Текст книги "Как брать интервью. Искусство задавать правильные вопросы и получать содержательные ответы"

7
Не нужно избегать сложностей
Как самые неудобные вопросы могут стать самыми важными

Иногда приходится задавать сложные вопросы. Вопросы, которые могут показаться слишком личными, неудобными, нетактичными, могут наталкивать на размышления, провоцировать на откровенность, быть слишком деликатными. Такие вопросы приходится задавать специалистам отдела кадров. Они не чужды педагогам. Без них не обходится жизнь и работа медсестер, врачей, юристов, социальных работников, родителей и священников. Если вы задаете только простые, шаблонные вопросы, которые уже много раз задавали другие, тогда есть ли вообще смысл брать интервью?

Сложные вопросы не обязательно должны быть злонамеренными, не обязательно должны смущать собеседника, заставлять его чувствовать себя неудобно и нарушать его право на частную жизнь. На самом деле чаще всего они должны как раз не быть такими. Смысл не в том, чтобы раскопать нечто скандальное, а в том, чтобы заставить собеседников обдумать ответ и рассказать что-то новое вместо избитого ответа, который они давали уже много раз. Вам нужно нечто свежее, глубокое, вы хотите обрести новый взгляд на вещи – вне зависимости от вашей профессии.

Если вы журналист или писатель, есть все шансы, что человек, которого вы пригласили для беседы, давал интервью уже много раз. Вспомните, о чем мы говорили раньше. Если вы хотите пройтись по тому же материалу, что ваши предшественники, тогда не стоит и начинать. Читатели и зрители могут просто обратиться к другим интервью с этим человеком. Им не обязательно повторять то, что давно широко известно и на слуху. «Если репортер не хочет спрашивать что-то интересное, то я вряд ли что-то интересное отвечу» – так сказал мне один профессиональный хоккеист в разговоре об искусстве проведения интервью.

Задавая сложные вопросы в интервью, помните, чего вы хотите добиться:

• Вы можете открыть новую точку зрения на вопрос или по крайней мере дать собеседнику шанс объяснить или опровергнуть информацию, которая была опубликована ранее.

• Вы можете бросить своему собеседнику вызов и заставить его дать более продуманные и глубокие ответы, чем те, которые он дал другим журналистам. Это поможет вам избежать скучного повторения одних и тех же избитых фраз.

• Вы хотите возложить на собеседника ответственность за то, что он сделал или сказал.

Такие вопросы, вероятно, вызовут чувство дискомфорта у вас обоих. Но иногда самым важным в вашем общении является как раз внимательный взгляд на проблему под ярким светом прожектора.

Если вы хорошо подготовились, вы должны уже знать ответы на эти сложные вопросы. Но помните, что причиной взять интервью является желание узнать мнение человека и уловить нотки уникальных эмоций и переживаний, а не просто получить голые факты.

Давайте по очереди рассмотрим причины, по которым интервьюеры задают сложные вопросы.

НОВЫЙ ВЗГЛЯД

В фильме «В центре внимания» (Spotlight), в котором журналисты из The Boston Globe расследуют случай сексуального насилия, совершенного католическими священниками, и последующие меры Римской католической церкви по сокрытию этих действий, есть такая сцена: репортер Саша Пфайфер (которую сыграла Рейчел Макадамс) выслеживает бывшего пастора и стучит к нему в дверь. Дверь открывает пожилой мужчина, и Саша представляется. Интуиция репортера работает на все сто, и, понимая, что времени у нее мало, девушка бросается с места в карьер.

САША: Здравствуйте, я ищу Рональда Пакуина.

ПРЕПОДОБНЫЙ ПАКУИН: Слушаю вас.

САША: Вы… преподобный Пакуин?

ПРЕПОДОБНЫЙ ПАКУИН: Да, это я.

САША: Меня зовут Саша Пфайфер, я репортер газеты The Boston Globe.

ПРЕПОДОБНЫЙ ПАКУИН: Так.

САША: Можно задать вам пару вопросов?

ПРЕПОДОБНЫЙ ПАКУИН: Конечно.

САША: Я разговаривала с несколькими мужчинами, которые посещали ваш приход, когда были детьми. Они рассказали, что вы их домогались. Это правда?

ПРЕПОДОБНЫЙ ПАКУИН: Ну, я дурачился с ними иногда. Но сам не получал удовольствия.

САША: Понятно. Вы подтверждаете, что растлевали мальчиков, когда служили в приходе?

ПРЕПОДОБНЫЙ ПАКУИН: Да-да, но, как я уже сказал, никакого удовольствия я от этого не испытывал. Это очень важно.

САША: Понимаю. А вы не могли бы рассказать, где и как вы «дурачились» с этими мальчиками?

ПРЕПОДОБНЫЙ ПАКУИН: Я хочу, чтобы вы меня поняли правильно. Я никого не насиловал. Это большая разница. Уж я-то знаю.

САША: Откуда вам это знать?

ПРЕПОДОБНЫЙ ПАКУИН: Меня насиловали.

САША: Извините… Кто вас насиловал?[55]55
  McCarthy T. Josh Singer Spotlight. P. 89–90. URL: https://s3.amazonaws.com/thescriptlab/screenplays/2015/Spotlight-FinalScript.pdf


[Закрыть]

Затем появляется сестра преподобного Пакуина, и разговор прерывается. В подобной ситуации времени на установление приятных взаимоотношений и разделение чужих чувств просто не остается. Нужно понимать, что Саше могла больше не представиться возможность поспрашивать священника, поэтому она перешла сразу к неудобному (но очень важному) вопросу. У репортеров были основания полагать, что преподобный Пакуин был насильником и педофилом, но они должны были дать ему шанс ответить на обвинения, а может быть, даже объяснить свои поступки. Если он отпирается, это должно стать частью материала. Если все подтверждает – тоже.

Каким бы неприятным ни был подобный вопрос, задать его просто необходимо.

У меня есть пусть менее яркий, но все же подходящий пример, демонстрирующий мою позицию: во время подготовки к интервью с Трейси Киддером из того, что я прочел в его книгах, я сделал выводы, что он очень полагается на воспоминания людей. Некоторые сведения действительно были объективны и достоверны, но несколько раз я ловил себя на мысли, что он опирается только на человеческую память. Насколько человеческой памяти можно доверять?

Его работа во многом зависит от того, что скажут ему люди, как они вспомнят определенные события и личные истории. Как он может быть уверен, что это точные воспоминания? Когда я задал ему этот вопрос, он очень прямо ответил, что иногда ему просто приходится доверять источникам. Я видел, что этот вопрос не вызвал у него неудобства. Я и не собирался этого делать. Я же не намекал, что его книги сфабрикованы. Он знал, что я его ни в чем не обвиняю. Мне просто хотелось узнать, как он устанавливает достоверность и выстраивает доверие. Этот вопрос не стал для него большим сюрпризом.

ВЫЗОВ

Если вы не попытаетесь проникнуть за стену пиара, обмана, пропаганды, встроенных автоматических ожиданий, не попытаетесь поставить под сомнение господствующую парадигму, тогда вам не удастся привнести в дискуссию хоть что-то новое. К какой бы профессии вы ни принадлежали, иногда просто необходимо набраться смелости и обратиться к самым проблемным точкам.

Да, далеко не в каждом интервью будут уместны вопросы, нацеленные на поиск компромата. Но большинство интервью все же таят в себе возможность более глубокого анализа. Специалисты по подбору персонала не занимаются тем, что расставляют ловушки своим будущим наемным работникам. Медсестры вовсе не ищут способов смутить пациентов. Но именно сложные вопросы помогут вам подобраться к сути вещей, и не важно, что это будет, данные о предыдущих местах работы кандидата, «мутный» финансовый отчет или противоречие, требующее объяснения.

Как руководителя направления журналистики меня часто просят оценить другие образовательные программы. В случае с одним конкретным университетом простой поиск в Google показал, что бывшие студенты часто обвиняли факультет в неисполнении обещаний. Студенты уходили из университета с огромными долгами. Факультет подвергался постоянным проверкам Департамента образования. Процент студентов, окончивших программу, был чрезвычайно низким.

В течение двух дней эксперт из другого университета и ваш покорный слуга встречались с руководством университета, преподавателями и избранными студентами. Тщательно подготовленные отчеты казались очень профессиональными. Были подготовлены блестящие презентации. Если бы у меня в папке уже не лежали материалы, полностью противоречащие всему, что я слышал от преподавателей и администрации, я бы оценил работу факультета журналистики чрезвычайно высоко, и они непременно получили бы аккредитацию. Но второй эксперт испытал те же смутные сомнения, что и я, поэтому мы решили пригласить декана факультета на кофе за пределами кампуса. Мы спросили, как вышло, что цифры, которые нам показали в Департаменте образования, так сильно отличаются от того, что сегодня нам показали на месте. А я задал вопрос об одном профессоре, чей профессиональный писательский опыт ограничивался сочинением текстов к песням в стиле кантри. На нее никто откровенно не нападал (и я почти уверен, что она ожидала такой поворот событий), но даже при ее этом объяснения показались, мягко говоря, неубедительными. Договорив, она подняла на нас взгляд, в котором читалось фальшивое, вымученное выражение. Он как бы говорил: «Вы, ребята, конечно, прекрасно знаете, что здесь на самом деле происходит, но я ни при каких условиях не признаюсь. Просто буду кивать и неуклюже улыбаться. Кофе еще хотите?»

Оказавшись перед необходимостью задать сложный вопрос, вы должны во что бы то ни стало проникнуть в суть происходящего. Если вы делаете это только ради того, чтобы понравиться кровожадной публике, то лучше уж вам пойти в боксеры. Но, если вы искренне хотите лучше понять суть какого-то явления, обязательно копайте глубже, делайте все, что возможно – в пределах разумного. Помните, что интервью – это разговор, а не допрос. В нем не заложено стремление выиграть. Ваша задача – разобраться в вопросе. Раскрыть правду.

Я брал интервью у одного выдающегося писателя и оратора, известного в религиозном мире. Выискивая темы для разговора в его работах, я заметил кое-что интересное, касающееся его образа жизни. Он много пишет о мистических, потаенных измерениях христианской веры, о том, как созерцание, молитва, молчание и уединение должны быть частью духовной практики любого лидера. При этом я узнал, что у моего будущего собеседника невероятно плотный график путешествий, выступлений и обширные писательские амбиции, а еще что он накопил миллион миль в своей авиакомпании, потому что преподает в двух университетах на разных побережьях и летает туда-сюда каждую неделю. Более того, я узнал, что один из его менторов и братьев по вере умер в относительно раннем возрасте от сердечного приступа в результате сильного стресса.

Вы понимаете, к чему я клоню.

Когда прошло примерно две трети интервью (которое, кстати, шло совершенно спокойно), я поднял описанную выше тему.

– Что защищает вас в жизни от катастрофы, которая постигла вашего ментора и товарища? – спросил я.

Я услышал, как вся аудитория в студии открыла рот от удивления, после чего воцарилась абсолютная тишина.

Мой собеседник всего на секунду задержал на мне удивленный взгляд – и медленно улыбнулся. Он явно соображал, что ответить.

– Вы меня схватили за хвост, – произнес он.

Зал рассмеялся. Напряжение спало. Еще какое-то время мы посидели друг напротив друга молча. А потом он попытался ответить на вопрос. Рассказал о своих стараниях уравновесить теорию с практикой и начать применять к своей жизни то, что проповедовал и о чем писал. Это мгновение было наполнено честностью и человечностью.

У меня и в мыслях не было его стыдить. Я просто хотел на его примере понять, как такие занятые люди могут себя защитить. Присутствовавшие в зале люди наверняка задавались тем же вопросом.

Обратить внимание на противоречие (или хотя бы на нечто парадоксальное) – вот действенный способ подступиться к сложному вопросу. Эти вопросы вовсе не обязательно должны выглядеть как обвинения. Их можно довольно мягко подать, например с помощью фразы «Помогите мне понять…». Или «Нечто произошло вот так, но вы утверждаете, что все было совсем иначе. Видите, какая путаница?».

Я попытался сработать на явном противоречии, когда занимался очерком о Джоне Полкинхорне. Я посмотрел тогда видео, в котором Полкинхорн спорит со своим старым другом Стивеном Вайнбергом, Нобелевским лауреатом по физике. Спор произошел в Смитсоновском институте и касался веры и науки. Как я уже рассказывал выше, Полкинхорн стал англиканским священником, когда ему было за 40 и он был выдающимся физиком в Кембриджском университете. Вайнберг тоже является физиком с мировым именем. Полкинхорн и Вайнберг давно и близко дружат. В видео, которое я посмотрел, они обсуждали кварки, минимальные известные на тот момент частицы.

Вайнберг сказал, защищая свои позиции: «Мы верим в кварки не потому, что кто-то их видел, а потому, что теории тех процессов, в которых подразумевается участие кварков, работают».

Это высказывание меня удивило, потому что многие люди, считающие себя частью определенных религиозных традиций, могли бы сказать подобные слова о своей вере. Они никогда не видели Бога, но, делая Бога участником своей жизни, они чувствуют, что их жизнь становится более значимой.

Для своей статьи о Полкинхорне я взял интервью у Вайнберга по телефону. Я попытался провести параллель между его словами про кварки и необходимостью веры для человека.

– Разве и то и другое не является невидимой сущностью реального мира? – спросил я.

– Вовсе нет, – ответил Вайнберг. И объяснил, в чем, по его мнению, заключается разница.

То, что я посчитал противоречием, для него таковым вовсе не являлось. В моем вопросе не содержалось ни угрозы, ни обвинений, ни желания раскопать сенсацию. Это просто был своеобразный колодец в глубины поднятой нами темы. Вопрос вовсе не был простым, потому что он поставил Вайнберга перед необходимостью четко сформулировать свой подход к физике и свое отношение к вере в Бога.

Помните мой рассказ про Мадам Брижит, жрицу культа вуду на Гаити? Когда я брал у нее интервью, я был совершенно уверен, что у моих читателей есть сложившийся стереотип о культе вуду. Я и сам находился в его власти до тех пор, пока не прочитал о нем массу всего и не поговорил со знающими людьми. И, несмотря на то что сам по себе такой вопрос мог бы показаться бестактным, не стоит забывать, что наш разговор длился уже более часа и я добился определенного доверия жрицы, потому что дал ей понять, как тщательно готовился к нашему разговору.

– Заранее прошу прощения, если следующий вопрос прозвучит несколько оскорбительно, – начал я. Когда переводчик донес до нее суть этого вступления, мадам Брижит широко улыбнулась. По этой улыбке я понял, что она ожидала моего вопроса. – Просто в Соединенных Штатах единственное, что мы узнаем о культе вуду, – это сцены из фильмов ужасов, сюжеты из комиксов или рассказы миссионеров, в которых всегда фигурируют куклы и иглы и люди насылают на врагов проклятие, тыкая иглами в кукол.

Я ждал, пока мои слова переведут. Ее улыбка становилась еще шире.

– Почему люди так боятся того, что вы делаете?

Она дала мне очень элегантный ответ, полный отсылок к истории и замечаний о человеческой природе, о страхе непонятного. Она явно была готова к такому вопросу.

ОТВЕТСТВЕННОСТЬ, ЭТА УЖАСНАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

Начальник Пограничной службы, о котором я рассказывал выше, тоже ожидал сложного вопроса, но все равно не сдержался и накинулся на меня. Напомню вам: это случилось после того, как офицер Пограничной службы США выстрелил в одиннадцатилетнего мальчика, находившегося в тот момент на территории Мексики, и едва его не убил. Я задал ему вопросы об обучении, подготовке и опасности, связанными с работой в Пограничной службе. Я поездил в автомобиле одного из офицеров, чтобы испытать на себе, что из себя представляет смена на границе. Я спросил начальника об агрессии со стороны людей по другую сторону границы. Спросил о том, каково это – когда в тебя бросают камни. А потом спросил буквально следующее:

– А вам не кажется, что все-таки с вашей стороны имела место чрезмерная реакция? Мальчик бросил в вас камень, а в ответ получил пулю?

В ту самую секунду, когда я произнес этот вопрос, пограничник схватил стеклянную пепельницу и бросился на стол, оттолкнув ногой стул позади себя. В одно мгновение он схватил меня за грудки, размахнулся с пепельницей в руке и остановился только тогда, когда она оказалась в сантиметре от моего лица. У него было багровое от гнева лицо, когда он выкрикнул:

– Ну а вы что, не дали бы сдачи?

– Я точно не выстрелил бы в вас, – ответил я.

И тогда уже подумал, не получу ли сейчас по лицу.

Он отпихнул меня обратно в кресло, поднял с пола стул и немедленно прогнал меня и моего фотографа Юджина из кабинета. Остыть у него так и не получилось. На самом деле я уверен, что мой вопрос его не удивил. Он пытался доказать свою точку зрения. А я – свою.

Прокручивая в памяти этот случай, я вспоминаю, что в тот момент думал о разном. Например, одна из мыслей звучала как «Ну все, я труп». Вторая касалась фотографа. Я думал: «Фотографируй как можно больше, Юджин. На вскрытии пригодится». Третьей мыслью в моей голове было окончание анекдота, который мы с детьми обожаем рассказывать друг другу: «Юнга, тащи мои коричневые штаны». Как-нибудь могу рассказать вам весь анекдот в частном порядке, но думаю, вы и сами догадаетесь, в чем там смысл.

Когда мы с Юджином вышли из кабинета, около него стояла группа других пограничников, которые все слышали. На их лицах красовалась ухмылка. Батяня только что проучил врага народа. Уходя, я кивнул им, делая вид, что такое со мной происходит постоянно, ничего особенного. Пытался изобразить мужика «с яйцами». А потом дошел до парковки и обнаружил, что запер ключи в машине.

Мне пришлось проглотить свою гордость, пойти обратно и робко попросить:

– Может быть, у кого-то из вас есть отмычка? Мне бы машину открыть.

Какое же слово вертится у меня на языке? Ах да. Это слово «унизительно».

Позволю себе повториться: обязательно задайте сложный вопрос. Если вы этого не сделаете, ложный нарратив, глянец, тщательно проработанный имидж останется на своем месте. Точно так же мы покупаем идиотские товары, выбираем некомпетентных политиков, ввязываемся в бессмысленные войны. Укрепление мифов не служит потребностям аудитории и не помогает докопаться до правды.

Предлагаю рассмотреть пример того, как вовремя заданный сложный вопрос может развенчать пустые обещания одной местной организации. В конце 1990-х годов Единый школьный округ Сан-Диего взял известного адвоката на позицию школьного инспектора. Странный выбор, ведь у него не было никакого опыта работы в образовании, но учебный округ был в таком плачевном состоянии, и все понимали, что системе нужен кто-то со стороны, чтобы расчистить весь бардак.

Вскоре после поступления на службу тот адвокат нанял заместителя и присвоил ему титул «главного по инструктажу». Заместитель явился из системы государственных школ Нью-Йорка, наш инспектор отзывался о нем как о мессии, призванном спасти школы. В актовом зале местной школы была собрана конференция с целью представить общественности этого нового оракула.

В те дни я работал фрилансером в газете The New York Times, и мне поручили поехать на пресс-конференцию и задать несколько вопросов. Не о школах в Сан-Диего, а о сложностях нового заминспектора со школьной системой Нью-Йорка, которую он покидал. Мне прислали несколько документов для ознакомления.

Потом я пришел на пресс-конференцию и начал слушать, как инспектор цветисто расписывает достижения своего заместителя в Нью-Йорке и предвкушает положительные изменения в системе школьного образования, которые непременно последуют за его назначением в Сан-Диего. Тем же самым занимались и другие члены школьных советов. Затем сам новоназначенный чиновник выступил с заявлением о том, как много он для нас собирается сделать – и в какие сжатые сроки. Настоящий вечер чествования получился. Никто не приводил никаких фактов, скорее все событие напоминало инсценировку поговорки «хайп умирает последним».

Местные СМИ мгновенно повелись и начали задавать вопросы, которые только больше разжигали этот священный огонь. Вопросы наподобие «Как скоро оценки школьников за контрольные улучшатся после того, как вы заступите на службу?». Совершенно серьезно.

Я поднял руку.

– А в какой мере решение перебраться в Сан-Диего связано с проверками в Нью-Йорке, где вас обвинили в нарушении нравственных стандартов и дурном исполнении профессиональных обязанностей? – спросил я.

Глядя на мины чиновников Департамента образования и журналистов местных СМИ, можно было подумать, что я только что спустил штаны и наложил кучу на их праздничный торт.

– Никак не связано, – ответил заместитель инспектора с наигранной обидой. – Я здесь для того, чтобы исправить ситуацию в Сан-Диего.

Репортеры стали наперебой спрашивать, как он собирается всех нас спасти, а затем снова наступила моя очередь задавать вопрос.

– А расследование того, как вы использовали своих школьных подчиненных в качестве бесплатных маляров и нянек для ваших детей? Оно не повлияло на ваше желание переехать? – спросил я.

И заместитель, и его начальник притворялись удивленными и оскорбленными, но я уверен, они подозревали, что кто-то узнает о том, как он сбежал из Нью-Йорка под особым подозрением. Они должны были знать, что им грозит.

Помните самое важное: читатели и зрители заслуживают того, чтобы от их лица кто-то задавал подобные вопросы. Разве родителям и сообществу преподавателей Сан-Диего, людям, платящим ему зарплату и доверяющим своих детей, не обязательно знать, что этот чудо-человек на самом деле сбежал от проблем, которые сам себе создал на прошлом месте работы?

Когда пресс-конференция подошла к концу, я задержался в зале, дописал свои заметки и отправил несколько цитат редактору в Нью-Йорк. Выходя из здания, я заметил, что новый школьный инспектор и его заместитель ожидают меня на улице у выхода.

Первым заговорил старший по должности.

– Кто вы? – спросил он.

– Дин Нельсон из The New York Times, – ответил я.

– Ну конечно, – ответил инспектор, закатив глаза. – Разумеется, The New York Times может предположить только одно: что человек уедет из Нью-Йорк в Сан-Диего только в том случае, если захочет избежать скандала.

– А это так? – спросил я.

– Конечно нет, – ответил заместитель. И повторил обещания вернуть школам Сан-Диего былое величие.

Мы пожали друг другу руки и разошлись.

Сильные мира сего, особенно те, кто получает зарплату из средств налогоплательщиков, должны нести ответственность за свои действия, чего они часто не понимают. Но это понимает общество. И этого заслуживает.

СЛОЖНЫЙ ВОПРОС – НЕ РАДИ ПОИСКА КОМПРОМАТА

Интервью – это далеко не всегда погоня за сенсацией. Но если у вас есть вопрос, который заботит многие умы, я не сомневаюсь, что задать его не просто уместно, но даже необходимо.

Собеседник знает, что момент, когда этот вопрос прозвучит, обязательно настанет. Зрители и читатели этого ждут. Задать этот вопрос нужно напрямую, без намеков и инсинуаций. Несправедливо задавать кому-то вопросы о каком-то человеке, если не задал их ему самому. Если вам есть о чем спросить, вы просто обязаны сделать это открыто и прямо.

«Если собираешься сказать о ком-то гадость, скажи ее прямо в лицо», – говорит Айра Гласс[56]56
  Thorn J. Q&A: Ira Glass on structuring stories, asking hard questions.


[Закрыть].

Уметь задать сложный вопрос важно не только журналисту. Психотерапевт двигается на ощупь, пока не доберется до самого корня проблемы. Адвокат всегда просит объяснить противоречивые алиби. Медсестра спросит, откуда у вас на запястьях следы от ожога. Если ответов на эти вопросы нет, то ничего нового, полезного или интересного из разговора не выйдет.

Но в чем же разница между сложным вопросом и вопросом, нацеленным на поиск компромата? Второй вид вопросов связан с желанием раскопать нечто сенсационное, доказать собеседнику и аудитории, что вы такой смельчак, что без страха и упрека ищете нестыковки и обличаете лицемерие. Дело тут скорее не в вопросе, а в вас, в интервьюере, припирающем человека к стенке. Так скажу: конечно, я выступаю за раскрытие правды (в конце концов, я журналист). Но, если этот процесс не дает публике ничего ценного, если единственная цель интервью – доказать, что собеседник кретин или что вы отлично подготовились к разговору, тогда я начинаю сомневаться, так ли полезна и необходима эта правда.

Как когда-то говорил Майк Уоллес, существует большая разница между вопросом, который разжигает огонь ради огня, и вопросом, разжигающим огонь ради света. Если вы задаете вопрос только для того, чтобы поставить кого-то в неловкое положение, ценность этого шага сомнительна. Если же вы хотите проникнуть в самую суть какого-либо явления, то сложные вопросы вполне оправданны.

Помните, что главное тут не пройтись павлином, потешить свое эго или набрать дополнительные очки. Главное – то, что должна и имеет право знать аудитория. Смысл интервью – докопаться до правды.

Когда я рассказывал вам об интервью, которое брала Барбара Уолтерс у Майка Уоллеса, я упомянул, что она задала ему сложный вопрос. На самом деле на протяжении разговора таких вопросов было несколько. В следующей главе в качестве приложения я приведу аннотированную расшифровку этого интервью. Но один из самых сложных вопросов, заданных ею, касался того, почему для его интервью с генералом Уильямом Уэстморлендом, главнокомандующим американскими войсками во Вьетнаме, столько вопросов написал не он сам, а кто-то другой. Она задала вопрос по поводу обвинения Уоллеса в том, что он не более чем марионетка в чьих-то руках.

В этом разговоре случилось немало замечательных моментов, но важно запомнить один: товарищеское предостережение, которое она дает Уоллесу. Уолтерс говорит: «Я хочу спросить вас кое о чем, это интересно, с одной стороны, но, вероятно, вам этот вопрос может причинить определенную боль (а может, и нет). Не такая плохая идея – предупреждать собеседника о том, что сейчас спросите о чем-то очень сложном. Именно поэтому, прежде чем задать жрице вуду вопрос о стереотипах, я извинился перед ней, на случай, если вопрос покажется ей обидным. Подобные комментарии служат чем-то вроде звукового маяка, сообщающего, что впереди начинается полоса подводных камней.

Уоллес знал, что такие вопросы последуют. Аудитория, безо всяких сомнений, ожидала, что эти темы поднимутся. Не задай их Уолтерс, Уоллес перестал бы ее уважать, да и аудитория тоже. Поэтому ей пришлось задать этот сложный вопрос.

ИСКЛЮЧЕНИЯ

Когда я интервьюировал Дейва Эггерса в рамках нашего «Писательского симпозиума», я сделал то, на что иду крайне редко. Я пообещал ему не задавать один конкретный вопрос.

Если бы интервью было нужно для того, чтобы я написал о нем хороший материал, никогда бы на такое не согласился. Обычно собеседники не диктуют, о чем вам можно или нельзя говорить. Но бывают исключения. Скажем, в фильме «Фрост против Никсона» команда Никсона потребовала, чтобы скандалу в «Уотергейте» было посвящено не больше четверти интервью. И Фрост согласился. Однако в подавляющем большинстве случаев журналисты не хотят никаких ограничений. Они хотят свободно разговаривать о том, что, по их мнению, интересно людям.

Однако цель «Писательского симпозиума» отличается от целей стандартной журналистики. Она состоит в том, чтобы демонстрировать миру замечательные писательские навыки гостей, вдохновлять зрителей и поощрять их литературные начинания. Так что если выдающийся писатель Дейв Эггерс согласился поучаствовать в работе симпозиума только при условии, что я откажусь от одного-единственного вопроса, то я не против этой сделки. Нам и так будет о чем поговорить.

Вопрос этот касался одной его книги, которая называется «Зейтун» (Zeitoun). Главный герой по имени Абдулрахман Зейтун стал настоящим героем после урагана «Катрина» в Новом Орлеане. Это очень хорошая документальная книга. Но, после того как она обрела бешеную популярность, Абдулрахмана обвинили в домашнем насилии, и встал вопрос о том, по-прежнему ли Эггерс поддерживает человека, о котором с таким восхищением рассказал в своем романе. Таким образом, когда Эггерс согласился участвовать в симпозиуме, он попросил об одном: чтобы я не задавал вопрос об этих обвинениях.

Во время сессии вопросов и ответов из зала кто-то все-таки спросил об этом. Мы оба тогда почувствовали большую неловкость.

Люди постоянно думали об этом случае, и их интерес не был удовлетворен.

Так, значит, можно спрашивать что угодно?

Конечно нет.

Микрофон или блокнот в руках не дает вам право влезать в частную жизнь собеседника только для того, чтобы утолить любопытство или потребность аудитории в порции сплетен. Очень важна проницательность. Важна мудрость. Важна человечность. Вы же не просто играете роль. Вы пытаетесь сделать что-то важное, что-то значимое. Но существует разница между желанием узнать больше и погоней за сенсацией, между глашатаем и вуайеристом. Сочувствие и эмпатия – это тоже важные составляющие поиска правды.

О ТОМ, КАК ВЫБРАТЬ ПРАВИЛЬНЫЙ МОМЕНТ

Как я уже говорил, если вы хотите задать сложный вопрос, не начинайте с него разговор. К нему нужно подойти постепенно. Я обычно ставлю самый сложный вопрос ближе к концу интервью. Если поделить разговор на три части, место сложного вопроса – за одну треть до окончания времени. Вам нужно установить приятельские взаимоотношения с собеседником и заручиться его доверием. Правильный момент – это самое важное.

То есть чаще всего это самое важное. Если человек привык к частым интервью, тогда не все мои советы будут действенны. Бывает так, что собеседник хочет сразу перейти к спорному моменту.

Однажды мы с коллегой придумали школьную конференцию по спортивной журналистике. Она проходила во Флориде во время весенних тренировок Главной лиги бейсбола. Мы провели конкурс по всей стране и выбрали по одному школьнику от каждого штата. Критерии были очень жесткими, каждую заявку тщательно рассматривала специальная комиссия. Нам нужны были действительно лучшие спортивные журналисты среди школьников. Набрались блестящие и очень мотивированные ребята.

Поскольку в районе Орландо есть много профессиональных спортивных клубов, мы приезжали не только к команде Los Angeles Dodgers на место их прежних тренировок в «Доджертауне» в Веро-Бич, но и к команде Orlando Magic из НБА, Tampa Bay Lightning из НХЛ. Но мне больше всего запомнилось посещение раздевалки футбольной команды Tampa Bay Buccaneers.

В те годы главным тренером команды был Сэм Уайш, и он умудрился заработать себе проблем в Национальной футбольной лиге, потому что не позволял женщинам-репортерам заходить в раздевалки. Журналистов-мужчин пускали без вопросов, но женщин – ни в какую. Соответственно, женщины чувствовали, что, имея возможность взять интервью в раздевалке, их коллеги мужского пола получают большое преимущество. Именно им дают комментарии спортсмены сразу после игры. В НФЛ в конечном счете согласились с женщинами. Но Уайш не хотел уступать. Он так и продолжал не пускать женщин в раздевалку после игры, и НФЛ наложила на него штраф. Однако это, кажется, никоим образом не расстроило Уайша.