, пожалуйста.

Джип ответил: – Принято, – и пробудился к жизни. Подождал, пока мотор стабилизировал обороты и мягко выкатился со стоянки. Набирая скорость, он объявил: – Пришло сообщение.

Я сказал: – Я приму его.

Голос Марсии: – Джим, я хочу, чтобы ты перестал мне звонить. И перестал просить, чтобы я позвонила. Мне нечего тебе сказать. И ты не скажешь ничего, что я хотела бы услышать. Я не хочу видеть тебя и не хочу говорить с тобой. Надеюсь, что высказалась ясно. Я хочу, чтобы ты оставил меня одну, а если ты этого не сделаешь, я обещаю, что напишу письменную жалобу.

Сообщение резко оборвалось. Джип катил по асфальту. Я думал о Марсии и пытался понять, что происходит. Я вспомнил, что сказала Динни: – Мы все сейчас безумны. Все. Мы были безумны и перед чумой, но сейчас мы по-настоящему безумны. – Или это было просто удобным оправданием? Не знаю.

Динни сказала: – Дело в том, что никто не видит собственного безумия, потому что через этот фильтр мы сами смотрим. Все, что мы можем видеть, мы проецируем на людей вокруг нас. А потом обвиняем их за это. – Она улыбнулась и сказала: – Знаешь, как узнать, что ты свихнулся? Посмотреть на людей вокруг.

Я поглядел – и каждый вокруг был безумен.

Это была шутка. Тебе нужна помощь, когда люди вокруг безумны.

Дьявол с нею. У меня больше нет времени быть безумным.

Джип спросил: – Будет ли ответ?

Я сказал: – Нет. И запомни. Отказ всем будущим сообщениям от этого источника.

– Принято.

Но чувствовал я себя погано.

40

Джип криво въехал на стоянку перед Научной Секцией и я осторожно выкарабкался. Здесь охраны не было. Больше она нигде не нужна. После реорганизации ни одна дверь не откроется, если у вас не будет красной карточки или выше. У меня была золотая.

Пройдя четвертую защищенную дверь, я ткнул пальцем в двух изнывающих от безделья помощников и сказал: – Вы временно мобилизованы. Мне надо кое-что погрузить.

Они заворчали, но потянулись за мной: – Не желаю ничего слушать, – сказал я.

Мы прошли прямо к секции внеземных организмов. Когда я вошел, женщина в лабораторном халате подняла глаза.

– Где доктор Партридж, – спросил я.

– Она больше здесь не работает. Ее перевели в администрацию.

– А что с Ларсоном.

– Кем?

– Джерри Ларсоном?

– Не слышала о нем. – Она отставила клипборд и посмотрела на меня: – Что я могу сделать для вас?

– Я – Маккарти, – сказал я.

– Ну и что?

– Я забираю некоторые образцы. – Я показал на стену с клетками. – Три тысяченожки и инкубатор с яйцами. Их должны были приготовить для меня.

Она покачала головой: – Такие приказы мне не поступали.

– Прекрасно, – сказал я. – Я вручу их немедленно… – Я вытащил из кармана свою копию приказа.

Она мигнула. Лицо отвердело. – Какие у вас полномочия, лейтенант?

– Сотрудник агенства Специальных Сил, – рявкнул я. Нога болела. Я устал стоять. Я хлопнул по карточке на груди: – Вот мои полномочия! Я могу реквизировать любую чертову вещь, которую захочу. И если захочу, могу отослать вас в Ному на Аляску. А сейчас я хочу трех насекомых и ящик с яйцами. – Я махнул помощникам: – У входа стоит джип. Погрузите это.

– Подождите, – сказала она, хватаясь за телефон: – Мне нужно подтверждение. ..

Я подковылял к ней, тяжело опираясь на палку: – Во-первых, – сказал я, – именно я собрал эти образцы. Во-вторых, я убил хторра, чтобы привезти их сюда. В-третьих, я не вижу ни капли исследований этой лаборатории, и насколько это меня касается, эффект от их доставки сюда нулевой. В-четвертых…. – я развернул приказ, врученный мне сегодня утром майором Тирелли, – все подтверждения, в которых вы нуждаетесь, у меня с собой. И, в-пятых, если вы не уберетесь с дороги, я найду для этой палки менее комфортабельное место. А если не верите, что я могу это сделать, то я – тот самый парень, который убил денверского хторра.

Она прочла приказ и вернула без комментариев. Фыркнула: – Нет, это не так.

– Прошу прощения?

– Вы его не убили.

– Повторите.

Она подняла бровь. – У всех лейтенантов поганый слух? Я сказала: вы его не убили.

Я повернулся к помощникам: – Грузите это в джип. Я сейчас выйду.

– Поставьте!, – рявкнула она. – Если вы тронете эти клетки, я вас пристрелю. – Помощники застыли, где стояли. Она ткнула мне в грудь: – Давайте вначале кое-что урегулируем.

Я смерил взглядом женщину в халате. Карточка с именем отсутствовала. У нее были зеленые глаза. – Ваше имя?, – потребовал я.

– Лукреция Борджиа.

– А звание у вас есть?

– Просто доктор.

– Хорошо. Ну, доктор Борджиа, не хотите ли объясниться?

Она показала на двойные двери в конце помещения: – Через две комнаты, – сказала она.

Я проковылял через двойные двери. Она следовала за мной. Я очутился в широком коридоре с еще одними двойными дверьми в конце. Я протолкнулся в них и.. .

… там лежал хторр, почти неподвижный в центре большой ярко освещенной комнаты. Бока хторра регулярно вздымались, словно он дышал. Люди прикрепляли зонды к его шкуре. Вокруг него все было в лесенках и помостах.

– Я… э-э…

– Не убили его, – закончила она за меня.

– Но я… ладно, не обращайте внимания. Что они с ним делают?

– Изучают. Впервые у нас есть возможность подобраться достаточно близко к живому хторру, потыкать его, пощупать и увидеть, что им движет. Вы завалили его. Он не может видеть, не слышит, не двигается. По крайней мере мы не думаем, что он видит или слышит. Мы убеждены, что он не может двигаться. И он, конечно, не может есть. Ваша винтовка прелестно уничтожила его пасть. Мы вливаем в нее жидкости.

Я не спросил, какие жидкости. – Подходить к нему не опасно?

– Вы же эксперт, – едко сказала она.

Вокруг животного суетились мужчины и женщины. Я похромал поближе. Лишь один-два обратили на меня внимание. Доктор Борджиа тихо шла сзади. Она взяла мою трость и потыкала в пасть созданию: – Смотрите сюда, – сказала она, – видите?

Я посмотрел. Я увидел бугристую массу плоти. – На что смотреть?

– Видите ряд шишек? Новые зубы. И если бы вы смогли взобраться на скамеечку, я показала бы его обрубки рук. И глаза. Если бы вы заглянули вниз, я показала бы его ноги. Эта штука регенерирует.

Я посмотрел не нее: – Сколько?, – спросил я.

Она пожала плечами: – Три месяца. Шесть. Мы не уверены. Некоторые из вырезанных нами проб тоже показывают попытки роста в полное животное. Как морская звезда. Или голограмма. Каждый кусочек обладает всей необходимой информацией, чтобы реконструировать оригинал. Вы понимаете, что это значит?

– Да. Они практически неубиваемы. Мы должны сжигать их.

Она кивнула: – Что касается остального мира, то вы убили эту штуку. Вам даже заплатили за это. Но истина в том, что вы только остановилм его. Поэтому, когда вы снова придете в мою лабораторию, не козыряйте своим весом и не выступайте, как эксперт! Вы поняли?

Я не ответил. Смотрел на хторра. Я сделал шаг к нему и дотронулся до кожи. Животное было теплым. Шкура шелковистая. Странно живая. Она била электричеством! Руку покалывало, пока я гладил его.

– Статическое электричество?, – спросил я.

– Нет, – сказала она.

Я сделал еще шаг, почти прислонился к теплому боку хторра, почти прижал к нему свое лицо. Несколько прядей шкуры легко коснулись щеки. Словно перышки. Я принюхался. Животное пахло теплом и мятой. Это было странно привлекательно. Как большой и добрый шерстяной коврик, в который хочется завернуться. Я продолжал гладить его.

– Это не шкура, – сказала она.

Я гладил: – Нет? А что?

– Это нервные окончания, – сказала она. – Каждая отдельная прядь это живой нерв, сидящий каждый в своем чехле и, конечно, защищенный, и у каждого своя собственная сенсорная функция. Некоторые могут чувствовать тепло и холод, другие – свет и тьму, или давление. Некоторые ощущают запах. В общем – ну, пока вы гладите его, он вас тихо пробует на вкус.

Я бросил его гладить.

Отдернул руку. Посмотрел на доктора. Она утвердительно кивнула. Я снова посмотрел на шкуру хторра. У каждой пряди был свой цвет. Одни черные и толстые. Другие – тонкие и серебряные. У большинства были различные оттенки красного – весь спектр красного, от глубокого пурпура до ярко-золотого, со всеми промежуточными цветами: фуксин, розовое, фиолетовое, алое, оранжевое, малиновое, желтовато-розовое и даже редкие пятна ярко-желтого. Эффект был поразительный.

Я снова провел рукой по шерсти, раздвинув пряди. В глубине кожа хторра оказалась темно-пурпурной, почти черной. И горячей. Я подумал о мягкой коже живота собаки.

Я ощутил, что хторр дрожит. Каждый раз, когда я трогал его, дрожь усиливалась. Что такое?…

– Вы заставляете его нервничать, – сказала Лукреция.

Нервничать?… Хторра? Бездумно я шлепнул его по боку. Он дернулся, как от укуса.

– Не надо, – сказала она, – посмотрите…

Волны дрожи пробегали по телу хторра. Две девушки на платформе свесились прямо над спиной хторра. Они пытались спасти набор датчиков. Отдернули их и ждали, пока хторр перестал дрожать. Одна девушка уставилась на меня. Когда плоть животного перестала трястись, она вернулась к своей работе.

– Извините, – сказал я, – Животное невероятно чувствительно. Он слышит все, что здесь происходит. Он реагирует на звук вашего голоса. Видите? Он дрожит. Он знает, что вы враждебны. И он вас боится. Наверное, он больше боится вас, чем вы его.

Я посмотрел на хторра новыми глазами. Он боится меня!…

– Поймите, он еще ребенок.

Я не сразу ухватил смысл выражения, относящегося не только к тому, что здесь в лаборатории, но и к тем, что снаружи, диким.

Если этот – только ребенок, если все снаружи – только дети, то каковы же взрослые? Четвертый хторр?…

– Погодите – он не может быть ребенком!

– Почему?

– Он слишком велик, я же привез яйца! Маленький хторр должен быть…. – я развел руки, словно держал щенка, – … вроде этого…

– Вы таких видели?

– Э-э…

– Какой самый маленький хторр, которого вы видели?

– Э-э… – Я показал: – Этот.

– Правильно. Вы слышали о накоплении тяжелых металлов?

– А что это?

– Способ измерения возраста животного. Тело не пропускает тяжелые металлы вроде свинца или ртути, они накапливаются в клетках. Неважно, насколько чистую жизнь вы ведете, вы неизбежно захватываете небольшие их количества прямо из атмосферы. Мы основательно проверили это животное. Его клетки удивительно похожи на земные. Вы знаете это? Он почти мог происходить с нашей планеты. Может, когда-нибудь и произойдет. Но вот штука: в его организме следов тяжелых металлов не более чем на три года жизни. И мне кажется, что в действительности гораздо меньше. Скорее восемнадцать месяцев. – Она подняла руку, чтобы я не прерывал ее. – Поверьте – мы это проверили. Мы намеренно ввели следы металлов в его организм, посмотреть, каким образом они будут выводиться. Да, они выводятся, наша оценка возраста основана на этом уравнении.

И тут нет аномалий. Все наши дополнительные исследования подтверждают гипотезу. Восемнадцать месяцев. Два года максимум. У него невероятная скорость роста.

Я покачал головой: – Но как же яйца?…

– О, вы правы. Яйца. Яйца хторров. Пойдемте со мной. – Я прошел за нею в комнату, из которой мы пришли. Она подвела меня к ряду клеток. – Вот яйца, – показала она. – Видите маленьких хторров?

Я подобрался к клетке и уставился.

Внутри были две небольшие тысяченожки. Они лоснились и казались влажными. Они сосредоточенно жевали искромсанные ветки. Третья маленькая тысяченожка как раз прогрызла дыру в скорлупе яйца. Она внезапно остановилась и посмотрела прямо на меня. Меня пробрал озноб.

– Единственное интересное в этих малышках, – сказала она, – цвет живота. Видите? Ярко-красный.

– И что это значит?

Она пожала плечами: – Может, они с Род-Айленда. Не знаю. Вероятно, ничего не значит. Мы находим на их животах самые разные цвета.

– Когда они вылупились?, – спросил я.

– Сегодня рано утром. Милые, вам не кажется?

– Я не схватываю, – сказал я. – Зачем хторрам держать яйца тысяченожек в своем куполе?

– Зачем вы держите куриные яйца в своем холодильнике?, – спросила доктор Борджиа. – То, что вы нашли – обычная хторрова версия цыплят, вот и все. Эти создания едят материю, стоящую слишком низко в пищевой цепи, чтобы заинтересовать хторров. Они – удобные маленькие механизмы для собирания пищи и запасания ее, пока черви не проголодаются.

– Я в замешательстве. Яйца казались слишком большими, чтобы их отложили тысяченожки.

– А вы знаете, какими могут вырасти тысяченожки?

Я покачал головой.

– Посмотрите сюда.

– Госссподи!, – выдохнул я. Тварь в клетке была размером с большого питона. Больше метра длиной. – Вау!, – сказал я, – я это не знал.

– Теперь знаете. – Она смотрела на меня, зеленые глаза довольно сверкали. – Есть еще вопросы?

Я отступил от клетки и повернулся к ней. Я сказал: – Извините. Я был паяцем. Пожалуйста, простите меня.

– Мы привыкли общаться с неприятными созданиями. – Она невинно улыбнулась. – Вы вообще не представляли проблемы.