Текст книги "Как брать интервью. Искусство задавать правильные вопросы и получать содержательные ответы"

Немного подождите. Досчитайте про себя до десяти. Или до двадцати.

В конечном счете вы научитесь доверять молчанию.

В 1973 году Майк Уоллес брал интервью у Джона Эрлихмана вскоре после того, как тот был изгнан Никсоном из Белого дома за причастность к Уотергейтскому скандалу и другие гнусные поступки. В интервью Уоллес зачитал список преступлений, в которых обвинили Эрлихмана:

«Планы политической мести, включающие аудит налоговой отчетности. Кража психиатрических отчетов. Шпионаж с помощью агентов под прикрытием. Фальшивые опросы общественного мнения. Планы по закидыванию здания зажигательными бомбами. Тайные сговоры с целью препятствования правосудию. Все эти обвинения предъявлены решительно настроенной администрацией Ричарда Никсона».

Затем Уоллес просто поднял взгляд на Эрлихмана. Молчаливое противостояние в течение долгих восьми секунд, после которого Эрлихман ухмыльнулся и сказал:

– А в чем вопрос?

Это был просто золотой момент в интервью. Он был чрезвычайно показательным, и молчание сыграло в нем не последнюю роль.

Билл Цеме из журнала The Rolling Stone продемонстрировал замечательное мастерство в интервью с Уорреном Битти в 1990-м году. Этот актер известен своей скрытностью и манерой уходить от ответа, и интервью с Цеме не стало исключением. Журнал опубликовал его в виде вопросов и ответов, а рядом с ответами Битти было указано, сколько времени пришлось их ждать, например [пауза 27 секунд]. В середине одного из ответов было указано [думает, пауза 57 секунд]. И так по всему интервью. Таким образом очень наглядно было показано, что Битти и Цеме довольно большую часть разговора просидели молча. Такова была динамика интервью.

Делая паузу, вы сообщаете собеседнику, что даете ему необходимое время. Тишина означает, что ему так просто не отделаться: вы будете сидеть рядом, пока он вновь не заговорит. Для телевизионных интервью такой вариант не очень выгоден (самое большее возможное время молчания в эфире – несколько секунд, но при других формах он очень полезен).

Во время одной из войн на Ближнем Востоке, в которых принимали участие Соединенные Штаты, ко мне обратился один военный дознаватель с идеей для статьи, которая, по его мнению, должна была дойти до широкой публики. Его подразделение недостаточно быстро реагировало на проблему, которая потенциально могла бы, как он считал, навредить нашим солдатам, и он решил, что материал в новостном издании способен ускорить процесс. Дознаватель рассказал мне, что владеет доказательствами того, что поставщик оружия подделал результаты испытаний компании, чтобы подписать контракт с Министерством обороны США, и что это оружие используется во время военных действий на Ближнем Востоке. Проблема в том, что оружие периодически отказывало. По словам моего визави, из-за этого страдал личный состав вооруженных сил США, не говоря уже о том, что налогоплательщики отдавали в пользу этой компании – поставщика оружия миллионы долларов.

Я знал, что это серьезная история, как знал и то, что для ее полноценного освещения понадобится человек, имеющий связи в Пентагоне. Поэтому я позвонил приятелю из крупной новостной организации, описал ему ситуацию и предложил устроить встречу втроем. В качестве места я выбрал отдельный зал публичной библиотеки. Когда мы все туда прибыли, я представил репортера дознавателю и ожидал от них обоих самого душевного общения друг с другом. Вот что произошло вместо этого.

Репортер и дознаватель сели на противоположные концы стола. Репортер достал блокнот и ручку, оперся подбородком на руку и просто поднял взгляд на дознавателя. Военный явно ждал вопроса, нервно поглядывая то на репортера, то на меня. Репортер просто ждал. Я слышал, как он шумно дышит носом.

Наконец дознаватель потянулся к своему портфелю, вытащил из него блокнот и ручку и начал рисовать образец оружия. «Вот как оно должно работать, – начал объяснять он. – А вот как оно работает в бою».

Этот монолог продолжался около получаса, и за все это время репортер не издал ни звука. После он задал несколько вопросов, и тогда разговор стал больше походить на диалог.

Когда он закончился и дознаватель ушел, я спросил моего друга репортера, каким методом он воспользовался. Раньше я никогда не видел, чтобы он так вел себя во время интервью.

– Я сразу сделал вывод, что он очень нервничает, – сказал мой приятель о военном. – Я не хотел его спугнуть и решил, что он заговорит, когда будет готов.

Если у человека нет опыта интервью, как в случае с этим дознавателем, необходимо проявить чуткость и искать то, что даст ему стимул раскрыться.

Конечно, в деле сохранения контроля над ситуацией в разговоре существуют и исключения. Когда я брал интервью у Рэя Брэдбери, каждый вопрос ощущался мной как настоящее приключение, потому что я не понимал, сможет ли он хотя бы приблизительно на них ответить. Он ни с того ни с сего мог пуститься в самые пространные размышления. Однако в случае с Брэдбери вся фишка была в том, что это ничего не значило. Он был своеобразной комбинацией Мела Брукса и Альберта Эйнштейна, поэтому мне было абсолютно не важно, ответит ли он конкретно на мои вопросы. Я просто хотел, чтобы он говорил. Что бы он ни произносил, это всегда было интересно и глубоко. Иногда после очередного отступления он смотрел на меня краем глаза и говорил: «Кстати, а что был за вопрос?» Это не имело значения. Передо мной сидел Рэй Брэдбери. Люди пришли послушать, как он рассказывает обо всем на свете, а не то, как я заставляю его отвечать именно на мои вопросы.

Писатель Ричард Престон не использует ни одну из приведенных выше тактик. Он намеренно дает собеседникам взять верх над ситуацией. Его как-то спросили, не было ли бы более разумно взять на себя контроль над интервью. «Возможно, было бы, но тогда я, скорее всего, меньше узнал бы о человеке, – сказал он в ответ. – Если они на самом деле в чем-то заинтересованы, на это есть свои причины. И тогда я сам загораюсь и хочу понять, почему они испытывают такой сильный интерес. Так вот в целом и построено мое интервью»[50]50
  Boynton R. S. The New York Journalism. P. 308.


[Закрыть].

Будьте очень внимательны

В главе 4 я упомянул, что в любом хорошем интервью есть место импровизации. С одной стороны, вы приготовили вопросы, которые хотите задать, или по крайней мере продумали темы, которые хотите обсудить с источником. С другой стороны, вы не хотите так привязываться к этим вопросам, чтобы перестать обращать внимание на слова собеседника. Он или она может сказать нечто, что не подхватить будет просто преступлением. Продолжение с вашей стороны может быть любым: «Что вы имеете в виду?», «Например?», «Не уверен, что я понимаю». Задать такие вопросы получится только тогда, когда вы активно слушаете то, что вам говорят. Вы достаточно внимательны, чтобы позволять себе такие отступления, но при этом сохраняете контроль, чтобы быть готовым вернуть разговор на нужные вам рельсы.

Социальная работница, которую я уже упоминал, не ожидала, что женщина, чей ребенок попал в реанимацию, скажет, будто болезнь малыша – это кара Божья за ее подростковые поступки. Но, поскольку она слушала собеседницу очень внимательно, ей удалось исследовать этот вопрос и понять, какие глубоко укоренившиеся религиозные убеждения лежали в основе жизни той семьи. Это знание очень помогло ей правильно продолжить работу с этой семьей.

Редакция одного из журналов религиозной тематики, для которых я когда-то писал, однажды дала мне несколько особых заданий. Они не хотели оплачивать мои поездки на восточное побережье три раза (и их можно понять), поэтому решили собрать все задания вместе и отправить меня сразу на несколько дней. Одним из заданий было написать материал о съезде нескольких религиозных групп в Вашингтоне, округ Колумбия. Важнейшим спикером на этом съезде был проповедник Тони Камполо, пламенный оратор, провокатор, чьи выступления вызывали полемику, человек, владеющий словом, обладатель отличного чувства юмора и талантливый писатель. Его лицо красовалось на всех рекламных плакатах этого съезда религиозных деятелей. Именно ради него многие люди хотели прийти на это собрание.

Я посетил мероприятие, написал про основные события и с нетерпением ждал того момента, как напоследок Камполо начнет мучить аудиторию своими разговорами. Но вместо него на трибуну вышел кто-то другой. Объяснений, почему Камполо так и не появился, не последовало. Организаторы вели себя так, будто все в порядке, и, когда я задал им вопрос, все хором ответили, что не знают, из-за чего произошла замена выступающего. Все прикидывались идиотами.

Мне, как и любому хорошему журналисту на моем месте, стало любопытно, и я решил обратиться к этому вопросу чуть позже, например когда закончу работать над этим заданием.

А следующим моим заданием, очень кстати, было сделать материал про Тони Камполо. Он состоял в штате Восточного университета в Пенсильвании и занимался гуманитарной помощью жителям Гаити. Его последней инициативой был сбор у граждан США подержанных очков, чтобы его миссия могла распределить их среди самого бедного населения. Журнал, на который я работал, хотел, чтобы я написал об этой инициативе.

Я сел в поезд из Вашингтона в Сент-Дейвидс, штат Пенсильвания, и от станции пешком прошел до кампуса университета. Я последовал своему собственному совету и прибыл к нему в офис раньше назначенного времени, чтобы немного осмотреться. Потом я сел и сосредоточился на своих вопросах об очках и Гаити.

В назначенное время он вышел из кабинета, пригласил меня внутрь и закрыл за мной дверь. Прежде чем я успел завести легкую предварительную беседу с целью установить нормальные взаимоотношения с собеседником и убедить его, что я обычный парень, а не «враг», он сказал: «Готов поспорить, вы здесь для того, чтобы выяснить, почему мне отказали в приглашении на тот большой съезд в Вашингтоне».

Погодите-ка. Что?

– Я прав? – спросил он.

Я видел, что он пребывает в волнении.

– Я здесь по двум причинам, – сказал я, и мысли заметались в голове на сверхсветовой скорости. – Да, я хочу знать, что произошло в Вашингтоне…

Я хотел бы прерваться и на минуту превратиться во Фрэнка Андервуда из «Карточного домика» (House of Cards), когда он смотрит прямо в камеру и объясняет, что творится у него в голове. Это я и имел в виду под импровизацией: мне стало любопытно, но я приехал к нему вовсе не за этим и вообще не очень представлял, о чем говорит Камполо. Но ему на самом деле хотелось этим поделиться, и, пока мой мозг провел прямую линию между его отсутствием на съезде в качестве главного выступающего и его словами о том, что ему отказали в приглашении, интуиция подсказала мне, что здесь кроется какая-то тайна, которую необходимо раскрыть, а я, вероятно, являюсь единственным человеком во всем мире, у которого имеется такой доступ к Камполо. Это событие подчеркивало противоречивый характер религиозного мира. Я чувствовал, как запахло жареным. Однако журнал дал мне совершенно конкретное задание, и моему издателю вовсе не было дела до скандалов. Его интересовали только очки и Гаити. И вот что я сделал.

Кадр снова ожил, мотор, камера.

– Я действительно хочу поговорить с вами об этой истории в Вашингтоне, – сказал я. – Поверить не могу, что они так поступили! Но мне сначала нужно выполнить задание редакции и задать вам пару вопросов про очки и программу на Гаити, так что давайте сразу быстро обсудим эту тему и вернемся к тем безумным событиям. Хорошо?

– Хорошо, – ответил он.

На интервью он выделил в своем графике целый час (в этом случае такой отрезок времени казался оправданным, но вам далеко не всегда стоит рассчитывать на целый час), так что около пятнадцати минут мы разговаривали о Гаити, но я не мог сосредоточиться на этой теме. Это был тот самый случай, когда я слишком сильно зависел от аудиозаписи интервью. Я надеялся, что диктофон все аккуратно зафиксирует и я вернусь к этому вопросу уже дома. Вместо этого я записывал в блокнот вопросы о том, что, должно быть, стряслось в Вашингтоне.

Наконец я произнес:

– Ну что же, думаю, этого мне достаточно. Так что же произошло в Вашингтоне?

Он рассказал, что организаторы съезда получали жалобы от потенциальных посетителей по поводу того, что он будет главным выступающим, потому что многие прихожане считали Камполо слишком либерально настроенным. Они не хотели, чтобы оратор, симпатизирующий левым, засорял умы молодых людей. Он нес людям любовь, милосердие и прощение, но организаторы жаждали оскорблений, осуждения и снобизма. Некоторые спонсоры угрожали лишить финансирования и съезд, и сами религиозные группы, если они дадут слово Камполо.

Организаторы съезда встали перед необходимостью выбора: либо пусть Камполо бросает вызов аудитории и они рискуют лишиться доноров, либо они сохранят финансирование и найдут более «безопасного» спикера, чьи взгляды не противоречат убеждениям спонсоров. Само собой, они выбрали деньги. После чего попросили Камполо отойти в сторону, а когда он воспротивился, они выгнали его, назвав еретиком (как вам такое отступление от главного вопроса?). Это произошло всего за несколько дней до съезда. Поэтому на всей рекламе и было по-прежнему его лицо.

Его история вызвала у меня миллион вопросов, но я хорошо помнил, что на интервью у меня есть только час. Когда время вышло, я спросил: «Час прошел, но нет ли у вас возможности немного продлить разговор?» (Как я уже сказал в главе 2, вам необходимо удостовериться, сколько времени вам понадобится на интервью. В том случае я попросил час, и мне его дали!) Тони сделал пару звонков и подвинул другие встречи. Мы проговорили еще целый час у него в кабинете, потом направились в столовую на обед, а потом еще походили по кампусу, пока он выпускал пар. Ему и правда очень хотелось все высказать.

Я выполнил задание журнала и написал статью о съезде, вскользь упомянув этот скандал, и материал об очках. Историю об отмене приглашения Камполо я написал для другого журнала.

Я упомянул, что журнал, в котором я работал, дал мне три задания. Последним было написать материал о бывшем игроке НБА Джулиусе Ирвинге по прозвищу Доктор Джей и о его новом телевизионном шоу на кабельном канале ESPN. Поэтому уже к вечеру после окончания интервью Камполо (не забывайте, я ведь просил всего час его времени, а получил его в свое распоряжение на целый день) я сел на поезд в Филадельфию. Следующим утром я уже сидел в студии напротив одного из величайших игроков в баскетбол на планете. Когда мы закончили, я заметил небольшое баскетбольное кольцо в углу студии.

– Не хотите сыграть? – спросил я, кивнув головой в сторону кольца.

Он рассмеялся. Потом перестал, заметив, что я на него смотрю.

– Вы серьезно? – спросил он.

– Боитесь?

Мы оба были в пиджаках и галстуках, и я снял свой пиджак.

Когда мы шли к кольцу, он качал головой.

Вы когда-нибудь видели скетч в программе «Субботним вечером в прямом эфире», в котором певец Пол Саймон играет против величайшего игрока НБА Конни Хокинса? Рост Саймона 160 см, а Хокинса – 203 см. Они забрасывали мяч в кольцо под песню Саймона Me and Julio Down by the Schoolyard.

Наша игра с Ирвингом не имела с тем скетчем ничего общего.

В обоих интервью – и с Камполо, и с Ирвингом – успех стал возможен благодаря импровизации. Камполо сам поднял беспокоившую его тему, и я подхватил его волну, что послужило стимулом к более подробному рассказу. Я действовал чисто интуитивно, надеясь, что благодаря его возмущению смогу раскопать что-нибудь ценное для себя. Так и получилось.

В случае с Ирвингом я заметил серьезное несоответствие: баскетбольное кольцо в студии, в которой свет, камеры и прочее оборудование стоили несколько миллионов долларов. Нельзя просто взять и притвориться, что не видишь баскетбольного кольца, разговаривая со звездой НБА. В этом и заключается «соль». Обращать внимание на окружающую обстановку, проявлять любопытство, интересоваться несоответствиями, не бояться выглядеть глупо – так вы можете добиться великолепного разговора, о котором даже не мечтали. Раскопать в собеседнике глубину можно, забрасывая мяч в кольцо.

По какой-то странной причине я не могу вспомнить, кто тогда выиграл.

Беспристрастность и сближение

Иногда случается так, что в интервью необходимо обсудить только одну тему, и тогда можно попробовать заявить о ней и посмотреть, как пойдет разговор. На одно из самых важных интервью в моей жизни я пришел, не подготовив вопросы. Было задумано только одно утверждение. И я надеялся, что смогу сымпровизировать.

Я приехал в Косово работать над главой, посвященной Мерите Шабиу, одиннадцатилетней албанской девочке, которую изнасиловал и убил американский солдат в составе миротворческих сил, а потом закопал ее труп в снегу. В настоящее время солдат отбывает пожизненное заключение в федеральной тюрьме. Я приехал туда для того, чтобы написать не о самом преступлении (о нем уже многое было написано), а о том, что случилось после ее убийства. Американский военный доктор заботился о семье девочки. Он даже подготовил проект надгробия на могиле Мериты, учтя все пожелания семьи. Солдаты НАТО собрали солидную сумму, чтобы родители могли достойно похоронить дочь. И денег осталось еще на две коровы.

Семья проживала в горах, и я решил составить компанию врачу во время его очередного визита. Более часа мы поднимались на автомобиле в горы к деревне, где жила семья Шабиу. Они очень обрадовались, увидев доктора, и он представил нас. Несмотря на бедность, они очень гостеприимно нас встречали: наскребли на печенье и самокрутки. Обстановка дома была простой и скудной. На стене все еще висел рюкзак Мериты, как будто родители ожидали, что она сейчас его подхватит и побежит в школу, как сделала тогда, в последний день своей жизни, – и не вернулась.

Мы собрались в гостиной их дома: мать и отец Мериты, врач, переводчик с албанского и я.

Я произнес только одно:

– Расскажите о Мерите.

Их рассказ был прекрасным, страшным, душераздирающим и жизнеутверждающим одновременно. Они рассказывали о девочке, показывали ее фотографии, поделились со мной ее мечтой стать врачом, описывали, как она поднималась на холм за деревней, махала руками, когда мимо проносились реактивные самолеты НАТО, прибывшие для того, чтобы остановить кровопролитие. Они рассказали о дне, когда их дочь исчезла, как им пришлось опознавать ее тело, о дырке от пули у нее в голове, о похоронах на сельском кладбище, о посещениях доктора, пожертвованиях солдат, о коровах, о настоящем погребении, которое наконец стало возможно.

Мы пробыли там более четырех часов. Мне достаточно было высказать свою просьбу, а потом только подхватывать и уточнять их рассказы. Когда наш эмоциональный разговор подходил к концу, врач сказал, что тоже хочет кое о чем спросить. И он спросил об убийце Мериты.

– Хотите, я передам ему какое-нибудь сообщение, когда вернусь в США? – спросил он.

Родители долго обсуждали ответ с переводчиком и наконец ответили, что на такой вопрос пока рано давать ответ. И тогда врач задал еще один вопрос:

– Вам кажется, его следует приговорить к смертной казни за то, что он сделал с вашей дочерью?

И снова обсуждение на непонятном нам языке. Наконец отец Мериты ответил:

– Он уже расплачивается за содеянное. Мы не видим смысла в том, чтобы плакали две матери. Достаточно того, что плачет одна.

Перед самым уходом я спросил, можно ли посмотреть на место, где она похоронена. На выезде из города мы остановились у кладбища, где несколько участков было выделено на захоронение албанских граждан, погибших в недавних военных действиях. В самом дальнем уголке, как подсолнух, оглядывающий поле, высился надгробный камень Мериты. В граните было высечено ее лицо. Под фото я прочел даты ее короткой жизни. В самом низу были выбиты слова:

«Она научила нас любить друг друга».

В подобном интервью невозможно сохранять беспристрастность. Я чувствовал гнев по отношению к солдату, сотворившему такое. Я страдал вместе с семьей Шабиу. Я был тронут добротой и щедростью солдат, которые помогли семье девочки, и врачу, который так преданно им служил.

Но в этой истории было слишком много личного для меня самого. В то время моей дочери было как раз одиннадцать лет. Я принял историю близко к сердцу. И наверное, именно поэтому весь разговор с семье Шабиу был для меня очень глубоким и доверительным.

Несколько раз после того интервью я думал, не слишком ли близко подошел к той ситуации в душевном смысле. Не мог перестать думать: а что, если бы на месте Мериты оказалась бы моя дочь? Не стоило ли мне отказаться от задания из-за конфликта интересов?

Нет.

Ведь именно благодаря моей эмоциональной привязке к ситуации я смог задать хорошие вопросы, как родитель родителям. Я знал, в каком направлении вести это интервью, потому что мне самому важно было понять, что произошло бы, будь на месте убитого ребенка моя собственная дочь. И я просто хотел разделить страдания этой безутешной семейной пары. Задача моей книги заключалась не в том, чтобы найти баланс всех голосов, причастных к этой истории, или искусственно создать контекст, в котором точка зрения убийцы могла быть сопоставлена с точкой зрения Мериты. Мне хотелось найти общую почву с читателями и дать понять, что этой общей почвой может стать ощущение потери, милосердия и прощения.

Ведущий подкаста Джесси Торн однажды спросил Айру Гласса о таком вот личном отношении к интервью, и, по-моему, он очень точно описал то, что несколько раз происходило со мной. Особенно в тот раз, когда я интервьюировал семью Шабиу. Привожу несколько отредактированную версию сказанного Глассом:

«Если разговор клеится, и собеседник на самом деле искренне рассказывает о том, что имеет для него большое значение, и я отвечаю ему тем же, и мы понимаем друг друга, тогда я начинаю испытывать настоящую близость с ним. Они делятся своими эмоциями, я отвечаю на рассказ о том, что с ними произошло, подлинными чувствами. И мы продолжаем и продолжаем разговаривать, мы ощущаем взаимопонимание, делясь чем-то значимым…

Бывают такие потрясающие разговоры с мужчинами, женщинами, детьми, пол и возраст неважен, не важно в принципе, кто они, что я на самом деле в них влюбляюсь. Это очень точное слово, описывающее то, что я ощущаю… Такое не происходит каждый день. Цель в том, чтобы сделать момент особенным и уникальным[51]51
  Thorn J. Q&A: Ira Glass on structuring stories, asking hard questions.


[Закрыть]».

Помните, что интервью – это разговор. Вы не просто проставляете галочки в анкете. Слушайте, слушайте, слушайте. Задавайте вопросы открытого типа, готовьтесь к отступлениям, к молчанию в ответ. Не доминируйте, но берите на себя ответственность за ход интервью и будьте готовы удивиться его результатам.