Текст книги "Как брать интервью. Искусство задавать правильные вопросы и получать содержательные ответы"

Есть разные причины, почему люди чем-то делятся с журналистом, но хотят остаться инкогнито. Например, запретить публично высказываться по какому-либо вопросу им может их работодатель. Их может искренне взволновать какой-то вопрос, они могут решить, что об этом должны знать все, но при этом испугаться за свое здоровье или безопасность. Возможно, они просто хотят помочь вам, но боятся, что их начнут ассоциировать с этой темой. А может быть, они вообще преследуют свои корыстные цели.

Говоря об интервью для получения информации «без ссылки на источник», мы в первую очередь имеем в виду анонимные источники. Это существующая с давних времен важная практика в политической – да и не только в политической – журналистике, отражающей общественные интересы. Когда президент не хочет, чтобы широкая общественность знала о чем-то, скажем – чисто гипотетически – о готовящейся секретной бомбардировке одной южноазиатской страны, и лица, напрямую связанные с Белым домом, считают, что американская общественность просто обязана знать – и это снова чисто гипотетически, – что мы ведем тайную, неправомочную войну, в которой нельзя победить, но которая стоит США тысяч жизней и миллиарды долларов американских налогоплательщиков, эти лица могут связаться с репортером и рассказать о планах правительства. Они могут открыть журналисту часть информации при условии, что он сохранит в тайне личность информатора. В принципе они могут даже десять тысяч страниц отсканированных документов ему по пути закинуть.

Это называется утечкой информации. Президенты их не выносят (хотя сами иногда могут быть в этом замешаны) и все до одного заявляют, что будут изо всех сил с ними бороться. Ричард Никсон даже называл группу своих приспешников «сантехниками», потому что они не давали произойти утечкам информации из администрации.

Утечки информации – признак правильно работающей демократии. Иногда только с их помощью удается предупредить население о происходящем в стране. Они часто обеспечивают прозрачность действий, которые кто-то хотел держать в строгой тайне. Они являются способом напомнить властным структурам о возложенной на них ответственности. Ситуации, при которых некоторым хочется скрыть часть информации, бывают самыми разными: сексуальные домогательства, загрязнение воздуха и воды, тайная бомбежка чужой страны, продажа товаров, повышающих вероятность раковых заболеваний, и прочее. На кону стоит финансовая выгода и репутация. Но, если информацию не обнародовать, на кону могут оказаться и жизни других людей.

Возможны ли злоупотребления информацией, полученной путем утечки, и есть ли опасность в использовании анонимных источников? Конечно. Конкуренты используют утечки, чтобы дискредитировать товары, продукты и даже политические программы. Репортерам необходимо быть крайне бдительными, когда они заходят в область анонимных источников. Одна из проблем анонимных источников и заявлений «без ссылки на источник» состоит в том, что люди очень часто не доверяют им. Читатель или зритель задается вопросом: «Откуда мне знать, что репортер просто сам это все не выдумал и не сослался для вида на какой-то неизвестный анонимный источник?» Вполне резонный вопрос.

Я имел разговор с редактором одной новостной организации в Мексике, которая широко известна довольно агрессивным освещением деятельности наркокартелей и случаев коррупции среди членов правительства. Эта организация постоянно использует анонимные источники. На самом деле это единственный способ получить сведения для их жестких и откровенных материалов.

– Как вы можете быть уверены, что ваши анонимные источники говорят правду? – спросил я.

– Мы сверяем информацию как минимум с тремя другими источниками, незнакомыми с первым анонимным источником, предоставившим свой комментарий, – ответила редактор. – Это наша принципиальная позиция, иначе мы никогда не публикуем сведения, которые сообщил нам человек, чьего имени нельзя назвать.

В редакции этой газеты на стене комнаты для переговоров висит замечательная цитата, распечатанная крупными буквами: «Лучше остаться без материала, чем без доверия читателей». Так и просится на татуировку.

В Associated Press правила использования анонимных источников более конкретны:

1. Материал – это информация, не мнение, не предположение, и это абсолютная ценность.

2. Эту информацию нельзя получить иными способами – только при условии анонимности источника.

3. Источник надежен и находится в положении, позволяющем ему получить точные сведения.

Время от времени я сам пользуюсь анонимными источниками. Но только после того, как очень постараюсь убедить своего информатора дать разрешение на раскрытие его или ее личности. Иногда они соглашаются поговорить со мной только при условии, что они останутся инкогнито. Я соглашаюсь на эти условия лишь после обсуждения преимуществ разговора «для записи». Но даже тогда, начиная работу над самой статьей, я еще раз прошу человека подумать. Иногда источники меняют свое решение. Я постоянно веду переговоры, не отчаиваясь после первого отказа. Однако в конце концов остаюсь верным договоренности, если источник не готов открыться.

Многие новостные организации придерживаются принципа никогда не использовать анонимные источники. Но и им иногда приходится их использовать: «Только если сама история служит оправданием и нет никакого иного способа поделиться с общественностью этой важной для всех историей более заслуживающим доверия способом». Такой политики придерживаются даже студенческие СМИ в университете, в котором я преподаю. Но, для того чтобы избежать обвинений в том, что мы публикуем выдумки, нам приходится не забывать о правиле Бена Брэдли[70]70
  Бенджамин Крауниншилд Брэдли – американский журналист, главный редактор газеты The Washington Post. – Прим. перев.


[Закрыть]. Оно звучит так: если молодой журналист хочет обратиться к анонимному источнику, он обязан сообщить своему собеседнику, что его личность будет известна еще одному человеку. Им может быть либо главный редактор газеты, либо я, куратор направления журналистики.

Случается так, что студенческая газета сообщает какой-то факт, не называя источник, и руководство университета требует сообщить, кого конкретно процитировали в статье. Или, например, обвиняют юного журналиста в том, что он все придумал. Я в таких ситуациях с полной уверенностью сообщаю, что этот человек на самом деле существует и что я знаю, кто это. Но раскрыть его личность не могу.

Боже, храни мой бессрочный контракт с университетом!

И все же читатели и зрители обычно не любят ссылок на анонимные источники. К ним нужно прибегать разве что эпизодически и только в том случае, если рассказать очень важную историю иначе нет никакой возможности.

Не забывайте, что анонимные источники тоже имеют личный интерес. Иногда он состоит в том, чтобы защитить себя и свою частную жизнь, например, если тема статьи связана с деятельностью преступной группировки, абортами, самоповреждением, криминальной активностью или тем, что может повлиять на отношение общества к лицу, дающему комментарий. Но часто личный интерес бывает более корыстным. Иногда источник сообщает вам информацию, потому что считает какое-то явление несправедливым или лицемерным и хочет, чтобы об этом узнали все. Но чаще всего он просто с чем-то не согласен и хочет обнародовать, чтобы причинить кому-то вред.

Я уже упоминал выше, что однажды работал над статьей о борьбе за место окружного прокурора. В одной части я описывал якобы имевшую место атмосферу частых сексуальных домогательств. Одна женщина, заместитель окружного прокурора, сказала буквально следующее: «Как еще женщина могла разбить стеклянный потолок, если не в горизонтальном положении?» Она сказала, что воспользоваться цитатой я мог только в том случае, если не раскрою ее личность. В том случае я был готов заплатить такую цену. Речь шла о мощной цитате, отражающей отношение женщин к атмосфере вульгарности, царившей в офисе. Поверили ли мои читатели, что эти слова сказал реальный человек? Надеюсь, потому что я лично знаю, кто ее сказал. Но вы (и ваш источник) теряете часть доверия, когда швыряете в читателя громкую цитату, а сами прячетесь за маской анонимности.

Хороший репортер делает все возможное, чтобы информатор согласился открыться. На кону оказывается доверие к статье и журналисту, и давайте будем честны: заслуженное доверие и объективность – единственное, что репортер может предложить своей аудитории. Предоставлять сведения может любой болван, умеющий писать и говорить (и сведения при этом могут быть достоверными и не очень, спасибо, Алекс Джонс!). Вы должны предоставлять информацию, которой будет доверять ваш читатель. Это ваш товар. И анонимные источники ставят его под удар.

Использование анонимных источников может повлечь за собой и юридические проблемы. Известно несколько случаев, когда суд обязывал репортеров называть свои источники несмотря на то, что репортеры заверяли своих информаторов, что их анонимности ничего не угрожает. Джудит Миллер из The New York Times в 2005 году провела в тюрьме 12 недель за отказ раскрыть свой источник, что было расценено как факт неуважения к суду. Ее выпустили на свободу только после того, как ее информатор дал свое согласие на обнародование его личности. Репортеров редко отправляют в тюрьму за защиту личности источника, но все-таки это случается. И в этом состоит еще одна причина идти на все, чтобы уговорить источник раскрыть себя.

Иногда это просто невозможно. Фильм «Ничего кроме правды» (Nothing but the Truth) снят по мотивам дела Джудит Миллер. Не переживайте, я обойдусь без спойлеров, но, посмотрев фильм, вы поймете, почему героиня Кейт Бекинсейл ни при каких условиях не могла раскрыть личность своего информатора.

В большинстве штатов приняты законы, освобождающие журналиста от обязанности раскрывать источники конфиденциальной информации, но на федеральном уровне таких законов еще нет, так что, если дело попадает в федеральный суд, сослаться на него вам не удастся[71]71
  Когда я писал эту книгу, такого закона не было в следующих штатах: Айдахо, Айова, Массачусетс, Миссисипи, Миссури, Нью-Гэмпшир, Южная Дакота, Вермонт, Вирджиния и Вайоминг.


[Закрыть]. Но даже если дело происходит в штате, в котором такой закон принят, нет стопроцентной гарантии, что вам удастся сохранить статус инкогнито для своего источника. Иногда Первая поправка к Конституции США, запрещающая посягательства на свободу прессы, вступает в прямой конфликт с Шестой поправкой, устанавливающей право на справедливый суд. Что, если судья убежден, что единственный способ обеспечить человеку это право заключается в том, чтобы узнать, откуда конкретно вы взяли информацию для своей статьи?

Для меня это по-настоящему больное место. Такое больное, что я даже испытал удовольствие, когда меня практически освистали на конференции по журналистике и праву, когда я выступал по этой самой теме во время тематической дискуссии. Мы спорили, есть ли у журналистов право отказать суду в раскрытии личности своих информаторов. Много лет я рекомендовал журналистам, у которых судья требует информацию, которую они пообещали держать в секрете, отвечать суду нечто в духе: «Ваша честь, руководствуясь Первой поправкой к Конституции и законом штата, освобождающим журналиста от обязанности раскрывать источники конфиденциальной информации, я при всем уважении отказываюсь раскрывать эти сведения». Адвокаты, разумеется, считают, что если у вас есть информация, которая может помочь им выиграть дело, то они должны получить к ней доступ.

– Давайте поговорим напрямик, – сказал я адвокатам на этой конференции. – Чтобы стать адвокатом в этой стране, человеку приходится сдавать сложные вступительные экзамены, учиться на юридическом факультете, сдавать выпускные экзамены, за которыми следует еще более сложное испытание, а именно квалификационный экзамен на присвоение статуса адвоката, так ведь? Вы тратите огромные деньги, залезаете в долги, чтобы какая-то комиссия заявила, что теперь вы имеете право заниматься адвокатурой в этом штате. Если вы в чем-то напортачите, вас исключают из этого клуба, потому что вы не соответствуете этим исключительно высоким стандартам.

Присутствовавшие на конференции адвокаты понимали, что их пытаются как-то поддеть, поэтому они все как один взглянули на меня с деланой скукой, как будто бы говоря: «Ну, выкладывай уже, что хотел сказать».

– Однако в этой же стране, – продолжил я, – практически каждый, кто хочет осветить какое-то событие, опубликовать любую информацию, может назваться журналистом. Им не понадобится никакая лицензия, не придется сдавать никакой экзамен, угождать никакой комиссии, учиться в колледже. А еще им всегда мало платят, особенно в сравнении с адвокатами.

И ведь довольно часто адвокаты работают в фирмах, в которых имеются расследователи, то есть группы людей, специально нанятые за немалые деньги для того, чтобы копаться в архивах, производить слежку, копать, копать и еще раз копать. И при этом вы мне говорите, что ваша команда, при всем опыте, профессионализме, блестящем образовании, ресурсах и помощниках, постоянно в своей работе зависит от журналиста? Вам должно быть стыдно за себя. Вам бы нужно научиться докапываться до истины самим.

Спорно, я знаю. Думаю, вы не удивлены тому, что в ответ на эти слова аудитория адвокатов начала шептаться и свистеть. Даже мои коллеги-журналисты подняли брови, как бы говоря: «Будь аккуратнее по дороге домой. Проверь тормозную жидкость».

Но смысл в том, что закон, снимающий с журналиста обязательство раскрывать источник конфиденциальной информации, никогда не гарантирует ему стопроцентной защиты. В деле могут быть затронуты еще чьи-то права, и судье в конечном счете придется выбирать, кому в конкретный момент больше нужна защита. Я лично не сомневаюсь, что о правах журналистов тоже нельзя забывать, и ими ни в коем случае нельзя злоупотреблять расследователям и юристам, которые должны лучше выполнять свою работу.

Обещая кому-либо хранить в тайне его или ее имя, мы хотим быть уверены, что сможем выполнить свое обещание. Помните, что доверие – это все, что у вас есть.

«НЕ ДЛЯ ЗАПИСИ»

Из всех выражений, которыми пользуются репортеры и их осведомители, самым запутанным и проблематичным, пожалуй, можно назвать понятие «не для записи». Я сам, бывало, произносил эту фразу, когда у меня брали интервью. Другие произносили ее, когда интервью у них брал я. «Можно сказать вам кое-что, но не для записи?»

Но знает ли кто-нибудь, что эта фраза означает на самом деле?

Я расскажу вам, чему учили меня самого, что я знаю по опыту и чему учу своих студентов. Понятие «разговор не для записи» означает одно: кто-то сейчас что-то вам расскажет, но использовать эти сведения в своей статье нельзя. И точка. На них нельзя ссылаться, как вы сделали бы в случае разговора под грифом «использовать без ссылки на источник». Нельзя обмолвиться, мол, «источник подтвердил…». Не-а. Нельзя – и все.

Часть споров возникает вокруг того, можно ли использовать полученные «не для записи» знания, найдя кого-нибудь другого, кто готов взять эти слова «на себя». К такой договоренности можно было бы применить термин «для справки». Человек, рассказавший вам что-то «не для записи», доверился вам, и, если вы согласны не использовать эти сведения, ваша профессиональная этика не должна позволить вам нарушить обещание. Если вы его нарушите, у вас потенциально могут возникнуть и неприятности с законом, о чем я расскажу чуть ниже.

А я еще раз повторюсь: использовать эти сведения запрещено.

Вы можете спросить, зачем кому-то сообщать журналисту нечто «не для записи»? Это замечательный вопрос. И к тому же зачем журналисту соглашаться выслушивать то, что никак нельзя применить в работе над статьей?

Я знаю некоторых журналистов, которые, стоит собеседнику сообщить о своем желании рассказать что-то «не для записи», тут же прерывают его словами: «Нет. Вы сейчас разговариваете с репортером. Если вы что-то говорите, я автоматически получаю право записывать и использовать эту информацию. Если не хотите, чтобы я ее использовал, не стоит мне ее сообщать».

Когда я работал над статьей в The New York Times, описывая ситуацию с гибелью культуры печатной прессы в Сан-Диего (в городе за три месяца из трех газет-конкурентов осталась только одна), мне довелось сидеть через стол от одного из главных редакторов, и он пытался донести до меня, что Сан-Диего не такой уж крупный город для подобной конкуренции.

Меня его аргументация не впечатлила, поэтому я начал на него давить и расспрашивать, почему, по его мнению, к Сан-Диего по-прежнему относятся как к какому-то глухому захолустью. Он начал сыпать банальностями об устройстве города, но я аккуратно прервал его:

– Вы рассказываете о том, что было десятилетия назад. Почему же он до сих пор производит впечатление города, который никто не принимает всерьез?

Он задержался на мне взглядом чуть дольше положенного и наконец сказал:

– Отложите в сторону ручку.

После чего он поведал мне такое о городских властях, что могло быть известно только инсайдеру. Это многое объясняло.

Затем он сказал:

– Теперь можете снова взять ручку.

Когда интервью окончилось, я снова вернулся к той самой изобличительной речи.

– Что из этого я могу использовать в статье? – спросил я.

– Ничего. Я все это рассказал только для того, чтобы вы поняли, почему этому городу не светит ничего хорошего.

Если бы я нарушил свое слово и воспользовался этими сведениями (даже не ссылаясь на источник), мой собеседник сразу бы все понял, и это означало бы конец наших отношений. Для меня он был кем-то вроде ментора, я ценил наши взаимоотношения и не хотел ими рисковать.

Но что, если человек бы мне не нравился и мне не было бы дела до того, в каких мы останемся отношениях? Можно ли в таком случае нарушать свое обещание? Конечно нет. Помните слоган, который можно набить как татуировку? Лучше остаться без материала, чем без доверия читателей. Вы журналист, и все, чем вы располагаете, – это доверие не только читателей, но и источников. Друзья – это не те, кому вы можете доверять только время от времени. То же самое можно сказать и об отношениях с вашими информаторами. Вам либо доверяют, либо нет. Я говорю отчасти как прагматик, но еще мне важно, чтобы мое слово имело какой-то вес. Если я сказал, что не буду использовать полученные сведения, я не буду этого делать.

Нарушение обещания может грозить серьезными неприятностями с законом. Вот какой случай произошел в 1980-х годах в Миннесоте. Дэн Коэн, руководитель предвыборного штаба кандидата на должность вице-губернатора штата от республиканской партии, решил скормить местным журналистам кое-какие компрометирующие сведения о кандидате от демократической партии. Но, прежде чем сделать это, он взял с них слово, что они не расскажут, откуда взяли эту информацию. К сожалению (я считаю, тут действительно есть о чем пожалеть), они согласились. А нужно было молча выйти из кабинета Дэна Коэна. «Компромат» оказался жидковат. Коэн рассказал им, что кандидат от демократической партии много лет назад был арестован один раз во время уличного протеста, а второй раз был пойман с поличным во время кражи швейных принадлежностей на сумму в шесть долларов. Некоторые репортеры решили, что из такой информации кашу не сваришь. Двое решили все-таки включить эти сведения в свои статьи, но издательствам показалось, что источник этой довольно неубедительной информации нужно раскрыть. Несмотря на возражения репортеров, издатели обнародовали имя Дэна Коэна как человека, распространяющего эту «грязь». Коэна уволили, и он подал в суд на обе газеты, вменив им в первую очередь нарушение устного договора. Дело дошло до Верховного суда штата, и Коэн выиграл.

И вот мы приближаемся к самой неприятной части вопроса. Если информатор хочет сказать что-то «не для записи», важно, когда он об этом сообщает. Если он дает вам великолепное интервью, полное конкретной информации, пафоса и цитат, способных выбить слезу из любого читателя, а потом говорит: «Все это, кстати, было не для записи», у вас возникает дилемма. Первый путь – ответить, как это сделал персонаж по имени Бен Шепард в разговоре с Билли Кузимано в фильме «Грязные игры». Кузимано сообщает Шепарду несколько важных деталей для статьи и в конце говорит:

– Больше я ничего не скажу. Все, что я сказал, не предназначено для печати.

– Э нет, так не пойдет, – отвечает Шепард. – Говорить «не для записи» можно только перед началом разговора.

– Кто это сказал?

– Таковы правила.

– То есть ты хочешь сказать, что у вашей братии еще и какие-то правила имеются, да?[72]72
  LaBeouf S., Root S. The Company You Keep.


[Закрыть]

На самом деле правила именно таковы! Люди, у которых раньше никогда не брали интервью, могут не знать, что фразу «не для записи» произносят раньше, чем выдают собственно информацию. Поэтому вам необходимо мягко ввести их в курс дела и, возможно, попытаться договориться о том, что из сказанного все-таки можно использовать. Если люди без опыта общения со средствами массовой информации просят, чтобы сведения, которые они сообщили, не были использованы в печати, уже после завершения интервью, я пытаюсь быть более снисходительным. Я обговариваю особо важные моменты, которые, на мой взгляд, лучше опубликовать со ссылкой на источник, и объясняю, почему это важно. Если информатор на самом деле не хочет, чтобы какие-то факты были обнародованы, я пытаюсь его уговорить, но без фанатизма. Но в конце интервью я проговариваю, что в будущем, если вы соглашаетесь дать кому-то интервью, не нужно удивляться, что журналист автоматически ожидает, что сможет воспользоваться полученной в разговоре информацией.

Когда я чувствую, что собеседник со мной играет, пытается просчитать, говорить ли определенные вещи, и прикидывается дурачком, произнося фразы вроде: «Я не знал, что вы собираетесь воспользоваться чем-то из сказанного мной», я напоминаю, что собеседник явно заметил мой диктофон, видел, что я за ним записываю, ждал, пока я закончу писать, и только потом продолжал свой рассказ, и что я имею полное право воспользоваться полученными сведениями.

Политики, знаменитости и многие другие знают это правило, но это не означает, что они не пытаются им злоупотребить. Один конгрессмен как-то раз захотел «разыграть эту карту», когда я брал у него интервью для материала про ситуацию на границе США и Мексики. Я представился репортером, рассказал ему, над чем работаю, и между нами состоялся очень оживленный разговор. Однако, когда он подошел к концу и я поблагодарил его за уделенное мне время, конгрессмен сказал:

– Все вышесказанное, разумеется, было «не для записи».

– Нет, сэр, я на это не согласен, – парировал я. – Я сразу сказал, что я репортер, работаю над материалом для газеты и мне необходимо ваше мнение по интересующему меня вопросу. Все, что вы сказали, я имею право использовать в своей статье.

– Послушай, сынок. – (У меня что, правда такой молодой голос?) – Я никогда не даю интервью «для прессы». Ты должен был об этом знать.

– Тогда не нужно было соглашаться на интервью, сэр.

В этот момент он начал волноваться.

– Послушай… Если ты используешь хоть слово из этого разговора, нашим отношениям конец, – сказал он.

Он что, решил, что мы с ним встречаемся?

– Это цена, которую я готов заплатить, господин конгрессмен, – ответил я.

И он повесил трубку.

Он думал, что сможет меня перехитрить, но я-то знал, что он все понимает. Разумеется, я опубликовал все, что мы обсудили, в своей статье. И больше ни слова от этого политика не слышал.

ВОВРЕМЯ ОБЪЯСНИТЬ ПРАВИЛА

Конечно, неплохо бы вам знать значение этих терминов, но в конечном счете важнее всего, чтобы вы и ваши собеседники понимали их одинаково. Скажу категоричнее: договориться о том, что означают эти термины для вас обоих, нужно до, а не после интервью. Обсуждать такие вопросы после интервью будет непросто. Поэтому лучше договориться перед началом разговора. И повторюсь: если собеседник не выставил свои условия, можете автоматически считать, что все сказанное в интервью разрешено публиковать. Можете использовать все до единого слова. Это даже не нужно оговаривать отдельно. Если собеседник видит, что вы конспектируете его ответы и/или записываете разговор на диктофон, можете с уверенностью считать это молчаливым согласием. Все подлежит публикации, если только не оговорено обратное.

Иногда переговоры вовсе не обязательны. Представьте, скажем, что у меня берет интервью тележурналист, ко мне в кабинет он заявляется с видеографом, они устанавливают оборудование, настраивают звук и свет, и только потом начинается интервью. Ни у кого в такой ситуации не возникает сомнений, что интервью идет под запись и вся полученная информация точно будет использована. Об этом можно даже не говорить. Камера все записывает. Глупо с моей стороны прерывать разговор восклицанием: «Эй, погодите, я не давал согласия на запись!» Сидя и наблюдая за установкой оборудования, прицепляя микрофон к рубашке, я даю свое пусть негласное, но все же согласие на запись интервью и понимаю, что оно «для прессы».

Если собеседник хочет, чтобы какая-то часть интервью не попала в печать, ему следует предупредить: «Это не для записи». Когда кто-то говорит мне такую фразу, я обсуждаю, почему для них это важно и что их беспокоит. Я пытаюсь помочь им избавиться от тревоги, не прибегая к манипуляциям и не притворяясь, что знаю больше, чем на самом деле. Передо мной живой человек. И сам я тоже живой человек. Важно то, как мы друг с другом обращаемся. Вам важно не утратить доверие любого собеседника – как и доверие ваших читателей. Кроме того, я объясняю собеседнику, почему информация, которую он может сообщить, очень важна, почему для статьи – а значит, и для читателей – будет лучше, если информацию обнародуют, и указываю, почему эти сведения никому не повредят (но только если сам в это твердо верю).

Когда собеседник говорит, что предпочел бы разговор «не для записи», я обычно поступаю так: если интервью происходит по телефонной связи, я записываю основные моменты, но беру свои заметки в крупные скобки и пишу на полях крупными буквами НЕ ДЛЯ ЗАПИСИ. В конце интервью я говорю собеседнику что-то вроде: «Давайте поговорим о том, что не должно появиться в печати?» После этого у меня появляется возможность выведать, что мешает собеседнику дать свое разрешение, и самому объяснить, почему, на мой взгляд, его сведения могут быть важны (если, конечно, я сам в этом уверен). Так начинается процесс переговоров.

Но, если я беру у кого-то очное интервью и мне говорят: «А сейчас я скажу кое-что не под запись», тогда я обязан положить ручку и выключить диктофон, чтобы собеседник не сомневался, что я уважаю наш договор. Когда щекотливая тема себя исчерпала, я говорю: «А теперь я снова включаю диктофон, да?» В самом конце интервью я по возможности возвращаюсь к теме, которую человек предпочел обсудить «не для записи», и пытаюсь извлечь хотя бы что-то полезное для себя.

Некоторые журналисты этого не делают. Им не нужна информация, которую нельзя использовать. Конечно, этот путь более прозрачен, но я лично предпочитаю путь переговоров.

Самое важное, на мой взгляд, чтобы и вы, и ваш собеседник оба одинаково понимали, что вкладывается в понятие разговора «для справки», «без ссылки на источник» и «не для записи». Убедитесь, что вы определяете эти понятия одинаково и что видите разницу между ними. А еще проследите, когда во время интервью возникают те или иные оговорки.

Так что правила и правда существуют, Билли Кузимано. В нашем деле действительно есть правила.