Текст книги "Как брать интервью. Искусство задавать правильные вопросы и получать содержательные ответы"

С тех пор я завел традицию. После интервью я бегу на другой этаж и уже там уединяюсь в уборной.

Не запрещается подождать того момента, когда вы окажетесь в своей машине, и доработать конспект там, а потом уже выехать с парковки. Можно забежать в ближайшую кофейню. Чем дольше вы ждете, тем больше шансов, что упустите какую-нибудь красивую и точную метафору, важное предложение или хороший пример.

Если же вы решили сначала вернуться домой или в офис, считайте, что многое вы уже потеряли. А если вы проведете еще несколько интервью и только через несколько дней сядете за этот конспект, мне остается только надеяться, что вы застраховались на случай причинения вреда репутации.

После того как вы записали все, что нужно, от руки, я рекомендую еще один шаг: напечатайте свой конспект. Да, вы не ослышались. Сделайте конспект от руки, а потом перепечатайте его. Теперь интервью разборчиво и ясно написано, его легко можно взять с собой, когда вы поймете, как именно хотите им воспользоваться.

КАК ЛУЧШЕ ВСЕГО РАСШИФРОВЫВАТЬ ИНТЕРВЬЮ

Записывая интервью на диктофон, помните вот о чем. Расшифровка записи – занятие скучное, монотонное и весьма противное. Можете нанять кого-нибудь, чтобы избавить себя от этой необходимости (передаю привет стажерам, спасибо!), но я лично считаю, что заниматься этим нужно самому. Вы знаете, какие вопросы задавали, как человек отвечал, что это за шумы на заднем фоне. Вы не станете включать в финальный транскрипт все свои «угу» и «ага». А стажер точно не выпустит ни единого звука, потому что стажер еще не мыслит самостоятельно. Его пока еще рептилий мозг зациклен на том, чтобы слепо следовать вашим инструкциям (а они звучат так: «Расшифруй вот это»), он не способен на здравые суждения. Вы знаете, что важно, а что нет. Поэтому вы (и только вы) точно знаете, что оставить, а что выбросить без сожалений.

В процессе расшифровки интервью перед каждым писателем и журналистом встает важнейшая этическая дилемма. Нужно ли «вычищать» грамматику и построение предложений, когда вы цитируете своего собеседника? Что, если его или ее слова отдают дурным вкусом или потенциально оскорбительны? Я отвечу так, как можно ответить практически на каждый вопрос, касающийся журналистской этики.

Бывает по-разному.

Это зависит от разных факторов. Ваш собеседник умеет работать на публику? У него впервые берут интервью и впервые цитируют его в статье? Английский – его родной язык? Он ребенок? Слова этого человека способствуют закреплению вредных стереотипов? Если вы перфекционист, все эти вопросы ничего не должны для вас значить. Вы верите, что журналисты обязаны цитировать источник слово в слово. Но подобный фанатизм может выглядеть так, будто вы пытаетесь сделать из человека посмешище и подшучиваете над его манерой говорить. Если не править речь собеседника в расшифровке, кто-то может подумать, что мы смотрим на людей свысока. Но если мы все же правим ее, кто-то может посчитать нас нечестными.

Важно знать наверняка, записывал ли ваше интервью кто-то другой. Если существует вероятность, что аудиозапись появится в Сети, тогда ответ на наш вопрос однозначен: вы обязаны процитировать ровно то, что вам сказали.

Практика редактирования речи публичных людей цвела пышным цветом в годы президентства Дуайта Эйзенхауэра. Он был крайне косноязычным человеком. Оратор из него был просто никудышный. Но, если вы почитаете его цитаты в газетах, вам это в голову не придет, настолько они кажутся грамотными и содержательными. Правда, если бы вы услышали его выступления на радио, впечатления у вас, должно быть, остались бы совершенно иные.

Такие же сложности ожидали репортеров Белого дома при работе с президентами Джорджем Г. У. Бушем и его сыном Джорджем У. Бушем. Все без исключения учителя английского языка плакали горючими слезами, когда эти двое импровизировали в ответ на вопросы журналиста. Но что поделать: теле– и онлайн-трансляции получили широкое распространение и журналисты печатных СМИ больше не могут самостоятельно согласовывать подлежащее со сказуемым в дань уважения президенту.

Давайте немного задержимся на теме уважения. Может показаться, что вы пытаетесь поставить кого-то в неловкое положение, если дословно цитируете человека, который не вполне грамотно обращается с языком. Журналисты из студенческой газеты и с вебсайта университета, в котором я преподаю, когда-то любили приносить главному редактору письма от профессорско-преподавательского состава и руководящих работников, и если в них были грамматические, орфографические или синтаксические ошибки, редакторы радостно подчеркивали их, ставя пометку sic в скобки после каждой ошибки. Sic – это аббревиатура латинского выражения, означающего дословно «так в тексте». Так что, когда студенты ставили такую пометку после ошибок руководства или преподавателей, они открытым текстом заявляли читателям: «Мы знаем, что здесь ошибка, а этот придурок, как видите, нет. Представляете, какие болваны нас с вами учат?» Или что-то в этом духе. Студенты любят ставить в неловкое положение старших. Я их понимаю. В нашем деле полезно поддерживать планку ответственности за каждую букву. Но иногда такое поведение выглядит просто подло.

Цитируя кого-либо, мы обязаны продумать, чего хотим добиться. Это субъективное решение. Я больше склоняюсь к уважению, но иногда публике обязательно нужно увидеть, как именно человек ведет диалог. Например, я стараюсь использовать точные детские цитаты, потому что дети часто очень креативно подходят к ответу и их манера добавляет моей статье человечности. Вся моя история начинает звучать более подлинно.

Цитировать человека, для кого ваш родной язык таковым не является, еще сложнее. Я был бы рад использовать цитату из разговора с политическим лидером одной страны, который не очень хорошо говорил по-английски. Описывая духовное пробуждение, он сказал: «Так себя чувствовал апостол Павел, когда упал из лошади». Он сравнил опыт своей жизни с историей Павла из Деяний апостолов Нового Завета Библии, когда Павел (еще носивший имя Савла) занимался гонениями христиан, но однажды ему был голос Божий, который выбил его из седла и временно ослепил. Конечно, упал он «с» лошади, а не «из» лошади. Можно подумать, что Павел инсценировал Троянскую битву. В таких случаях можно использовать пересказ. Можно написать так: «Он сравнил свое духовное пробуждение с чудом, произошедшим с апостолом Павлом, который, по библейскому преданию, был выбит из седла и ослеплен, когда услышал голос Божий».

Что, если у человека хромает грамматика? Редактировать?

Опять же, это зависит от многих факторов.

Какой смысл цитировать дословно слова: «Я видел, как грабители поклали деньги в мешок и выбежали из магазина»? Ошибка не добавляет истории ни яркости, ни характера. Если вы пишете художественную прозу, то в ней действуют иные правила. Если вы Марк Твен, то Гек Финн и Джим могут разговаривать, как вам в голову взбредет. Но, если вы пишете нехудожественный текст, такая фраза будет выглядеть неорганично. Читателям сразу может показаться, что вы высмеиваете собеседника. И снова решение можно найти в перефразировке. Напишите хотя бы так: «Свидетели видели, как грабители сунули деньги в мешок и быстро покинули магазин».

Если же вы все-таки редактируете слова своего визави, пусть и совсем чуть-чуть, допустимо ли взять слова в кавычки и представить как цитату?

На мой взгляд, да. По-моему, допустимо исправить рассогласование подлежащего со сказуемым, добавить или убрать местоимения, особенно если цитата очень важна для материала. Однако для некоторых новостных изданий кавычки – это нечто священное. Если заключаешь цитату в кавычки, в ней не должно быть изменено ни единого слова.

Но, если в своей статье вы раскрываете глубины характера собеседника и для этого вам необходимо приводить более длинные цитаты, тогда, возможно, более органично будут выглядеть нетронутые цитаты из речи того, с кем вы разговариваете. Все зависит от целей, которые вы преследуете.

Важно отметить, что очень немногим авторам удается абсолютно точно процитировать сказанные собеседником слова, если они пользуются только своим конспектом. Когда мы берем в кавычки какое-либо высказывание, мы тем самым говорим читателю, что эта мысль очень близка к тому, что сказал наш собеседник. Читатели видят кавычки и справедливо считают, что это дословный ответ на вопрос журналиста. Но если мы не записали интервью на диктофон, то не можем гарантировать дословного изложения, только близкое к тексту.

Чувствуете, в чем проблема? Когда мы записываем за собеседником от руки, мы, скорее всего, уже редактируем его слова. Подсознательно исправляем грамматику, заменяем случайно оброненное неверное слово верным. Потом, заключая слова в кавычки, мы обычно еще раз редактируем все высказывание. Существуют самые разные способы модифицировать высказывание, чтобы человек показался умнее или глупее, а также подогнать цитату к тому смыслу, который хотим выразить.

Чаще всего мы делаем это неосознанно, стараемся тем самым сделать так, чтобы наша история легче читалась.

Если вы не верите мне и сомневаетесь, что, записывая слова за человеком, очень легко изменить их смысл, возьмите десятиминутное интервью у кого угодно и тщательно законспектируйте сказанное. Но одновременно запишите разговор на диктофон. По окончании интервью расшифруйте свои записи, чтобы получились полные цитаты. А затем сравните их с тем, что записалось на диктофон.

Что бы вы ни выбрали, записывать свои интервью на диктофон или нет, в любом случае помните урок Джанет Малкольм и готовьтесь защищаться. Хорошо фиксируйте разговор, обдумывайте, для чего вам нужна та или иная цитата, и не доверяйте одной только памяти, как Трумен Капоте.

10
Термины, которые вам необходимо запомнить
Мы все ими пользуемся, но что они означают?

Когда мне позвонили из The New York Times и попросили отправиться на место массового убийства, я оставил записку жене и детям и выехал в направлении к северу от Сан-Диего. Городок носил название Ранчо Санта-Фе. Это самый богатый город в округе Сан-Диего. Здесь особняки раскиданы на весьма и весьма комфортном расстоянии друг от друга, а не теснятся впритык, как где-нибудь в Ла-Холье. В домах Ранчо Санта-Фе есть конюшни, рядом располагаются поля для гольфа, и многие улицы вообще не имеют разметки. Если вы не знаете точно, как проехать, скорее всего, вам тут не место.

Адреса мне в редакции не дали, поэтому я просто поехал наугад, надеясь разобраться на месте. Сначала я остановился у пожарной части и спросил там. О сервисе «Помогите журналисту» здесь никто не слышал. Но по дороге к своей машине я заметил в небе вертолет с ярким прожектором. Он даже не кружился, а просто завис на месте.

Я ехал по улицам без названия, наблюдая за вертолетом и надеясь, что смогу найти дорогу назад, и наконец приблизился к нужному мне дому. Его явно выдавало скопление полицейских машин и мигалок. Я припарковался и отправился к тому месту, которое с воздуха освещал прожектор. Несколько раз меня останавливали полицейские, но журналистское удостоверение, как всегда, помогло мне пробраться за желтую сигнальную ленту. По дороге к месту преступления я спросил нескольких встретившихся мне людей, что случилось, но в ответ услышал только загадочные обрывки фраз о «массовом убийстве», «невидимом космическом корабле» и «комете Хейла – Боппа».

Подойдя к дому, я увидел заместителя шерифа, охранявшего входную дверь. Я представился и спросил его, не мог ли бы он рассказать мне, что произошло.

– Нет, сэр, не могу, – ответил он.

– В этом доме погибли люди? – спросил я.

– Я не имею права давать комментарии, сэр.

Он смотрел прямо перед собой, не устанавливая со мной зрительный контакт. Прямо как гвардеец у Букингемского дворца.

– Я слышал, здесь произошло что-то вроде массового убийства. Это так?

– Я не имею права давать комментарии, сэр.

– Тела все еще внутри?

– Я не имею права давать комментарии, сэр.

– Могу ли я попасть внутрь и осмотреться?

– Если вы попытаетесь это сделать, сэр, я вас арестую.

– То есть это место преступления и вы не можете рассказать, что случилось?

– Не могу, сэр.

Что ж, аплодирую стоя такому умению не выходить из образа!

И тут меня осенило. Я знал заместителя шерифа, который работал в этой части города.

– Где, как вы думаете, я могу найти… – И я назвал имя знакомого.

Охраняющего дверь молодого человека слегка передернуло, и он на секунду задержал на мне взгляд. Затем он снова застыл и продолжил смотреть прямо перед собой.

– Можете попробовать позвонить ему домой, сэр.

Я вернулся в машину и позвонил заместителю шерифа домой. Снял трубку он сам.

– Я прибыл в дом в Ранчо Санта-Фе по заданию The New York Times, – сказал я. – Вы здесь были?

– Да.

– Что произошло?

– Я не могу вам рассказать.

– Почему вы сейчас не на месте?

– Пришлось заехать в больницу.

– Ого. Почему?

Долгая пауза.

– Мы подумали, что в воздухе дома еще что-то осталось, нужно было проверить.

– Подождите… Вы были внутри?

– Я обнаружил тела.

Теперь настала моя очередь сделать долгую паузу.

– Вы в порядке?

– Да, со мной все хорошо.

Еще одна долгая пауза.

– О скольких телах идет речь?

– Несколько десятков.

– От чего они умерли?

– Это мы и пытаемся понять. Послушайте. На самом деле мне нельзя с вами об этом разговаривать.

– Конечно. Понимаю. А когда с вами можно об этом поговорить? Я хотел бы услышать о том, что вы видели. Могу приехать к вам домой, если так будет удобнее.

– Нет. Вашим источником я сейчас быть не могу.

– Ясно. Понимаю. А с кем еще я могу поговорить, кто знал бы ситуацию так же хорошо, как ее знаете вы?

Долгая пауза.

– Давайте встретимся у участка рано утром, в самом начале рабочего дня. Только внутрь не заходите. Припаркуйтесь в самом дальнем углу парковки.

Я повесил трубку и пошел обратно к дому, где произошла трагедия. Теперь там было еще больше полицейских. И репортеров. На место прибыл шериф и собрал вокруг себя представителей прессы и телевидения, чтобы сделать заявление. Он сообщил, что в доме произошло массовое самоубийство. Тридцать девять человек лишили себя жизни, чтобы подняться на невидимый космический корабль пришельцев и отправиться вслед за кометой Хейла – Боппа. Движение называло себя «Врата рая».

До самого позднего вечера я опрашивал соседей, продавцов местных магазинов, полицейских, религиозных лидеров и судмедэкспертов и работал с другими членами команды The New York Times, которые прибыли на место из лос-анджелесского бюро. Они забронировали номера в ближайшей гостинице и сделали из них импровизированный штаб.

На следующий день рано утром я приехал к участку и припарковался так, как мне сказал сделать мой знакомый. Я вышел из машины, и он вышел из здания мне навстречу. Одет он был в гражданское. Жестом он предложил мне пройти в противоположную от участка сторону.

– Давайте прогуляемся, – сказал он, догнав меня.

Я спросил, как он себя чувствует и почему не в униформе. Он сказал, что чувствует себя нормально, но его коллеги пока не хотят, чтобы он возвращался на место событий, потому что не знают точно, как погибли участники движения «Врата рая». Может быть, какое-то вещество было распылено через вентиляцию? Что бы это ни было, следов насилия или крови обнаружено не было. Причины смерти пока оставались загадкой.

Когда мы отошли на солидное расстояние от участка, мой знакомый сказал:

– Вот что вы должны знать, работая над репортажем. Запомните: вам нельзя меня цитировать или вообще признаваться, что у вас есть источник информации в управлении шерифа. Но я очень хочу, чтобы репортаж был как можно более четким. Если кто-то начнет спекулировать и все неправильно поймет, это сильно усложнит нашу работу.

За следующие полчаса, пока мы гуляли, он рассказал мне, какими данными располагает – и не располагает – следствие и в чем некоторые репортеры были чрезвычайно далеки от истины.

Так по утрам мы встречались в течение нескольких следующих дней – и детали случившейся трагедии все разрастались, чтобы в конце концов ошеломить целый свет.

Он этого термина не знал, но в журналистских кругах такой вид разговора называется разговором «для справки». Он вводил меня в курс дела, направлял мои действия, даже критиковал, когда мы что-то неправильно понимали. И я ни в коем случае не имел права выдавать не то что его участия, но даже существования на Земле такого источника информации.

В более локальном масштабе тот мой знакомый стал моей «Глубокой Глоткой», то есть секретным информатором Боба Вудворда в стенах американского правительства во времена, когда газета The Washington Post работала над разоблачением Уотергейтского скандала. Его имя было раскрыто только несколько десятилетий спустя. «Глубокую Глотку» на самом звали Марк Фелт, и он служил в ФБР. Личность осведомителя была известна только Вудворду, Карлу Бернстайну и редактору газеты Бену Брэдли. Приблизительно через десять лет после «Уотергейта» я через общего друга познакомился с Брэдли. Тот общий друг представил меня как журналиста и профессора кафедры журналистики, и Брэдли широко улыбнулся мне и своим хрипловатым голосом произнес: «Рад познакомиться с вами и с удовольствием отвечу на все ваши возможные вопросы – кроме одного!» Личность Фелта он держал в секрете до 2005 года, на протяжении 30 лет, до тех пор, пока сам Фелт не открылся и не признался, что именно он был информатором Вудворда.

Если мой осведомитель последует примеру Марка Фелта, то он откроется только через несколько лет.

Каждому, кто работает над сложной темой, требуется человек, который может поговорить с ним «для справки». Это особенно важно для журналистов, но понять это важно любому, кто хочет научиться разговаривать с экспертами по какому-то вопросу. Социальные работники, юристы, специалисты отдела кадров, представители службы поддержки, – всем, кому по долгу службы необходимо уметь общаться с людьми, нужны те, кто способен ввести их в курс дела, дать обратную связь и подтолкнуть в нужном направлении – как бы из-за кулис.

В журналистике существуют специальные термины, описывающие вот такие «интервью перед самими интервью»: «для справки», «без ссылки на источник», «не для записи» и «для записи». Нам всем кажется, что интуитивно мы понимаем значение этих терминов, но в реальности каждый понимает их по-разному. Я читал статью, в которой один писатель пытался разобраться в этой путанице. Он спросил пятерых репортеров The Washington Post, что означает каждый термин, но все пятеро дали совершенно разные определения.

Я собираюсь объяснить, что кроется за каждым термином, в соответствии с тем, чему меня учили в университете, и тем, что я узнал на практике, будучи писателем и журналистом. Однако вот что важно отметить: не имеет особого значения, согласны вы с моими определениями или нет. Самое главное, чтобы вы и ваш собеседник понимали эти термины одинаково. Так что, прежде чем согласиться поговорить с кем-то «для справки», удостоверьтесь, что вы оба представляете, что скрывается за этим понятием.

РАЗГОВОР «ДЛЯ СПРАВКИ»

Когда я разговариваю с кем-то «для справки» или «для информации», я прошу человека ввести меня в курс дела по какому-то определенному поводу. При этом мне не нужны конкретные формулировки, которые я мог бы процитировать в своей статье. Я просто разговариваю с тем, кто лучше меня осведомлен по определенному вопросу и готов поделиться со мной своими важными знаниями. Этот человек может также дать мне совет по поводу того, кто подойдет на роль собеседников «для записи».

Такие разговоры «для справки» чрезвычайно важны. Несмотря на то что они служат единственной цели – ввести вас в курс дела, вам все-таки придется как следует подготовиться. Сам разговор может быть более неформальным, чем обычное интервью, но это не значит, что вы можете спрашивать у своего собеседника о разнице между акциями и облигациями. Об этом вы и сами можете прочитать. Но вы можете задать этому человеку вопрос, почему в определенной экономической обстановке лучше инвестировать во что-то одно из них.

Однажды я готовил большой материал в важную газету на тему коренных американцев, проживающих на границе США и Канады и издающих свою весьма известную газету. Помимо чтения всех старых номеров этой газеты, что я смог найти, я поговорил с несколькими коренными американцами, вовлеченными в социальные процессы, о которых писали в этой газете, чтобы оценить ее популярность, охват и то, насколько люди ей доверяют. Если бы я почувствовал, что в статье будет лучше процитировать кого-то из своих собеседников, я бы снова обратился к ним чуть позже и попросил бы разрешения. Но, поскольку я просто пытался понять свой собственный угол зрения как автора статьи, я задавал им общие вопросы о том, что они знали о газете и о чем, по их мнению, мне нужно просить редакцию, когда я на несколько дней поеду к ним на границу.

Разговаривая с кем-то перед основным интервью, мы получаем идеи, которые раньше не приходили нам в голову. Я часто спрашиваю: «Если бы вы разговаривали с тем-то и тем-то, что бы вы у него/нее спросили?» Это не означает, что вы непременно используете эти предварительные разговоры в своем материале. Но с их помощью вы придаете ему определенную форму. Подобные разговоры «для справки» крайне важны для любого журналиста.

Но повторюсь: из определения такого рода интервью следует, что буквально использовать в материале то, что вам рассказали, нельзя. С помощью собранной таким образом информации вы можете выбрать направление исследования или подтвердить ее во время других интервью, но использовать эти сведения в открытую вы не имеете права.

Например, я однажды работал над статьей об одной рок-н-ролльной группе и на этапе предварительных интервью узнал, что один из участников имеет серьезные проблемы со здоровьем. Источник рассказал мне это «для справки», так что я не мог использовать эти сведения в своем материале. Но вот что я придумал. Во время интервью с этим парнем я сказал: «Удивительно, что вы, ребята, ведете такой веселый образ жизни и умудряетесь сохранить здоровье. Откуда такая живучесть?» Это целенаправленный вопрос. Я, разумеется, уже знал, что как раз живучесть музыканта и находится под вопросом. И уже после того, как он сам сказал, что на самом деле у него есть проблемы со здоровьем, и довольно подробно остановился на них, я смог включить эти сведения в свой материал. Не уверен, что мне в голову пришло бы задать такой вопрос, если бы меня заранее не предупредили о состоянии здоровья участника группы.

Может быть, это звучит слишком запутанно, но мы позволяем фоновой информации формировать наши вопросы даже тогда, когда мы не работаем над статьей. Если вы знаете, что ваш друг или подруга с кем-то встречается, но рассказавший вам этот секрет человек взял с вас обещание не выдавать его, вы, скорее всего, скажете этому другу или подруге: «Так что, ты с кем-нибудь встречаешься?» Вы уже знаете ответ, потому что провели разговор «для справки», но теперь вы можете задавать уточняющие вопросы.

В каком-то смысле я всегда делаю такие предварительные интервью «для справки». Я постоянно работаю над какими-нибудь историями и всегда обдумываю то, что пишу. Например, если я ужинаю с друзьями, меня могут спросить, над чем я работаю, и я честно им отвечаю. Потом я спрашиваю, что им хотелось бы знать по моей теме и что они сами бы спросили у человека, с которым мне предстоит общаться.

Ответы не всегда полезны, но использование коллективных ресурсов (или назовите этот процесс любым другим словом, будь то неформальный опрос или приятельские расспросы) может подарить вам мысль, которая прежде даже в голову вам не приходила. Чаще всего мне помогает упомянуть тему в компании друзей. Они мгновенно находят в ней нечто привлекающее их внимание. Мне нередко приходят статьи, расшифровки речей, интервью, ссылки и тому подобное – с припиской: «Ты за ужином упоминал этот вопрос. Мне попалась на глаза эта газета, и я сразу подумал о тебе». Иногда подобная помощь чрезвычайно полезна для дела. У вас как будто бы спрятана небольшая группа исследователей в заднем кармане.

Однако, используя таким образом коллективные ресурсы, нужно быть аккуратным. Далеко не всегда то, что говорят вам другие, справедливо использовать даже только «для справки». Расскажу один пример. Мы с женой тогда были женаты два года, и я только начинал свой путь к карьере журналиста. Она работала в регистратуре крупной клиники. Однажды вечером мы ужинали в ресторане, рассказывали друг другу, как прошел день, и она начала рассказывать об одном пациенте, который обратился к ней по поводу проблемы со страховкой. Та клиника в течение какого-то периода времени делала операции по хирургической коррекции пола, и делала это втайне от широкой общественности. Проблема этого конкретного пациента состояла в том, что он начал трансгендерный переход и действие его страховки было приостановлено. Он оказался в ситуации, когда дальше платить не может. Клиника ждала оплаты, пациент не мог ее производить без действующей страховки, страховая компания отказывалась ее возобновлять, и поэтому в клинике пациенту заявили: «Дайте нам знать, когда вы сможете оплатить остальные процедуры, и тогда мы завершим начатое».

Когда жена рассказала эту душераздирающую историю, я заметил на себе ее странный взгляд. Потом она посмотрела на стол передо мной и прищурилась. Меня это насторожило. Оказалось, пока она рассказывала мне эту историю, я, видимо, отодвинул в сторону тарелку и начал писать на салфетке. Клянусь, я этого не осознавал. У меня просто включился журналистский инстинкт. В том, что рассказывала жена, были все элементы хорошей истории, которым меня научили на факультете журналистики: конфликт, воздействие, доступность, вневременной характер событий, новизна и потенциальный интерес аудитории. Идеальная история.

Жена моя тем не менее отнеслась к ситуации совершенно иначе.

– Что это ты делаешь? – спросила она.

– Потрясающая история! Как ты думаешь, я смогу поговорить с пациентом?

Ужас. И еще сильнее прищурилась.

– Нет, с пациентом поговорить ты ни за что не сможешь! Это был приватный разговор между клиентом и его личным консультантом в клинике! Ты разом нарушишь все правила конфиденциальности и этики. Он тут же поймет, откуда ты обо всем узнал, меня немедленно уволят, и клиника будет обязана выплатить ему штраф за нарушение права пациента на неприкосновенность его личной жизни. Ты совсем с ума сошел?

Сошел с ума? Нет. Немного туповат? Возможно. Понятия не имею об отношениях между супругами? Абсолютно точно.

– Более того, – продолжала моя жена, и глаза ее становились все уже, – мы с тобой просто разговариваем за ужином. Нельзя же конспектировать разговоры за ужином. Мы же с тобой не на работе, это частный разговор. Я не один из твоих источников информации. Я твоя жена.

Она вырвала у меня салфетку и порвала ее на мелкие кусочки.

Это был хороший урок для меня – как для супруга и как для журналиста. Жаль только, что я не успел сфотографировать салфетку прежде, чем она ее порвала.

Но честно признаюсь: я придумал, как использовать полученные в том разговоре фоновые знания и сделать из них хорошую статью.

На следующий день я начал читать разные источники по этой теме и узнал, что для того, чтобы начать трансгендерный переход, человек обязан получить одобрение психиатра. Мы жили в небольшом городке, так что я начал обзванивать всех психиатров одного за одним. Моя легенда была приблизительно такой:

«Я сейчас работаю над статьей обо всех этапах, которые проходит человек, решившийся на операцию по коррекции пола. Насколько я понимаю, психиатр в этот процесс тоже вовлечен, – говорил я. – Не могли бы вы рассказать мне, в чем заключается ваше участие и на что вы обращаете внимание, прежде чем дать свое согласие на проведение процедур?»

Первые несколько психиатров сообщили, что никогда с подобными пациентами не сталкивались и не хотели теоретизировать.

Но во время очередного звонка психиатр на другом конце провода вдруг сказал:

– Вы же знаете, что такие операции проводят у нас в городе, да?

– Правда? – делано удивился я. – И вы как-то принимаете участие в судьбе этих пациентов?

– Да.

– А можно мне поговорить с вами по этому вопросу?

Когда мы встретились, я ничем не выдал, что знаю о пациенте, у которого возникли проблемы со страховкой, но задал вопрос, покрывает ли страховка весь спектр медицинских услуг, необходимых для успешного завершения процесса коррекции пола.

– Должна, – ответил мой собеседник. – Но сейчас в клинике есть один пациент, у которого возникли неприятности со страховой компанией, и они пока не разрешены.

Мы поговорили об этих «неприятностях» в самых общих чертах. Я спросил, позволит ли он мне поговорить с этим пациентом, и получил вполне предсказуемый ответ: «Разумеется, нет». Но я должен был попытаться.

Таким образом, написанный мной материал был вовсе не о том пациенте, попавшем в чудовищное положение, а скорее о том, как добиться разрешения на подобную операцию и как работает (или не работает) медицинская страховка в подобной ситуации. Моя статья только косвенно касалась судьбы человека, о котором рассказала моя жена.

Тот разговор за ужином стал чем-то вроде интервью «для справки». Я не упомянул ее имя и ничем не выдал ее участия в создании статьи, но именно она ввела меня в курс дела, и в результате разговора с ней я смог раздобыть новые важные факты.

А еще она дала мне понять, какова разница между разговором «для справки» и обычной беседой супругов в конце рабочего дня. Прошло больше 40 лет, а она до сих пор иногда начинает фразу со слов: «То, что я сейчас скажу, использовать нельзя» – и заставляет меня посмотреть ей прямо в глаза и пообещать, что я не буду сейчас работать, а просто послушаю увлекательную историю.

Случается, что история эта по-настоящему колоритна, и, если я чувствую, что жена поймет, что я шучу, я выискиваю обрывок бумаги и начинаю за ней записывать. Но потом нигде не использую эти данные. Или по крайней мере использую так, чтобы никто не смог понять, что это она навела меня на мысль.

«БЕЗ ССЫЛКИ НА ИСТОЧНИК»

Выражение «без ссылки на источник» означает, что я имею право воспользоваться информацией, полученной в интервью, дать точную цитату, но не могу конкретно указать, от кого она была получена, и даже намекнуть читателю, кто мог быть источником.

Интервью, в котором нельзя сослаться на конкретное лицо, полезно, но в ограниченном смысле. Оно демонстрирует читателю, что вы располагаете информаторами, которые хорошо осведомлены по определенному опросу, и что у вас есть основания им доверять. Но одного того факта, что вы им доверяете, вовсе не достаточно, чтобы им стала доверять широкая общественность.