Текст книги "Сопроводитель"

17

Сказать, что Пипус был недоволен – это ничего не сказать. Оно и понятно – кому понравится, когда в его дом посреди ночи вламываются с полуголой, к тому же только что изнасилованной девицей. Даже известие о недавней кончине ее отца заинтересовало Соломона не сильно. Человеческого сострадания в нем не было ни на грош, и он не скрывал этого – больное сердце не позволяло сопереживать. Поэтому долго таращил на меня глаза и в разных выражениях – и, кажется, даже на разных языках – яростно доказывал, что я дурак. Но я был в таком состоянии – невыспанном и утомленном, – что толком его аргументов не запомнил. Пожалуй, кроме одного, выдвинутого после того, как я, зевнув, заметил:

– Мы же с тобой теперь партнеры, Соломон. Мы с тобой в одной упряжке, и нам надо бежать в одну сторону. Сам говорил. Вот я и подумал, что смогу рассчитывать на помощь.

– Мы, конечно, в одной упряжке, Мойша, но ведь я тебе уже помог, нет? Я тебе денег дал, я тебе адреса дал, но я не обещал тебе, что буду давать постель разным шлюхам. Я сплю по ночам, Мойша, а не вывешиваю над дверью красный фонарь. Мне ее, конечно, жутко жалко – год назад лишилась мамы, нынче – папы и невинности, но, я дико извиняюсь, она мне здесь нужна, как карбюратор на велосипед. Я тебя, как партнер партнера прошу, Мойша: забирай ты эту шиксу из моего дома, да уматывай куда-нибудь. Завтра приезжай и мы поговорим с тобой об эту тему и обо все другие темы. Если хочешь кого-нибудь привезти, то привези лучше Валентину Сутягину.

– Понятно, – кивнул я. – Ты заказчик, я – исполнитель. Ладно, прощевай. Поеду ночлег искать. Что-то спать охота, да негде.

Я развернулся и пошел прочь, ведя за руку Анюту. На ней был тот же порванный ночной наряд, но, видимо, собственный вид мало ее смущал. Анна пребывала в привычном уже трансе, слегка ослабленном джином, но непобежденном. Если ей было плевать, в каком она виде, то мне тем более. К тому же в середине ночи вряд ли кто-нибудь мог попасться нам навстречу, так что стесняться, по большому счету, было некого. Пипус не в счет.

Он что-то еще бурчал вслед, но я не слушал. Я на него слегка обиделся. Но не сильно – на то, чтобы обижаться сильно, у меня не хватало сил. У меня их вообще хватило только на то, чтобы довести спутницу до машины, усадить ее, усесться самому и доставить два наших полубесчувственных тела до вчерашнего недомотеля. Не лучшее, конечно, место, но ничего кроме этого в голову не пришло. Я дико желал в постель.

Поэтому, одолжив Анюте свою рубашку – она скрывала ее изодранный пеньюар чуть не до колен, а ниже ночнушка, собственно, смотрелась еще весьма неплохо – и, оставшись сам голым до пояса, что мужчине простительно, я завел ее внутрь и увидел, что за стойкой хочет спать вчерашний бармен. Подмигнув ему таким же сонным, как и у него, глазом, я сказал:

– Две комнаты и поужинать.

Бармен, почувствовав во мне родственную душу, тоже подмигнул:

– Понравилось местечко? Хорошо, устроим две комнаты.

– Не надо две, – вдруг встряла Анна. Я удивился. Ведь хотел, как лучше. Думал, что находиться в одной комнате с мужиком ей, после всего случившегося, будет неприятно. Оказалось, что Аннушке куда неприятнее представлялось оставаться одной.

– Хорошо, – снова подмигнул бармен. – Сделаю одну комнату.

– И еще, шеф, – добавил я. – Если можешь, раздобудь какую-нибудь дерюжку, чтобы на живого человека надеть можно было и он после этого нормально выглядел. В накладе не останусь.

– Постараюсь, – кивнул бармен. И, сделав над собой усилие – за что ему сразу можно было вручать медаль, – поднялся и, шатаясь, повел нас за собой. Указав на причитающуюся нам комнату, протянул ключ и промямлил:

– Сейчас ужин принесут. С одеждой я к утру подсуечусь.

– Договорились, – согласился я и на всякий случай, для хороших воспоминаний и так далее, сунул ему в руку полтинник, изъяв одновременно ключ.

В общем, разошлись мы вполне удовлетворенные друг другом. Он больше не появлялся до самого утра, когда принес вполне приличный мужской костюм. Растолкал меня и, получив обещанное, удалился, зевая во весь рот.

Но это было утром; ночью же нам доставили ужин – действительно легкий, что-то похожее на отварной рис с котлетой из непрожаренной крысы, – мы покушали, и Анна, уставившись на меня своими огромными глазами, в которых было не различить ни зрачков, ни белков, ни радужки, вдруг сообщила:

– Не вздумай ко мне подходить!

– Окстись, – посоветовал я. – Даже в мыслях этих глупостей не держал. Если ты думаешь, что я бесчувственное дерево, то ты таки ошибаешься: я дерево чувственное и, как ни странно, догадываюсь, что у тебя в душе происходит. И догадываюсь, что тебе страшно оставаться одной и страшно оставаться наедине с мужским полом. Только можешь не бояться. Я сейчас не мужской пол. Я вообще не пол. Я спать хочу. – И, даже не попытавшись разобраться с непрезентабельного вида грудой одеял на грязной шконке, что стояла у стены, устроился поверх них и почти сразу отрубился.

Чем занималась дальше Анна – не знаю, но когда бармен, притаранивший обещанную одежду, разбудил меня утром, она, как показалось, довольно мирно посапывала на двуспальной кровати, по-джентльменски уступленной мной, укрытая до самого подбородка. Когда я проснулся во второй раз – уже окончательно – часов около двенадцати, диспозиция не изменилась, но о спокойствии уже не было и речи: голова коноваловской дочки моталась из стороны в сторону с постоянством маятника, лицо пылало, губы говорили неслышные слова, а руки смяли одеяло. Ее мучили кошмары.

Постояв над ней в нерешительности, я все-таки протянул руку и тронул Аннушку за плечо в попытке разбудить. Повторять опыт не пришлось – едва мои пальцы коснулись ее тела, она вздрогнула и распахнула глаза, в которых застыл ужас кошмарного сна.

Допускаю, что мой вид особого спокойствия не внушал и даже напротив. Потому что морду я имел помятую, со сна и не только, щетина отросла, полагаю, дай бог, потому что когда брился в последний раз – я уже забыл. Но кричать Анюта не стала, хоть и открыла было рот для этого. Но затем передумала, оскалила зубы и презрительно спросила:

– Это ты?

– Я, – я кивнул, даже не подумав обижаться на такой тон. Я еще вчера подозревал, что отныне и на несколько лет вперед в ее душе укоренится не самое благожелательное отношение к мужчинам. В какой-то степени я находился в роли доктора-психотерапевта: от того, как сейчас поведу себя с ней, зависят ее дальнейшие поступки. Потому что первые часы после сильного стресса – самые важные, именно они закладывают в подсознании либо непреодолимое желание гадить по углам всю оставшуюся жизнь, либо тягу к продолжению нормального существования и попытке забыть о случившемся. Так, да? Я таки думаю, что так.

Но, в отличие от психодокторов, у меня не было ни нужных знаний, ни практики, так что рассчитывать приходилось только на самого себя и свою способность разбираться в людях.

В моей жизни бывало всякое, к чему скрывать. Чаще, конечно, плохое, но иногда даже и хорошее. Но вот в той роли, в какой оказался сегодня, мне выступать еще не приходилось. Хорошо это или плохо – бог весть, но, стоя над кроватью и сверху вниз глядя на красивую шестнадцатилетнюю девушку, которую, по большому счету, не только изнасиловали, но которой самым безжалостным образом истоптали душу, что гораздо больнее и до конца не заживает, я понял, почему ночью увел ее из отцовского дома. Слишком много выпало вчера на ее долю. Если бы еще и милиция насела с расспросами – а она непременно насела бы, – то случилось бы повторение пройденного. Повторное изнасилование, на сей раз моральное, но это не намного лучше. И Анюта, без того испытавшая более, чем достаточно для любого человека, имела все шансы свихнуться, не выдержав такой нагрузки.

– Двенадцать, – я показал ей часы. – Ты себя как чувствуешь?

– Заботишься? – все тем же презрительным тоном поинтересовалась она. – Плохо я себя чувствую. Благодаря твоим дружкам.

Это было уже слишком, и я укоризненно покачал головой:

– Зря ты так. Никакие они мне не дружки, сама прекрасно знаешь. В любом стаде есть свихнувшиеся быки, не резать же из-за этого все стадо? А о тебе я действительно беспокоюсь, иначе бы не забрал тебя из коттеджа. Сейчас мы покушаем – тихо, мирно, спокойно – и я отвезу тебя к знакомому психоаналитику. Он в подобных случаях разбирается лучше, чем я, он тебе поможет. И, главное, не допустит, чтобы кто-то лез в твою душу слишком или не слишком назойливо – даже милиция.

Она удивленно посмотрела на меня и неожиданно всхлипнула:

– Зачем тебе это? Только не прикасайся ко мне!

Я действительно уже протянул было руку, чтобы погладить ее по волосам и слегка успокоить, но после такого возгласа руку одернул. Однако на поставленный вопрос ответил:

– Не люблю я, понимаешь, когда людям в душу гадят. Мне самому в таких случаях гадко становится. Тем более, когда таким образом. И вообще… Я за тебя какую-то ответственность чувствую.

– Папочка, – сквозь слезы криво усмехнулась она, и эта усмешка неприятно корябнула меня по сердцу.

– Зачем ты так? – я махнул рукой и пошел одеваться в костюм, принесенный барменом. Понимаю, что у нее в душе не бальзам растекается, но ведь и я живой человек, у меня тоже куча проблем и нервы расшатаны.

Костюм оказался хоть и потрепанным, с дырявыми карманами в брюках, но с рубашкой, а потому я отбросил брюки в сторону, ограничившись тем, что предназначено для торса. И, когда, закончив процедуру одевания, застегивал последнюю пуговицу – не под самым воротом, а чуток пониже – за спиной раздался сдавленный голос:

– Извини.

– Ничего, – не оборачиваясь, отозвался я. – Все в порядке. Можешь взять пиджак, если хочешь. Пошли кушать.

Она воспользовалась моим предложением. Пиджак был черным и не совсем определенного кроя, и понять, мужской он или женский, было сложновато. Разве только по пуговицам – но кого они волнуют?

Избавившись от своего многажды дырявого пеньюара, в моей длинной рубахе и барменовском пиджаке, Анна выглядела довольно неплохо. Скажем, как девушка, собравшаяся на пляж. Правда, небо, впервые за целую неделю, оказалось затянуто тучами, но девушки – они ведь сами знаете, какие. Если что взбредет в голову – ни за что не переубедишь. Могут и в ливень купаться поехать. Дескать, река мокрая, дождь тоже, так что какая разница? Нету такой.

Завтрак в недомотеле на этот раз оказался более сносным, чем ужин; во всяком случае, крысу, замаскированную под котлету, нам никто не пытался предложить. А макароны, снабженные стандартными фабричными сосисками, трудно испортить, поэтому ели мы, не напрягаясь.

Расплатившись за гостеприимство, я посадил свою подопечную в машину и повез к тому самому знакомому психоаналитику. Если, конечно, разобраться, то знакомым его назвать трудно. Просто лет пять назад – по заказу нашей доблестной милиции – он обследовал меня на предмет психического здоровья. И, в отличие от доблестной, нашел его вполне пригодным для использования в разных целях. Единственное, что законстатировал – что я слегка ударенный в голову. Но я этого и не скрывал, честно отсидев на больничном по случаю сотрясения мозга две с половиной недели. С тех пор мы с психоаналитиком водок не распивали, но при редких встречах кивали друг другу.

Всю дорогу Анна молчала. Я даже не пытался навязать разговор, понимая, что он ей сейчас нужен, как зайцу – стоп-сигнал. Все, что было необходимо девушке – в полном одиночестве поковыряться в своей душе, определяя дальнейшее отношение к людям. Пусть. Доктор, если что, потом подкорректирует выводы. Он – профи, у него это должно получиться. А в том, что он согласится помочь, я не сомневался. По моим сведениям, два года назад психоаналитик ушел в частники, гонясь за крутой деньгой. На счет его успехов в этом деле я был мало осведомлен, но справедливо полагал, что отказываться от сотни-другой долларов частнопрактикующему врачу глупо.

Когда мы вошли в его приемную, там было пусто, как в только что распаханной степи. Я решил, что дела у частного медика идут не ахти, а потому уверенным шагом подошел к двери в кабинет и распахнул ее.

Доктор сидел там и мирно беседовал с какой-то дамой, молодой и на вид вполне привлекательной. Что у нее были за проблемы с головой, не знаю, подслушивать не стал, и даже, чтобы не мешать беседе врача с пациентом, быстро закрыл дверь с другой стороны. Ничего, подождем.

Психоаналитик, однако, ухитрился меня приметить и, не успел я отойти от двери и устроиться на одном из стульев, выскочил из кабинета и радостно закричал:

– Мешковский! Что, опять милиция в твоей адекватности сомневается?

– Ни за что, – отозвался я. – Они вам на слово верят. У меня другое дело. Если хотите знать, определенной денежкой пахнет.

– Это хорошее дело, – согласился доктор. – Проходи в кабинет, потолкуем.

– Подождешь здесь? – повернулся я к Анюте. Та кивнула, и я вслед за доктором прошел в гостеприимно распахнутую дверь. Закрывать ее не стал – мимо нас, шикарно шевеля бедрами, проплыла молодая и привлекательная с дырочкой в голове. Она и прикрыла калитку.

– Ну, рассказывай, – потребовал доктор, устроившись за своим столом поудобнее – задрав ноги выше головы и сцепив пальцы на животе. – Чего это ты так испугался – зашел и сразу выскочил. Раньше в тебе наглости, помнится, побольше было.

– Было, – кивнул я. – Раньше во мне и росту побольше было, и весу. Таперича старый стал, суставы скрипят. Вот и подумал – а чего это я буду беседу доктора с пациенткой прерывать?

– Это ты Саньку-то за пациентку принял? – усмехнулся доктор. – Ошибся, дорогой. Она у меня и ассистент, и секретарша, и любовница в одном лице.

– Один-ноль в твою пользу, – согласился я. – Не догадался. Ну, как частная практика? Небось, в нынешней России не много желающих твоими услугами воспользоваться? Приемная, гляжу, пустая.

– Два-ноль в мою пользу, – хмыкнул психоаналитик. – Клиентуры у меня хоть отбавляй, спасибо милиции. Через мои руки ее стараниями в свое время почти все нынешние новые русские прошли – когда еще древними жуликами были. Вот и пользуются у меня по старой памяти. Только что им в приемной штаны просиживать? Позвонил по телефону, согласовал время, и не надо напрягаться.

– Что-то с головой моей стало, – пожаловался я. – О простых вещах догадаться не могу. Но я к тебе все равно не со своей головой пришел.

– Что-то с коноваловской дочкой? – спросил он.

Я с офонарелым видом уставился на него:

– Ты ее знаешь?!

– Лечил в свое время ее мать. Так и не вылечил. Не успел – на машине разбилась.

– Тут дело вот какое, – принялся объяснять я. – Вчера вечером – или сегодня ночью, уж и не знаю, за отсутствием меня там – ее отца убили, всех его телохранителей перестреляли, а ее самое вынули из постели и пустили по кругу. В общем, девка пережила кошмар.

– И что, все это произошло прямо в их доме? – удивился доктор.

– Я же говорю, что ее из постели вытащили, – кивнул я. – Вот я и хочу, чтобы ты позанимался с ней. Боюсь, хреновые у нее сегодня мысли относительно этой жизни вообще и о мужчинах в частности. Ты бы их поправил. Сто баксов, а?

– Можно, – он снял ноги со стола, но пальцы на животе не расцепил. – Что еще?

– Не давай ее, пока нормально себя не почувствует, милиции. И не говори, что это я ее к тебе привел, – попросил я.

– Добро, – согласился он. – Я со знакомыми в санатории поговорю – пусть там до поры поживет. С оплатой за санаторий?..

– Не вопрос, – торопливо кивнул я. – Пусть выписывают счет – я оплачу.

– Тогда зови ее.

Я вышел в приемную и кивнул Анне головой:

– Иди сюда.

Она послушно встала и вошла в кабинет. Никаких эмоций. Живой труп. Или сомнамбула. Как хотите.

Я подвел ее к столу и усадил в кресло, в котором до этого сидел сам. Наклонился и негромко, но отчетливо и, кажется, довольно внушительно, проговорил:

– Анюта, слушай на сюда. Я скажу тебе за то, как надо вести себя правильно. Вот перед тобой сидит дядька-доктор, он умеет лечить человеческие души, если захочет. Твою он лечить точно захочет, я ему за это денежку подарил. И он тебя в обиду не даст. Только ты слушайся его во всем. Он очень ценный специалист, этот дядька. Он даже меня пользовал, я с тех пор очень умный хожу. И еще одно. Не говори никому, что это я был вчера в вашем особняке и что это я забрал тебя оттуда и привел сюда. Это никого не должно интересовать, но для меня это очень важно. Не менее важно, чем для тебя – поправиться. А пока прощай. Я поехал.

Я выпрямился, вынул из кармана бумажник, из бумажника – сотню баксов и протянул ее доктору.

– Нормально, – кивнул он. – Значит, начинаем лечение.

– Пока! – я взмахнул рукой и направился к выходу.

18

Я сидел в «Мерседесе» у дома психического доктора и думал, что же мне, собственно, предпринять дальше. После визита к Пипусу в моих нутрях что-то упало. Хотя нет, неправда. Когда что-то подает, прежде нужно, чтобы это что-то стояло. А его не стояло – хоть убей. Я точно помню. Даже прежде, когда Водолаз (это он потом оказался целый глава топливно-энергетического департамента областной администрации, а тогда еще просто человек-рояль) купил мои услуги на Набережной. Что-то мне не понравилось в предложенном проекте сразу, но я почему-то взялся за его осуществление. И что получил с тех пор? Кучу бабок – по моим меркам? Это правда. Но зато меня несколько раз больно били по голове, по другим частям тела, несколько раз чуть не убили, а напоследок человек, которого я считал своим партнером, дал понять, что мне за мой риск, за мою кровь и мой пот заплачено деньгами, и я эти деньги обязан отработать. А он свою часть работы считает на этом выполненной.

Спорить было трудно. Хотя, при желании, контраргументы можно было найти. Скажем, в «Славянском» мы с Пипусом договаривались вовсе не о продаже меня, как рабсилы, в его подчинение, а о сотрудничестве – он атакует с фронта, я провожу рейд по тылам. Но, простите за нахальство, когда рейдеры возвращаются, им ведь тоже нужно место для отдыха? Для этого и нужны союзники, или я ошибаюсь?

Но у Пипуса была своя точка зрения на этот счет. Он мыслил, как хозяин. Сам давно отвыкший делать дело, он предпочитал нанимать исполнителей. И со своей колокольни полагал, что, раз заплатил деньги, то может рассчитывать на отдачу, а в остальном с него взятки гладки. Что ж, раз так – пожалуйста. Только в таком случае я, как любой наемник, перестаю ставить его интересы наравне или даже впереди собственных и попросту меняю приоритеты.

Разрешив эту проблему таким образом, я поехал к своему дому. Надо было освобождать помещение – уж больно мне хотелось вернуться сегодня ночью в собственную постель. Это для меня сейчас было главное. А Пипус со своими детьми и любовницей обождет. Я, в каком-то смысле, человек чести. Его деньги я все равно отработаю. Но для начала позабочусь о себе.

Наглость водолазовских шестерок была феноменальной. Они, конечно, слегка сделали вид, что имеют зачатки совести, поставив знакомый мне по первому утру темно-вишневый «Мерседес» не во дворе моего дома, а при въезде в оный. Но это роли не играло, потому что попасть во двор не было никакой возможности, кроме как через эту арку. А значит, их автомобиль при любом раскладе попадался мне на глаза, открытым текстом объявляя: «А мы тебя ждем!». Вот это я и называю феноменальной наглостью.

В темно-вишневой тачке сидел не тот гаденький тип, что давеча. Тому я, как сообщил при личной встрече Водолаз, основательно попортил лицо. Теперь за рулем скучал, я глазам своим не поверил, Генаха Кавалерист. Мой давний – столько не живут – друг и соратник по работе в таксопарке. Если вспоминать все, что мы с ним натворили за годы долгого плодотворного сотрудничества, то дела хватит лет на тысячу в одиночной камере Бутырской тюрьмы. Куда там Феликсу Эдмундовичу, который любовался небом в клеточку всего четверть жизни, а за остальное наказания избежал, поскольку удачно подобрал момент и помер.

И вот я увидел за рулем вражеского авто своего друга. Зубы у меня щелкнули – вполне естественная реакция на такую картину. Воспользовавшись тем, что он меня не видит, занятый разглядыванием толстенной книги комиксов – насколько я знаю, читать Генаха так и не научился за отсутствием всякой тяги к данному делу, – я чуть подкорректировал курс и, подойдя неспешным шагом к машине, открыл дверцу и бухнулся рядом.

Генаха поднял на меня взгляд и принялся успешно изображать боксера-тяжеловеса, который нарвался на крупные неприятности. Я даже счет ему открыл – правда, не вслух, про себя. Но Кавалерист оказался человеком крепким, на цифре «семь» из нокдауна вышел, перестал таращить глаза и качать головой. Вместо всех этих глупостей спросил:

– Мишок?

– Таки не похож? – удивился я.

– Точно, Мишок! – заржал Генаха. – А ты ведь женился и уехал куда-то с женой.

– Повороты жизни, – я махнул рукой. – Уже развелся и вернулся обратно. Где-то с пару месяцев. Ой, только не спрашивай, почему – все равно не скажу. Это наше внутрисемейное дело.

– Да ладно, – великодушно согласился Генаха. – Что я, маленький, что ли? На «нет» и базаров нет. – Он вдруг помрачнел и уставился на меня. – Слушай, это ты что, опять в какой-то свой хипеш влез?

– Почему в какой-то? – оскорбился я. – Я когда-нибудь влезал в «какой-то» хипеш? Всегда – в определенный.

– Не барагозь! – остановил он меня. – Я к чему: выходит, я тебя тут пасу?

– Ну, натурально, так и получается, – согласился я. – Я вот даже поинтересоваться хотел: тебе-то я что сделал?

– Да ничего ты мне не сделал! – Генаха кинул книгу комиксов на заднее сиденье, даже не обернувшись посмотреть, как она упала, и в сердцах ударил ладонями по баранке: – Если б знал, ни за что бы не подписался. Но я же не думал, что ты опять сюда перебрался, думал – просто совпадалово. Ну, знаешь, всякое бывает. А этот кант подкатил, сказал только – надо одного плохого выцепить, но мне даже мараться не придется: просто водила. Ну, я и думаю: а чего соседу не помочь? Тем более за бабки. Он хоть к нам и переехал недавно, но человек солидный, сотовый имеет, болт на пальце, цепь золотая.

– Нормально, – кивнул я. – Такому доверять можно.

– Да пошел ты! – отмахнулся Генаха. – Он вообще чувак при солидоле – говорят, в «белом доме» работает. Не врут, в натуре – за ним каждый день лайба с областными номерами заезжает, сам видел.

– Сосед, значит? – уточнил я.

– Ну да, – кивнул Генаха. – Полтора месяца назад переехал. Скупил на первом этаже сразу три квартиры, в одной офис сделал, в двух других живет. Ну, говорю, при солидоле человек.

– Ну, а дальше что?

– А что дальше? Приехали сюда, эти двое мне говорят: сиди в машине. Если до вечера никого не будет, уезжаем. Другая смена заступает. А завтра по новой. И ушли. А я тут торчу.

– Да я не про это, – поморщился я. – Что дальше делать будем? Мы же с тобой вроде как и друзья старые, а вот в разных лагерях оказались.

– А я ведь и ударить могу, – спокойно сообщил Генаха. – Мы с тобой, Мишок, врагами, думаю, никогда не будем. Ну, было дело, грызлись помалу. Ну, так ведь по-корефански, не всерьез. А сейчас, думаю, вместе поработаем. Если ты не против.

– Таки нет, не против. Твои полголовы да мои полторы – это аккурат две получается, так?

Генаха усмехнулся. Его тощее лицо стало круглым, как Луна, подбородок выдвинулся еще дальше вперед. Почесав свою дохлую волосатую грудь клешнястой пятерней, он сказал:

– Мишок, елы-палы, если ты думаешь, что за полгода, что тебя уволили, я по твоим хохмам соскучился, то ты ошибаешься. В таксопарке, конечно, народ тормошить некому, зато все нормально дышат.

– А при мне что, дышали ненормально? – удивился я. – Не теми отверстиями? Да ты меня обмануть хочешь, натурально. Кончай этих глупостей, пошли лучше мой дом, мою крепость от захватчиков освобождать.

– Пошли, – согласился он и, выудив из бардачка какой-то старый «Наган», из которого никуда, даже если очень захочешь, не попадешь, – разве что в милицию за хранение огнестрельного оружия, – засунул его себе за пояс. Спереди, в отличие от меня.

– Вооружили? – поинтересовался я.

– Ну, – кивнул он. – Сказали, что ты прежнего водилу зверски изуродовал, так что мне посоветовали отстреливаться в случае чего.

– Ну, так отстреливайся, – усмехнулся я.

– Да пошел ты, – традиционно отмахнулся он, выбираясь. – Дурак.

– Нет, ты погоди! – заорал я ему вслед. – Ты скажи: у тебя куртка какая есть с собой? Должна быть, я же знаю, что ты холода боишься, а сегодня погода хреновая.

– Ничего я не боюсь! – храбро возразил Генаха. – На заднем стекле куртка.

Я, с трудом дотянувшись, взял его шкуру и тоже вылез наружу. Там, одевшись, махнул рукой в сторону своей машины:

– Туда.

– А там чего? – спросил он.

– А там и увидишь, – я подошел к машине, залез внутрь, откинул заднее сиденье и достал автомат. Генаха присвистнул:

– Ну, ты силен! Слушай, Мишок, как это у тебя получается: влезаешь в какую-нибудь заварушку – и обязательно с автоматом? Тебя грохнут, а ты, наверное, у меня в памяти так и останешься – человек с автоматом.

– Это, Генаха, не я такой, – философски пояснил я. – Это жизнь такая. Оружия-то на руках у народа сколько – после Афгана, Чечни, приднестровий разных. Но если б ты знал, сколько мне до автомата со всякой дрянью приходится бегать, ты бы мне посочувствовал… Кстати, о птичках – а когда это ты меня в последний раз с автоматом видел?!

– А я что – помню, что ли? – слегка сконфузился он.

– Эх ты! А еще меня балаболом обзывал.

– Но ведь видел же!

Я отмахнулся, отстегнул приклад, оставил его под сиденьем, а железо спрятал под куртку. Теперь можно было трудиться, обороняться и заниматься прочими полезными вещами. Я был готов буквально ко всему.

Похожие на двух бомжей, только что выбравшихся с помойки (Кавалерист за своей внешностью никогда особенно не следил, а я в последние дни несколько подзапустился), мы вошли сперва во двор, потом в подъезд и, наконец, поднялись к квартире. Только там я вспомнил, что мумифицированный вчера ограбил меня на ключи меня ограбил. По крайней мере, на ключ от квартиры. Это было неприятное воспоминание, но, как ни жаль, выход просматривался только один: ломать дверь. Звонить и сообщать засевшим в засаде парням, что вернулся хозяин, было глупо. Где гарантия, что хозяин им нужен? Я имею в виду – живой и здоровый?

Я жестом показал Генахе: в сторону! Он послушался, прижался спиной к стене слева от двери, а я, разогнавшись чуть не от самой квартиры напротив, нанес в район замка боковой удар ногой. Красивый удар. Дверь у меня крепкая, но перед такой красотой и она не устояла.

Впрочем, я тоже. Дверь распахнулась, и я ввалился в прихожую. Слава Богу, головой об интерьер стучаться при этом не стал. Даже сохранил ясность мысли, хоть и оказался на полу.

Зато Генаха, как настоящий ковбой, показал себя с лучшей стороны. Ворвавшись в квартиру следом за мной, он, ловко перебирая кривыми – от природы, а не от постоянных скачек – ногами, проскакал в кухню, оттуда – в спальню, затем – в зал, и все это за те недолгие секунды, что я поднимался с пола. На каком-нибудь знатном дерби за такую иноходь ему непременно дали бы главный приз, но здесь было не дерби, и ему дали только стулом по голове.

Стул сломался, но Генахе этого оказалось достаточно – он растянулся на полу. Я всегда говорил, что торопиться глупо. А Кавалерист меня никогда не слушал, считая, что я только языком треплю.

Но неторопливость – это именно то, что отличало меня от Генахи в данный момент. И именно то, что изрядно помогло мне. Потому что, едва Кавалерист рухнул под неудержимым натиском стула, я спрятался за вешалку, прижался к стене и, проделав тоннельчик промеж дожидавшимися зимы тулупами, стал наблюдать за происходящим.

А посмотреть было на что. Послушать тоже. Сперва в прямоугольнике двери нарисовался тип, которого я раньше не видел. Он склонился над телом, отодвинул обломки, перевернул его и заметил:

– А-э… Это! А это, короче, наш водила! Какого хера он тут делает? И какого хера он дверь ногой вышибал? Мог бы позвонить…

Речь была глубокомысленна и полна философской любознательности, но заострять на этом внимание я не стал. Потому что в дверях проявился еще один тип, на этот раз мне знакомый – тот самый гнилозубый педик, который попытался расстрелять меня ранним утром три дня назад прямо в городе.

– Ого! – сказал он. – У него пистолет! Не спроста он сюда так ворвался. Наверное, случилось что. Может, Мешковского заметил?

– Да откуда он его знает? – возразил незнакомый.

– Может, фотографию Водолаз показал, – фантазия у гнилого зубами, похоже, работала отменно.

– Ну, – незнакомый, видимо, был скептиком до мозга костей. – Нам не показал, а ему показал. Нет, тут, скорее, что-то другое.

– Да что может быть другое? – отмахнулся гнилозубый. – Нам его фотография на хрен не нужна! Я этого быка вот как тебя видел.

– Все равно! – упрямо сказал незнакомый. – Надо бы сходить посмотреть.

Я, собственно, мог бы легко и просто перестрелять их сейчас. Но что-то не хотелось поднимать шум, тревожить соседей. Ведь они же, подлые всенепременнейшим образом вызовут милицию. А мне милиция в моем доме на фиг не нужна. И, поскольку разговор развивался в очень интересном направлении, я решил, что стрельбы, возможно, удастся избежать. Что-то в их позах указывало именно на такой исход.

И гнилозубый не разочаровал меня. Гордо выпрямившись, он заявил, как полтыщи лет назад Джордано Бруно с костра:

– Водолаз нам говорил, чтобы мы его квартиры ни под каким видом не оставляли? Говорил. Если тебе приспичило проверить – беги и проверяй. А я останусь здесь, потому что все равно кому-то нужно быть в квартире.

– Ты дурак! – загремел скептик. – Это не мне приспичило, просто это нужно сделать обязательно! Нас так учили.

– Ах, так ты ученый! – отчего-то взъерепенился гнилозубый. – Ну, так иди, академик.

Академик ничего не сказал. Он с пяток секунд жарко посверкал глазами, потом раздул ноздри, скрипнул зубами и направился к выходу. То бишь – к распахнутой настежь двери и ко мне, сердешному.

Он не казался ни особенно сильным, ни большим – обыкновенное мускулистое пугало, каких много сейчас развелось. А потому, когда проходил мимо, я смело стукнул ему кулаком в висок. Кулак заболел, но своего я добился – академик разомлел в моих ласковых объятиях, которые я гостеприимно распахнул навстречу опадающему телу, и о сопротивлении даже думать не стал.

Я аккуратно положил его на пол – туда, где недавно лежал сам; правда, в отличие от него, в здравом уме и твердой памяти, – и крадущейся осторожной походкой двинулся к зале.

Гнилозубый, понятное дело, уже скрылся в глубине комнаты, так что я его не видел. Зато поимел конкретное удовольствие вдоволь постоять над бесчувственным телом Генахи Кавалериста.