Текст книги "Приключения Вернера Хольта"

11

Хольт лежал раненый в маленьком нижнесилезском городке. Прежде здесь был тыловой госпиталь, но его эвакуировали, и теперь тут разместился полевой госпиталь, который должен был принимать всю массу хлынувших с востока раненых и оказывать им помощь. Ходячих и легкораненых сразу отправляли дальше, фронт приближался и, словно морская волна на берег, выбрасывал раненых, больных, измученных солдат. В боковом флигеле поместили дивизионный медпункт. Грохот орудий слышался даже в палатах.

Хольт был ранен в бедро навылет. Пуля не задела ни одного крупного сосуда, ни одного нервного узла. Недели четыре пролежите, сказали ему, от силы шесть… Здесь привыкли к более тяжелым случаям: пулевым и осколочным ранениям с гнойной инфекцией, к газовой гангрене, к метастазирующей общей инфекции, столбняку, дифтерии ран… Первая, самая тяжелая неделя, когда Хольта мучили боли и он метался в жару, была позади, он перенес ее в состоянии апатии; потом к нему вернулось сознание; он лежал на койке и, уставившись в побеленный потолок, предавался мечтам, как в детстве, когда мальчишкой грезил наяву о кругосветных путешествиях, о власти и славе. В этой отрешенности воображение рисовало ему картины какого-то несуществующего мира, где царит 'вечная весна… Бесшумные шаги сестер милосердия не могли ему помешать. Стоны раненых, муки умирающих но проникали в мир его грез.

Хольт выполнил обещание и переслал фотографию отцу Зеппа, но на полученное вскоре затем от адвоката письмо не ответил. Он написал Гундель и уже получил ответ. И когда однажды в коридоре послышался топот кованых сапог и грубые голоса, Хольт испугался. Из царства мечты это вернуло его к действительности. Приехал Вольцов! Он вошел, – и сразу запахло морозом, грязью, потом, кожей. Жизнь ворвалась в тихую палату и напомнила Хольту, что не все еще позади.

Была середина марта. Уже неделя, как Хольту разрешили вставать, он ковылял по палате, подолгу стоял у окна и глядел в сад. Бурно таял снег, из фрамуги веяло весенним теплом, но скоро опять ударил мороз. С запада налетели тучи, повалил снег, за окном выл ветер. Наутро над скованной землей распро-стерлось ясное, морозное небо. Зима не поддавалась весне, 'ff

А теперь, значит, прикатил Вольцов! Гильберт пододвинул стул, расстегнул шинель и показал свои унтер-офицерские погоны.

– Вернер, старый вояка!

Он был все тот же и все-таки как-то изменился: возмужал, глаза ввалились, мощный подбородок очерчен резче, желваки на скулах напряжены. Феттер тоже приехал. Этот еще больше похудел, стал совсем тощий.

– Ну как? Отлежался? – спросил он Хольта. – Давай поторапливайся!

Они приехали из казармы. Вольцов рассказывал. Бреславль окружен. Давно уже. Фронт продвинулся далеко на запад. После отхода за Одер их сунули в какую-то сводную часть и заставили без толку атаковать плацдарм. Одна атака за другой захлебывалась. Потом с плацдарма пошли в наступление русские танки. Разгромленные части схватились врукопашную с танковым десантом и были отброшены. В конце концов заградительный отряд отправил Вольцова и Феттера в тыл.

– Какой-то капитан, – пояснил Феттер, – обнаружил, видишь ли, что нас еще не доучили. Надо ж!

Вольцов добавил:

– Я не стал с ним спорить. Было довольно-таки мерзко. Одна рукопашная за другой.

И это Вольцов говорит – «мерзко»!..

– Вот мы и попали опять к Венерту. В казарме все по-старому. Гоняют с утра до ночи. Ревецкий орет. Венерт читает лекции.

Вольцов рассказал:

– Как-то утром входит к нам лейтенант Венерт и говорит:

«Поздравляю вас, унтер-офицер Вольцов!» Похоже на то, что офицерская карьера мне обеспечена. Так скоро, да еще без училища, мало кого производят. Венерт сказал, что лучше всего, если я сразу опять попрошусь на фронт. Вот я и попросился.

Феттер: – Я, конечно, тоже.

– Мы здесь проездом на передовую, – сообщил Вольцов и потянулся. – А ты когда выпишешься? Хорошо бы тебе сразу с нами! Русские здорово жмут!

И сразу же со всех коек посыпались вопросы: кто спрашивал с тревогой, кто с откровенным страхом. Вольцов поделился новостями.

– Американцы по всему фронту вышли к Рейну. С часу на час будет сдан Кобленц…

– Нога еще не того, Гильберт…

– Давай поторапливайся! – сказал на прощанье Вольцов.

Прошла еще неделя, и снова Вольцов стоял в палате. Раненые провели беспокойную, тревожную ночь, никто не сомкнул глаз – канонада все приближалась, уже можно было отличить рявкающие выстрелы танковых пушек от глухих раскатов полевой артиллерии. Чуть свет, не обращая внимания на крики сестер, в палату ворвался Вольцов. Он был весь забрызган грязью и, только присев на койку, снял каску.

– Русские!

Оперированный накануне тяжелораненый застонал. Остальные застыли от страха, ;

– Танки прорвались! – выпалил Вольцов. – Бургкерт побежал в канцелярию оформить твою выписку.

Сестра возмутилась:

– Как? Без осмотра врача?..

– Живей, Вернер! – Хольт с трудом напялил на себя одежду.

Перед входом в госпиталь стоял тягач с 75-миллиметровой противотанковой пушкой. Обер-фельдфебель, уже сильно на взводе, встретил Хольта словами:

– Ну как, поправляемся?

Тягач с восемью седоками тронулся.

Повсюду Хольт видел признаки разложения. Штабы, интендантства в поспешном бегстве устремлялись на запад. Остатки разбитых фронтовых частей увлекали в водоворот отступления спешащие на восток сводные команды. И через этот хаос, ревя мотором, пробивался тягач. Вскоре воздух задрожал от грохота приближающихся танков. Бургкерт велел установить орудие на гребне занесенного снегом холма. Прорвавшиеся глубоко в тыл русские танки с десантом пехоты неслись на полной скорости по шоссе. Вольцов открыл огонь, когда они были уже совсем близко. Танки, не сбавляя скорости, развернулись фронтом к противотанковому орудию и вступили в бой. Рявкнули танковые пушки, и орудие замолкло. Команда Бургкерта бросилась за гребень холма. На поле горел Т-34. Танки снова развернулись и помчались дальше по шоссе. В тягаче уже только шестеро солдат, среди них один тяжелораненый, продолжали бегство на север. Все дрожали как в лихорадке.

Неожиданно с серого неба на тягач спикировал штурмовик. Они соскочили и бросились к лесу. Слышно было, как позади взорвалась заправленная до предела машина. Они шли лесами, через покинутые деревни, пока не наткнулись на остатки какой-то разбитой части, полевую жандармерию и отряд эсэсовцев. Слухи: русские уже под Герлицем!

Бургкерт выправил им документы. Самому ему пришлось остаться. Из Загана они поездом, переполненным беженцами и ранеными, добрались до Котбуса. Там эсэсовцы чуть было не запихнули всех троих в сводную роту, чтобы снова погнать на восток. Однако Хольту благодаря его госпитальным справкам удалось в комендатуре достать на всех командировочное предписание.

В казарме команды последней очереди сидели на чемоданах. Две роты были уже переведены в Среднюю Германию. Говорили, что учебный взвод штабной роты под командованием лейтенанта Венерта несет караульную службу где-то за Нейсе. Вольцов, Феттер и Хольт отправились на поиски. Свой взвод они нашли западней Бауцена – он охранял противотанковое заграждение.

Хольт почти уже не помнил Венерта. Лейтенант не утратил ни былой выправки, ни былого лоска, и складка на брюках была все так же остра, разве что появилась какая-то нервозность – уж слишком часто он поправлял то фуражку, то портупею… Вольцов щелкнул каблуками.

Проезд через противотанковое заграждение был еще открыт. К близлежащему лесу и далее, к гряде холмов, тянулась система окопов с дзотами и траншеями. В леске стоял барак. Солдаты постоянно находились в дзотах и окопах. Круглые сутки у заграждения дежурили парные часовые. День и ночь с востока на запад по шоссе устремлялся бесконечный поток беженцев: старики, женщины, дети, отходящие штабы, спасающиеся бегством деятели национал-социалистской партии. Посты проверяли документы, а через два километра стояла команда полевой жандармерии.

Ревецкого с ротой выздоравливающих отправили на фронт. Бек теперь командовал первым отделением, но уже не кричал и не буйствовал, разговаривал по-приятельски. Командиром второго отделения поставили Вольцова. Началось бурное таяние снегов, наступала весна. Окопы залило, солдаты месили ногами жидкую грязь. Подвоз продовольствия прекратился, люди недоедали.

Как-то вечером часовые вызвали Вольцова – его отделение стояло в карауле. На шоссе остановился большой открытый «мерседес» с включенными фарами. В ярком свете, широко расставив ноги, автомат на изготовку, стоял Феттер. Второй часовой обходил машину сзади. Водитель, откинувшись на спинку сиденья, курил. Трое офицеров – один подполковник и два майора – в один голос, грассируя, выражали свое возмущение. Один из майоров, длинный, худой человек в никелированных очках на хищном носу, стоял в машине рядом с шофером, наклонившись вперед над ветровым стеклом. Вольцов отдал честь.

– Господин майор?

Феттер, почесывая свободной рукой затылок, нахально крикнул:

– У них документов нет. Драпают!

Теперь разорался и подполковник. Но тут подошел Венерт.

– Наконец-то, лейтенант!.

Майор рывком открыл дверцу. Лейтенант Венерт, остановившись в полосе яркого света, приветствовал офицеров. Майор принялся ему что-то внушать. Вольцов с недоверием следил за ними. Подполковник подкреплял свои слова жестами, затем, удовлетворенный, сел в машину. Венерт приказал:

– Пропустить!

Вольцов помедлил, но в конце концов, отступив на шаг, освободил дорогу. Феттер тоже отошел на обочину и перекинул автомат за спину. Мотор взревел, и «мерседес» умчался. Венерт, ни слова не говоря, зашагал к бараку. Позднее он сказал примирительно:

– Вольцов, в таких случаях положено…

Но Вольцов резко оборвал своего начальника:

– Держу пари, что эти три господинчика драпанули.

Венерт как бы не заметил вызывающего тона Вольцова.

– Обстановка может потребовать, чтобы офицер, как наиболее ценный человек в части, сберег себя…

– Обстановка! – фыркнул Вольцов. – Обстановка требует борьбы до последнего человека!

– Возьмите себя в руки, унтер-офицер Вольцов!

– Взять себя в руки? Знаете, что я возьму, господин лейтенант? Веревку! И если еще раз увижу, как кто-нибудь драпает, я собственными руками вздерну подлеца на первом же фонаре! Пули мне на него будет жалко! – С этими словами он подошел к двери и крикнул: – Я придерживаюсь приказа фюрера – драться до последней капли крови! У меня не было доказательств, не то достаточно мне было кивнуть Феттеру – он у нас отчаянный на такие дела, господин лейтенант… Нам ничего не стоит с позором отправить кого угодно па тот свет.

И он ушел, хлопнув дверью.

Хольт вышел из барака. Спустился в траншею. Под ногами трещал лед. Грязь затвердела. В конце хода он увидел Петера Визе: завернувшись в сырое одеяло и натянув сверху плащ-палатку, он сидел, откинув голову к стенке окопа. Хольт молча сел рядом. В животе у него бурчало от голода.

– Вот возьму сейчас и сожру НЗ.

– Лейтенант запретил, – сказал Визе. Но Хольт уже принялся жевать.

– И тебе бы надо поесть, а то на мертвеца стал похож, – сказал он и сразу об этом пожалел. Визе улыбнулся немного грустно.

– Я часто думаю об одной книге, – сказал он, – Виктора Гюго… »Человек подвластен тирану… – говорит в ней бывший член конвента, – и тиран этот – невежество».

– Потому ты так и старался в школе? – спросил Хольт. Визе немного подвинулся и поплотнее натянул плащ-палатку.

– По правде говоря – потому, что очень многое на свете меня возмущало… и я надеялся… что можно… »Человек должен быть подвластен одному лишь Знанию!..» – «И Совести!» – поправляют его. И тут член конвента говорит: «Это одно и то же!» Понимаешь, он считает, что Знание и Совесть – одно и то же!

– Ну, тогда мы – люди, лишенные всякой совести, – серьезно сказал Хольт, и у него почему-то сжалось сердце. Но ведь… – А Кнак! – воскликнул он вдруг. – Тот всегда предостерегал нас: не переоценивайте науку. Офранцузитесь! Нордическому человеку свойственно соотноситься с бесконечным…

Визе сказал:

– Да… но… Я знаю, куда приводит отрицание меры… Во всяком случае – в музыке. В музыке это ведет к Вагнеру. Ведет, можно сказать, в Ничто. Да, да, в Ничто.

– Потому-то у германцев все и кончается гибелью, – сказал Хольт. – Еще в «Песне о Нибелунгах» говорится, что радость завершается горем… – Хольт не верил тому, что говорил. Он думал: все фальшь и ложь!

Вот если представить себе: война кончилась, мы выжили – придется все начинать с самого начала, переучиваться, искать, расспрашивать…

– Брось ты, Петер, философствовать! Теперь главное – твердость! – Хольт натянул на себя одеяло и попытался уснуть. И снова он подумал: топчешься в темноте… с завязанными глазами!..

На следующее утро Венерт с Беком уехали в тыл, чтобы добиться наконец подвоза довольствия. За старшего он оставил Вольцова. Движение на шоссе все усиливалось.

– Пойду прилягу на часок, – сказал Вольцов.

Хольт стоял с Феттером у заграждения. Он курил, бездумно глядя на восток, где шоссе терялось в утренней дымке. Феттер спросил:

– Видишь? Вон там, вдали?

Теперь увидел и Хольт: словно огромный серый червь, извиваясь, медленно полз по шоссе. Порой ветер доносил оттуда слабые хлопки.

– Похоже на щелканье кнута, – сказал Феттер.

– Похоже на пистолетные выстрелы, – сказал Хольт. Часовые у заграждения застыли на своих местах.

– Колонна какая-то! Чудно! А как медленно движется!..

Подкатил автомобиль, в нем толстый штатский и три женщины. Хольт проверил документы. Занятие – руководитель предприятия.

– Скажите, – спросил он, – вы только что обогнали колонну…

– Мы не видели, ничего не видели… – закричала одна из женщин. Толстый мужчина за рулем дал газ.

Серая процессия приблизилась, теперь уже можно было различить отдельные группы. Каждые две-три минуты воздух рассекал револьверный выстрел. У заграждения сменились часовые. Вместе с новой сменой на пост заступил и Петер Визе. Под тяжелой каской – бледное от бессонной ночи лицо; карабин, который он и всегда-то с трудом таскал, висит косо, и это придает всей фигуре жалкий вид.

– Не выспался? – спросил Хольт.

Но от Визе никто никогда не слышал жалоб. Хольт опять посмотрел на восток. Серая колонна медленно подползла, стала проходить через заграждение… Впереди эсэсовцы с автоматами, за голенищами ручные гранаты, слева и справа от колонны тоже эсэсовцы – на животе открытая кобура, лица тупые, равнодушные, настороженные… Медленно движется длинная серая процессия: живые скелеты, на которых болтается полосатая лагерная одежда… обтянутые кожей черепа на иссохшей шее… голые, досиня обмороженные ноги в деревянных башмаках… Шествие призраков и тем не менее – реальность!.. Они тащатся, смертельно измученные, согнувшись, волокут за веревки тяжело груженные повозки, спотыкаются, поддерживают друг друга… и в воздухе дрожит стон, веет смертью и тленом…

– Это… это концлагерь! – прошептал Феттер возбужденно. – Каторжники, всякие недочеловеки, коммунисты!

Один из живых скелетов пошатнулся и упал. Он лежал ничком в жидкой дорожной грязи. На полосатой куртке Хольт заметил перевернутый красный треугольник… Идущие сзади топчутся, потом беспомощно переступают через товарища. Эсэсовец остановился и ткнул его сапогом – не сильно, нет, а лишь проверки ради. Человек в полосатой куртке с трудом приподнял голову, подтянул под себя ногу и так и остался лежать. Лицо эсэсовца было все так же равнодушно. Руны поблескивали на петлицах. Он наклонился, схватил упавшего за руку, без труда оттащил его на обочину и столкнул в канаву. Достал пистолет. Выстрел.

И в тот же миг в воздухе повис тонкий пронзительный крик. Петер Визе уронил карабин и, по-детски подняв кулаки, кинулся на эсэсовца. Сильный удар отшвырнул его, но Визе удержался на ногах и снова наскочил на охранника, молотя его слабенькими своими кулаками. Фуражка с рунами и черепом над козырьком покатилась в грязь… С силой отчаяния Визе вцепился в эсэсовца. Тот ударил его пистолетом в лицо, оттолкнул, выстрелил.

Петер Визе лежал посреди шоссе; люди в полосатом, робко ступая, спешили мимо. Хольт нагнулся, повернул Визе на спину и заглянул ему в лицо, изуродованное ударом пистолета. Пуля попала в шею.

– Петер! – прошептал он. – Друг!.. Визе!

Несколько эсэсовцев вернулись по шоссе к заграждению.

– Вот, обершарфюрер, он лежит на том же самом месте…

Хольт не обернулся. Эсэсовцы исчезли за поворотом в лесу. Серое шествие уже миновало заграждение.

Вольцов выругался. Закурил.

– Визе всегда был сумасшедшим. Какое ему дело до этих каторжников?

Феттер добавил:

– Все от учености!

Солдаты подобрали убитых заключенных и снесли в одно место. Семь трупов. Вернулся лейтенант Венерт и, уединившись с Вольцовом, выслушал его рапорт. Тем временем солдаты вырыли большую могилу. Никто не пожалел Визе. Венерт приказал:

– Закопать его вместе с преступниками! ,

Хольт подошел к яме. До чего же гнусно, что я стою и спокойно смотрю, как они его зарывают. Я должен был бы лежать рядом и еще несколько эсэсовцев вместе со мной. Это был бы выход.

Он подумал: а теперь у меня не осталось никакого выхода.

– Закапывай! – приказал Вольцов. Хольт спросил:

– Что сталось с нашими идеалами, Гильберт? Ведь мы хотели бороться за справедливость! Ты сам когда-то избил Мейснера до полусмерти, потому что тебя возмутила несправедливость.

– Ребячество! – ответил Вольцов. – Глупые мальчишки!

– А теперь? Теперь мы кто?

– Солдаты.

– Солдаты… – повторил Хольт.

– Хватит болтать! – воскликнул Вольцов. – Возьми себя в руки! Этот недотепа со всеми своими потрохами того не стоит, чтобы из-за него такой парень, как ты, скисал!

Такой парень, как я! – подумал Хольт.

Ком земли упал Визе на голову, следующая лопатка земли погребла изуродованное детское лицо. Прощай, Петер! Не поминай лихом!

Хольт отошел.

Он думал: из всех нас единственный герой – Визе! Бьешь во танкам, бросаешься в рукопашную – с отчаяния. В тихий городок у реки мне нельзя больше показываться. Как взгляну я в глаза родителям Петера? Ведь я все видел и молчал! Как покажусь Гундель? Я же знаю, что ее отец такой же, как эти люди в полосатых куртках. А я и пальцем не шевельнул, стоял и смотрел. Теперь нет у меня больше выбора!

Найти воображаемую точку, впиться в нее глазами… и… вперед, шагом марш!

12

Подразделение фольксштурма сменило учебный взвод, заняло окопы, выставило караульных у противотанкового заграждения. Свой взвод Венерт переправил по железной дороге в район Лейпцига, где стояла расквартированная в нескольких деревнях штабная рота. Здесь должны были продолжить обучение, но Венерт облюбовал себе квартиру в соседней деревне, во взводе не показывался, и солдаты целыми днями слонялись без дела. Унтер-офицер Бек с утра до ночи торчал в трактире и раскладывал пасьянсы. Бразды правления захватил Вольцов.

– Два-три дня безделья – и взвод будет небоеспособен! – возмущался он. – Сволочи, они уже списывают расписание поездов, думают, как бы поскорей домой добраться.

Со времени смерти Визе Хольт словно погас, ничем не интересовался, безвольно плыл по течению. Он умышленно не слушал известий. А газеты в деревню не доходили. На пасху Вольцов побывал в роте. Вернувшись, он отвел Хольта в сторону.

– Нас посылают в бой. И пора!

Он собрал взвод. «Даю вам час на сборы!» Бек скривил лицо, будто глотнул уксусу.

В трактире Вольцов подсел к Хольту.

– Бургкерт здесь. Русские стоят на Одере и Нейсе. Американцы прорвали фронт в нескольких местах. Рурская область окружена. Танковые дозоры подходят к Фульде и Везеру. Упоминают Оснабрюк, Марбург, Гисен… Да, пора нам ударить как следует!

Хольт молчал.

На дворе дожидались два грузовика. Венерт остался в соседней деревне с ротой.

– Хотел бы я знать, почему он не с нами? – ворчал Вольцов.

Они ехали на запад. Ночью добрались до уединенного загородного ресторана в лесу. Здесь все было забито солдатами. Ходили самые невероятные слухи.

– Говорят, танков нагнали видимо-невидимо, – рассказывал Феттер. – Переходим в контрнаступление, да еще какое!

Вольцов уткнулся в карту. .

– Вот Кассель. А мы, значит, несколько южнее. Река, которую мы только что переезжали, была Фульда! – Он поднял голову.

И правда, всюду стояли уже заправленные горючим, готовые к бою танки. Танк III с 50-миллиметровой пушкой и несколько перевооруженных машин с 75-миллиметровыми короткоствольными пушками.

При распределении они попали в разные экипажи: Вольцова назначила командиром танка, Хольта – радистом. Машины были небольшие, тесные, три роты – сорок танков. Экипажи выстроились на перекличку. Было еще темно. Откуда-то появился вдруг лейтенант Венерт, теперь уже в качестве командира роты.

Одна из машин направила яркий свет фар на однорукого офицера. Капитан Вебер! Говорили, что он безрассудно храбр и, не колеблясь, погонит на смерть своего последнего солдата. Он выкрикивал хриплым пронзительным голосом:

– Немцы-танкисты! Фюрер призывает вас к новым битвам, в которых вы должны проявить былую силу духа. Где бы ни сражались немецкие танкисты, они сражались до победы. Где бы…

Мысли Хольта витали где-то далеко. С тех пор как я выписался из госпиталя, я не получил ни одной весточки от Гун-дель. Он часто, как бы спасаясь, думал теперь о Гундсль, но мысли эти не приносили успокоения – напротив, порождали новую тревогу. Забрезжил рассвет.

– Нашему фюреру троекратное…

– Ура! Ура! Ура!

– По машинам!

Водители прогрели моторы. Батальон тронулся. Механик в танке Хольта, пожилой, усталый человек, сказал по внутреннему переговорному устройству:

– Покажутся самолеты – дай знать, чтобы я выскочить успел.

Хольт сидел на корме. Приказ гласил: пулеметы радистов снять и использовать для отражения авиации. Хольт так и сделал и держал пулемет на коленях. Все шоссе было покрыто жидкой грязью. Сперва они ехали на запад, потом повернули на юго-запад. Рассвело. День выдался ясный, безоблачный.

Высоко в небе показалось звено истребителей-бомбардировщиков. С воющими моторами они спикировали на шоссе. Почти все танки сразу застопорили, экипажи бросились в лес слева от дороги. Несколько машин свернули вправо, в открытое поло и стали там петлять по пашне. Хольт швырнул пулемет в грязь, подбежал к опушке и плашмя упал в кусты. В поле, на шоссе – всюду взлетали в воздух заправленные до отказа машины; при первом заходе самолетов – три, при втором – четыре; а вот уже в небе показалось новое звено истребителей-бомбардировщиков. Зашипели ракеты. Горячий бензин разлился по асфальту. Один налет следовал за другим, по ним стреляли, как в тире.

Хольт заполз поглубже в лес. Там он натолкнулся на Вольцова и Феттера. Низко над полем пронесся с приглушенным мотором «мустанг», выбрал себе еще не поврежденную машину, расстрелял ее из бортовых пушек и круто потянул вверх. Танк взорвался. Наконец-то гул моторов затих. В пылающих машинах рвались снаряды.

– Собирайсь! – крикнул кто-то в лесу.

Среди пылавших ярким огнем танков стояло около дюжины неповрежденных машин. Танк Хольта почти не пострадал. Оставшиеся не у дел экипажи взобрались на броню. Водитель взмолился:

– Как вернутся… сразу крикни!

И они вернулись, едва только колонна, пройдя два-три километра, очутилась в поле. На этот раз истребители-бомбардировщики сразу погнались за разбегавшимися танкистами. Хольт, спасая жизнь, бежал что было сил и достиг леса.

Ракетами, бортовыми пушками и бомбами самолеты атаковали танки и не убрались, пока не разворотили последнюю машину.

Остатки батальона, около пятидесяти плохо вооруженных людей, пешим порядком двинулись дальше.

– Убитых не так много, большинство разбежалось, – со злостью проворчал Вольцов.

До полудня шли без остановки. Небо постепенно заволокло тучами. Добрались до какой-то деревни. На всех домах висели белые флаги. Капитан Вебер бушевал.

– Сорвать тряпки!

Вольцов, Хольт и Феттер обходили дворы.

– Есть тут еще войска поблизости?

Крестьянин ткнул большим пальцем через плечо.

– Там зенитная батарея стоит. Только разбомбили ее всю.

Они разговорились с владельцем бензозаправочной станции. Толстый краснощекий человек возбужденно шептал:

– Уходили бы скорей! Каждую минуту могут нагрянуть танки!

Вольцов прикрикнул на него. Облазив всю ремонтную мастерскую, он остановился перед запертым гаражом.

– Открыть! – В гараже стоял небольшой грузовичок. – Машина реквизирована!

Феттер сбегал за людьми. Толстяк чуть не плакал.

– Вы… обрекаете меня… на голодную смерть!

Вольцов приказал:

– Феттер, выпиши ему квитанцию! Порядок есть порядок.

Феттер, пристроившись на помпе, вывел своим прямым ученическим почерком: «Настоящим подтверждаю реквизицию одной грузовой машины для военных целей. Подпись: Феттер, рядовой. 5 апреля 1945 года». Толстяк швырнул ему бумажку под ноги. Грузовичок подкатил к трактиру, где остальные танкисты расположились на привал. Началась грызня из-за мест в кузове. Капитан Вебер приказал:

– Вольцов! Поведете оставшихся людей в направлении Хейлигенштадт – Мюльгаузен. Мы выезжаем вперед.

Грузовик уехал. Вольцов остался с тридцатью рядовыми – в основном солдатами старших возрастов; лишь несколько человек было из учебного взвода. Он посовещался с Феттером. Феттер заявил:

– Дайте сперва поесть чего-нибудь, а так всякая охота воевать пропадет!

Вольцов отпустил его на час. Феттер рывком открыл дверь в трактир. Там сразу поднялся крик. Хозяин, ругаясь, вертел вилами перед носом Феттера. Тот цыкнул на него:

– Говорят, ты первый простыню вывесил! У, каторжник!

Хольт устало опустился на скамью перед трактиром. Весь этот крик позади был ему безразличен. Все ему было безразлично. Вольцов приказал построиться. В первой шеренге кто-то сказал:

– Пора бы кончать!

– Кто вздумает смыться – тот дезертир, – пригрозил Вольцов, – А дезертиров я вещаю собственноручно.

Никто ему не стал возражать, но никто и не поддакнул. Вольцов подсел к Хольту на скамью и взглянул на небо. Светившее сквозь облака солнце спускалось к горизонту. Феттер вышел из трактира, роздал копченую колбасу и сказал:

– Я там в прачечной макароны поставил варить.

Вольцов настороженно прислушивался. Вдруг он вскочил. Теперь и все услышали звонкий лязг танковых гусениц, гул моторов… Танки быстро приближались. Феттер, ругаясь, выскочил из двери трактира, схватил каску, автомат.

– Напра-а-во!

Вольцов повел свою команду из деревни.

Они долго шагали по деревне, растянувшейся вдоль шоссе. Когда прошли последние дома, гул моторов был уже так близок, что солдат охватила паника и они бросились врассыпную.

Дорога шла на север. Слева, на запад до самого горизонта тянулось залежное поле, солнце заходило, и сквозь завесу туч прорывались яркие снопы оранжево-красных лучей. Разбросанные вдали островки кустов и светлая березовая рощица за ними казались надежным убежищем. Туда-то, не ожидая приказа,» беспорядке бросилась вся команда. А справа от дороги, постепенно поднимаясь к лесистым горам на востоке, темнела пашня – над ней уже спускался сумрак.

Вольцов крикнул:

– Стой! Нельзя туда! – Он сориентировался и заорал. – Направо надо!

Но никто его не послушался. Лишь группка отставших солдат повернула обратно на шоссе. Это оказались Феттер и четыре молоденьких новобранца в черной форме танкистов. Вольцов, ругаясь, потащил Хольта за руку направо. Остальные бежали через поле туда, где багровел закат.

Вольцов указал рукой на восток, там быстро сгущались сумерки:

– Батарея!

Но Хольт ничего не видел, кроме серо-лиловой пашни, простиравшейся, казалось, до черных гор вдали.

Танки вынырнули из деревни, покатили дальше, вдруг остановились, развернули башни на западе стали бить из пулеметов и пушек по убегавшим солдатам, которые чётко вырисовывались на фоне ярко освещенного горизонта.

Вольцов, Феттер, Хольт и четверо солдат бежали по влажной пашне в сторону гор. Оглянувшись, Хольт увидел на шоссе длинную колонну боевых машин, грозно черневших на фоне пылавшего небосвода. Он побежал дальше и вскоре различил впереди темные очертания каких-то земляных сооружений – не то валов, не то блиндажей. Волъцов крикнул:

– Зенитная батарея!

На дорогу выезжало все больше танков. Оттуда доносились пулеметные очереди.

Они добежали до развороченной позиции батареи 88-миллиметровых зенитных орудий.

– Самолеты тут похозяйничали! – заметил Феттер. Одно орудие соскочило с лафета, рядом лежал убитый зенитчик. Всюду валялись трупы. Дальше на восток местность опускалась к песчаному карьеру, к которому вела ложбина. В этой ложбине почти незаметное в тени широким щитом на запад стояло неповрежденное орудие. Вольцов крикнул:

– Сюда!

В карьере они увидели перевернутый трехосный грузовик, рядом валялись корзины с патронами, повсюду зияли воронки от бомб. Вольцов вытащил патрон и закричал:

– Бронебойные! Сорок первого года для стрельбы по наземным целям! Хольт – заряжающим, Феттер – на вертикальную наводку, я – на горизонтальную. – И он подтолкнул Хольта к орудию.

Четверо новобранцев подтаскивали снаряды. Вольцов раскричался:

– Хольт, ты что, оглох?.. Заряжай!

Хольт с силой откинул затвор, дослал патрон, замок лязгнул. Хольт взялся за спусковой рычаг.

Только теперь он увидел, что на дороге у деревни стоят всего три танка. Остальные ушли вперед. Все три машины четкими силуэтами выступали на фоне заката, где огненный шар уже касался горизонта и как бы на прощанье озарил всю равнину. Зенитное орудие было скрыто в тени. Феттер, припав к оптическому прицелу, крикнул:

– Поймал!

– Справа налево… беглый… Огонь! – раздалась команда Вольцова. Хольт послушно нажал на спуск. Грянул выстрел. Хольт как бы перенесся в прошлое: тот же грохот, и душная волна, толкнувшая его, и боль в незащищенных ушах, и едкий, режущий глаза дым. Ствол откатился назад, выплюнул дымящуюся гильзу и снова пошел вперед. Хольт зарядил. Все в нем было пусто, все выгорело, и делал он все как автомат.

Сквозь звон в ушах он услышал голос Вольцова:

– Недолет, Феттер!.. Беглый… Огонь! Теперь уже грохотали выстрел за выстрелом. Должно быть, танкисты на дороге ничего не видели па фоне темного восточного небосклона. В колонне зашевелились, только когда головной шерман взорвался и зачадил. Обе уцелевшие машины рванулись с места, отошли друг от друга, неуклюже развернулись вправо и покатили по пашне прямо на батарею.

Ствол опять откатился назад, и, когда Хольт машинально потянулся за новым патроном, он увидел, как впереди встал крутящийся столб дыма и подскочил огромный желто-красный мяч…

– Огонь! – орал Вольцов.

Хольт нажимал на спуск, оба танка по-прежнему ползли по ровной пашне. Теперь и из их пушек сверкнул огонь… Рядом с зениткой на песчаном откосе разорвался первый снаряд, песок и раскаленные осколки пронеслись над орудием. Хольт пригнулся.