Текст книги "Приключения Вернера Хольта"

Майор с побагровевшим от натуги лицом кричал в телефонную трубку:

– Я же вам говорю: между нами и русскими нет никого! Нет! Никакого танкового корпуса не существует – только фольксштурм. Нет! Дурак, кто это говорит! Нет! Никаких известий не поступало! А эти сведения все уже устарели. Нет! Вы неправильно информированы. Корпус Неринга пробивается от Калиша обратно к Одеру. Нет! Русские преградили путь. Нет! Это вы неправильно информированы! Заукен находится еще восточное Неринга! Нет! Они рвутся к Бреславлю. Нет! Если им и удастся пробиться к Одеру, то гораздо севернее. Нет! Отсюда до Оппельна сплошная брешь. Нет! Оппельн может пасть каждую минуту. Нет! Новый фронт пойдет по Одеру: Олау – Бригг – Оппельн… Нет! Мне надо немедленно отсюда убираться!

Он слушал и одновременно разглядывал Хольта и Вольцова. Затем крикнул в трубку:

– Что? Нет? Хорошо! Нет! Кончаю! – Майор бросил трубку и накинулся на них: – Вам чего?

– Мы ищем дивизию истребителей танков, господин майор! – сказал Вольцов.

Майор в бешенстве заорал:

– Но не здесь же! Господа помилуй! Ищите ее где угодно, но не здесь! – Он описал рукой круг. – Здесь леса, снега, болота и русские! А через несколько минут будет столько русских, сколько вашей душе угодно. – Он кричал все громче и громче. – Нет у меня времени возиться с идиотами! Вон! Какая там еще дивизия истребителей танков! Все это вздор и чепуха!

Вольцов улыбнулся, и эта улыбка, как ни странно, видимо, успокоила майора. Уже тише, но все еще дрожа от нервного напряжения, он спросил:

– Что вам угодно? У меня нет времени!

– Команда истребителей танков, – отчеканил Вольцов, – моторизованная и хорошо вооруженная, господин майор. Нам нужно боевое задание, полевые карты и немного бензина. И хотя бы совет, куда нам держать путь!

– Да вы шут гороховый! – снова раскричался майор. – Карты? – Он оглянулся. – Да вот вам карты – сколько хотите! И убирайтесь отсюда вместе со своими картами! – Майор швырнул Вольцову под ноги толстый сверток. – Бензин? Во дворе бензин. Завтра здесь русские будут заправляться.

– А куда нам ехать?

– В сумасшедший дом! – закричал майор, ощупывая себя быстрыми движениями от пояса до шеи и от шеи до пояса. Потом сжал виски и крикнул:

– Уезжайте в Олау, или в Бригг, или в Оппельн. Явитесь к майору Линднеру! Вон!

Когда они вышли на улицу, Вольцов, покачав головой, сказал:

– Штабному офицеру положено держать себя в руках!

– Веселенькая может получиться история, – заметил Хольт.

Ефрейтор приволок со двора канистру с бензином. Уткнувшись в карту, Вольцов отдал приказ:

– Поедем обратно в Бреславль, может быть, там найдем Бургкерта.

В Бреславле они наткнулись на заградительный пост. Там им сказали: «Зачисляетесь в сводную роту!» Но Вольцов так упорно протестовал, что в конце концов их пропустили к какому-то подполковнику.

– В Клейн-Нирице находится штаб семнадцатой танковой дивизии, – сказал он. – Но сперва предъявите ваши документы!

– В Клейн-Нирице нет никакой танковой дивизии! Оттуда какой-то майор послал нас к майору Линднеру.

– Майор Линднер? Да он же в Клейн-Нирице!

И так продолжалось без конца. Какой-то измученный капитан с темным желтушным лицом и осовелыми глазами сказал им:

– Никакого представления. Майор Линднер со своим штабом в Элсе, если там еще нет русских. Вам надо в боевую группу Бухерта. Предъявите документы!

Все они с ума посходили, подумал Хольт.

– Вы из двадцать шестого батальона? Танкового запасного? Тогда вам в одиннадцатую танковую! Она тоже где-то здесь.

– Да нет, господин капитан!

– Ничего я не знаю! – закричал вдруг капитан. – Радист? Стрелок-радист? У нас как раз формируется боевая группа. Вы остаетесь здесь. Правда, танки еще не прибыли!

Однако в следующей комнате усталый офицер, ни о чем их не спросив, отштамповал документы. Теперь они могли беспрепятственно ехать в направлении Верхней Силезии.

– Поторапливайтесь! Повсюду взрывают мосты!

Чтобы согреться, ефрейтор хлопал себя руками по бокам. Шел снег, порывами налетал ветер. Гомулка разговорился е несколькими старыми солдатами. Затем они снова тронулись в нуть вдоль западного берега, вверх по течению реки. Скоро они достигли небольшого городка. Ефрейтор остановил машину около огромных корпусов казармы. Из ангаров выкатывали 150-миллиметровые длинноствольные орудия. Весь плац был забит пожилыми мужчинами, которых здесь обмундировывали и вооружали, чтобы затем скомплектовать из них части фольксштурма.

Расспрашивая всех и вся, Вольцов добрался до коменданта. Хольт остался на улице и все смотрел, как мимо медленно двигался поток беженцев; шли запорошенные снегом женщины с закутанными в одеяльца младенцами на руках; тянулись сайки и ручные тележки, нагруженные подушками, одеялами, убогим домашним скарбом; плелись, опираясь на клюку, древние старики, ковыляли старухи в теплых платках – чудовищная процессия нищеты и отчаяния. Хольт вспомнил изможденных голодом пленных на батарее. Теперь дошло и до нас! А снег валил и валил, укрывая все непроницаемой пеленой.

Вернулся Вольцов.

– Получил боевое задание. Поехали!

По дороге он рассказал. На восточном берегу Одера стоят отряды фольксштурма. Есть ли там еще боеспособные части развалившегося фронта – никто здесь не знает.

– Нам приказано усилить команду у противотанкового заграждения. Задание: задержать танки, сколько можно, пока здесь не будет создана новая линия обороны. Регулярные войска уже на подходе.

Дорога круто спускалась к мосту. За дамбой солдаты копошились около 150-миллиметровых орудий, устанавливая их на позиции. Вольцов пояснил:

– От шестьдесят четвертого артиллерийского дивизиона, который здесь расквартирован, почти ничего не осталось. Командир – какой-то майор, совсем уже развалина – назначен комендантом боевого участка… Глупость какая – устанавливать здесь длинноствольные орудия! – Он выругался. – Их надо ставить за пять километров от линии фронта! – Машина медленно катила по мосту. – Этот майор здесь натаскивал призывников, сейчас совсем растерялся. После Вердена, говорит, на передовой не бывал. Последние остатки запасников, несколько сводных рот из Клейн-Элса, отряд фольксштурма – вот и все еор войско.

Могучий Одер уже замерз по берегам. Посредине течение несло льдины, оно крушило их о сваи, нагромождало одну на другую, выпирало их на заснеженный лед почти до самого берега. Между льдинами поблескивала черная маслянистая вода.

На мосту им снова повстречались беженцы, на шоссе – тоже. Вольцов то и дело останавливал машину.

– Где русские?

Ему указывали на восток.

– Говорят, уже Намслау заняли.

– А наших войск там не видели?

– Нет, только фольксштурм.

– Поезжай, Хорбек!

Перед ними тянулось пустынное шоссе. Ветер намел снежные сугробы. Машина с трудом пробивалась вперед. Какая-то опустевшая, брошенная деревушка. В хлевах ревет скот. Феттер крикнул:

– Вот бы где свинью раздобыть!

Вольцов уткнулся в карту.

– Танки непременно выйдут к мосту! – сказал он, словно решая с лейтенантом Венертом задачку на ящике с песком. – От Крейцбурга через Намслау… Нет ни донесений, ни данных воздушной разведки. Ничего! Под Оппельном русские будто бы уже форсировали Одер. Как бы там ни было, у меня нет ни малейшей охоты подчиняться фольксштурмисту.

– Правильно! – поддержал его ефрейтор. – Лучше всего нам остаться одним.

– Я тоже так считаю, – заметил Гомулка. Хольт спросил:

– А как же мы переберемся обратно через Одер, если взорвут все мосты?

– Вот уж о чем меньше всего надо сейчас беспокоиться! – обрезал его Вольцов. – Поезжай, Хорбек! Поаккуратней только! – Он посмотрел на небо. – Снег перестал, того и гляди штурмовики нас накроют!

Феттер спросил:

– А ведь говорили, вся их авиация уничтожена?

Ефрейтор, повернувшись, крикнул:

– Авиация уничтожена? У них такие штурмовики, что ты бела света не взвидишь!

Шоссе проходило по чернолесью. Деревья и кусты стояли разукрашенные искрящимися кристалликами инея и снега. Порой между могучими стволами мелькали светлые пятна вымерзших болот. Издали доносился рокот артиллерийской канонады. Хорбек затормозил. Вольцов прислушался.

– Это далеко. Километров за пятьдесят, не меньше. Нас не касается. Поезжай!

Деревья по обе стороны дороги отступили, стали видны заснеженные болотистые луга и вдали темная полоска леса, который вскоре опять приблизился. Но вот шоссе врезалось в лес, дальше оно круто заворачивало вправо. Метрах в шестидесяти от поворота они увидели противотанковое заграждение. Все вышли из машины.

– Толково сделано, – заметил Вольцов. – Танки выскакивают из леса и замечают заграждение, только когда уже натыкаются на него.

Между заграждением и лесом с обеих сторон шоссе оставалось по узкой полоске луга. Слева – замерзшее болотце. Несколько фольксштурмистов неподвижно стояли на шоссе.

Ефрейтор повернул направо, медленно съехал на луг, обогнул заграждение и загнал машину в кустарник у опушки. Хольт с автоматом на груди последовал за Вольцовом.

– Кто здесь начальник?

На опушке Хольт увидел небольшой барак, в каких обычно ночуют лесорубы. Из дома вышел человек, при виде которого Вольцов начал ухмыляться, а Феттер громко фыркнул.

Это был маленький толстячок лет пятидесяти, в ярко-желтом мундире, в пестрых норвежских варежках и в фуражке; на рукаве у него была повязка со свастикой. Он был без шинели и немилосердно мерз. Торчащие уши совсем побелели, а лицо было какого-то багрово-сизого оттенка. Из глаз у него от мороза ручьем сбегали слезы. На руке болталась каска.

– Эй, вы! – крикнул Вольцов.

Толстячок, не зная, кто Вольцов, – на белых маскхалатах не было никаких знаков различия, – решил на всякий случай приветствовать его.

– Хайль Гитлер! Блокварт Кюль и двенадцать фольксштурмистов в полевом карауле.

Феттер заблеял:

– Кюль! Вам бы блоквартом Кальтом называться![14]14
  кюль – прохладный, кальт – холодный (нем.)


[Закрыть]

Вольцов покачал головой.

– Что вы тут делаете? Или вы и есть тот «отряд» фольксштурма, о котором нам говорили?

Блокварт, возмущенный издевкой Феттера, беспомощно переводил взгляд с одного на другого.

– Мы арьергард подразделения фольксштурма, снявшегося сегодня утром отсюда. Нам приказано задерживать здесь танки.

Вольцов осмотрел блокварта с головы до пят, потом взглянул на фольксштурмистов в сине-серых шинелях с длинными винтовками образца 98-го года и фаустпатронами и снова покачал головой.

– Кюль, вас же сотрут здесь в порошок!

Стуча от холода зубами, блокварт ответил:

– В этот решающий час судьба отдельного человека не играет роли, а потому мы должны…

– Смыться отсюда, – прервал его Вольцов, – чтоб вашего духу здесь не было! Пусть вас пристроят где-нибудь на линии Одера. Там как раз масса играет решающую роль, а здесь все зависит от каждого в отдельности. Итак, я приказываю вам – отступить на линию Одера!

– Это приказ?

Хольт понял, что блокварт колеблется между недоверием и надеждой.

– Да кто вы такой?

– Лейтенант Вольцов! – отчеканил Вольцов, не моргнув глазом. – Дивизия истребителей та… – Он замолчал на полуслове, поднял глаза и оттянул рукой подшлемник, чтобы лучше слышать.

– Воздух! – вдруг крикнул он и огромными прыжками устремился к опушке леса. Хольт упал ничком в кусты рядом с Феттером, а двенадцать фольксштурмистов, вместе со своим блоквартом, разинув рты от испуга, все еще торчали на шоссе, когда над макушками деревьев пронесся штурмовик, взмыл кверху, развернулся и, круто спикировав на полотно дороги, открыл огонь из всех стволов… Второй штурмовик пролетел прямо над шоссе, и все танковое заграждение вместе с фольксштурмистами исчезло с глаз в дыму и огне. Пули шлепались об асфальт. Оба штурмовика скрылись в направлении Одера.

Хольт бросился к шоссе. Оторопелые фольксштурмисты сгрудились вокруг одного убитого. Блокварт весь покрылся испариной и дрожал. Вдали слышалась канонада.

Вольцов набросился на блокварта.

– Теперь ты мне веришь? Снимайтесь немедленно!

Блокварт растерянно переводил глаза с одного на другого, но тут вперед выступил ефрейтор.

– Ты что, правда хочешь их отослать?

– А ты возражаешь?

– Я? Возражаю? Да что ты! – он подмигнул. – Но ты же здесь великое сражение хотел устроить?

– Потому-то я и хочу избавиться от этого сброда! Они мне только всю диспозицию портят!

– Порядок! – ответил ефрейтор, сунул два пальца в рот и пронзительно засвистел. Затем гаркнул:

– Внимание! Блокварт, прикажите построиться!

– Это он может, – сказал Феттер. Блокварт поспешил исполнить приказание.

– Фаустпатроны оставить здесь! – крикнул Вольцов.

– Разрешите отбыть? – спросил блокварт, становясь «смирно», хотя он и дрожал с головы до пят. – Хайль Гитлер! Кругом ма-арш!

Хольт и Вольцов еще долго глядели вслед фольксштурмистам, которые шагали, низко опустив головы, и вскоре растворились в сизой дымке.

Вольцов тщательно исследовал противотанковое заграждение.

– Разве это может кого-нибудь задержать? – усомнился Хольт.

Асфальт был разворочен, в грунт врыто два ряда толстых бревен. Пространство между ними засыпали землей и камнями; землю брали, должно быть, из окопчиков и траншей, тянувшихся вдоль опушки леса.

– Во всяком случае, танки должны затормозить, – задумчиво пояснил Вольцов. – Скорость Т-34/85 на шоссе – пятьдесят километров в час, при такой скорости в него ни за что не попадешь. Перед заграждением танкам придется спуститься с шоссе влево на луг. Направо нельзя – там болото.

– Эта штуковина мало чего стоит, – заметил Хольт. – Бомба вон как все бревна разворотила.

– Знаешь, что мне пришло в голову! – Вольцов стал шагами измерять расстояние между заграждением и опушкой.

Пятьдесят-шестьдесят метров – отлично! А дистанция между ними будет не менее пятидесяти метров. Предположим, первая машина подходит к заграждению и останавливается. Мы ее подбиваем. После этого вторая выходит из лесу. Ее мы тоже подбиваем. Значит, остается место только еще на одну машину – понял, к чему я клоню? Вот они и застряли. Через лес им не пробиться – деревья тут здоровые. Значит, первые три машины мы уничтожим и таким образом закроем остальным выход из лесу. Потом из кустов мы их по одному все подобьем. Пусть даже танков будет целая рота. Такой тактик, как я, всегда с ними справится.

– Гм… – протянул Хольт. Что-то уж очень все у Вольцова гладко получалось!

– Труднее всего подбить первый танк, – продолжал рассуждать Вольцов, – и дело тут в психологии. Первого всегда боишься. А как трахнешь его и он разлетится на куски, сразу на душе веселей станет. Надо придумать что-то такое, чтобы первый подбить наверняка. Знаешь что? Мы его заставим махнуть прямо через заграждение. А я залягу по ту сторону и вместе с заграждением взорву танк к чертям собачьим! – Он еще раз осмотрел врытые столбы. – Давай, ребята! С каждой стороны по фаустпатрону, чтобы земля осела…

Он пригнулся в кювете, все остальные попрятались в кустах. Раскрыть рот! Взрыв – на воздух взлетели бревна, земля. Немного погодя дым рассеялся. Через образовавшуюся брешь песок рассыпался по полотну дороги.

– А теперь еще один, с другой стороны, – приказал Вольцов.

Хольт для пробы бил из заснеженного окопа на опушке. Вольцов не без удовольствия осмотрел разрушения, причиненные взрывом.

– Ясно, теперь первый танк, не раздумывая, махнет прямо через эту кучу!

Хольт вздрогнул: где-то вдалеке мощный взрыв потряс воздух, прокатился и еще долго будил эхо.

Вольцов выругался:

– Вот идиоты! Услыхали, как мы тут бабахаем, и скорее мост взрывать! Хольт закричал:

– Как же мы назад переправимся?

– Там видно будет, – ответил Вольцов.

Они отвинтили головки фаустпатронов, оставленных фольксштурмистами, и сложили их вместе с взрывателями на остатках противотанкового заграждения.

– Ручные гранаты! – приказал Вольцов.

Хольт бросился к машине. Около нее стоял ефрейтор и курил. Неподалеку Феттер удлинял траншеи до первых кустов. Хольт буркнул:

– Мог бы ему помочь!

– Чего зря стараться-то? – отрезал ефрейтор и вдруг, сразу сделавшись серьезным, добавил: – Послушай, Хольт, ты что – и вправду здесь хочешь… – Он мотнул головой в сторону противотанкового заграждения и прищурил глаз.

Хольт отчужденно взглянул на него.

– Что это значит?..

Ефрейтор как-то странно посмотрел на него.

– Ну ладно! – сказал он и хлопнул Хольта по плечу. – Я пошутил!

Хольт отнес ручные гранаты Вольцову. Он думал: что это с ним? Чего он ломается! Тут он вспомнил подслушанные ночью обрывки разговора, и они сразу обрели смысл… Этот ефрейтор не так прост, как кажется!

Вольцов сложил ручные гранаты на фаустпатроны и, наклонив голову набок, залюбовался своим сооружением.

– Уж этот-то зарядик разнесет все в пух и прах! Не хотел бы я сидеть в первом танке! – Взглянув на небо, он добавил: – Опять снег пошел – самая лучшая маскировка! – Потом сжал Хольту руку: – Я покажу русским, что значит превосходство в тактике! Уж я-то до конца использую все преимущества нашей позиции. Момент внезапности тоже на нашей стороне. С таким планом, как у меня, мы остановим целую роту танков. Сам Мольтке назвал бы мою идею гениальным решением!

Хольт снял каску, стянул с себя подшлемник и провел рукой по взмокшим волосам. Уверенность Вольцова все же подействовала на него. Он вспомнил недавно прочитанную газету:

«…русские никуда не годные солдаты», а о танкистах, значит, и говорить нечего!.. Отстегнул лопатку и стал помогать Вольцову копать окопчик по другую сторону заграждения. День клонился к вечеру.

– Отсюда я фаустпатроном все подорву, как только первый танк появится над заграждением! – воскликнул Вольцов. – А ты, Феттер, заляжешь с пулеметом на опушке.

Смеркалось. Ефрейтор сказал:

– Машина пока пусть здесь стоит. В ночную смену я ее отгоню.

Феттер остался на шоссе – он первым заступал в караул.

В бараке пыхтела железная печурка, распространяя приятное тепло. Вдоль стен стояли грубо сколоченные скамьи. Сквозь щели свистел ветер.

Вольцов грелся у печки. Хольт сидел, привалившись к стене, и пытался уснуть. Ефрейтор пристроился в самом дальнем углу. Коптилка отбрасывала колеблющиеся тени. Вольцов набрал в котелок снегу, вскипятил воду и заварил мятный чай.

Гомулка спросил:

– Вольцов… разъясни мне толком, почему ты отослал фольксштурмистов?

– Нет в них настоящего боевого духа, – ответил Вольцов. – Как я могу принять бой в такой сложной обстановке, если рядом люди, которые по сути дела не желают драться, – их же силком пригнали сюда! Какой от них толк? На них нельзя положиться!

Гомулка, зажав автомат под мышкой, прошелся взад и вперед по бараку. Потом встал у выхода и прислонился к косяку.

– Итак, ты не хочешь сражаться бок о бок с людьми, которых пригнали сюда насильно… и которые по сути дела не желают драться… – повторил он, запинаясь.

Хольт поднял голову. Гомулка держал автомат прижатым к бедру, палец на спусковом крючке, стволом в сторону Вольцова. Лицо Зеппа было бело как мел.

Что это?.. Что здесь происходит? – подумал Хольт.

– Это относится только к фольксштурмистам, – услыхал он голос Гомулки, – или ко всем?

Вольцов вскинул глаза, долго смотрел на Гомулку, затем спросил:

– Я тебя правильно понял, Зенп?

– Да. Надеюсь, теперь ты меня понял… – ответил Гомулка. – Ни с места, Вольцов! – крикнул он, как только Вольцов шелохнулся, и добавил: – Мне надо сказать тебе несколько слов!

Ефрейтор, сидевший в углу, куда едва достигал слабый свет, наклонился вперед. Он попеременно смотрел то на Гомулку, то на Вольцова, затем остановил испытующий взгляд на Хольте. А тот застыл на скамье, словно завороженный разыгрывавшейся на его глазах драмой, которой он не понимал или не желал понимать.

– Я сюда… я попросился сюда только потому… – задыхаясь от волнения, начал Гомулка, – только потому, что я не хочу больше!.. Так вот – я ухожу к русским!

Долгое молчание.

– Ты принял присягу, Зепп! – сказал Вольцов.

– Я должен был, меня вынудили ее принять! – выкрикнул Гомулка.

– Ты же доброволец, а доброволец не может утверждать, что его вынудили принять присягу, – сказал Вольцов.

Гомулка так часто дышал, что видно было, как поднимались и опускались плечи.

– Все равно, пусть я нарушу присягу!

– Только подлец покидает своего полководца в беде! – процедил Вольцов холодно и враждебно.

Но тут Гомулка не выдержал и раскричался. На лице у него набух шрам.

– Полководец… Это не мой полководец! И война эта не моя! Это ты называешь Гитлера своим полководцем и цепляешься за свою присягу, а для меня он преступник!.. Убийца, сумасшедший! Я ему больше не повинуюсь! Я… На зенитной батарее я думал, что сражаюсь за Германию… Не хотел признаваться себе, что он все смешал с грязью и саму Германию покрыл позором! И что мы тоже из-за него стали преступниками! Но потом, потом у меня открылись глаза. И теперь – точка!

В наступившей тишине ефрейтор вышел из своего угла, но никто не обратил на него внимания.

– Прикажи мне Бем тогда, на школьном дворе, и я бы убил швейцара, – страстно продолжал Гомулка, – стал бы убийцей. А ведь старик прав был, что стрелял! Ведь этого скота Шульце – его надо было прикончить… И из-за него я едва не стал убийцей! Но нет, меня им убийцей не сделать! Прежде чем меня снова в такое втравят, я уйду! Да… я ухожу!

Молчание.

Немного успокоившись, Гомулка продолжал:

– А ты, ты не вправе мне указывать, я не делаю ничего плохого, разве что нарушаю присягу. Но присяга, которую я принес этой сволочи, не может меня связывать! – Он выкрикивал свое обвинение прямо в лицо Вольцову. – Тебе и возразить нечего, Вольцов! Нечего! Ты ведь сам все знаешь. Вспомни лесопилку! Да ты гораздо больше знаешь, но не признаешься. И ты никогда не говорил нам правды, если она тебя не устраивала. Тебе только дай поиграть в войну, и ради этого, Вольпов, ты способен всех нас загубить. А что вся эта война давно уже превратилась в невообразимую подлость – и тебе хорошо известно. Ты все знаешь. Знаешь и приказ рейхокомиссаров! Приказ, который твоего собственного отца сделал… преступником! Да, да, преступником! Известен тебе и приказ «Мрак и туман». Знаешь ты также, что представляет собой «окончательное решение еврейского вопроса» и что такое Освенцим. Ты сам в Эссене видел, какое зверье гестаповцы. Ты знаешь решительно все, потому что все это написано в дневниках твоего отца. Твоя мать многим об этом рассказала дома. И ты прекрасно знаешь, что отец твой замарал и опозорил свою офицерскую честь!

Потускневший свет коптилки едва освещал лицо Вольцова, такое же белое, как стена барака. Но Гомулка продолжал говорить. Слова так и рвались из его груди неудержимым потоком.

– Такому фюреру я не обязан хранить верность. Нет, я больше в этом не участвую! А теперь дай слово, Вольцов, что меня отпустишь!

Вольцов встал и положил правую руку на кобуру. Решительным движением он повернулся к Гомулке. Дуло автомата по-прежнему было направлено ему в грудь.

– Так не пойдет! – угрожающе произнес он и мрачно посмотрел на Гомулку. – Убери автомат! Считаю до трех!

– А потом? Что будет потом? – крикнул Гомулка.

– А потом я уложу тебя на месте… Раз…

– Стреляю! – вне себя крикнул Гомулка. – Прежде чем я хоть раз выстрелю в русского, я пристрелю тебя! Я не шучу! Ты знаешь, что вся Германия сейчас все равно что эта лесопилка, Вольцов. И хочешь драться до последнего только ради того, чтобы вся эта мерзость не выплыла наружу!

– Два… – продолжал считать Вольцов, сделал еще один шаг в сторону Гомулки и пригнулся для прыжка.

– Вольцов! – заорал Гомулка, и рука на спусковом крючке судорожно сжалась.

Хольт бросился между ними. Ему было ясно только одно: сейчас Зепп выстрелит.

– С ума вы сошли! Убери автомат! Гильберт… назад! Прежде чем вы тут перестреляете друг друга… – Он уже не соображал, что делает, вырвал из-за пояса ручную гранату и схватился за шнур. – Сейчас дерну!

Гомулка нехотя опустил автомат и сказал:

– Я ухожу. Меня никто не удержит! Я не дам Вольцову пристрелить меня.

– Гильберт! – закричал Хольт. – Второй раз в жизни напоминаю тебе… Ты мне поклялся…

– Убью! Убью эту сволочь, предателя! – с ненавистью процедил Вольцов. Наставленный на него автомат выводил его из себя.

Хольт крикнул:

– Зепп, убери автомат! – Гомулка, помедлив, подчинился. – Гильберт… сядь вон там!

Наконец Вольцов сел, но глаза его горели ненавистью. Хольт облегченно вздохнул. Повернувшись, он увидел, что ефрейтор медленно опустил карабин.

– Отпустишь его? – спросил Хольт.

Вольцов молчал, подбрасывая дрова в печурку. Гомулка повесил автомат на шею.

Только теперь Хольт понял, что, собственно, собирался сделать Гомулка. Он закричал:

– Русские же убьют тебя, Зепп! Они всех убивают!

Но тут вмешался ефрейтор:

– Перестань! Перестань повторять это вранье! Я сыт им по горло!.. Да… в рукопашной, конечно, если ты вдруг спохватишься, тогда уже поздно. Другое дело, если мы спокойно к ним подъедем на машине, да я еще несколько слов по-русски знаю… Ты думаешь, они не примут? Еще как примут!

Все смотрели на ефрейтора. Гомулка удивленно повторил:

– Мы?

– Ну да… а ты что думал, я зря добровольцем пошел? Танки истреблять? Ни за что! Мы, брат, бастуем, а не воюем! Да и вся эта война – чистый брак, друг мой! Вот что я тебе скажу!

Хольт переводил взгляд с ефрейтора на Гомулку. В глубине его души шевельнулось что-то и вдали показался просвет.

Тут Гомулка сказал:

– Вернер!.. – И еще: – Пойдем с нами! – Только эти четыре слова. Больше ничего.

Вольцов поднял голову и посмотрел на Хольта.

Хольт молчал.

– Пойдем с нами! – повторил Гомулка. Хольт молчал.

– Что раздумывать? Пошли! – поддержал ефрейтор.

– Не могу я! – воскликнул Хольт. За какую-то долю секунды в мозгу его пронеслись все внушенные ему с детства слова и понятия: отечество, верность, честь, долг. – Не могу я идти к русским! Я же немец!

– Парень! – снова заговорил ефрейтор. – Брось ты эту трескотню! Они и рабочих так натравливали друг на друга. Пойми ты наконец, кто наш смертельный враг!.. Дело не в русских и немцах, а в буржуях и пролетариях! Ты что, фабрику свою имеешь? Зовешься Круппом? Нет? Ну так чего ж ты ждешь?

– Буржуи и пролетарии, – повторил Хольт. – Что мне они? Какое мне до этого дело? Мы же все немцы!

– И твоя Гундель тоже, – бросил Гомулка.

Хольт опустил голову.

Перед ним будто вдруг взвился занавес, исчезла темнота, царившая в тесном бараке, и блеснул яркий, ослепительный свет. Хольт увидел залитое солнцем поле и синее небо над морем золотистой ржи. «В меня тоже плевали, – услышал он голос Гундель, – Теперь ты все знаешь. И все они были лучше меня, и все кричали мне: „Дрянь!“

Снова надвинулась темнота, задрожал свет коптилки.

Гундель, немцы – такие и другие. Немцы плюют в немцев. Одни боятся конца, другие его ждут не дождутся. Но с кем же я?

Хольт закричал:

– Скажи и ты хоть что-нибудь, Гильберт!

Вольцов поднялся. Напялил на себя каску и так туго затянул ремешок, что он врезался в кожу.

– Я пошел сменить Феттера. А ты, Вернер? У кого в жилах кровь, а не вода, тот будет драться.

– А за что? – спросил ефрейтор, наклонившись вперед, и в глазах его сверкнула такая ненависть, какую Хольт видел в жизни лишь раз, когда словачка в сарае замахнулась топором. Хольта охватила безнадежность.

– И за кого? – продолжал ефрейтор, – за Круппа и за «Фарбениндустри» и прочих кровопийц, чтобы продлить жизнь фашистскому сброду и помочь ему угнетать другие народы! Вот за кого ты воюешь!

Вольцов постучал пальцем по виску под каской:

– Я скажу, за что! Но тебе, плебею, все равно не понять! – Он подошел к двери. – За свою солдатскую честь! – И вышел, громко хлопнув дверью.

Ефрейтор вскочил и протянул руку ему вслед.

– Вот они! Вот они какие, эти спятившие головорезы! Генеральская сволочь и юнкера! Те же фашисты! Нет, они хуже! Фашисты сгинут, пойдут в шлак, и очень скоро. Они были заранее обречены – чистый брак… Вон его! А вот милитаристская сволочь – та поживучей! Она не хочет вымирать, она еще будет жить и будет разжигать ненависть, и будет убивать!

– Да замолчи ты! – сказал Хольт. Он посмотрел на Гомулку. Тот еще раз повторил:

– Пойдем с нами, Вернер!

Хольт встал. Хоть бы скорей все это кончилось! Он покрепче затянул ремешок каски и взял автомат.

– Не могу.

– Вернер! Протри глаза! Пока не поздно!

– Не могу я. – Хольт говорил, уставясь в стену. – Когда-то я всему верил, потому что ничего не знал. А теперь, когда я все узнал и узнал, что все было ложью, и все напрасно, и все не так, я уже ни во что не могу верить. Пусть я погибну или, может быть, меня объявят преступником – все равно. Только одного я не могу допустить – нельзя, чтобы я однажды очнулся и осознал… что предал Германию в ее самый тяжкий час.

– Германию? – переспросил ефрейтор. Он подошел к Хольту и схватил его за руку. – Не смей произносить это слово! Для Гитлера это самый тяжкий час, точно… А для Германии это будет самый светлый час. – И он толкнул Хольта к двери. – Проваливай, буржуйский сынок!

Хольт вышел. Все у него смешалось.

Снег перестал. Его навалило по колено, и на шоссе намело сугробы, над которыми все еще гулял ледяной ветер. Вызвездило.

На опушке леса, где было потише, стояли Феттер и Вольцов.

– Молодчина, Вернер! Я так и знал! – сказал Вольцов.

– Замолчи! – буркнул Хольт, натягивая белый капюшон на каску.

– Зепп просто спятил! – заметил Феттер. – Ведь неизвестно еще, проиграем мы войну пли нет. Вдруг поступит новое оружие – и мы победим! А тогда уж Зеппу не сдобровать!

– Заткнись! – прикрикнул на него Хольт. Вольцов объяснял:

– Христиан, твоя главная задача – держать под пулеметным огнем шоссе и не давать никому выйти из танка. Позиция твоя на опушке. Я залягу позади заграждения, а ты, Вернер, впереди, в окопчике, тоже на опушке, и будешь бить по второму танку, как только он покажется из леса.

Хольт молча кивнул.

Над лесом показался рог месяца. В белесом призрачном свете искрился снег. Все кругом будто фатой затянуло.

Гомулка и ефрейтор вышли из барака. Хольт подошел к ним, Вольцов стоял на шоссе. Ветер утих. Гомулка достал из кармана маленькую фотокарточку – снимок матери.

– Перешлешь моему отцу, Вернер. Можешь написать, что сам снял ее с меня. Он поймет, если я вот тут уголок надорву.

– Поехали скорей! – торопил ефрейтор. – Поехали! Отчаливай, пока плавка не даст обратной вспышки… Пока этот тип снова не очумеет, хотел я сказать. – Он прикрепил лоскут простыни к палке и стал прогревать мотор.

– Прощай, Вернер! – сказал Гомулка.

Хольт бросился к Вольцову. Тот с искаженным лицом держал в руках взведенный автомат. Но Хольт встал перед ним и до тех пор не отходил, покуда за его спиной не взревел мотор и машина не укатила по заснеженному шоссе.

– Последний раз ты меня ловишь на слове, – буркнул Вольцов, – запомни это! Солдатская присяга мне дороже тогдашней ребячьей клятвы. Я уложу любого предателя, пусть это будет мой родной брат!