Текст книги "Музей героев"

А в тот день до нас дошли слухи, что неподалеку от метро «Профсоюзная» открыли компьютерный клуб, в который бегают все местные подростки сливать родительские деньги на сетевые игры. Оплата там была почасовая, и место пользовалось бешеной популярностью. Пока мы нашли нужное место, мы промокли под снегом, замерзли и оголодали, так что настроение у нас было неважным. Первые два клиента были удивлены, но все же заплатили нам за вход, потому как мы доступно объяснили им, что теперь установлены новые правила. Остальные игроманы тоже предпочитали просто заплатить, когда Юрик начинал заходить им за спину, но все же кто-то из них настучал администратору. Парень оказался смелым и милицию вызывать не стал, а вышел сам. Это был настоящий компьютерный гений. Все, как полагается: рубашка в крупную клетку и очки в прямоугольной оправе. Без лишних разговоров он тоже решил дать нам стольник, чтобы вернуться на рабочее место. Простояв там около трех часов, мы собрали неплохую сумму. Купили водки, сигареты «Парламент» и пошли в чебуречную, где много смеялись над молниеносной реакцией 25-летнего администратора, без разговоров полезшего в карман за деньгами, и договорились, что не будем больше туда ходить хоть какое-то время. А то админ точно вызовет ментов, которые соберут дохуя свидетельских показаний. Никто туда и не ходил. А через месяц, когда мы с Маусом просто проходили мимо этого заведения, встретили двух парней, возвращавшихся из клуба, и спросили у них: «Как в клубе?» Они пожаловались, что уже две недели всех посетителей терроризирует какой-то отморозок, который стоит по шесть часов каждый день и собирает деньги даже с администраторов, а одного из них даже нокаутировал пару дней назад. Админ грозил ему ментами, а этот тип сказал, что за него будут мстить друзья, которые все спалят как-нибудь ночью, или твердил:

– Все, нахуй, звоню чеченцам!

Мы спросили, как выглядит этот человек, они сказали, что он огромный. Ребята были запуганы и посоветовали нам с ним не связываться. Когда мы поднялись по ступенькам к подъезду здания, нашему удивлению не было предела: это был Юра, наш друг, который делал все по-тихому и не делился с нами своими доходами. Юру мы пристыдили и отобрали у него всю последнюю выручку, взяв с него слово больше так не поступать и оставить клуб в покое.

По какой-то причине Юра нас серьезно опасался – возможно, из-за того, что у него больше не было друзей, а может, потому, что мы всегда нападали на него впятером и сильно били, или оттого, что его дом был практически окружен нашими: на востоке мой, на севере Мауса, в соседнем подъезде жил Леха, на западе Ред, на юге Тоха. Юра практически был окружен, и, куда бы он ни пошел, всегда встречал нас, к тому же мы тусовались в его дворе. Однажды утром собирали там деньги на водку, Юра помогал, самому ему внести было нечего, но он очень активно собирал мелочь с проходивших мимо знакомых. Минут через 20, набрали нужную сумму, пошли к стекляшке у торгового центра, где в долг нам уже давно не давали. Впятером вошли, и Юра высыпал гору мелочи на прилавок. Продавщица хладнокровно пересчитала деньги и протянула Юре бутылку «Золотого Велеса». Юра вытянул руку и резко схватил бутылку, продавщица дернулась от неожиданности, бутылка выскользнула из Юриной руки и разбилась об пол. Не найдя слов, вчетвером мы только посмотрели в глаза Юре и вышли на улицу. Юра остался внутри – он все понял. С улицы мы слышали, как он почти плакал:

– Вы ж не знаете, они и так меня не любят, теперь они точно меня убьют.

Это было нереально, но продавщица вошла в его положение и через пять минут молений, дала еще одну бутылку. А ведь он ей не врал…

7

Но бывали дни, когда я не спеша прогуливался по Профсоюзной один – чтобы просто отдохнуть от своих друзей. Я шел за новой музыкой в любимый ларек, где хачики продавали кассетные сборники с наци-музыкой, приговаривая:

– Хороший музыка, бери два!

За северным выходом из метро, где я однажды нашел полено, стоял ларек, в котором продавали модную в Москве 90-х молодежную атрибутику: футболки с изображением Курта Кобейна, Егора Летова и многих других музыкантов, серьги для пирсинга, ножи и трубки для курения ганджи – в общем, все, что нужно к новому учебному году. Но я шел туда не за этим, а для того, чтобы взять несколько белых футболок с принтом «Clockwork Orange» – таких еще ни у кого не было. Купил для себя и нескольких своих друзей, расплатился, взял пакет и двинул в сторону дома. Переходя на другую сторону улицы, на выходе из перехода, я услышал за спиной юный девичий голос:

– Привет!

Я обернулся и увидел двух девчонок, они были похожи – худющие и перекрашенные. Женя была очаровательной, а ее подружка Евгения – просто чудо.

– Привет, а мы тебя видели.

– Когда?

– На прошлых выходных, когда ты с другом у загса убегал от толпы армян. Что вы там натворили? Они вас догнали?

– Нет.

– А почему они за вами бежали?

– Мой друг Дуче неправильно понял значение фразы «похитить невесту».

– Ха-ха. Они бы вас убили, наверное, если бы догнали? Друг у тебя симпатичный и бегает быстро. А я видела: ты первый бежал, прям по лужам… Тебе, наверное, страшней было?

– Я был не такой пьяный, меня невеста не вставила.

– Меня Женя зовут, а это Евгения.

– Митя.

У меня оставались деньги, и я купил девчонкам по паре коктейлей – они были уже датые, – пару пива себе и курицу гриль, завернутую в лаваш (все это было для нас роскошью), и мы пошли в теплый подъезд. На улице минус 15. Девчонкам было хорошо, и мне нравилось, что они не стесняются отламывать руками куски жирной курицы, которую в пакете я положил на подоконник. На меня салфеток не хватило, жир стекал по рукам, и я вытирал их газетой, изъятой из чьего-то почтового ящика, но они все равно оставались жирными. Я открыл окно и взял немного снега с карниза, чтобы очистить их и выкинуть кости птицам. Стало холоднее, и девчонки присели на корточки у батареи, чтобы согреться. Я уселся на ступеньку напротив и открыл пиво. Было хорошо. Мы знали друг друга всего ничего, но разделили эту курицу на троих, и теперь они рассказывали мне обо всем на свете, как будто мы очень давно знакомы. Так мы просидели час. И я даже признался им, что не умею плавать. Женя рассмеялась, а Евгения пообещала меня научить. У меня денег больше не было, и теперь угощала Женя. Мы повторно сходили за пивом и вернулись. Идти нам было больше некуда. Часов в 6 вечера, на улице уже стемнело, зажглись фонари, а мы все болтали.

Выяснилось, что я знаю двоюродного брата Жени – Михаса, молодого приблатненного алкоголика, который живет через два дома от меня, тусуется с уголовниками и, чтобы соответствовать ситуации, носит паленый «Kangol» и крутит четки дрожащими с похмелья руками. В компании его не очень-то ценили. Нахлобучившись водкой, он непременно включал быка, особенно в присутствии нас – малолеток. Но мыто чувствовали, что Миха – фраер: судимостей он не имел. Босотой он хотел казаться, но в действительности у него не хватало смелости. Дешевый подражатель, очередная жертва шлягера «Владимирский централ». Я не переносил таких, как он. Настоящая босота на свободе стремится к размаху в поступках и красоте – конечно, в собственном ее понимании, дабы компенсировать этим дни, проведенные в неволе. Спортивный костюм «Адидас» – который вроде униформы во всех следственных изоляторах – на свободе при первой же возможности скидывают и одеваются прилично. Босота даже стремится к тому, чтобы выглядеть шикарно, и это вполне можно понять. А такие, как Миха, несмотря на то, что в тюрьме не бывали и живут в Москве, где много магазинов, будут спецом всю дорогу ходить в мешковатом, паленом, спортивном костюме, чтобы таким образом причислить себя к армии арестантов, ожидающих суда по всей стране. И это не от отсутствия денег – просто за таким нарядом, как правило, скрывается сыкливая натура, боящаяся выделиться из толпы. Точнее, это страх не только выделиться и стать предметом чьего-либо внимания, а боязнь отделиться от массы, потому как без нее такой человек – полный ноль. И в драке один на один Михас тоже ничего из себя не представлял.

Я это знал, ведь я ввалил ему пиздюлей, когда этот жлоб по пьяни попытался отобрать у меня серебряную цепочку, считая, что если он на семь лет старше, то имеет право это сделать. Миха быстро упал – это видели и его, и мои друзья, и никто не стал за него впрягаться. Когда он поднялся и пришел в себя, то схватил бутылку и, разбив ее об лавочку, с которой минуту назад наебнулся, сделал розочку. Но никто уже не поверил, что он совершит что-нибудь еще, и он не совершил. Однако Жене я всего этого говорить не стал, даже наоборот. Я сказал ей, что Миху знают все и что он парень положительный. Но мне она перестала казаться таким чудом, как раньше, несмотря на то, что я уже начал пьянеть. Правда, была еще Евгения – и это утешало.

Только тот день я запомнил не из-за нее, а из-за того, что потом сверху спустилась сумасшедшая баба лет 30–35, в халате, и я впервые заглянул в дуло пистолета Макарова. Когда эта тетка появилась, хлопнув дверью, мы ничего не поняли. Полы ее халата раздувались от сквозняка, волосы были взъерошены. Двигалась она энергично, в домашних шлепках топая по каменным ступенькам. Сначала я обратил внимание только на то, что под халатом ничего нет, а уж потом, когда баба остановилась напротив меня, я увидел пистолет, направленный в мою голову. На меня смотрели налитые кровью глаза навыкате со множеством лопнувших сосудов. Казалось, что тетка находилась в полусне или в бреду, и что сейчас у нее лопнет еще один какой-нибудь сосуд, и в этот момент она в меня выстрелит.

– Вы че тут делаете, сукины дети?!

– Мы сейчас милицию вызовем, – прошептала Евгения, которая вместе с Женей, замерла в дурацкой позе на лестнице.

– Вызывай! – рявкнула баба и достала из кармана халата удостоверение МВД.

Когда она его раскрыла, я увидел фотографию этой тетки в погонах. Затем она снова спрятала корочку и опять схватилась за пистолет. Халат на ней был почти распахнут.

– Испарились отсюда нахуй! – прокричала она.

Я смотрел в дуло, направленное мне в лицо, руки бабы дрожали, и пистолет, как маятник, ходил туда-сюда. С каждой секундой дуло становилось все больше. В какой-то момент я словно начал в нем тонуть, но это был не страх – это была дурнота. Баба давила на меня, от нее хотелось избавиться. Я сказал:

– Стреляй.

Дурнота исходила от неприкрытой обвисшей груди, торчащей из-под халата; от малознакомых девиц, замерших на ступеньках в ожидании развязки; от лестничного пролета этого подъезда, возведенного рабским трудом пленных немцев; от дешевого пойла; от вечной слякоти и промозглости, проникающей в дыры моих ботинок, как вода в пробоину днища корабля, обреченного уйти под воду; от того, что темнеет в пять вечера, что я в принципе уже привык к отсутствию любых иллюзий, и от того, что смотреть сейчас в дуло пистолета – это, может, единственное, на что я гожусь. Мы нашли друг друга. Я по-прежнему стоял, как под гипнозом, а баба переводила взгляд с меня на девчонок.

– Вот урод, – сказала она.

В этот момент я понял: можно идти.

Теперь все чаще Толя пропадал на «Третьяковке», где-то в переулках между Ордынкой и Лаврушинским. Он пил со старшими ребятами, а я не то чтобы отделился – просто не испытывал восторга по поводу армейской иерархии, установленной в той тусовке. Отношения у меня со всеми были на удивление ровные. Я не выказывал никакого негатива, прекрасно понимая обоснованность принципов, по которым они существуют. Пока есть такие ребята, как Джахар, Федяй и Литл, мы на их фоне всегда будем «карлонами» – младшим звеном, которое можно вызвонить, сгруппировать в любом месте города и использовать как тупую ударную силу в какой-нибудь заказной акции. И это всех устраивало, а мне здесь было скучно. Я видел, как те основы, что остались среди нас, бухают и по синьке пускаются в длительные рассуждения на тему древнеславянского эпоса, знание о котором почерпнуто из языческих самиздатских брошюр, как разговаривают о чем-то с ментами в штатском, как меняются молоденькими девчонками-скингерлз, но я давно не видел их в драке. Целыми днями они кидали друг другу зиги и рассказывали о том, что было вчера.

Помню рассказ Литла, которого так прозвали за рост в 2 м 15 см, широкие плечи и маленький бритый череп настоящего арийца. Он совсем мало говорил, но много смеялся и чаще других кидал зигу – это у него очень хорошо получалось. Его рассказ мне запомнился потому, что я впервые слышал, чтобы он говорил что-то не односложное. Это было почти как услышать первое слово, произнесенное младенцем, когда всем интересно, вымолвит он «папа» или «мама». Но это была история о том, как он снял глухонемую проститутку на Повеляге, трахнул ее в подъезде и ушел, не заплатив. Все слушающие ржали над тем, как он гримасничал, изображая эту девицу, как она выбежала за ним из подъезда, дергала его за рукав и мычала. Все-таки это неверный стереотип, что большие люди не бывают злыми – хотя Литл не был злым, ему просто нравилось быть фашистом, как это нравилось и мне.

Я регулярно брил голову налысо, ходил в красном поло «Lacoste» и кроссовках «New Balance», бомбер сменился на «Harrington» от «Lonsdale». Но после случая с пистолетом что-то изменилось. Теперь я предпочитал гулять один. Точнее, мне просто стало интересно, что находится за пределами моего района и перехода на «Третьяковской», но моих интересов никто не разделял. Причиной для выезда в другой район мог послужить только махач, футбол или концерт группы «Distemper», что в принципе одно и то же.

Иногда ко мне присоединялся Диаз, так как он тоже находил своего рода кайф в том, чтобы бесцельно бродить по центру в полупьяном состоянии, но ему сломали челюсть, он надолго засел дома со специальным фиксатором на голове и питался только йогуртами. К телефону подходила его младшая сестра – которая однажды чуть не угрохала Диаза большим куском копченой колбасы, которую вставила ему в рот, а он с голодухи пытался его проглотить, не пережевывая. Через эту сестру я передавал ему последние новости. Недавно, например, я видел у метро «Китай-город» перед самым закрытием двух пьяных трансвеститов. В куртке у меня был обломок ментовской резиновой дубинки, подаренный мне одним динамовцем, который нашел его на трибуне. Я выхватил его и погнался за трансвеститами, чтобы вломить, а они побежали и стали истошно орать. Погоню пришлось прекратить. Рассказывал и про то, как желтым баллоном нарисовал звезду Давида на лбу памятника Ленину в нашем районе. В устах его семилетней сестры это звучало так:

– А потом Митя побежал за пидорами с той черной дубинкой, но не догнал, потому что они начали громко кричать. Потом нарисовал звезду у Ленина на лбу. Кто такой Ленин?

Я слышал, как Диаз одобрительно чавкает «Чудо-творожком» на другом конце провода. Пару раз мне чуть самому не вломили пиздюлей какие-то странные типы в районе «Парка культуры», но я научился быстро бегать и в «гриндерсах» из серии «зубы на твоих ногах», а в новых кроссовках я просто летал. Хотя на «Октябрьской» мне все же вломили, прямо в центре зала, втроем. Они стремительно прыгнули со спины, я упал, и меня добили ногами. Больше всего мне не понравился удар с пыра в ухо. В голове звенело всю дорогу домой, могли хотя бы пиво не разбивать. Предъявить было некому, я ничего не запомнил, кроме большой белой надписи «СССР» на красной футболке одного из нападавших. Очевидно было лишь то, что ее носитель – мудак, потому как по мату и силе ударов я все же распознал в нем своего ровесника или около того. А для того, чтобы на полном серьезе носить на груди аббревиатуру, которая расшифровывается как Союз Советских Социалистических Республик в то время, когда по телевизору с утра до вечера крутят такой шедевр, как «Smack My Bitch Up», нужно быть бесчувственным, отъявленным мудаком.

Диаз скоро поправился, и мы снова гуляли по центру в поисках приключений. На Манежке есть такое место, как «нулевой километр». Люди встают в специально отмеченный круг, загадывают желание и бросают монетку через плечо – в основном это делают приезжие. А вокруг тусуются старухи, которые на опережение подрываются ее поднять – иногда это рубль, иногда пять. Диаз, увидев это, запретил им работать.

– Все, бабки, сегодня деньги собираю я.

Люди по-прежнему подходили и, зажмурившись, бросали мелочь.

Диаз поднимал рубль и комментировал:

– Так, ни хуя не сбудется! – с такой интонацией, как будто речь шла о его собственном желании. – Больше бросай!

А если человек бросал пятак, Диаз говорил:

– Заступил, за круг заступил! Так нихуя не сбудется!

За час Диаз набрал на бухло, и старухи вздохнули с облегчением. Все это время они не уходили – смотрели, как он обогащается, и что-то шептали себе под нос. Я видел это, потому что сидел рядом на корточках и следил, чтобы они не срывались за монетами, а в кармане я держал фигу. Вечером мы напивались и ехали домой на последних поездах метро, разрисовывая их изнутри свастиками и фашистскими лозунгами. По утрам меня иногда посещало чувство вины, но я просто делал звук погромче – «Change my pitch up, smack My Bitch Up».

Когда в городе открыли первый торговый комплекс, совмещенный со шведским магазином «IКЕА» и французским «Ашаном», запустив туда бесплатные автобусы от метро «Теплый стан» и «Ясенево», это мгновенно привлекло наше внимание. Все эти торгово-развлекательные сооружения вместе с автостоянкой занимали площадь, на которой мог располагаться целый микрорайон, но тогда нам казалось, что это целый город, вынесенный за пределы Москвы, и, как и в любом только что выстроенном городе, в нем еще не успели четко сформироваться правила и законы. Точнее, там нет отлаженной годами системы безопасности, отвечающей за их соблюдение. И Толя, и Диаз, и я чувствовали это инстинктивно. И вместе с толпами покупашек втроем мы загружались в бесплатный желтый автобус, который через 15–20 минут должен был привезти нас в неведомый ранее, идеальный мир капиталистических взаимоотношений. От других пассажиров этого автобуса нас отличало то, что мы не брали с собой ни копейки, однако занимали лучшие места у окна, чтобы на запотевших стеклах можно было нарисовать пальцем большой хуй с яйцами, и через него смотреть на незнакомую нам окраину города. В стратегию руководства гипермаркета «МЕГА», видимо, входило привлечение молодежи за счет бесплатного катка с искусственным льдом – так они хотели сформировать будущее поколение покупателей. Но нас привлекало не это, для этого существовал парк Горького, с дырами в заборе, простором, бешеными скоростями, постоянными драками, отниманием у детей пива и водки, которыми они затарились у метро, и отрубленными пальцами тех, кто попал под ноги тридцати или более человек, несущихся в связке по катку. Здесь же нас привлекала возможность безнаказанно воровать вдалеке от дома, где среди тысячи людей ты никогда не столкнешься с кем-нибудь знакомым.

Хотя одного человека мы все же встретили, и, естественно, им был наш старый, внезапно испарившийся друг Лис, который оказался здесь, вероятно, по тем же причинам. Встреча была довольно холодной. Лис тусовался в этом месте уже месяц, с момента открытия, отрастил рыжие волосы и прятал наци-тату под длинными рукавами. Он мечтал устроиться на склад и уже завел нужные контакты. В туалете мы по-взрослому вкатили ему пиздюлей. А первый способ воровства, который мы для себя открыли, был гениален в своей простоте. «Ашан» был самым большим магазином из всех, что мы видели, и мы быстро сообразили, чтобы бесплатно нажраться дорогим алкоголем типа элитного ирландского вискаря, его не обязательно проносить через кассу и охрану, – лучше это делать прямо внутри. Для этого, как добропорядочным покупателям, следует взять тележку, по дороге до алкогольного отдела набить ее всяким хламом, затем зарулить в алкогольный отдел и без суеты, спокойно положить пузырь «Bacardi», например, в ту же тележку, потому как в алкогольном отделе, по нашим предположениям, было установлено и спрятано больше всего камер видеонаблюдения. Затем держать курс в сторону мебельного отдела, где стоят никому не нужные (поскольку рядом «ИКЕА») диваны и шкафы-купе, которые не стащить, засунув их под футболку, в связи с чем там почти нет видеонаблюдения, кроме камер общего вида на потолке. Спрятавшись за каким-нибудь шкафом, мы без лишней спешки выпивали бутылку на троих, затем прятали пустую тару в шкаф, выезжали оттуда с той же тележкой и просто оставляли ее в каком-нибудь молочном отделе. Взяв в хлебном три самых дешевых булки с изюмом, мы шли пробивать их на кассе. Этот трюк мы проделывали бесчисленное количество раз. Кассирши и охранники не понимали только одного: почему три в хлам пьяных парня так настойчиво покупают булочки? Пару раз нас обыскивали, но, кроме перегара, у нас ничего не было. Так постепенно мы осваивали все новые и новые способы и, конечно же, перешли к классике – переклейке ценников, пробивая у уставшей к концу смены кассирши дорогой товар за копейки. Основным принципом здесь была работа в паре. Ценник переклеивал твой друг, входивший в магазин до тебя и на выходе сообщавший точное расположение товара с переклеенным ценником. Главное здесь то, что, даже если заметят, что цена не соответствует товару, по закону тебе обязаны продать эту вещь за сумму, указанную на ценнике, даже если она ошибочная, так как покупатель в этом не виноват. Если только что открывшийся магазин не слишком часто надувать таким образом, поначалу это проходит. И мы ездили туда, как на работу, но в то время нам все быстро надоедало – в какой-то момент азарт пропал. Действия наши были настолько слаженными, что мы воровали уже автоматически и пришли к общему мнению, что еще чуть-чуть и нас поймают, уличат во всем, даже в том, чего мы не делали. Больше мы туда не ездили.

Помню, что в последний раз Толя не поехал, мы с Диазом были вдвоем. Неслабо накурившись дури в туалете «МЕГИ», мы словили измену и решили не воровать, а просто посмотреть на девчонок, которые гуляют по торговым рядам на деньги папиков. Но по пути мы об этом забыли. Перед нами был магазин «ЛЕГО». Это был конструктор, о котором мы мечтали в детстве и которого у нас никогда не было из-за его дороговизны. Магазин был пуст, никаких покупателей, только двое продавцов, парень с девушкой чуть старше нас, и ваза в центре – точнее, целая ванна из прозрачного стекла, забитая мелкими разноцветными деталями конструктора. Там было все, что нужно для громадного звездолета – нашей давней мечты. По двум сторонам стояли лавочки, мы засели. Началось состязание: кто первый соберет космический корабль? За редкие детали мы крыли друг друга матом, более не обмениваясь ни словом. Мы совершенно погрузились в процесс – и так около трех часов, до самого закрытия магазина. За это время продавцы не сказали нам ни слова. Наверное, они запомнили на всю жизнь, как два бритых парня в фашистских прикидах, молча собирали детский конструктор, иногда медленно поводя в воздухе странным макетом и приговаривая:

– Да ну нафиг, добавлю еще пару турбин.

Ко мне все же подошла девушка и сказала:

– Извините, молодые люди, мы должны были закрыться еще 20 минут назад.

– Конечно, конечно, уходим.

Мы с Диазом никогда не вспоминали об этом дне, но мне кажется, он был одним из лучших в нашей жизни.

Движуха на «Третьяковке» постепенно пошла на убыль. Основы стали уходить, появилось новое поколение молодежи. Я слышал об этих ребятах, они держались особняком, их просто никто не пускал внутрь тусовки. Всемером они приезжали постоять на другом конце перехода, среди них было две девчонки, но это было не очевидно. Как-то раз я выпил с ними пива, чтобы присмотреться. Они достаточно быстро расположились ко мне, предложили стать восьмым и принимать участие в их акциях. Я отшутился – мне они не понравились. Это были уже другие люди: их совершенно не интересовала мода, и выглядели они как среднестатистические уебки из средней школы, которые, сожрав двойную порцию резинового мяса в школьной столовой на окраине Москвы, встретились после уроков, залились газированным алкоголем и вдруг решили, что они особенные, что они банда, у которой есть миссия. Обычные подростки из нормальных семей, которые никогда не были замечены в хулиганстве, не прогуливали школу и учились на 3 и 4. Их не интересовала драка, уличная романтика, они любили кое-что другое. Мы узнали об этом, когда четверых из них уже осудили. Ребята любили гулять под вечер по промзонам у железнодорожных мостов, там они поджидали свою жертву – какого-нибудь работягу из Средней Азии, который, проходя мимо, принимал их за обычную молодежь. Его жестоко избивали (девочки – самодельными битами) и сбрасывали с моста на железнодорожные пути. Этим ребятам нравилось отнимать жизнь. Затем они ехали домой, ужинали вместе с родителями и делали уроки к следующему учебному дню. Но узнали мы об их «подвигах» не сразу, а по прошествии долгого времени, когда многих из нас, в том числе и меня, в этой движухе уже не было.

Во дворах нашего района был небольшой кинотеатр. Там показывали фильмы, которые все уже по сто раз смотрели на видео. Афиши к этим фильмам наняли рисовать каких-то наркоманов, которые делали это акварелью и гуашью в особо циничной манере, видимо, перерисовывая в режиме паузы самые кровавые кадры – в общем-то, неплохая подработка. Кинотеатр этот находился в упадке. Но у местных жителей популярностью пользовались только бильярдная и относительно недорогой бар, поэтому зрительный зал часто арендовали сектанты и разные эстрадные певцы на излете, чьей аудиторией являются женщины за 40. Но бывали и исключения. Я побывал там только однажды, на концерте группы «Гражданская оборона», куда меня пригласила моя одноклассница Люся, предварительно купив два билета и водку.

А в тот солнечный, весенний день мы сильно накурились в подъезде у Степы, затем вместе с Толей втроем вышли из подъезда, чтобы пройтись до метро. Проходя мимо кинотеатра, мы заметили микроавтобус с логотипом «НТВ» и целую тучу (человек 50–70) народа, преимущественно в черных одеждах, с красными повязками на руках. Это были национал-большевики, и они нам не нравились. Мы подошли к автобусу и узнали от водилы, что вся эта толпа ждет своего партийного лидера Эдуарда Лимонова. Там был оператор и баба с микрофоном. Мы покидали зиги в камеру и передали привет родителям. Но энтэвэшники снимали не про скинхедов, их интересовали эти уебки в черном, которые начали на нас очень неодобрительно посматривать. И нас попросили выйти из кадра.

– Мой отчим читал Лимонова и сказал, что он пидор, который любит негров, – сказал я.

– И че, все эти чуваки ему поклоняются? – спросил Степа.

– Вот уроды! – подхватил Толя.

Телевизионщики вскоре уехали, а толпа народа у входа становилась все больше. Тогда мы решили пойти еще покурить и уломать старшую сестру Степы, чтобы она дала нам свою немецкую пневматическую винтовку. Эта идея настигла всех троих одновременно, хотя раньше никто из нас не стрелял по людям из пневматики. Сестру Степана оказалось не так просто уболтать, потому что, когда мы с Толей смотрели на нее, мы теряли дар речи, и обо всем забывали, и тупо молчали, стоя на пороге. Поэтому говорил один Степа:

– Дай винтовку!

– Нет!

– Да мы просто хотим по энбэпэшникам пострелять! Че они у кинотеатра трутся?

– Возьми за диваном.

Степан расчехлил винтовку, и мы вышли на улицу. Нам нужно было пройти лишь несколько дворов. Местные жители, наверное, привыкли к зрелищу, с тремя парнями, прячущимися за «ракушкой» с винтовкой, направленной на толпящихся людей и спорящих, кто будет первым стрелять, поэтому они равнодушно проходили мимо нас. Так что мы чувствовали себя вполне комфортно и не спешили. Первым выстрелил Степа. Раздался глухой щелчок, и через секунду толпа рассеялась, то есть развалилась на две части. Люди оглядывались по сторонам. Никто нас не заметил, но кто-то, по-видимому, от выстрела пострадал. Когда толпа снова сомкнулась, выстрелил я. Все повторилось. Кто-то из толпы пошел внутрь кинотеатра, другие пытались вычислить, откуда стреляют. Они глядели вдаль – наверное, насмотревшись голливудских фильмов, пытались разглядеть снайпера на крыше, в то время как мы были совсем рядом, прямо через дорогу. Затем выстрелил Толя, сразу несколько раз. И нас заметили. Озверевшая от такого прессинга толпа ринулась в нашу сторону, но шансов догнать нас в запутанных дворах у них не было. К тому же, накурившись, мы чувствовали себя настоящими партизанами и были готовы сражаться до конца. Интересно, как об этом инциденте написали в их партийной газете? Вероятно, что-нибудь типа: «На 113-м съезде нацболов на них с оружием напал местный криминальный элемент, но есть мнение, что это ментовская провокация», – если так, то все это пиздеж.

На самом деле все проще: у кого-то ночью поллюция, кому-то сняться звездные войны, кому-то вещие сны, а кому-то Троцкий. Человек просыпается каждое утро в хуевом настроении и в связи с этим начинает ебать мозги тем, у кого поллюции закончились, а звездные войны еще не начались. Опасное время.

В нашем районе, за торговым центром, теперь тоже открыли круглосуточный компьютерный клуб, который затянул всю местную молодежь. Там было тепло, администратор нас боялся, и туда можно было брать выпивку. Мы ходили туда, чтобы поиграть в сетевой шутер с ребятами из соседних кварталов, а не примитивно бить им рожи, как это было раньше, – у них дома тоже не было компьютеров. Игра объединяла нас, мы по-дружески общались и находили общий язык с пацанами из девятиэтажек, хотя раньше это казалось невозможным. Теперь отчаянный вопль: «Пацаны, вали этого пидораса!», не приводил к тяжким телесным последствиям – умирал только компьютерный персонаж, на котором мы вымещали негативные эмоции. Допоздна в клубе засиживалась только отборная шпана со всего района, которая не спешила домой, и пара беспризорников, которым ночевать здесь было теплее, чем в подъезде или на автостоянке, и все к ним уже привыкли. Ребятам на вид было лет по десять. Я уже не помню, откуда они сбежали, но помню, что все воспринимали их, как детей полка, которые за небольшой процент могут сбегать за пивом и сигаретами. Как и любые бродяги, эти парни обладали изрядной наблюдательностью, молниеносной реакцией и острым чувством юмора. Потом один из них куда-то пропал, и ночевать здесь оставался только белобрысый Васька, с не по годам осипшим голосом. Уже месяц как его друг не появлялся, а он все бодрился.