Текст книги "Как брать интервью. Искусство задавать правильные вопросы и получать содержательные ответы"

Интервью, которое плохо началось – и не стало лучше
Терри Гросс из программы «Свежий воздух» беседует с Джином Симмонсом из группы KISS

ЭФИР СОСТОЯЛСЯ 4 ФЕВРАЛЯ 2002 ГОДА[76]76
  Gross, T. Terry Gross interview with Gene Simmons // Fresh Air. NPR. February 4, 2002. Расшифровка интервью, URL: https://web.archive.org/web/20051030001555/http://rof.net/wp/carriep/TERRYGRO.HTM


[Закрыть]

В главе про искусство интервью с людьми, которых вы любите или терпеть не можете, я обратился к собственному опыту разговора с человеком, которого, как я не сразу осознал, я на дух не выношу. К счастью, записи этого интервью у меня нет.

Но я приведу вам пример того, как опытный интервьюер разговаривает с человеком, который явно сидит у нее в печенках. Я снова предоставляю вам сокращенный конспект со своими комментариями, но при этом настоятельно рекомендую найти полное интервью и внимательно его прослушать. Тогда вы поймете, о чем я говорю.

Мне, конечно, легко задним числом давать советы Терри Гросс по поводу того, что ей стоило и чего не стоило делать, ведь интервью брал не я. Терри – настоящий профессионал, золотой стандарт интервьюера. Разговор, который я приведу ниже, – одно из редких исключений в ее карьере.

Я знаю, как легко сбиться с намеченного курса и забыть, для чего вы берете интервью, чего хочет публика, потому что все происходит очень быстро и что угодно может застать вас врасплох. Именно это и случилось с Терри Гросс во время интервью.

Вы можете хорошо подготовиться и ожидать, что интервью пройдет определенным образом. Однако, если разговор резко меняет направление, интервьюер обязан суметь адаптироваться к меняющимся условиям и вернуть себе контроль над ситуацией. Джин Симмонс произносил глупые и враждебные фразы, полные сексизма, и Терри Гросс не сразу смогла прийти в себя. Это интервью напомнило мне слова хоккейного тренера в момент, когда игра вышла из-под его контроля: «Невозможно всегда играть в игру, к которой ты подготовился, – сказал он. – Иногда приходится играть в ту игру, которая разворачивается на льду». Кто бы мог подумать, что хоккейный тренер может говорить, как настоящий мастер дзена? Наверное, это результат длительных наблюдений за тем, как заливочная машина ходит кругами и слой за слоем обновляет лед…

Что бы, по вашим представлениям, ни собиралась делать команда, все может измениться. Кто-то может получить травму. Игра может не задаться. Рефери может поругаться с женой накануне матча. Невозможно все просчитать. Но необходимо уметь подстраиваться.

Так что, когда Джин Симмонс застал Терри Гросс врасплох, она обязана была подстроиться, но этот процесс отнял у нее слишком много времени.

Она начала разговор с довольно странного, на мой взгляд, вопроса. Новая книга Джина Симмонса носит название «Kiss: Демон снимает маску» (Kiss and Make-up). Она спросила, правда ли, что ему нравится дикий вызывающий макияж группы Kiss на сцене, потому что с ним он чувствует себя не таким уязвимым. Не так, как обычно чувствует себя человек с еврейским именем[77]77
  Джин Симмонс родился в Израиле и при рождении получил имя Хаим Виц. – Прим. перев.


[Закрыть]. Я понимаю, что слово «макияж» – make-up – написано на обложке книги и что внешний вид, макияж и костюмы сделали группу Kiss знаменитой, но вопрос тем не менее показался мне страшно неловким. Во-первых, не лучшая идея первым делом спрашивать у человека про макияж как способ скрыть свою уязвимость. Какими бы профессионалами они оба ни были, часть интервью необходимо посвятить выстраиванию уважительных взаимоотношений. Задав первый вопрос про уязвимость, Гросс не дала Симмонсу времени «на разогрев»; он даже не успел понять, может ли доверять ей как интервьюеру. И его нежелание так быстро признаваться в своей уязвимости становится немедленно заметно, когда он оскорбляет Терри Гросс из-за неправильного произношения его еврейского имени.

Гросс вынуждена сразу переключить внимание на собственную персону, и это дает возможность Симмонсу еще больше увести интервью в сторону от намеченного пути. А ведь на самом деле они даже не наметили этот путь! Но, вместо того чтобы сменить направление и перейти к чему-то менее личному, она вновь обращается к вопросу уязвимости. Задать знаменитости вопрос о том, прячет ли он от мира свою истинную сущность, – вполне закономерный шаг. Но в качестве первого вопроса это не годится. На мой взгляд, после него интервью уже не спасти. Гросс задает еще два вопроса про сценический макияж, в ответ Симмонс бубнит что-то маловразумительное. Я далеко не уверен, что слушателям так уж интересны подробности про макияж артистов. Это интервью с Джином Симмонсом из группы Kiss. Он написал автобиографию. Можно сказать, что первая часть интервью прошла впустую.

Помните, что я говорил о контроле над ходом интервью? До этого момента бал правил Симмонс. И вот, когда он начал отходить от темы и углубляться в рассказ о том, сколько у него денег, Гросс резко обрывает его и пытается овладеть ситуацией.

ГРОСС: Вы пытаетесь сказать, что для вас что-то значат только деньги?

Это хороший уточняющий вопрос. Можно было, правда, задать его не в такой агрессивной манере, например так: «А деньги являются движущей силой вашей группы?»

СИММОНС: Я соглашусь, а вы попробуйте доказать обратное. Самое важное на планете, как мы все знаем, это на самом деле деньги. Хотите докажу?

ГРОСС: Вперед.

Гросс нельзя было заглатывать эту наживку. Нужно было ответить приблизительно так: «Я уже поняла, что они важны для вас. Но давайте вернемся к вашей книге». Я понимаю, что интервью развивается стремительно, как хоккейная игра, но в этом случае она могла бы притормозить.

Затем Симмонс говорит нечто очень грубое и женоненавистническое о том, что женщины торгуют телом. Когда собеседник выдает такое сексистское суждение, интервьюер обязан прервать его и вспомнить цель, ради которой он пригласил этого человека на разговор. Вы собирались поговорить о вкладе Симмонса в поп-культуру, и его новая книга – удобный повод завести об этом речь. Вместо этого Гросс снова теряет контроль над ситуацией в интервью. В ее вопросах отчетливо слышно отчаяние. Справедливости ради скажу, что я тоже обращался к подобной «тактике отчаяния», просто это происходило не так публично. Я бы на ее месте попробовал вернуться к разговору о его автобиографии, о его жизни или о чем-то еще, чтобы он прекратил выдавать ерунду за ерундой. Когда Симмонс переходит к следующей оскорбительной мысли, она наконец прерывает его.

ГРОСС: Подождите, можно кое-что прояснить?

Мне нравится то, что она делает. Она возвращает себе контроль над ходом интервью и поворачивает его в нужном ей направлении.

СИММОНС: Конечно.

ГРОСС: Я здесь не для того, чтобы доказывать, что я умная…

СИММОНС: Вы не…

ГРОСС: Я здесь не для того, чтобы доказывать, что вы недостаточно умны, не читаете книг или не можете много зарабатывать…

По-моему, он клонил вовсе не к этому, так что на самом деле ее слова только все усугубляют. Можно было сказать: «Вы несомненно очень умный человек. Вы уже доказали это работой своей музыкальной команды».

СИММОНС: Речь не о вас. Вы сейчас защищаетесь. Почему вы это делаете?

ГРОСС (смеется): Это заразно.

Теперь беседа превратилась в спор. Она сказала, что он занял оборонительную позицию, он сказал, что это она изо всех сил обороняется, она ответила в духе: «Ну вы же первый начали!» Если бы я услышал этот кусок интервью по радио, находясь за рулем, я бы немедленно сменил радиостанцию. Помните, как я в предыдущей главе писал, что интервью – это разговор не про вас? Со мной согласен сам Джин Симмонс!

Одно дело, когда вас раздражает собеседник. Совсем другое – обижаться и принимать что-то на свой счет. Да, он обвинил ее в том, будто она не настоящая еврейка, унизил ее за то, что она женщина, так что гнев ее вполне оправдан. Но она не имеет права позволять интервью превратиться в спор. В результате спора невозможно узнать информацию или получить глубинное понимание каких-то событий или процессов. Вы же берете интервью. Помните, что интервью не подразумевает, что какая-то сторона выигрывает, а другая – проигрывает. Интервью – процесс раскрытия правды, наблюдения, разоблачения, понимания, углубления. Гросс пускает свое интервью под откос, потому что с самого начала не стала следовать своей цели. Ей вовсе не обязательно заглатывать его наживку. Она имеет право поменять тему разговора и снова вернуть его в колею.

Но она этого не делает. Вместо этого она задает еще один вопрос про сценический макияж. Это был ее шанс нажать кнопку перезагрузки. Но теперь мы вернулись туда, откуда начали – и начали плохо. Нельзя вернуть себе контроль над ходом интервью, возвращаясь на территорию, где вы один раз уже утратили этот контроль.

Затем, после нескольких вопросов о сценических костюмах, она задает ему вопрос о причудливом гульфике в заклепках. Он отвечает совершенно оскорбительно.

ГРОСС: Это уже наглость.

Терри права, что не спускает ему с рук его свинское поведение в этот момент. Даже я, сторонник того, чтобы не спорить с собеседниками, согласен, что, если человек в открытую хамит, его необходимо остановить.

СИММОНС: Совсем нет. Почему я должен говорить за спиной то, что могу сказать вам в лицо?

ГРОСС: Погодите… Вы серьезно? Вы правда только в таком ключе можете разговаривать с женщинами? Это фишка такая?

А вот здесь ей нужно было отойти в сторону. Ей не удастся сделать из него более глубоко думающего и чувствующего человека. Теперь разговор перешел на личности, и мы видим только огонь ради огня, уж точно не огонь ради света. Гросс могла бы сказать: «Вернемся к вашей книге». Она же, на мой взгляд, полностью утратила направление. В этом разговоре он ведет себя отвратительно. Но она позволяет ему развлекаться за свой счет. В конце концов Терри спрашивает его об отношениях с женщинами, и ее гость окончательно выставляет себя пещерным человеком. Однако на этот раз ей мастерски удается сдержаться и больше не реагировать на его слова. Она рассчитывает, что ее аудитория сама сделает нужные выводы. Как говорят спортивные комментаторы, когда рефери не дует в свисток, «это значимое отсутствие свистка». И хотя это всего лишь радиоинтервью, я так и вижу, как Терри Гросс качает головой, слушая речи Симмонса. А может быть, ее даже тошнит.

ГРОСС: А вам вообще музыка интересна или смысл работы в рок-группе только в том, чтобы в жизни было больше секса?

Гросс решила не скрывать своего омерзения и теперь задает довольно колкий вопрос. Более удачным был бы вопрос: «Насколько смысл существования группы KISS на самом деле заключается в музыке?» Симмонс отвечает очередным сексистским высказыванием и очередной нелепостью.

ГРОСС: Вам вообще музыка интересна?

Этот вопрос мне нравится. Она не заглатывает наживку.

СИММОНС: Вам же не нравится это интервью, да? Скажите честно.

Она не обязана отвечать. Могла бы просто сказать: «Давайте договоримся, когда его закончить» – или что-то в этом роде. Но она не может не отреагировать…

ГРОСС: Ну, по-моему, оно немного затянулось, потому что вы всё разглагольствуете.

СИММОНС: Точно.

ГРОСС: И нарочно сыпете оскорблениями (смеется).

К сожалению, она пытается спорить с карикатурой. Это бессмысленно. Мы снова становимся свидетелями спора. Интервьюер пытается в чем-то убедить своего гостя, и ей это не удастся. В конце концов она решает двигаться дальше и задает вопрос про фильм «Это – Spinal Tap» (This is Spinal Tap). Хороший вопрос, потому что это пародия на рок-группы, и вопрос этот обращен к человеку, который, очевидно, тоже высмеивает рок-группы. Но, как вы уже могли догадаться, в ответ он выдает что-то оскорбительное про Национальное общественное радио, и Гросс тут же начинает защищаться.

СИММОНС: Вы когда-нибудь слышали пародию на Национальное радио в «Субботнем вечере в прямом эфире»? У них похоже получилось.

ГРОСС: А вам откуда знать, что похоже? Частенько его слушаете, да?

Настоящая пассивная агрессия. Я слушаю Национальное радио и видел пародию «Субботнего вечера в прямом эфире», и, по-моему, она попала в яблочко.

Когда Гросс спрашивает Симмонса про его выходки на сцене вроде глотания огня и кровавой рвоты, тон интервью меняется. Ответив на эти вопросы, Симмонс произносит нечто очень важное, на мой взгляд.

СИММОНС: Но что все это значит? Да ничего! Это означает только то, что на пару часов мы заставим вас забыть о пробках, о нытье ваших подружек или о том, что еще творится в вашей реальной жизни. Мы предлагаем вам сбежать от всего этого на два часа. Вот что это значит.

На мой взгляд, это самое интересное, что он сказал за все интервью. На самом деле он говорит о роли индустрии развлечений в мире. Можно было бы развернуть более глубокое обсуждение, ведь он явно обдумывал эту тему. Затем Гросс спрашивает его о детстве в Израиле и матери, которая выжила в нацистском концентрационном лагере. Это уже что-то. Макияж, костюмы, огонь, кровь – все это можно было узнать из разных других источников. Теперь мы начинаем узнавать что-то более глубинное. Симмонс описывает разницу между жизнью в Израиле и Нью-Йорке, куда они с мамой переехали, когда он был ребенком.

Это очень интересный кусок разговора, интервью надо было бы начинать с него. Он задал бы совсем другой тон, и гость раскрылся бы как более сложная личность. Вместо этого он постоянно держал оборонительную позицию. Разговор о детстве показал публике более глубокого, уязвимого и более интересного Джина Симмонса. Кто знает, насколько лучше прошло бы интервью, если бы Терри начала именно с этой темы? Потом она расспросила его о религиозном воспитании, и он сравнил его с тем, что видел в мультфильмах. Благодаря этому сравнению публика смогла заглянуть в голову к Джину Симмонсу. Должно быть, его интерес к всевозможным диким персонажам начался именно тогда. И это куда увлекательнее, чем вопрос о том, зачем он прячется за сценическим макияжем.

Но в конце интервью высокомерное и презрительное отношение интервьюера все же снова стало явным. Они обсуждали взгляд Симмонса на человечество:

ГРОСС: У меня сложилось впечатление, что вы вообще не испытываете особой жалости к кому бы то ни было. Вы так погружены в себя! Вы думаете только о себе.

Я считаю это высказывание слишком агрессивным, это настоящее нападение. Она могла бы спросить: «Вы кому-нибудь сочувствуете? А себе?» Она обвиняет его в нарциссизме, что, скорее всего, недалеко от истины, но аудитория уже сама пришла к этому выводу. Им не нужно, чтобы Гросс проговаривала очевидные вещи и снова загоняла его в глухую оборону, особенно теперь, когда они, казалось бы, наладили диалог. Он снова отвечает что-то вызывающее.

ГРОСС: Мне хотелось бы верить, что человек, которым вы предстали перед нами сегодня, – это просто маска, маска одного из участников группы KISS, ваш сценический образ. Что вы совсем не такой ужасный человек, когда оказываетесь у себя дома и ужинаете с друзьями.

Такое ощущение, что она все-таки решила напоследок обозвать его кретином. По-моему, он сам это всем продемонстрировал. И публике самой предстоит решить, морочил ли он голову ведущей или просто играл свою привычную роль. Вопрос в лоб о том, разыгрывал ли он ее, кажется мне приглашением навешать ведущей лапши на уши в последний разок. Что он и делает.

СИММОНС: Справедливо. А мне хочется думать, что скучная дама, задающая мне вопросы, гораздо сексуальнее и интереснее, чем та, что работает на Национальном общественном радио. Ну, вся такая прилежная и сдержанная. Я готов поклясться, что на вечеринке вы куда веселее.

Интервью оставляет ощущение неловкости. А ведь делать его таким было вовсе не обязательно.

Заключение
В поисках невероятного

Каждое интервью чему-то нас учит. Я имею в виду не только содержание разговора. Само собой разумеется, что из каждого разговора вы надеетесь узнать что-то новое. Есть еще динамика интервью, самая волнительная часть, когда вы выходите на более глубокий уровень понимания другого человека и каждый раз вы учитесь делать это все лучше и лучше.

Но иногда в ткань интервью проникает нечто поистине невероятное. В такие моменты вас пронизывает чувство, похожее на священный трепет. Я ощутил это, когда услышал интервью Терри Гросс с детским писателем Морисом Сендаком в 2001 году. Сендак только что издал новую книгу «Бамбл-Арди» (Bumble-Ardy) в возрасте 83 лет и был уже слишком слаб, чтобы давать интервью в студии. Гросс разговаривала с ним по телефону. Среди прочего они говорили о старении, смерти, атеизме, любви, детях, сексуальности и книгоиздательстве. Это был глубокий, прочувствованный и очень эмоциональный разговор. И, как раз когда Гросс собиралась закончить интервью…[78]78
  Gross, T. Maurice Sendak: On Life, Death, and Children’s Lit // Fresh Air. NPR. December 29, 2011. 7:50 URL: https://www.npr.org/2011/12/29/144077273/maurice-sendak-on-life-death-and-childrens-lit


[Закрыть]

СЕНДАК: Знаете, я хотел вам кое-что сказать.

ГРОСС: Слушаю вас.

СЕНДАК: Вы единственный человек, кому удалось вытянуть из меня так много в рамках интервью. Есть в вас что-то уникальное и особенное, из-за этого я вам очень доверяю. Когда я узнал, что вы хотите взять у меня интервью, я был очень рад.

ГРОСС: Я на самом деле тоже счастлива, что у нас появился шанс поговорить, потому что когда услышала, что у вас вышла новая книга, то первым делом подумала: «Что за чудесный предлог (смеется) позвонить Морису Сендаку и поговорить с ним!»

СЕНДАК: Да, ведь именно так мы всегда и поступаем, правда?

ГРОСС: Да.

СЕНДАК: Да, всегда так происходит.

ГРОСС: Точно.

СЕНДАК: Слава богу, у нас еще есть такая возможность.

Через восемь месяцев после этого интервью Сендака не стало.

Когда интервью удается, оно может вывести собеседников на иной уровень человеческого общения, далеко за пределы обычного сбора информации. Оно превращается в опыт абсолютного присутствия в компании другого человека, и этот человек тоже присутствует рядом с вами целиком и полностью, и у вас возникает чувство, что все складывается именно так, как нужно, и именно ради того, чтобы ваш разговор состоялся. Как в джазовом клубе: музыка внезапно преодолевает пределы отрепетированного музыкантами материала и они будто бы выходят на новую орбиту. Хорошее интервью иногда вызывает именно такое ощущение. Вы и ваш собеседник находите тему или способ выражения, который удивляет вас обоих. В этот момент рождается что-то новое. Что это? Радость? Грусть? Тайна? Кажется, все мы живем ради того, чтобы разделять свои чувства, эмоции и опыт с другими людьми. Интервью могут стать именно таким моментом. Это происходит далеко не в каждом интервью, но, когда такой момент наступает, возникает ощущение, что вы прикасаетесь к вечности, сидя друг против друга.

Лауреат Пулитцеровской премии, журналистка Джеки Банажински, кажется, специализируется именно на таких интервью. У нее есть необъяснимая способность выходить на глубокие, трансцендентальные орбиты со своими собеседниками. Вот какой совет она дает:

«Полностью погружайтесь в свои интервью. Нужно так сильно концентрироваться, чтобы ваш мозг был полностью занят человеком, с которым вы разговариваете. Нужно так внимательно слушать, чтобы иметь возможность двигаться вместе с собеседником, делать шаг вперед или назад вместе с ним. Не думайте о своем списке вопросов, о редакторе или о лиде. Думайте только о человеке, сидящем перед вами… Если вы все делаете правильно, в конце интервью вы почувствуете себя выжатым как лимон»[79]79
  Kramer M., Call W. Telling True Stories. Plume, 2007. P. 67.


[Закрыть].

Банажински – живое воплощение журналиста, следующего этому совету, но у меня в памяти возникает один конкретный случай. Я слышал, что в одном интервью она сделала нечто совершенно необычное, и решил позвонить и расспросить ее про тот случай. Она тогда работала над историей об одной семье. Посреди ночи их дом загорелся из-за взрыва трубопровода, проходившего прямо мимо дома. Жена бросилась в одну детскую, схватила одну маленькую дочь и выбежала во входную дверь. Мужчина побежал во вторую детскую, схватил вторую дочку и устремился к задней двери. Жена и одна дочь наткнулись на стену огня и погибли. Муж и вторая дочь остались целы.

Джеки писала статью об этом пожаре, но на самом деле больше всего хотела поговорить с тем выжившим главой семьи. Его решение повернуть в одну, а не в другую сторону все в корне изменило. Это история, которая касалась каждого, ведь все мы время от времени вынуждены принимать решения за какую-то долю секунды. И если мы выживаем, то вынуждены потом жить с этими решениями до конца своих дней. Разговор с тем, кто недавно прошел через подобное, даст ответы на глубинные человеческие вопросы о воле случая, интуиции, чувстве вины, страдании и о том, что ожидает нас впереди, за пределами земного существования.

Как вы можете себе представить, этому мужчине совершенно не хотелось разговаривать с Банажински или кем бы то ни было еще. Дело усложнялось тем, что он давно привык не доверять новостным СМИ. После нескольких попыток установить контакт ей удалось разумными уговорами добиться как минимум того, что он ей позвонил. Джеки вспоминает, что позвонил он для того, чтобы сказать: «Какое вам до этого дело?»

Справедливый вопрос.

Джеки вспоминает, как спросила его, можно ли ей приехать к нему домой и лично объяснить причины своего интереса. Он сказал «да». Уже на месте она рассказала ему обо всех глубинных вопросах, которые всколыхнула трагедия. «То, что случилось с вами, могло коснуться абсолютно каждого, – сказала она. – А еще, поговорив со мной, вы обеспечите всем новостным СМИ доступ к этой истории, и вам не придется заново рассказывать все кому-то еще. Вся информация будет в открытом доступе. Это очень важная история о принятии решений и жизни после того, как решение уже принято».

Она пообещала, что интервью можно остановить в любой момент. Если ему не понравится вопрос, она не будет настаивать. Она сказала, что постарается понять, почему он не хочет продолжать, и сделает попытку двинуться чуть дальше, но он всегда сможет остановить разговор в любом месте.

А потом она сделала то, чего, по ее словам, не делала никогда, ни прежде, ни впредь.

Она сказала мужчине, что, если после окончания интервью он останется им недоволен, она оставит ему свой блокнот и уйдет восвояси.

Это смелый шаг.

Она сказала, что на лице его отразилось удивление, когда она это предложила.

– Вы правда так поступите? – спросил он.

– Вы не обязаны ни с кем разговаривать, – ответила она. – Это ваша история.

– Что вы в таком случае скажете в редакции?

– Скажу, что не смогла вытянуть из вас рассказ. Рада я при этом не буду, но, если это то, чего вы хотите, я это сделаю.

Банажински говорит, что в тот самый момент она заметила, что он расслабился.

Она осознанно отдала собеседнику в руки контроль над разговором. В каждом интервью, как я раньше уже говорил, есть своя динамка и расстановка сил, и обычно именно вам как интервьюеру стоит держать контроль в своих руках. Но иногда происходит нечто такое, ради чего стоит отказаться от этого контроля. Этот мужчина и так многое потерял. Он имел право сохранить власть хотя бы над интервью. Если он не хотел ничего рассказывать, заставлять его она не собиралась.

– Я не хотела отнимать у него то немногое, что у него осталось, – сказала она.

Но следует держать в уме, что нередко (я даже сказал бы – чаще всего) людям нравится рассказывать свои истории. Им нужен человек, который будет их слушать. Они хотят быть услышанными. Вы оказываете им честь. А они оказывают честь вам, пуская в свои дома и жизни.

– Когда я прихожу взять интервью, слушаю и отношусь к человеку с искренним вниманием, это все равно что подарить ему подарок, – говорит Банажински. – Вместо того чтобы думать, что мы отнимаем у него время, вспомните, что мы дарим им подарок, а именно свое время и внимание.

Это взаимовыгодный обмен. У вас есть история. Я слушаю, как вы ее рассказываете. Мы являемся свидетелями того, как разворачивается эта история.

Через несколько дней после того, как вышла статья Банажински, она услышала анонс по телевидению, что одна программа приглашает на интервью того же мужчину, выжившего в пожаре. Она позвонила ему и сказала: «Я думала, вы больше не хотите ни с кем об этом разговаривать». Мужчина ответил, что был удивлен тому, что интервью с ней прошло так хорошо, и решил согласиться и на телевизионное интервью.

Эта история имеет даже более счастливый конец, чем мы могли представить. В потоке писем, которые мужчина получил после выхода двух интервью, он нашел письмо от женщины, потерявшей в аварии мужа и одного из своих детей. Они встретились, чтобы выпить кофе, и четырьмя годами позже поженились.

То, что я сейчас скажу, противоречит здравому смыслу, но довольно часто ваши собеседники будут благодарить вас за интервью. Понимаете? Вы вторглись в их жизнь без приглашения, вы вечно суете нос не в свое дело, вы задаете сложные и неудобные вопросы, вы молча смотрите на них не моргая, пока они собираются с мыслями, объясняются, успокаиваются, – и они вам благодарны. Почему? Потому что вы их выслушали. Вы задавали хорошие вопросы. Вы пришли подготовленными. Вы выразили интерес их точкой зрения. Вы уважаете их настолько, что для вас важно их мнение. Возможно, вы не во всем с ними согласны, но это далеко не главное. А главное в том, что вы спрашивали, слушали и тем самым признали, что голоса и мнения этих людей имеют большое значение.

Они не знали, пока вы не появились в их жизни, но на самом деле многие из них сами хотели поговорить с вами.

Не так уж часто в жизни человека спрашивают, что он на самом деле думает. Я знаю, это звучит немного по-дурацки, но я искренне так считаю: взять у кого-то интервью – значит проявить уважение к человеку и его истории.

За это они и благодарны вам. Ваши читатели и зрители тоже будут благодарны. И история, которую вы рассказываете, станет лучше.

Итак. Вы готовы к интервью? Конечно нет. Невозможно все предусмотреть и запланировать. Всегда найдутся переменные, которых вы никак не ожидали.

Но я надеюсь, что теперь вы понимаете, что умение правильно взять интервью пригодится вам вне зависимости от вашей профессии. Теперь вы знаете, что это не всегда так просто, как может показаться (но, к счастью, иногда именно так!). Хорошие интервью складываются из продуманной цели, подготовки, структурирования, глубоких вопросов, упорства. Это результат импровизации, риска, стремления быть точным и достоверным, глубокого самоанализа, желания становиться лучше, делиться своими чувствами и чувствами своих собеседников. Все это возможно только тогда, когда вы являетесь собой – и никем другим.

Надеюсь, теперь вы не будете так сильно переживать, начиная важный для вас разговор.