Текст книги "Проклятие египетской жрицы"

Глава 13
День летнего солнцестояния

Всю дорогу до базы меня так и подмывало заглянуть в бумаги профессора. Хорошо, что руки были заняты пакетами с пивом, а то не дай бог засветился бы перед Марго.

А она, как специально, села напротив меня и строила глазки. Блузка под пиджаком была расстегнута до неприличия, и ее содержимое мелко дрожало в такт вибрации мотора вертолета. В тусклом свете ее лицо казалось пунцово красным.

«Наверное, выпила лишнего, – старался я не думать о бумагах в кармане, – или костюм так отсвечивает, а может, чем черт не шутит, ей стыдно возвращаться к мужу после посещения любовника?»

Мишель сидела рядом в моей ветровке. Она заметно нервничала, и ее периодически бил озноб.

«Зря я сказал ей о завтрашнем пикнике. Надо было подождать до утра!»

Задержавшись у журналиста, в бар мы уже не успевали и, поймав такси, поехали прямо в аэропорт.

– Останови у гипермаркета! – попросил я водителя и обернулся назад к Мишель. – Я мигом!

Она лишь кивнула. После того как версия со свидетелем убийства Герхарда рассыпалась, она впала в уныние. Оказалось, что вся подозрительная суета Мезиных вертелась вокруг бумаг профессора Светлова и не имела никакого отношения к гибели ее бывшего партнера. И не только партнера – ее мечты и надежды на обычное женское счастье!

«Тяжело, наверное, осознавать, – думал я, набирая разного пива, – что тот, о ком ты мечтала и кто долго не замечал в тебе женщину, в течение каких-то двух месяцев успел закрутить две интрижки!»

– Поскольку в бар мы не попали, то обещанную дегустацию пива придется перенести на лоно природы! – с наигранной радостью сообщил я, загружая пакеты с пивом на переднее сиденье.

Она слабо улыбнулась и пододвинулась, освобождая мне место. Теперь мы оба ехали сзади.

– Завтра отправляемся на пикник! – я легонечко толкнул ее в бок. – Двое в лодке, не считая пива!

– Мы же с Сеней договорились!

– Я перенес мероприятие с Сеней на понедельник! Не знаю, как у вас, а у нас в стране по воскресеньям выходной, и наша следственная группа его заслужила!

– Это как-то неожиданно, – не то обрадовалась, не то заволновалась Мишель. – Я даже не знаю, что сказать.

– Ничего не надо говорить! Надо отдыхать и набираться сил! Завтра у нас насыщенный день!

Но, похоже, отдыхать и набираться сил у нее не получалось. Ее бил озноб, и даже моя ветровка не помогала.

Уже на подъезде к аэропорту она вдруг вспомнила:

– Извини, но я должна забрать у тебя симку.

Я замялся.

– Обещаю, я не буду смотреть, кому ты звонил.

Я взял ее подрагивающую руку и положил в нее свой телефон. Сложил ее пальцы и погрел в своих ладонях. Она снова улыбнулась и придвинулась ближе.

– Командир, – обратился я к водителю, – включи, пожалуйста, печку!

Тот пожал плечами, но печку включил и направил горячий воздух на заднее сиденье.

– Можешь проверить, – обнял я Мишель одной рукой, – мы же партнеры. Один звонок матери, остальные… – я помолчал. – Пытался отыскать невесту!

– Отыскал?

– Отыскал. Только не знаю, чью!

Мишель не стала допытываться, но мою руку с плеча сняла.

«Наверное, согрелась! – успокоил себя я и вспомнил сегодняшнюю телефонную эпопею.

После звонка матери я набрал Танюшку. Никто не ответил. Набрал ее домашний. Та же история. Я попытался вспомнить, есть ли у них на телефоне определитель номера, и не смог. Когда уже подъезжал к больнице, у меня созрел план. Я набрал Маришку.

– Шурик! – пропела она. – Ты откуда? Что за странный номер?

– Маришка, нету времени, я на задании, расскажу при очень личной встрече!

– А не обманешь?! – закокетничала она.

– Нужно вычислить одного человечка! Позвонишь по этому номеру, – я продиктовал Танюшкин номер, – скажешь следующее: «Привет, это Люся, слушай, тут такое творится, не поверишь!» Твоя задача выяснить, говоришь ли ты с Татьяной, и если нет, то с кем, и как найти эту самую Татьяну!

– Шурик, я ревную!

– Маришка, прелюдии потом, за мной следят! Перезвоню через десять минут, конечно, если буду жив! – я отключился.

Через десять минут я узнал, что Маришка ужасно рада тому, что я еще живой, и о том, что Танюшка уехала в Кронштадт, а свой мобильный оставила матери.

– Перезвони и узнай ее новый телефон. Ври, что хочешь! Говори, что директор школы оказалась трансвеститом, кастелянша отдалась дворнику, гастарбайтеры съели весь живой уголок, но телефон добудь!

Маришка только хихикнула, а еще через десять минут уже докладывала:

– Сделала все, что могла! Информация такая. Что происходит в школе, им по барабану, потому что Татьяна выходит замуж и увольняется!

– Молодец, Маришка! – автоматически ответил я. – За это и держу!

– Ну, ты врун! Я уже и не помню, когда ты меня за это держал!

Я молчал. Маришка поняла, что мне не до сальностей.

– Все так плохо? – озабоченно спросила она. – Что бы ни случилось, помни, для меня ты всегда желанный гость, даже вместе с Татьяной!

«Все-таки хорошая баба Маришка!» – я смотрел на огни приближающегося аэропорта и думал: «Бросить бы все к чертовой матери и забыться под ее уютным бочком!»

Однако, когда я посмотрел на Мишель, силы вернулись: «Есть в этом мире люди, которым еще хреновей, чем мне, и которым в одиночку с этим не справиться!»

Таможенный досмотр на базе прошли легко. Сан Саныч проводил долгим взглядом мои огромные пакеты с пивом, но ни слова не сказал. Сеня, однако, потрусил за нами, то и дело оглядываясь на начальника. Но тот взвешивал на руке пакеты Марго и в нашу сторону не глядел. На развилке мы разделились. Мишель попыталась отдать мне ветровку, но я остановил ее:

– Утром в семь! Форма одежды походная!

От вертолетной площадки донеслось дребезжание закрывающихся ворот. Один из сержантов делал Сенину работу. Сеня даже не оглянулся. Он шел за мной как привязанный.

«Это, наверное, просто потому, что мы живем в одном бараке!» – улыбнулся я и тряхнул пакетами с приманкой.

Бутылки призывно звякнули.

Ловушка сработала безотказно. Сеня балдел на ступеньках крыльца с ассорти из нескольких бутылок пива, беломориной и транзистором. Пару часов без его общества были обеспечены, и я принялся за бумаги профессора.

Сначала я разочаровался. Большинство документов были копиями из пачки с переводами Нильса. Разве что пометок было больше, и были они уже не только на полях но и в тексте. Например, в том месте, где эвенкский мальчик рассказывал про уток, добровольно врезавшихся в ствол кедра, было обведено «Вся земля под деревом была усеяна размозженными селезнями» и слово «селезнями» подчеркнуто два раза. В месте про загнавшую лесника на дерево медведицу было выделено то, что медведица была беременна и с огромным животом.

Сначала я не придал этому значения, но позже натолкнулся на выписки профессора о животном мире.

«Начиная с конца мая, когда утки начинают нести яйца, уровень половых гормонов самок остается высоким до середины лета».

«Перед самыми родами уровень половых гормонов у млекопитающих подвергается значительным изменениям».

Первое относилось к пометке о селезнях. Второе, как я понял, к медведице, которая вот-вот должна была разродиться.

Дальше шли свидетельства о «крокодиле», которая завелась на болоте, а позже подросла и оказалась уже ящером. Кое-где встречались биологические выкладки о ящерах, но вдаваться в подробности больше не хотелось.

«Завтра в лодке почитаю», – решил я и быстро пробежался по оставшимся страницам.

Там я впервые наткнулся на имя собственное «Хусивлук».

«Найти на болотах Хусивлук, – писал на полях профессор, – и взять кровь на анализ!»

«Надо будет узнать у эвенков, как переводится “Хусивлук”!» – зевнул я и отключился до самого рассвета.

Все еще спали после вчерашней вылазки в город, когда мы с Мишель покинули базу и дружно зашагали к притоку Чамбы. Наши тренированные тела не протестовали против быстрого темпа, и спустя час мы уже плыли по извилистой реке. Из-за частых изгибов течение почти не чувствовалось, и мне приходилось конкретно налегать на весла. В походе главное правильно распределить нагрузку. После марш-броска с Сениной лодкой в рюкзаке ноги теперь отдыхали, зато руки работали. Жесткое военного образца сиденье крепилось на борта и здорово облегчало работу: и рычаг напора на весла был сильнее, и задница не выпячивала резиновое дно, создавая лишнее сопротивление.

Вскоре течение усилилось, и грести стало легче. К полудню воздух нагрелся. Густо заросшие берега не пропускали ветер, а проснувшееся солнце, видимо, радовалось самому длинному дню в году и безбожно палило!

– В такую жару в воде сидеть хорошо! – пропыхтел я.

– В такую жару в Одессе хорошо? – Мишель улыбнулась. – Ты же говорил, что служил в Севастополе! Или в Одессе тоже бывал? – первую «е» в названии города она произносила по-европейски, как «э».

– В Одессе тебя бы за «Одэссу» убили! – не нашелся, что ответить я. – «Подумать только! Не прошло и трех недель, как мы вместе, а она уже подкалывает меня в моем же стиле!»

Река стала расширяться. Я бросил весла и сверился с картой.

– Скоро вольемся в Чамбу, и можно будет топить жиры на солнышке аж до самой Подкаменной Тунгуски! Там на звероферму и вместе с работниками на подкидыше до Ванавары. Главное до шести успеть, а то будем со сторожем ночевать!

Мы поменялись местами. Теперь Мишель сидела на веслах и лишь слегка подправляла курс лодки, держа ее на стремнине. Я развалился на корме и смотрел в голубое небо.

– Нашел что-нибудь интересное в бумагах Светлова? – прервала мои мечтания партнерша.

– Интересное? Есть и интересное, причем такое, что заставляет взглянуть на вещи совсем с другой стороны! Бумаги-то в большинстве своем те же, что дал нам Нильс, а вот взгляд на них профессора оказался для меня полной неожиданностью!

– На то он, наверное, и профессор! – вставила Мишель.

– Я чувствую, – вдохновенно продолжал я, – что еще чуть-чуть, и я разгадаю его ребус! Правда, пока не знаю, как связать воедино все его намеки, но что-то уже вертится в голове. Слушай, мне нужен толчок! Как Ньютону – яблоком по башке! Или… – я прервал свои философствования, навеянные бездонным небом и резко сел: – Мне нужна муза! Будешь моей музой?!

– Музой-обузой! – улыбнулась Мишель. – Ты знаешь, я никогда не понимала, почему люди называют ученых чудаками. А теперь…

– Слушай, а наш профессор действительно был чудаковатым! – не дал я ей договорить. – Как можно было написать: «Если со мной что-то случится, передай мои бумаги кому следует»?! Для любого нормального человека «кому следует» означает милиция. Вот его бедный племянник по ментам и болтался, и везде его откровенно посылали. От этого он и начал письма по редакциям рассылать, на журналистское расследование надеяться. А Светлов, наверняка, вкладывал в эти слова совсем другой смысл. Кому следует передать бумаги профессора молекулярной биологии? Конечно же, коллегам! Не удивительно, что его открытие, о котором он намекал Сене, до сих пор не увидело свет!

– Я не совсем об этом, – покивала Мишель. – Вы, ученые, думаете по-другому. Вот, например, скажи: – Как назвать сороконожку, у которой оторвали одну лапку?

Я немного подумал и ответил:

– Хромоножка?

– Вот видишь?! Я нисколько не сомневалась! А большинство ответит тридцатидевятиножка!

– Неужели отгадал?! – не поверил я.

– Не то что отгадал, ты меня удивил! Так мне еще никто не отвечал! Правильный ответ – сороконожка-инвалид! – она немного помолчала. – Поверь, не зря твой военврач хочет забрать тебя к себе. Это не он тебе нужен, а ты ему! А шефиня твоя глупая курица, которая ничего дальше своего собственного носа не видит! – Мишель с силой хлопнула веслами по воде.

– Кто сейчас чудит, так это ты! – закрылся я от брызг. – Кстати, мы угадали, профессор действительно следил за ящером! Он ему даже имя дал, Хисивлуком назвал. И выписки про ящериц сделал. Сейчас я тебе самое интересное почитаю. Ты же просила интересненькое?

Я достал из внутреннего кармана бумаги, развернул и стал листать.

– Вот, на злобу дня. О сексуальной жизни… – я сделал паузу и глянул на нее из-под полей накомарника: – … ящериц!

Мишель пропустила мой пробный шар мимо ушей.

«Ладно, по селезенке не дала, уже прогресс!» – подбодрил я себя. – Слушай: «Партеногенез у ящериц», – начал я.

– Что у ящериц? Партайногеноссе? Это который Борман? – опять подколола Мишель.

– Что у ящера?! Борман?! – рассмеялся я. – Нет, у ящера Штирлиц! Или ящур у Штирлица?!

Теперь настала ее очередь смеяться.

– Ладно, перескажу своими словами! – сжалился я. – Ты знаешь, что ящерицы, как и куры, могут нести яйца без участия самца, но, в отличие от кур, из яиц ящериц может появляться потомство. Это, для справки, и называется партеногенезом. Но самое интересное не в этом, а в том, что даже без самцов ящерицы устраивают брачные игры! Сразу после кладки яиц у самки происходит резкий гормональный сдвиг, и она начинает играть роль самца! Пока гормоны не придут в норму, она пристает к самкам, в которых яйца еще не созрели. Взбирается на них, соблазняет, трется о то, обо что там у них положено тереться, в общем, ведет себя как распущенный донельзя самец! И в самый последний момент, когда самка готова отдаться, она, бедная, понимает, как ее низко кинули – отдаваться то некому! Разочарованию нет предела, но гормоны уже взыграли, и вскорости такая самка уже сама откладывает яйца и превращается на пару дней в «самца». Вот такой получается пример однополого брака! – закончил я. – Так что «розовую» любовь по уму надо было назвать «зеленой»!

Тут Мишель перестала править веслами и часто заморгала. Потом перекинула ноги через сиденье и села ко мне спиной.

Мне бы броситься к ней извиняться, но тут мои мысли стали выстраиваться в логическую цепочку. Я боялся спугнуть их. Все отметки и выкладки профессора стали обретать смысл! И сводились они к одному, к женскому началу!

Мое открытие так взбудоражило меня, что я не понимал, что делаю. По какому-то наитию я встал на колени и подполз к Мишель. Обнял ее сзади за талию и положил голову на плечо. От близости ее стройного тела и легкого аромата духов я почти задохнулся и едва сумел прошептать: – Я все понял!

Мы плыли молча, и в какой-то момент я заметил, что она гладит мои руки, обхватившие ее.

– Не надо! Не извиняйся! – прошептала она. – Я помню – чистая вода, новая жизнь!

Наконец до меня дошло, что она обиделась на «розовую любовь».

– Да я не об этом, глупенькая!

– Я не глупенькая! Я уже догадалась. Просто зациклилась на своем!

– Так ты догадалась, что я догадался, о чем профессор догадался?!

Она обернулась и ткнулась мне носом в шею.

– Давай уже меняться! – я помог ей перебраться через сиденье. – Садись на корму, а я тебе все расскажу.

Пока Мишель устраивалась, я вывел лодку обратно на стремнину: во время моего озарения и переживаний «девушки с веслами» нас снесло к берегу. Мы снова набрали ход и я начал:

– Все лежало на поверхности. Профессор просто сложил воедино очевидные факты, на то, как ты сказала, он и профессор! Начнем с того, что за первые годы после падения метеорита в болотах погибла вся живность. То есть почти вся, кроме ящериц, которые не только выжили, а еще и выросли в настоящих ящеров. Конечно, объяснить их невероятные размеры я сейчас не берусь, ведь радиации здесь не нашли. Но кто знает, какой здесь был фон сто лет назад? Сейчас это не суть важно! Важно то, что ящерицы могут размножаться без самцов. А в том, что метеорит принес что-то такое, что убивает именно самцов, нет никаких сомнений! Эвенкский мальчик видел кучи разбившихся селезней, заметь, селезней, а не уток – это раз; охотник видел бешеную медведицу-самоубийцу, которая была на последней стадии беременности, а значит, уровень женских гормонов у нее был низкий – это два. Среди погибших людей одни мужики, хотя женщины, наверняка, тоже ходили на болота за грибами-ягодами, – это три. Отсюда вывод: что-то в мужском организме чувствительно к тому, что принес метеорит. И я думаю, что ответ находится в руках Мезина, а точнее в ДНК, информацию о которой он так тщательно скрывает!

Вместо охов да ахов о том, какой я умненький, Мишель вдруг попросила:

– Пожалуйста, не ходи больше на болото!

– Так это когда было! – успокоил я ее. – Ты же сама туда ходила и видела, сколько там народу! Да и живность на болоте вовсю цветет и пахнет!

– Все равно! Обещай, что больше не пойдешь!

– Хорошо, не пойду. Мне и делать-то там больше нечего. Все ответы на мои вопросы на базе, в биоблоке. Я думаю, Мезин и бумаги профессора там прячет. Никто, кроме него и Стива, туда попасть не может!

– Это хорошо, что у тебя появился свой интерес к этой таежной глуши! – порадовалась за меня Мишель. – Только вот что мы будем нашему заказчику докладывать?

– Давай завтра обсудим? Сегодня у нас выходной, да еще и Янов день. Я думаю, наш работодатель в такой день разрешил бы нам отдохнуть!

– Тогда я вздремну.

– Обязательно! Тебе силы нужны через костер прыгать!

Она улыбнулась и закрыла глаза.

До Подкаменной Тунгуски мы добрались хорошо отдохнувшие. Весь путь спали по очереди на корме. Оказалось, что мягкое течение реки чертовски убаюкивает, особенно на дне резиновой лодки. Я никогда не спал на водной кровати, но ощущения, наверняка, те же, если не лучше!

Сквозь сон я слышал шум мотора и какие-то разговоры. Проснулся я от жестких ударов снизу. Лодка прыгала по волнам, и брызги были настолько сильные, что пробивали накомарник. Я открыл глаза. Мы неслись на буксире за катером с подводными крыльями и двумя навесными моторами. Катер был забит людьми. На корме сидел человек в черном пиджаке и не отрываясь смотрел на Мишель. Она сидела ко мне спиной и держалась руками за резиновое ушко, через которое был продет трос. Вид у нее был напуганный.

– Что происходит?! – скользя руками по мокрым бортам лодки, я с трудом сел.

– Председатель поселка взял нас на буксир! – прокричала она.

– А ум у него есть – так нестись?!

– Он сказал, что это обычное дело и что лодка военного образца еще не такое выдержит!

Я приподнял сетку накомарника и тут же опустил обратно. На корме сидел мой старый знакомый. Тот самый любитель клубнички с морошковой поляны!

– Какого поселка он председатель? – с недобрым предчувствием спросил я.

– Так Ванавары!

– А откуда он взялся?

– Из зверофермы. Я там к мосткам причалила, тебя будить не хотела. До отправки подкидыша с рабочими было полно времени. А тут он с друзьями к своему катеру спускается. Начал глазки строить, пойдем, говорит, тоже себе воротник выберешь! Потом в катер к себе звал. Экскурсию по реке обещал! – Мишель улыбнулась. – Я сказала, что без мужа не поду! Вот, сговорились на буксировку!

В Ванавару мы попали раньше запланированного. Председатель протянул Мишель руку, помогая залезть на пирс. Она сняла накомарник, я надвинул свой поглубже. Пока я вытаскивал и сдувал лодку, любитель клубнички не отходил от моей спутницы ни на шаг.

Закинув на плечи тяжеленный рюкзак с мокрой лодкой, я взял наперевес карабин.

– Любимая! – я постарался изменить голос до неузнаваемости. – Нам пора!

Мишель резко оглянулась и как-то странно посмотрела на меня. Речной ветер играл ее волосами. Огромные глаза влажно блестели. Уголки губ немного дрожали, не зная, что сделать: улыбнуться или расплакаться. На щеках вдруг появился румянец, и тут я понял, что ее красота вовсе не холодная. Я поспешил отвернуться и зашагал к группе мальчишек, глазевших на катер.

– Иду, любимый! – она, ни с кем не попрощавшись, кинулась за мной.

– Что у тебя с голосом? – спросила она, поравнявшись со мной. – Надуло?

У нее самой голос дрожал, и мне показалось, что он вот-вот сорвется. Я переложил пакет с пивом и маринованным мясом в руку с карабином и приобнял ее.

– Улыбайся мне! На нас смотрят! – прошептал я и сквозь сетку накомарника поцеловал ее в щеку.

Ее губы наконец приняли решение, и я с удивлением увидел, что ее улыбка может быть мягкой и домашней!

– Я изменил голос специально! Я столкнулся с этим председателем на болоте в довольно щекотливой ситуации! Для всех будет лучше, если он меня не узнает!

– Давай пакет и карабин! – заметила она, как я пыхчу.

Свободными руками я ухватился за лямки рюкзака, и жизнь стала прекрасна!

Дом Клавдии оказался прямо на берегу Ванаварки, речушки, впадающей в Подкаменную Тунгуску.

– А ночью точно будем через костер прыгать? – в который раз спросили мальчишки, показавшие нам дом.

– Это как тетя Мишель скажет!

– Будем, будем! – заверила их тетя Мишель.

В доме пахло затхлостью. Мы окрыли все окна и затопили печь.

– Что же ты не сказал, что у нас будет дом? Я бы взяла с собой новое платье!

– Новое?

– Я в том магазине, где в первый раз Марго прошляпила, купила.

– Нет худа без добра! – улыбнулся я. – Посмотри у Зинаиды в комнате. Ты, конечно, не такая худая, как она, но, может, что-нибудь подойдет.

Комнат в доме было всего две, поэтому гадать, где чья, не приходилось. Та, что была с большой кроватью и иконами, несомненно, была родительская. Я достал из пакета сверток со свечками и бутылкой святой воды из церковной лавки. На полочке перед иконами стояла чашечка с рисом. Я вспомнил похожую у своей бабушки в Белозерске, куда она втыкала свечки. Я поставил две, как и просила Клавдия. Перекрестился, как это делала бабушка, и зажег спичку. Свечки недобро затрещали.

«Злой дух в доме!» – вспомнил я слова экстрасенса из какого-то фильма.

Окропил углы, сходил на кухню, побрызгал и там. Потом нашел выдвижную скобу подпола и с трудом поднял тяжелую крышку. Я стоял на коленях, брызгал в проем подпола, и какая-то мысль не давала мне покоя.

– Мишель! – позвал я.

Она не ответила. Я поднялся и без стука зашел в комнату. Мишель стояла перед зеркалом шифоньера в цветастом сарафане. Я застал ее в тот момент, когда она одной рукой поправляла грудь, а другой пыталась спрятать лямочки лифчика под пушистые плечики сарафана.

– Ты неотразима!

– Уж не хочешь ли ты сказать, что я вампирша? – ничуть не смутилась она.

– Не понял?!

– Раз я не отражаюсь в зеркале!

«Одно из двух, – подумал я, – или наша королева праздника сегодня в ударе, или я туплю не по-детски!»

Я налил в ладонь святой воды.

– А вот это мы сейчас проверим! – я хотел брызнуть на нее, но она ловко перехватила мою руку.

Увидев этикетку на бутылке, она тихо сказала:

– С этим не играют. – Потом пристально посмотрела на меня и вдруг выдала такое, что я потерял дар речи:

– Лучше побрызгай здесь хорошенько, нам тут спать.

Я посмотрел на единственную кровать в комнате, которая была ничуть не больше кроватей в нашем бараке.

«Может, она имела в виду, что я буду спать на полу?» – не сразу пришел в себя я, а когда смог снова говорить, прошептал:

– Пойдем, мне нужен совет профессионала.

Мы стояли у подвального проема и смотрели вниз.

– Ты прав, – подтвердила мою догадку Мишель, – подпол слишком мелкий для того, чтобы такой крупный мужчина, как Михаил, смог сломать себе шею!

Под окнами уже резвилась ребятня.

– Тетя Мишель, когда костер палить будем? – кричали они в открытые окна. – Уже стемнело!

– Сейчас печка прогорит, и начнем. Вы пока хворост собирайте!

Скоро на берегу появилась огромная гора сухих веток. Когда пламя разгорелось, вокруг костра стали собираться соседи.

– Вы кто же будете Клавдии? – поинтересовались они.

– Дачники мы ей будем! – ответил я, доставая пиво и маринованное мясо. – На выходные приехали отдохнуть!

Увидев, что готовится пикник, соседи отправились за закусками и самогоном.

Из пары кирпичей я сложил в сторонке импровизированный мангал и наколол щепы из осиновых поленьев. Мишель уже вовсю прыгала с ребятишками через костер, а я торчал возле шашлыков. Вот бы где Сеня пригодился!

– Зовите дяденьку Рика! – услышал я ее смех.

Ребята прибежали за мной. Самого старшего мы оставили караулить мясо, а сами ринулись в костер!

Мы с Мишель прыгали, взявшись за руки. Каждый раз, когда мы пролетали над костром, подол ее сарафана раздувал пламя, и за нашими спинами вспыхивала ночь!

Взрослые стояли в сторонке, наблюдая за языческими причудами приезжих и неуемным весельем своих сорванцов.

Напрыгавшись, детвора уселась вокруг костра. Придвинулись к огню и взрослые. Появились тарелки, пошли по кругу шашлыки, зашипели банки с пивом, зазвенели чарки.

Не заставили себя ждать и страшные истории. Особенно о проклятии египетской жрицы.

– От ее слез никто не уйдет! – вещал кругленький дедок, пользующийся всеобщим уважением. – Сколько наших она уже извела! Последними Михаила с Кузькой к рукам прибрала, царствие им небесное! Кто из мужиков теперича на очереди, то только самой жрице ведомо!

Тут мы с Мишель одновременно задали два разных вопроса.

– А почему обязательно из мужиков?

– Какой Михаил? Не муж ли Клавдии?

– Так а зачем же, сынок, ей бабы?! – повернулся он сначала ко мне.

– А Михаил он самый, Клавкин! – это уже к Мишель.

– Тогда при чем тут жрица? Он же в подвал свалился.

– Это, паря, нам так председатель вместе с человеком в камуфляже велели говорить, а на самом деле он задохнулся.

– Как задохся?

– Обыкновенно, в подвале. Мы, когда его два дня дозваться не могли, на третий дверь-то и вышибли. Дом оказался заперт изнутри. Окна тоже были все на шпингалетах, даже ставни захлопнуты. Сам Михаил лежал в подвале, и люк был закрыт. Мужиков, которые спустились за ним, самих пришлось вытаскивать! Они чуть не сомлели от дурного воздуха!

– Это как?

– Очень просто, подвал-то с осени не открывался.

– Ну и что?

– Вам, городским, не понять. На зиму все щели в погребах затыкают, чтобы овощи не померзли. За зиму все эти запасы забирают хороший воздух, а выделяют дурной, но человек-то поначалу этого не замечает, а когда понимает, что сомлел, сил вылезти уже нет! Поэтому подвал по весне сначала нужно открыть да проветрить, перед тем как туда спускаться.

– Так что же получается, он знал и все равно полез, да еще и крышку закрыл?

– Выходит, так. Похоронил себя заживо, как старовер.

– А почему ж про это говорить нельзя? И что это за человек в камуфляже?

– Так начальник Михаила, сам, вишь, приехал разбираться.

– Мы-то сначала на Кузьку думали и начальнику этому так и доложили, – вставил другой мужик, – да только он нас слушать не стал и в сторону Кузьки даже не глянул! А потом мы с мужиками меж собой тоже порешили, что не Кузька это.

«Значит, Сан Саныч знал правду о смерти Михаила! – понял я, и тут меня вдруг обожгло. – Он же председателя знает! А что, если тот доложил коменданту о случае на болоте, и Сан Саныч допер, что я не тот, за кого себя выдаю?!»

– Это какой Кузька? Не тот, которого жрица прибрала? – спросила Мишель и озабоченно глянула на меня.

– Тот самый!

– А почему на него думали?

– Это длинная история! Если комарья не боитесь, слушайте!

Дым от костра пока не давал комарам разгуляться, и все дружно закивали. Я притянул Мишель к себе и приготовился слушать.

– Живет у нас в поселке молодуха Василина. Не девка, огонь! Кабы не траур, она бы здесь резвее всех через костер прыгала! Со школьной скамьи она по Михаилу сохла. Ее всем поселком урезонивали: «Угомонись, девка, он тебя в два раза старше! У него дочка твоих лет!» А ей хоть бы хны! Мой, говорит, будет, хоть тресни! Поначалу-то Михаил лишь в усы посмеивался. А как Клавка в года входить стала, начал он на Василину по-другому смотреть, по-мужицки. Не знаю, до чего у них там дошло, народ всякое болтает, да только Клавка терпеть не стала. Она баба мудрая. Не скандалила, не пилила мужика своего. Волосами с Василиной не вязалась. А только одним утром мы встали, глядь – ни Клавки, ни Михаила, одна Зинка дома хозяйничает. Мы к ней: что да как? А она знай талдычит: «Съехали да и весь сказ, а куда, не ведаю!» То-то Василина бесилась! Как же так, полюбовничка из-под самого носа увели! – дед захихикал, закашлялся и вспомнил про свою трубку.

Все терпеливо ждали, пока он звучно попыхивал и гонял табачным дымом комаров.

– Только к осени мы узнали, что Клавка с Михаилом завербовались на секретную станцию. Появлялись они тут короткими наездами, так что любовь крутить было некогда. Пять лет Василина ждала, и все эти пять лет женихался к ней Кузька, одноклассник ее. Любую, говорил, возьму, даже Мишкой порченную! И вот, когда девка наконец поняла, что моложе она не становится, дала тому Кузьке согласие. По весне свадьбу думали играть, а тут, как лед сошел, Михаил заявился, да еще без Клавки. Ну, у них все по новой и закрутилось! Кузька бегал, «Убью!» кричал. А потом увидел, что дом закрыт, успокоился. А Василина не унималась, горланила: «Не мог он уехать!» Молила мужиков дом открыть, на крыльце его два дня ужом вилась. Ну, мы видим, девка не в себе, открыли. Дом пустой. Так бы и ушли, если бы Василина к погребу не кинулась.

Над рекой повисла тишина. Было слышно, как набирает силу гудение гнуса.

– После этого девку как подменили! – вздохнул дед. – Как будто кто приворот с нее снял. Остепенилась, слова лишнего из нее не вытянешь. Кузьке в ноги бросилась, он и сжалился. Свадьбу отменять не стал. Да только ничего хорошего из этого не вышло. В аккурат как Михаилу сорок дней исполнилось, повесился молодожен в бане. Вот такая история! – закончил дед. – Очень она ревнивая, эта египетская жрица, особенно к тем, вокруг кого мужики вьются! Теперь Василине весь век в одиночестве коротать. Уезжать ей отсюда надо. Здесь ее замуж никто не возьмет!

Я посмотрел на Мишель. В ее влажных глазах отражалось пламя костра. По щеке скатилась слеза.

– Ну-ка, не раскисай! Ты слышала, что дед сказал про ревность жрицы?

Она молча кивнула.

– Никого не напоминает? Вокруг кого у нас мужики толпами вьются?

Мишель встрепенулась.

– Точно! Марго! Еще неизвестно, к кому жрица приревновала Михаила, к Василине или к нашей королеве!

– Хотя, может, и совпадение, – задумался я. – Так всех «черных вдов» можно на ревность жрицы списать. Мою бывшую шефиню, например!

– Ты прямо ловец «черных вдов»! – Мишель тряхнула головой и, разогнав свои грустные мысли, улыбнулась. – Твоя шефиня, потом Марго, теперь вот Василина!

Она прижалась ко мне. Я обнял ее обеими руками и не сумел вовремя смахнуть комара, который нагло уселся мне на веко.

Мы сидели, не подозревая, что сейчас нам предстояло услышать о четвертой «черной вдове».

– Да, – добавил кто-то после короткого молчания, – Василине надо уезжать или уходить к Хусивлук.

Мужики вокруг костра закивали.

– Отшельница это наша, – опередил мой вопрос дед, – уже лет тридцать, как одна живет. Шаман ее отселил. Уж больно египетская жрица ревнива к ней оказалась. Четверо мужиков через нее смерть нашли. А началось все с Тыкулчи. Уж больно он бойкий был, через это и сгинул. Как базу эту чертову отстроили, Тыкулчи туда проводником и нанялся. Никто из эвенков не пошел, а он молодой был, глупый. Ведь только-только на Хусивлук женился, так сиди дома с молодой женой! Так нет, он на весь поселок хвастал: «У нас на те деньги, что военные дадут, не медовый месяц, а медовый год будет!» Не зря говорят: «Не буди лиха, пока оно тихо!» У него не то что месяца, медовой недели не получилось! Сказывают, водил он по болотам не то ныряльщиков, не то водолазов каких-то. Те за три дня всю болотную тину со дна подняли. Ну, жрица их и не пощадила. Все они, как Кузька, через баню смерть приняли: ныряльщики угорели, а Тылкучи в своем предбаннике повесился. Вот тебе и медовый год! – вздохнул дед. – А потом пошло-поехало! Жрица всех мужей у Хусивлук отнимать начала. Вдову же, как у нас заведено, другие семьи принимали, и в каждой из них, после ее появления, женихи на себя руки накладывали. Вот так-то! Со жрицей шутки плохи!