Текст книги "Эмигрантка в стране магазинов"

К слову, другим выдающимся и в то же время несколько драматическим персонажем нашего магазина был Николас, пожилой беловолосый мужчина, ответственный за продажу подводного снаряжения. По существу, драматизм его существования заключался в том, что всем окружающим людям, как продавцам, так и покупателям, очень быстро надоедали его бесконечные повествования о событиях своего детства, к тому же излагаемые в самой скучной и занудной форме, какую только можно себе представить. К сожалению, Николас не отдавал себе в этом отчета и, как следствие, регулярно обрушивался с подобного рода разговорами на случайно забредших в наш магазин покупателей. Радостно потирая руки в предвкушении предстоящего монолога, он оттирал свою жертву от входной двери и, преследуя по пятам, загонял ее в темный магазинный угол. А там, не теряя времени, принимался непрерывно тарахтеть про свои некогда порванные гвоздем ботинки, за которые его отругала рассерженная мать, про потерянный портфель вместе со всеми тетрадками и учебниками, про драку в школьном дворе, про свою первую любовь в лице учительницы английского языка и еще про кучу всякой никому не интересной лабуды, от которой у покупателя возникало одно-единственное желание: убежать оттуда как можно скорей куда глаза глядят. Вскоре ошарашенный покупатель понимал, что спастись от Николаса можно лишь применив какой-нибудь хитроумный план, и тогда указывал на якобы заинтересовавшую его вещь на верхней полке, которую Николас тут же отправлялся доставать, а в это время клиент быстрым шагом покидал наш магазин. И поскольку никто из сотрудников не желал слушать истории этого продавца, то, в качестве компенсации, у себя дома он упорно терроризировал родственников своим бесконечным занудством и в конечном итоге сумел-таки полностью их себе подчинить. Жена Николаса после долгих лет супружеской жизни стала настолько покладистой женщиной, что после каждого комментария своего супруга, относящегося к ее телесному несовершенству, тут же отправлялась на консультацию к местному хирургу, а затем без страха и упрека ложилась под нож. Когда мне довелось с ней познакомиться, к тому времени у нее уже были отрезаны верхние части больших пальцев обеих ног, по словам Николаса, ранее мешавшие ей при ходьбе, урезаны на две трети удлинившиеся после родов груди, подправлен кончик носа и несимметричная, с точки зрения ее супруга, мочка правого уха. Помимо этого, бедняжка по приказу Николаса постоянно сидела на диете, в то время как сам он считал себя человеком идеального телосложения (однако же на самом деле это было не так) и, как следствие, ел, пил и курил в свое удовольствие.

К слову, было бы совершенно непростительным с моей стороны не рассказать о служащей магазина по имени Луна. От себя добавлю, что, как правило, изысканными и высокопарными именами называют своих детей либо люди искусства, либо представители неинтеллектуальных профессий. Лично я не знаю ни одну уборщицу, которая дала бы своей дочери имя Оля, Катя или Маруся. Зачастую они называют девочек такими высокопарными именами как Августина, Филадельфия, Олимпиада, Клеопатра, Лукреция и прочие. Как мне кажется, это такая своеобразная компенсация необразованности, узкого кругозора, отсутствия культуры и вместе с тем непреодолимого желания выделиться, как бы заявляя окружающим: «Да уж, в институтах не училась, в театры не ходила, зато свою дочку таким именем назову, что все вы, профессора, мать вашу, уписаетесь от зависти! Вота вам, фига с маком! А если родится сыночек, то буду его Вильгельмом звать. И тьфу мне на вас, на образованных!»

В общем, как корабль назовешь, так он и поплывет, а потому характер у Луны оказался не менее странным, нежели ее имя. Как и положено ночному светилу, ответственному за все морские приливы и отливы, строптивости ей было не занимать. Еще девчонкой, в возрасте шестнадцати лет, она объявила своим родителям о решении жить отдельно и переехала на квартиру к своему жениху. Впрочем, начав самостоятельную жизнь, очень скоро Луна почувствовала себя одиноко. Ее родственники жили в другом городе, каждый день не наездишься, подруг у нее не было, а жених целыми сутками вкалывал рабочим на стройке. Тогда она решила завести себе собаку, сначала одну, потом другую, потом третью… И когда до ее парня дошло, что их совместное жилье превратилось в огромную псарню, он устроил Луне скандал. А та, не обращая никакого внимания на недовольство своего жениха, твердо решила не останавливаться на достигнутом и вскоре попросила у него подарить ей на день рождения еще одну собаку, на этот раз породы бультерьер. Разумеется, тот наотрез отказался это сделать, на этой почве они вдребезги разругались, а через неделю окончательно расстались. Тогда-то Луна и устроилась продавцом в магазин спортивного снаряжения, где я с ней и познакомилась. Кстати, как только Луне удалось переехать в отдельную квартиру, то она моментально осуществила свою заветную мечту – приобрела щенка бультерьера, который хоть и оказался довольно спокойной по характеру собакой, однако в процессе формирования зубов не только умудрился искусать всю мебель, но и оторвать несколько кусков от мраморной плитки на кухне.

Впрочем, на этом своеобразие моей сотрудницы по работе не заканчивается, а как раз наоборот, только начинается. Однажды Луна пришла на работу в весьма обеспокоенном состоянии, объяснив это так: «Не знаю, что со мной происходит. Когда на складе я нечаянно задеваю головой за металлические полки, то совсем не чувствую боли. Не дай бог у меня в мозгу развивается какая-нибудь опухоль!» Кто-то из продавцов заметил: «А может, ты просто ниндзя? Это такие люди, которые не чувствуют боли». Проигнорировав высказанное им предположение, Луна срочно записалась на прием к врачу, а через пару месяцев – на магнитно-резонансную томографию, заключение которой свидетельствовало о полном отсутствии у нее какой-либо патологии. Спустя некоторое время моя коллега по работе стала подозревать у себя развитие коротконогости. «Раньше у меня обе ноги были одинаковой длины, – ошарашивала она нас очередным заявлением, – а теперь, надевая носки, я заметила, что один из них постоянно опускается ниже другого. Наверное, у меня одна нога все еще растет в длину, а другая ее уже не догоняет». «А ты носки-то из какого материала носишь? – попытался внести ясность кто-то из коллег по работе. – Они же небось не деревянные, а эластичные, вот и тянутся». «Нет, здесь не в носках дело, – тоном эксперта продолжила Луна. – Это у меня ноги неровно растут. Пойду, схожу к врачу, пусть он досконально проверит». Но, как того и следовало ожидать, рентгеновское обследование показало, что ее ноги были абсолютно одинаковыми в длину. Однако и на этом Луна не остановилась. Вскоре она проинформировала нас о том, что обнаружила в своих волосах вошь, в экскрементах – глистов, на губах – непонятную сыпь, напоминающую герпес, ноготь нетипичной формы, три длинных волоска на мизинце правой ноги и прочие «серьезные» патологии. Каждые две недели Луна появлялась на пороге нашей секции с выражением эврики на лице, рассказывая об очередной не существующей проблеме со здоровьем, пока, в конце концов, не стало понятно, что ее единственным заболеванием было не вирусное, не бактериальное, не злокачественное, не доброкачественное, а генетическое. Проще говоря, искала она в себе признаки всех этих болезней по той же самой причине, по которой ее собственная мать когда-то из длиннющего списка имен для девочек выбрала именно это – Луна. Зачем? А чтобы выделиться. А что, больше нечем? Да вот, представьте себе, нечем.

Следующим в списке удивительных представителей нашей магазинной фауны был Лулу, работавший продавцом лыжного отдела. К слову сказать, никто не помнил, когда и кем его звучное имя Льюис было спрессовано в Лулу, более подходящее для проститутки парижского борделя, нежели для двадцатисемилетнего парня, к тому же традиционной сексуальной ориентации. Первым, что бросалось в глаза в его внешнем облике, была чрезмерная губастость. Губы у Лулу полностью оккупировали треть всей его физиономии, прикрывая собой сверху весь носогубный треугольник, а внизу – половину подбородка. Что же касалось наиболее явной черты его поведения, то я бы определила ее как заполошность. Полагаю, уважаемые читатели, что вы знакомы с выражением «куриный переполох», а потому вам не составит труда представить себе раскудахтавшихся в курятнике кур. Так вот, Лулу на любое словесное обращение реагировал аналогичным образом. К примеру, на вопрос «У тебя завтра выходной день?» он бешено вытаращивал глаза, размахивал руками, как ветряная мельница – жерновами, одновременно с этим вздрагивал бровями, хлопал ресницами, слегка подергивал левой ногой, одновременно подпрыгивал правой и очень быстро, скороговоркой отвечал: «А откуда ты это узнала? Тебе кто сказал? Давид? Лео? Себастьян? Ну да, я завтра отдыхаю. Так оно и есть. Честно. Собираюсь сходить в парикмахерскую и в магазин за продуктами, а потом поеду за своей девушкой на работу. Вот только не знаю, позвонить ей сначала или сразу заехать. После этого мы с ней поужинаем и, наверное, сходим в кино, а может, просто посидим дома вечером перед теликом». «Лулу, – не выдержав, прерывала я его словесную трескотню, – да я просто хотела узнать, кто завтра из продавцов останется в лыжном отделе, там надо на некоторых товарах этикетки поменять». Впрочем, столь же бурными были не только его словесные реакции. Во время ходьбы Лулу тоже всегда летел впереди паровоза, в результате чего периодически натыкался на двери, углы, коробки, лыжи, лыжные палки и все время что-нибудь разбивал себе в кровь. И смех и грех. Понятно, что такое несерьезное поведение никак не соответствовало имени Льюис, зато Лулу подходило ему как нельзя кстати.

Кроме него в лыжной секции работало еще два продавца: Давид и Лео. Давид, под стать Лулу, был чрезвычайно легкомыслен. При этом замечу, что его безответственность на рабочем месте была на порядок меньше тех вольностей, которые он позволял себе в отношениях с женами. Наверное, вы, уважаемые читатели, уже решили, что Давид по вероисповеданию был мусульманином и держал у себя дома целый гарем. Да нет же. В общей сложности жен у него было три, но, как истинный католик, на каждой последующей он женился только после официального развода с предыдущей. К тому же от трех браков у Давида было три дочери, на содержание которых по закону ему полагалось выплачивать алименты. Замечу, однако, что в реальности происходило все с точностью до наоборот. Бывшие супруги оказались на редкость сердобольными женщинами и ежемесячно помогали Давиду то деньгами, то одеждой, то едой, а возможно, и чем-нибудь еще. К слову, после развода с ним не нашла себе постоянный пары только его первая жена, а две остальные благополучно вышли замуж и выделяли средства на прокорм своему бывшему, семейно ежемесячно обсуждая со своими новыми супругами размер предоставляемой ему финансовой помощи.

Кстати, факт массовой гуманитарной помощи Давиду, как своеобразному сыну полка – переростку, объяснялся исключительной легкостью его характера. Знаете, есть такие люди, которым очень трудно отказать в какой-либо просьбе по причине их неутомимой и заразительной веселости. Это своего рода прирожденные массовики-затейники, способные развлекать окружающих денно и нощно. В багаже у Давида имелось бесчисленное множество анекдотов, которые он умел рассказывать так сочно, с искоркой и присущей, как правило, южным людям исключительно выразительной мимикой и интонацией. За это коллеги по работе холили Давида и лелеяли, закрывая глаза на его крайне непорядочное отношение к бывшим семьям. Кроме того, этот продавец имел привычку всего за пару недель профукивать полученную зарплату в барах и ресторанах и обычно уже к середине месяца на покупку самого необходимого вынужден был занимать денег у коллег по работе и своих бывших супруг. В такие периоды он забирал к себе на выходные собственных дочерей только с тем условием, что их мамы выделят им денег на мороженое и гамбургеры в Макдональдсе.

Мы все об этом знали, но… Существует некий подсознательный механизм восприятия окружающих людей, согласно которому главным при оценке их поведения является то, как они к относятся именно к вам, а не к кому-то еще. Словом, ваш шеф может быть самым настоящим монстром у себя дома и по ночам пить кровь невинных младенцев, однако, пока вы у него на хорошем счету, на выгодных условиях работы и приличной зарплате, все остальные негативные характеристики его поведения практически не будут вас интересовать. Руководствуясь своими эгоистическими мотивами, ваше подсознание наотрез откажется от поиска у этого человека каких-либо серьезных изъянов. И если кто-нибудь из вас, уважаемые читатели, с этим утверждением категорически не согласен, то тогда ответьте мне, пожалуйста, на следующий вопрос. Каким образом некоторым серийным убийцам и насильникам в течение длительного времени удается скрыть от своих родственников и сослуживцев свою криминальную сущность? Почему никому из окружающих в голову не приходит подозревать своего чудесного мужа, друга, брата, отца или соседа в чем-то таком нехорошем? Да потому, что плохо думать о легком на характер человеке, да еще о таком, который к вам очень хорошо относится, просто-напросто не хочется. И только на суде кто-нибудь из ближайшего окружения преступника неожиданно начинает припоминать странности его поведения, которым до этого не придавал никакого значения. По такому же принципу работникам нашего магазина главным в поведении Давида казался его безудержный, заражающий весельем, оптимистический настрой, а не нарциссизм и прихлебательство по отношению к своим бывшим семьям.

Надо заметить, что полной его противоположностью являлся третий продавец лыжной секции – Лео, отличавшийся незаурядной свирепостью. Возможно, мать почувствовала это еще задолго до его рождения, а потому и не промахнулась в выборе имени. Сказать по правде, Лео был очень хорошо сложен: строен, высок, широкоплеч, с огромной шапкой светло-каштановых волос на голове, точь-в-точь как у льва. Однако его внешний вид был настолько пропитан какой-то невероятной, совершенно неистовой животной яростью, что многие покупатели, почувствовав это, старались обойти его стороной, впрочем, как и большинство коллег по работе. В частности, Лео ничего не стоило полезть в драку с продавцами, обвиняя их в том, что они уводят у него из-под носа потенциальных клиентов. Кстати говоря, и в мою сторону у него ни за что ни про что частенько раздавались словесные оскорбления, без последующих извинений и попыток объяснить свои гневные выпады. Женой у Лео была Сандрин, громадных, почти тюленьих размеров неряшливо одетая тетка, с вечно плаксивым выражением на лице. Чем-то она сумела покорить его сердце, но когда Лео на ней женился и они обзавелись собственной квартирой, то неожиданно, как картошка из рваного мешка, на них посыпались родственники Сандрин, такие же, как и она, вечно грустные гиганты с чудовищного размера желудками. Все они поселились в новенькой квартире молодоженов и принялись с невероятной скоростью подчищать содержимое их холодильника, а в перерывах между приемами пищи жаловались друг другу на свою разнесчастную жизнь. А Лео, который никому ни на что никогда не жаловался, с каждым днем все больше и больше свирепел, набрасываясь с кулаками по любому ничтожному поводу на своих сотрудников по работе. Почему на них, а не на родственников своей жены? Наверное, потому, что животное чувство диктовало ему защищать свою львиную стаю, чего бы это ни стоило. И, между прочим, зря. Все эти оглоеды если и походили на какую-нибудь стаю, то, скорее всего, на гиппопотамью или носорожью, но никак не на львиную.

Другим полноправным членом большой и недружной магазинной семьи был Рафаэль, занятый на продаже спортивных аксессуаров и, по существу, ощущавший себя одним из них. Судя по его поведению, в своем представлении он был совершенно особой личностью, с божественным предназначением украшать собою все человечество, хотя на самом деле его невозможно было причислить к категории даже просто приятных на внешность мужчин. Словом, представьте себе невысокого гражданина, с обширными залысинами на голове и огромным количеством свисающего по плечам, бокам и животу жира, образующего множество складок, к тому же постоянно всеми этими жировыми отложениями вибрирующего, наподобие студня или желе. Помню, как однажды в магазине не было ни одного покупателя, а стоявший напротив за прилавком с аксессуарами Рафаэль все это время, пуская слюни, молча в упор меня разглядывал. Затем он приблизился ко мне почти вплотную и начал что-то хрипеть, как всегда, вибрируя всем телом, наподобие только что стартовавшей ввысь космической ракеты. Сначала я подумала, что ему стало плохо, и не на шутку перепугалась. Ведь всем известно, что люди с выраженной степенью ожирения склонны к инфарктам, инсультам и прочим заболеваниям. Однако сразу же вслед за этим из огромной Рафаэлевой туши выделились губы, сложились в трубочку, зависли у меня над ухом, и оттуда раздалось хриплое: «Слушай, русская, а ты ничего. Пошли на склад, потрахаемся, заодно узнаешь, какая у меня в штанах большая штуковина». От услышанного у меня пропал дар речи. И если бы я попыталась что-нибудь ему ответить, то, наверное, стала бы сильно заикаться, причем уже до конца жизни. В дальнейшем, понаблюдав за Рафаэлем несколько месяцев, я окончательно убедилась в том, что он был мерзкой и смрадной гусеницей не только снаружи, но и внутри, что называется, до мозга костей. Кстати говоря, такой же непотребный вид имели его любовницы, периодически заходившие за ним на работу. Все как одна они были одеты в длинные, подметавшие пол юбки, и своими густо намалеванными лицами напоминали типичных официанток советской эпохи. Что же касалось трудовой деятельности Рафаэля, то с такими телесными объемами ему не то что работать, а просто стоять на ногах было весьма затруднительно, поэтому застать его можно было где угодно, но только не возле предназначенных для продажи спортивных аксессуаров. В частности, большую часть своего рабочего времени он проводил сидя на складе, либо в баре, расположенном по соседству с нашим магазином, попыхивая сигаретой и беседуя с кем-нибудь на свои излюбленные темы: секс, наркотики и футбол (а вы-то, наверное, подумали, что рок-н-ролл? Нет, друзья мои).

К слову, повествуя о нестандартной внешности моих коллег по работе, мне бы хотелось выделить одного весьма примечательного, причем издалека, сорокалетнего продавца по имени Бернард, одно время работавшего там на должности заведующего секцией серфинга. Полагаю, что вы когда-нибудь слышали или даже видели представителей движения хиппи, чья своеобразная философия на практике выражается в бесконечных пьянках и гулянках, а также в ношении всевозможной фольклорной атрибутики, придающей им вид индейцев или шаманов. Чисто внешне Бернард был довольно эффектен и, я бы даже сказала, живописен. Чаще всего он носил одежду с яркими гавайскими мотивами, а его голову украшали длинные тонкие африканские косички, раскрашенные во все цвета радуги. Все свои отпуска Бернард ежегодно проводил на острове Ибица, где, как известно, даже в весьма респектабельных отелях может внезапно погаснуть свет или исчезнуть горячая вода, но никогда, ни при каких обстоятельствах там не возникнет дефицита во всевозможных наркотиках. Каждый отпуск он с завидным энтузиазмом спускал на дискотеках Ибицы все свои годовые сбережения, и такое легкомыслие вызывало нескрываемое негодование у его напарницы по работе, которую звали Инесс. И вот однажды в секции серфинга разгорелся немыслимый скандал. Оказалось, что большую часть своей одежды Бернард не покупал, а воровал, причем в своей же секции, унося ее домой прямо перед носом у сослуживцев в большой спортивной сумке. Кстати, поймала его на воровстве своя же коллега по секции, Инесс, тридцатипятилетняя честная труженица, добродетельная жена и мать семейства, состоящего из вечно гулявшего от нее на стороне мужа и двоих детей.

Сказать по чести, выглядела она потрясающе: узкая талия, ровный загар, красивая прическа, почти неприметный, подчеркивающий достоинства ее миловидного личика, макияж. Но при этом в ее характере не было даже мало-мальской изюминки. Все, кому когда-нибудь приходилось работать с Инесс, изнывали от скуки, признаваясь, что поговорить с ней ну совершенно не о чем. Наверное, по этой же самой причине ее муж постоянно ей изменял. «Во, ненормальный! Купил бы себе радио и успокоился!» – возможно, отреагирует на это кто-нибудь из читателей. И все же самым драматичным в его изменах для Инесс было то, что она искренне не понимала, что же в ней на самом деле было не так. Ведь она рано вставала, вкусно готовила, много работала, прилично зарабатывала, да и дети благодаря ее усилиям были сыты, обуты, одеты и учились в школе не хуже других. «Так что же ему, этому неисправимому бабнику, еще надо?!» – недоумевала Инесс. В общем и целом, можно сказать, что история ее жизни была простой и незамысловатой: сразу после школы она вышла замуж, а после рождения первого ребенка устроилась уборщицей в какой-то заурядный отельчик, в котором проработала десять лет кряду. И когда, наконец, Инесс приняли в магазин на должность продавщицы, то радости ее не было предела. О такой приличной работе она мечтала долгие годы, а потому, застукав своего напарника по секции на воровстве, сдала его начальству с величайшей радостью. К слову сказать, это была не столько удовлетворенность полицейской собаки, которую за каждого пойманного воришку гладят по голове и дают вкусную печенину, сколько радость от идеологической победы над совсем оборзевшим раздолбаем. Образно выражаясь, в данном случае идеалы трудолюбия, самодисциплины и порядка бывшей уборщицы, которой никогда и ничего просто так в жизни не доставалось, одержали победу над идеалами хиппаря и зазнайки, руководствующегося принципом «день прожит, и ладно», подобно капитану парусного корабля, сознательно оторвавшему рулевое колесо и плывущему в неизвестном направлении. Думаю даже, что Бернард чем-то напоминал ей собственного мужа, бессовестного изменщика и гуляку, постоянно искавшего в других женщинах чего-то особенного, оригинального и вместе с тем эфемерного, нематериального, непонятного, анархистского, чего-то такого, чего у нее почему-то не было, и чего она, красавица Инесс, великолепно выглядящая в любое время суток, никак не могла понять, а потому еще долгое время не переставала сокрушаться по поводу пойманного на воровстве напарника по работе: «Ну как же так можно жить?! Нет, скажите мне, пожалуйста, как так можно жить?!»

Впрочем, в том магазине работал еще один человек, отличавшийся не только низким уровнем культурного развития, но и полнейшим отсутствием какого-либо внутреннего содержания. Звали его Хуаном и был он заведующим секциями лыжного и подводного снаряжения. Этот низкорослый мужчина квадратного телосложения по характеру был чрезвычайно заносчивым, грубоватым, хамоватым и, в дополнение к этому, с ярко выраженными наполеоновскими замашками. Со своей первой женой он развелся лишь потому, что она его ослушалась, наотрез отказавшись провести свой отпуск с родителями Хуана, проживавшими в маленьком захолустном городишке соседней страны, а вместо этого отправилась с сыном на море. Хуан такого неуважения к себе и своим родственникам не потерпел, сразу подал на развод и с тех пор больше не женился. Другими словами, квадратность Хуана представляла собой не только внешнюю характеристику, но и внутреннюю, выражавшуюся в том, что он постоянно придумывал целый ряд неких правил, шаблонов и постулатов на тему того, как правильно жить, и не отступал от них ни на шаг. Нелишним будет заметить, что хоть Хуан и следил за собой не хуже голливудской звезды: удалял волосы на всем своем низкорослом теле, посещал солярий, спортивный зал, секцию каратэ, массажи, принимал ванны с ароматическими маслами и прочее, но при этом манера его поведения оставалась по-мужлански грубой и нахрапистой, что в его собственном восприятии придавало ему мужественности и сексапильности. Невооруженным глазом было заметно, что профессия продавца Хуану, мягко говоря, не совсем подходила. Хотя при желании из него мог бы получиться, к примеру, неплохой водитель самосвалов или ветеринар, задействованный в усыплении домашних животных. Другими словами, так же, как и Инесс, за неимением культурного содержания, все свои силы он бросал на поддержание внешнего лоска. Однако даже самая стильная марочная одежда смотрелась на нем мешковато, пошловато и клоуновато. По существу, в ней он напоминал боксера-ветерана, с шарообразными бицепсами и вдребезги разбитым носом, непонятно зачем нарядившегося в смокинг дирижера симфонического оркестра.

А еще, в самой удаленной от центрального входа секции нашего магазина, где продавалась одежда для мужчин, работали две продавщицы и их заведующая. Помните у А. С. Пушкина: «Три девицы под окном пряли поздно вечерком»? Хотя в данном случае слово «девицы» уместно было бы заменить словом «старушки», потому что к тому времени указанные работницы переступили черту предпенсионного возраста. Как и любые нормальные бабульки, сутки напролет они болтали, читали газеты и журналы, обзванивали по телефону своих родственников и знакомых, в общем, занимались чем угодно, только бы лишний раз не подниматься со стульев, покрытых ортопедическими подушечками с вышитыми на них инициалами каждой из продавщиц. Замечу, что эти пуфики обладали поистине магическими свойствами. Они так мягко поддерживали ягодицы и бедра, так быстро снимали нагрузку с тазобедренных суставов и так эффективно восстанавливали в ногах кровообращение, что иногда это приводило к временному укачиванию сидящих на них пожилых работниц. В такие моменты их можно было застать мирно посапывающими и похрапывающими прямо на стульях между кассовым аппаратом и полками с одеждой. Правда, иногда заведующая отделом устраивала своим подчиненным разгон, заставляя продавщиц вытирать с полок пыль и перекладывать товары с места на место. Но поскольку в ее обязанности входило руководить процессом перестановки, давая ценные указания своим подчиненным, а запас физических сил иссякал столь же быстро, что и у продавщиц, в итоге переборка ограничивались двумя-тремя полками с одеждой, а сразу же вслед за этим следовало дружное сопение, спровоцированное удобными ортопедическими подушечками.

* * *

Что же касается владельцев сети магазинов спортивного снаряжения, то это были персонажи, достойные гоголевского пера. Если бы он был жив и волею судьбы оказался на моем месте, то вот уж где знаменитый писатель как следует повеселился и поухахатывался бы. Ну, а поскольку Николая Васильевича Гоголя об этом уже не попросишь, то я самостоятельно постараюсь их описать, насколько мне позволит личная прозорливость и наблюдательность.

Основателем и старейшиной этой корпорации являлся господин Рено. На тот момент ему было около восьмидесяти лет, но, несмотря на столь почтенный возраст, каждые сутки он успевал посетить все принадлежавшие ему магазины, в которые, надо заметить, всегда заходил с черного входа. Боялись мы его прихода как огня и не только потому, что своим неожиданным появлением ему частенько удавалось застать какого-нибудь продавца в самый разгар ничегонеделания и устроить этому бездельнику нагоняй, но и потому, что господин Рено был на редкость ироничным стариком. Суть его вопросов и рассуждений было настолько сложно понять, что многие из моих сослуживцев даже и не пытались этого сделать. Помню, как-то раз он подошел ко мне и поинтересовался: «Ты где в своей стране училась? На какую профессию?» – «Пять лет в университете на логопеда», – как на духу выпалила я. «А-а, – посмотрел он на меня долгим и пристальным взглядом, – теперь понятно. Твое образование мешает тебе работать». Мне сразу захотелось ему возразить: «И чем же это оно, позвольте спросить, мне мешает?! Говорю на вашем языке грамотно, без акцента и ошибок, между прочим, отчасти за счет развитых в университете лингвистических способностей. К тому же благодаря своему высшему образованию, а вместе с тем и приобретенному в процессе обучения культурному уровню развития, покупателей обслуживаю вежливо. Не хамка и не воровка, все мной довольны. И чего тебе, гнусный старикан, еще от меня надо?!» Но вот конкретики-то как раз господин Рено всегда избегал. Возможно, потому, что реальность превращала его высосанные из пальца абстрактно-ироничные утверждения в совершенно бессмысленные. Кстати говоря, в этом-то и заключалось основное отличие «его иронии» от «иронии вообще».

По общепринятым меркам, фраза ироничного оттенка и содержания тогда хороша и уместна, когда относится к конкретному жизненному факту, имеющему место быть на момент ее употребления или о котором упоминается в данной ситуации. Что же касалось господина Рено, то, по-видимому, он не считал это таким уж необходимым, а потому, припомнив какое-нибудь ироничное выражение по любой тематике, тут же, недолго думая, его озвучивал. К слову, однажды мне самой пришлось обратиться к нему с вопросом. В тот день, придя в наш магазин, господин Рено встал навытяжку около моей кассы и застыл в таком положении на целых два часа. «А может, он стоя заснул? – тревожно пронеслось у меня в голове. – Еще, не приведи бог, потеряет контроль и грохнется пластом прямо передо мной на пол…» Решив это выяснить, я вышла из кассы, подошла к шефу и, набравшись смелости, у него спросила: «Господин Рено, как вы себя чувствуете?» В следующую же минуту от него последовал ответ: «Я себя чувствую, но плохо». Вот и думайте, рассердила я его своим вопросом, обрадовала или он просто-напросто принял мою речь за жужжание пролетавшей мимо мухи. Помню, тогда мне так и захотелось ему сказать: «А что же вы на стульчик-то не присядете, ё-мое? Плохо ему… Вы бы еще все сутки здесь навытяжку простояли…», – однако я вовремя сдержалась и промолчала. К слову сказать, господин Рено был так сосредоточен на своей иронической продуктивности, что иногда упускал из вида самый необходимый в магазинном бизнесе компонент, а именно разнообразие ассортимента. Несмотря на довольно преклонный возраст, он лично осуществлял сезонные закупки мужской одежды на нескольких европейских текстильных фабриках, руководствуясь при этом не понятной никому из нас стратегией. Как результат, продавцы и заведующие секций неоднократно жаловались на то, что ежегодно привозимые им модели внешне ничем не отличались ни от прошлогодних, ни от позапрошлогодних, ни от моделей пятилетней давности. «Неужели на этой фабрике не выпускают ничего нового? – разводили они руками. – Ведь покупатели не хотят каждый год покупать себе одну и ту же рубашку…» Но упускал господин Рено не только из вида, а вообще упускал, что, впрочем, не являлось чем-то особенным, а представляло собой довольно типичную характеристику людей его возрастной категории.