Текст книги "Варяги против христианского мира. Настоящая история скандинавских викингов"

В.П. Петров подробно описывает технологию и приемы выжигания сваленного леса и подготовки к посеву. Нам эти приемы интересны мало, потому не станем их подробно рассматривать. Гораздо более интересен экономический результат подсечно-огневого земледелия. Надо сказать, что он поразителен.

В основном на лядинах сеяли репу, из зерновых культур наиболее распространенным был ячмень, достигавший 85 % всех посевов, а также рожь[467]467
  Петров В.П. Подсечное земледелие. Киев, «Наукова думка», 1968, с. 150


[Закрыть]. Для ранних славян была характерна похожая картина. По данным палинологического анализа, славяне колочинской культуры возделывали в основном ячмень (75,2 %), просо (16,4 %), затем с большим отрывом следует пшеница (4,3 %), овес и рожь занимали менее 1 %[468]468
  Обломский А.М. Колочинская культура. // Раннесредневековые древности лесной зоны Восточной Европы (V–VII вв.). М., «ИА РАН», 2016, с. 120


[Закрыть]. Ячмень созревает быстрее остальных зерновых культур. В посевах на лядинах значимое место занимал лен, как для волокна, так и для семян, из которых выжималось льяное масло.

Посев, как правило, производился по теплой золе, вскоре после пожога. Древесная зола давала прекрасное калийно-фосфорное удобрение, но требовалось посеять быстро, поскольку дожди размывали и выщелачивали золу. Лучшая лядина была со старым еловым, березовым или смешанным лесом, на которой старались сжигать большие деревья, поскольку большие деревья давали больше золы, чем молодая поросль.

В силу зольного удобрения урожайность на лядинах была фантастической. Пашня давала урожай в сам 3–4[469]469
  Сам – отношение количества посеянного зерна к количеству собранного, во сколько раз урожай больше посева. Сам 4 – это когда собиралось 4 зерна на одно посеянное.


[Закрыть], пашня по пару – сам 6. Ляд давал намного больше, в зависимости от леса. Средний урожай ржи по ляду составлял сам 8-12, неурожайные годы снижали урожайность до сам 5–7. Но ляд по старому лесу, возрастом 60-100 лет, давал урожай ржи в сам 60–80, иногда до сам 100, а в особо урожайные годы до сам 150. Ляд по молодому лесу, возрастом до 20–30 лет, давал сам 30–35[470]470
  Петров В.П. Подсечное земледелие. Киев, «Наукова думка», 1968, с. 177


[Закрыть]. Ляд по молодой поросли мог тоже давать хорошие урожаи, до сам 20–25, но урожайность при таких условиях резко колебалась и могла сильно снижаться.

Отсюда следует интересный вывод, переворачивающий представления о подсечно-огневом земледелии. Даже в наихудшем случае, ляд был выгоднее пашни, а хороший ляд в урожайный год давал совершенно непредставимый для пашни урожай.

Чтобы пересчитать самы в натуральный вес для каждого хозяйства, надо знать среднюю площадь ляда и норму высева. В среднем крестьянский двор засевал от 0,75 до 1,25 десятины, иногда бывали лядины в 2,5–3 десятины[471]471
  Петров В.П. Подсечное земледелие. Киев, «Наукова думка», 1968, с. 191


[Закрыть]. Норма высева составляла от 1,5 до 4 пудов на десятину, в среднем 2,5–3 пуда[472]472
  Больше и не требовалось, поскольку густой посев по лядине угнетал растения и снижал урожайность. – Петров В.П. Подсечное земледелие. Киев, «Наукова думка», 1968, с. 174


[Закрыть]. Итак, крестьянское хозяйство, засевавшее десятину лядины, расходовало на посев около 3 пудов семян, но получало в неурожайный год от 15 до 21 пуда, в средний – 24–36 пудов, а хороший урожай мог достигать 180–240 пудов, а особенно хороший урожай даже до 300 пудов с десятины.

Крестянин, ведущий подсечно-огневое земледелие, почти всякий год был с изрядным излишком зерна. Тщательно подобранная лядина, даже небольшой площади, в урожайный год давала зерна вдвое или втрое больше потребностей. Тем более, что часто наблюдалось многолетнее использование лядин. Первый урожай при многолетнем посеве давал сам 16–20, второй и третий – по сам 10–11. То есть, за три года десятина лядины требовала 9 пудов на посев, но давала от 108 до 126 пудов урожая в среднем. Больше лядина не урождала, забрасывалась и повторно использовалась через 20–25 лет или более. Если крестьянин в один год выжигал и засевал одну лядину по первому разу, что было самым трудоемким делом, вторую – по второму разу, а третью – по третьему, что было гораздо менее трудоемким делом, то в любой год средний урожай с его лядин составлял те же самые 100–130 пудов, не считая высоких сборов в урожайные годы. Продовольственные потребности крестьянского двора в 5–6 душ составляли 15,5 пудов на душу в год или от 77,5 до 93 пудов, с учетом семян, собственные потребности большой семьи составляли 80-100 пудов в год. Двор в четыре души потреблял 62 пуда в год на продовольствие или около 70 пудов с семенами. Так что даже средние урожаи с избытком покрывали потребности крестьянского двора в зерне, не считая также продуктов скотоводства и рыбного промысла. Опытный крестьянин в урожайные годы был вполне в состоянии создать за два-три года запас в несколько сотен пудов зерна[473]473
  Зерна у ранних славян было много, о чем свидетельствуют довольно частые находки большого количества обогрелого зерна, к примеру, на городищах Банцеровщина, Демидовка и Близнаки, относящихся к кругу культуры типа Тушемли – Банцеровичи. Среди зерновых культур, найденных в слое городища: ячмень, пшеница, рожь, просо, овес, горох и бобы, – Седов В.В. Восточные славяне в VI–XIII вв. М., «Наука», 1982, с. 39


[Закрыть].

Таким образом, подсечно-огневое земледелие было весьма продуктивным типом хозяйства. Но у этой продуктивности была и оборотная сторона. Такое подсечно-огневое лесоделие требовало от крестьянина обширных познаний, острой наблюдательности и немалого опыта; гораздо больше, чем этого требовалось от землепашца. В сущности, такая форма хозяйства была приспособлением к стихийным силам природы, и знание этих стихийных сил всецело определяло успех или неудачу хозяйства. Примитивно – не значит просто!

Рассмотрев устройство подсечно-огневого земледелия, становится не так трудно понять причины и движущие факторы столь широкого славянского расселения по лесной зоне. Сравнительно малая трудоемкость в сочетании с хорошими и даже высокими урожаями были очень выгодными для крестьян. Однако, чтобы пользоваться такой формой хозяйства, требовалась большая площадь выгодных для лядов участков на каждое хозяйство, примерно 10–20 десятин, расположенных в пешей доступности от поселков, от 10–15 до 25–30 км. Только вот количество и суммарная площадь таких участков, конечно, была ограниченной.

Как показал А.В. Чаянов, крестьянское хозяйство, получая хорошие урожаи и обеспечивая свое существование, начинает расширяться. Рождаются дети, которые подрастают и вступают с трудоспособный возраст[474]474
  А.В. Чаянов в обширном исследовании экономики русского крестьянского хозяйства, установил, что размеры и продуктивность крестьянского хозяйства зависят (в порядке убывания корреляции) от: размеров семьи, объема личного потребления, общей продукции семьи, годового дохода, площади земли и наличия рабочего скота и инвентаря. На первом месте среди причин увеличения крестьянского хозяйства стоит размер семьи (при этом нужно принимать во внимание, что дети в возрасте старше 10 лет принимались за половину взрослого работника, подростки в возрасте 15 лет уже считались полноценными работниками), то есть, крестьянская семья, заводившая нескольких детей, увеличивала свои трудовыми ресурсы с двух до 3,5 и даже до 4 работников, что позволяло увеличить размер хозяйства. С другой стороны, дети вынуждали крестьянскую семью работать интенсивнее и производить больше. Итого, по данным анализа крестьянских переписей в Вологодском уезде Вологодской губернии в конце XIX века (в этой губернии крестьяне вели полунатуральное хозяйство), видно, что разница в доходах семьи с одним ребенком и семьи с четырьями детьми достигает двух раз. В крестьянской экономике именно многодетные семьи обеспечивали большую часть роста производства и быстрее накапливали основной капитал хозяйства (постройки, скот, инвентарь, запасы и т. д.), чем малодетные. Данные переписей, к примеру, по Новгородской губернии, показывают, что доход крестьянской семьи возрастает пропорционально размеру семьи. Доход при капитале на работника 100 рублей и меньше возрастал с 169 рублей при 1–2 работниках в семье до 532 рублей при 4 и более работниках; при капиталие на работника 300 рублей и выше – с 528 рублей при 1–2 работниках до 1584 рублей при 4 и более работниках. Этот статистический анализ пригоден и для оценки тенденций развития крестьянского хозяйства в средневековье, поскольку даже в конце XIX века многие крестьяне вели хозяйство с многочисленными домашними промыслами и с очень высокой долей потребления натурального продукта, в Вологодской губернии до 87 %, что вполне сопоставимо с уровнем развития средневекового крестьянского хозяйства – Чаянов А.В. Организация крестьянского хозяйства. М., «Кооперативное издательство», 1925, с. 28, 42, 62, 67


[Закрыть]. Взрослым сыновьям, которые заводят собственную семью, требуются свои земельные участки. При пашенном земледелии в таком случае происходил или раздел отцовского участка между сыновьями, или же возникала нераздельная семья, в которой взрослые сыновья работали под началом отца или даже деда-большака. При наиболее простой форме подсечно-огневого земледелия разделить участки между сыновьями было, по всей видимости, нельзя, поскольку это привело бы к быстрому истощению лядов. Прирост населения среди славян, занимавшихся подсечно-огневым земледелием, ставил дилемму: либо семью не делить и переходить к более интенсивному использованию лядов, то есть к подсечно-огневому перелогу, либо же отправлять взрослых сыновей приискать себе новых выгодных участков под ляды. Расселение славян в VII–VIII веках говорит за то, что второй способ доминировал. Сначала взрослые сыновья уходили в своего рода экспедиции, на поиски участков в 50-100 и более км от своего поселка[475]475
  В крестьянском переселении, практиковавшемся в XIX – первой половине ХХ века, начальный этап переселения был связан с посылкой ходоков, которые искали удобные земли для вселения. Лишь после того, как участок земли был найден, ходок возвращался и устраивал переезд семьи и хозяйства на новое место. Причем и общинное право, и советское законодательство, касавшееся крестьянского переселения, признавали за крестьянином право на возвращение в течение определенного времени, если устройство на новом месте по каким-либо причинам не удалось.


[Закрыть]. Обнаружив таковые, они их подсекали и ждали выпада леса. Когда подходил срок выжигания подготовленных лядин, они собирали свои пожитки, брали семью, получали от отца вспоможествование семенами и запасом продовольственного зерна, и уходили на новое место, совершенно отделяясь от отцовского хозяйства. Возникал новый поселок. Такое переселение могло быть и одиночным, но, вероятно, чаще делалось группой родственников, что было безопаснее и эффективнее[476]476
  Фактор безопасности был весьма важен: во-первых, в лесах водились волки и медведи; во-вторых, поселок с женщинами и детьми кому-то надо было охранять; в-третьих, славяне иногда переселялись на земли, на которых было коренное балтское или финское население, отношения с ними могли быть недружелюбными. Однако, проникновение балтских и финских элементов в культуры ранних славян говорит за то, что в основном переселение на земли с коренным населением происходили в основном мирно и на основе договора. Это может объясняться тем, что славяне занимали другую эколого-экономическую нишу, чем местные племена, не подрывали хозяйства местного населения и потому не нуждались в том, чтобы их согнать. При первых разведках будущие переселенцы, очевидно, знакомились и заводили контакты с будущими соседями. К тому же, дьяковская культура во время расселения славян находилась в стадии завершающего упадка, вероятно, связанного с депопуляцией. Фактор эффективности при переселении состоял в том, что группа мужчин быстрее и легче строила поселок, обустраивала хозяйство, а также быстрее готовила подсеченные ляды к посеву.


[Закрыть].

Хотя сказать более определенно трудно, переселение избыточного населения из уже освоенного района на новое место происходило примерно раз в 50 лет. За это время крестьяне вырабатывали наиболее выгодные лядины, которые оставлялись под лес, формировался подсечно-огневой перелог[477]477
  При вырубке леса цикл подсечно-огневого перелога занимал срок в 22–27 лет, при подсечке, вероятно, цикл был больше, 40–50 лет, поскольку на хорошей лядине надо было дать вырасти крупному лесу. – Петров В.П. Подсечное земледелие. Киев, «Наукова думка», 1968, с. 196


[Закрыть]. Чтобы избежать быстрого истощения разрабатываемых лесных участков, надо было снизить хозяйственную нагрузку на них, что и делалось переселением, или, точнее, выселением части населения в более отдаленные районы. Если это так, то за VI–VIII века у славян сформировалось 5–6 волн такого выселения, которые и создали ареал ранних славянских культур в лесной зоне.

В этом контексте стоит вкратце рассмотреть неразрешенную до сих пор загадку появления кривичей и новгородских словен. Культура псковских длинных курганов, которую считают предшественником псковских кривичей и новгородских словен, занимала ареал к югу от Чудского озера и по реке Великой, а также к востоку от Приильменья. Исходя из картины расселения славян в лесной зоне, логично было бы видеть, что эту культуру должны были составить выходцы из славянских культур Поднепровья. Однако, археологические материалы заставили это предположение отвергнуть, поскольку доказательств тому не было обнаружено. Напротив, псковские кривичи и новгородские словене имеют явную связь с западными славянями (псковские – по языковым данным; новгородские – по языковым и по антропологическим данным), но так и осталось неизвестным, как они туда переселились[478]478
  Седов В.В. Восточные славяне в VI–XIII вв. М., «Наука», 1982, с. 66


[Закрыть]. Этот вопрос так и остался неразрешенным. Длительные археологические исследования все же дали некоторый материал, позволяющий в общих чертах разобраться с этим занятным явлением.

Во-первых, обзор карт памятников археологических культур, предшествовавших славянскому расселению, показывает интересное обстоятельство. Обширный район вокруг озера Ильмень, приходящийся на Приильменскую низменность, оказывается практически пустой; археологических памятников там настолько мало, что если в середине I тысячелетия н. э., то есть в начале славянского расселения, там и было балтское или финское население, если судить по топонимике, то оно было исключительно редким. С другой стороны, сдавянские переселенцы с Днепра, представители культуры псковских длинных курганов, явно избегали селиться в Приильменской низменности, так что ареал этой культуры охватывает, наподобие подковы, эту низменность с запада, юга и востока.

Во-вторых, местные племена тоже жили вдалеке от Прильменской низменности. Ареал эстов доходил до восточного берега Чудского озера[479]479
  Финно-угры и балты в эпоху средневековья. М., «Наука», 1987, с. 16.


[Закрыть]. Ливы жили в низовьях Даугавы, в низовьях и среднем течении реки Гауя[480]480
  Финно-угры и балты в эпоху средневековья. М., «Наука», 1987, с. 24.


[Закрыть]. Лагталы в основном населяли среднее течение Даугавы и Немана. Водь заселяла Ижорское плато, к югу от Финского залива и к востоку от реки Луга[481]481
  Финно-угры и балты в эпоху средневековья. М., «Наука», 1987, с. 36.


[Закрыть]. Весь заселяла район к востоку и юго-востоку от Ладожского озера по рекам Свирь, Оять, Паша, а также по рекам Суда и Молога[482]482
  Финно-угры и балты в эпоху средневековья. М., «Наука», 1987, с. 54.


[Закрыть]. Балтские культуры: днепро-двинская и культура типа Тушемли – Банцеровичи занимали верховья Западной Двины и Днепра[483]483
  Седов В.В. Восточные славяне в VI–XIII вв. М., «Наука», 1982, с. 35.


[Закрыть]. Почему-то никто не хотел селиться в Приильменской низменности, и даже по реке Великой в среднем и нижнем течении.

Думается, что этому есть довольно простое объяснение. В середине I тысячелетия н. э., когда климат стал холодным и влажным, вся Приильменская низменность, а также район от Псковского озера вверх по реке Великой, тоже низменный, представляли собой почти сплошное болото, прорезанное реками, впадавшими в Псковское озеро и Ильмень. Так что этот регион, который можно условно назвать Псковско-Ильменской низменностью, был практически совершенно непригоден для заселения. Потому финны и балты не проявили к нему никакого интереса, поселившись на возвышенностях, окружавших это обширное болотное царство.

Так что западные славяне каким-то образом узнали о том, что на востоке, за землями эстов, имеется обширная, практически совершенно незаселенная земля, их заинтересовавшая. Почему возник сам вопрос о переселении? Вероятнее всего потому, что славяне, ранее переселившиеся в район между устьем Одера и правым берегом Эльбы, вскоре оказались в стесненном положении. Междуречье Одера и Эльбы, также и рек, впадающих в море к северу от водораздела Эльбы, было в основном низиной, холмов и возвышенностей было мало, к тому же, в середине I тысячелетия н. э., в эпоху большего увлажнения и трансгрессии Балтийского моря, он был ощутимо более заболочен. Переселенцам приходилось использовать микрорельеф и цепляться за каждый холм, гриву, коренные берега рек, где можно было найти маломальский подходящий участок для ляда. Потому дефицит удобных участков для подсечно-огневого земледелия в этом районе быстро стал острым, и он побудил избыточное славянское население искать новые земли для поселения.

Как славяне в низовьях Одера узнали об интересовавших их землях? Вероятнее всего, от скандинавских рыбаков, ведших промысел у южнобалтийского берега и приходивших в Колобжег за солью, необходимой для засолки улова. Рыбаки довольно хорошо знали восточную Прибалтику, регулярно общались с эстами и ливами, и от них знали, что восточнее земель эстов простирается обширная и незаселенная область лесов и болот. Людское любопытство – важный фактор в истории. Достаточно было одной встречи и беседы заинтересованного славянина и знающего скандинава, чтобы возникла идея, изменившая впоследствии культурную карту Восточной Европы.

Археологи не могут найти следов переселения западных славян в Псковско-Ильменскую низменность во многом потому, что считают, что было возможно лишь своего рода диффузное расселение, когда новые поселки появляются сравнительно недалеко от старых, расширяя ареал той или иной культуры. Такое действительно наблюдается часто. Однако, крестьяне могли переселяться за многие сотни и тысячи километров, без промежуточных остановок. К примеру, крестьяне из европейской части России и Украины переселялись в Сибирь, Казахстан, Алтай и даже на Дальний Восток, преодолевая огромные расстояния[484]484
  Наиболее характерный пример, показывающий способность крестьян к дальним и скрытым переселениям, это переселение старообрядцев в Горный Алтай в конце XVII – начале XVIII века.


[Закрыть].

Вероятнее всего, переселенцев небольшими группами перевозили на берег эстов скандинавские рыбаки, а затем уже переселенцы шли к юго-восточной окраине земель эстов, к Псковскому озеру, где начиналась болотистая равнина. Эсты, надо полагать, немало удивлялись, что находятся желающие поселиться в том неприветливом краю, куда люди по своей воле не идут, но не препятствовали переселенцам и, может быть, в чем-то им помогали[485]485
  В северной части ареала культуры длинных курганов часто встречаются бронзовые бляшки поясного набора, аналогичные поясным наборам из каменных могил эстов, встречающимся до конца VI века. Это говорит о мирных отношениях эстов и славянских переселенцев, раз последние позаимствовали у первых поясной набор, в культурах средневековья вещь важную и статусную. Эти бляшки также указывают на начало переселения в конце VI – начала VII века. – Седов В.В. Длинные курганы кривичей. // Археология СССР. Свод археологических источников. М., «Наука», 1974, с. 32–34


[Закрыть]. Думается, что заселение Псковско-Ильменской низменности началось из района юго-западнее Псковского озера, где поселения кривичей и эстов непосредственно соседствуют между собой. Западные славяне из района устья Одера, со своим специфическим опытом, хорошо знали, что даже среди низменностей и болот они найдут пригодные места для поселков и лядов. Впоследствии переселенцы поднялись вверх по Великой и ее притокам, где и обнаружили среди болот подходящие для себя места[486]486
  Вероятнее всего, славянские переселенцы прокладывали себе дорогу по суше, на отдалении от русла. В.В. Седов отмечал, что почти все псковские длинные курганы расположены несколько в стороне от рек, и на берегу реки Великой, пересекающей основной ареал этой культуры, а также на берегу Псковского озера есть буквально только несколько длинных курганов. Довольно наглядное свидетельство того, что кривичи речным путям предпочитали пешеходные тропы. Также в восточном Приильменье основной дорогой была тропа, а не река. Это было доказано просто и изящно. Раннеславянские поселения и городища в Приильменье располагались в отдалении от озера. Городища, помимо этого, находились над бродами: Бронницкое городище над бродом через Мсту, известном как Бронницкий перевоз, а Городок на Маяте – над каменистым бродом через реку Маяту. Между городищами было 60 км, расстояние, покрываемое тремя дневными пешими переходами. Это обстоятельство позволило И.И Еремееву и О.Ф. Дзюбе выдвинуть предположение, которое надо признать весьма правдоподобным, что основной транспортной артерией раннеславянских жителей Прильменья была пешая тропа, ведущая с юга на север через лес, к востоку от озера и его болотистых берегов. Южный конец тропы вел к реке Поле и куда-то дальше на водораздел с Волгой, а северный конец, очевидно, огибал с востока Ильмень и вел, по крайней мере к Холопьему городку – памятнику с раннеславянским материалом. – Еремеев И.И., Дзюба О.Ф. Очерки исторической географии лесной части пути из варяг в греки. Археологические и палегеографические исследования между Западной Двиной и озером Ильмень. М., «Нестор-история», 2010, с. 62; В.В. Седов также отмечал, что длинные курганы почти отсутствуют у побережья Псковского и Чудского озер, их очень мало по берегам реки Великой. Более того, курганы на Псковщине и Себеже расположены вдоль сухопутным дорог, заброшенных или используемых поныне; причем если дорога делала поворот, то и курганы меняют ориентацию. На Псковщине, судя по ориентации курганов вдоль рек, сухопутные дороги шли вдоль русел, тогда как на Смоленщине, где много волоков между Днепром и Западной Двиной, дороги шли от рек вглубь водораздела, поскольку длинные курганы ориентированы перпендикулярно рекам. – Седов В.В. Длинные курганы кривичей. // Археология СССР. Свод археологических источников. М., «Наука», 1974, с. 14


[Закрыть], видимо, наиболее похожие на привычные им условия и рельеф современного Мекленбурга[487]487
  Наиболее насыщенное памятниками культуры длинных курганов место – район Себежа. По подсчетам В.В. Седова там было обнаружено 83 могильника, в которых было 280 курганов; около 30 % из могильников крупные и включали в себя от 20 до 100 насыпей. – Седов В.В. Длинные курганы кривичей. // Археология СССР. Свод археологических источников. М., «Наука», 1974, с. 12; По карте видно, что длинные курганы располагаются по левым притокам Великой: реке Синей и Иссе, а также в верховьях самой Великой и окрестностях Себежского озера. При этом Бежаницкая и Вязовские возвышенности, располагавшиеся восточнее этого района, остались почти совершенно незаселенными. – Седов В.В. Восточные славяне в VI–XIII вв. М., «Наука», 1982, с. 46; Другое крупное скопление длинных курганов располагалось в районе Псковского и Чудского озер – 116 могильников, в которых было 350 курганов. Здесь длинные курганы непосредственно контактируют с памятниками эстов, что и позволяет сделать вывод, что это был исходный район расселения западных славян по реке Великой. Низовья реки Великой, видимо, были заселены тогда, когда болота подсохли и стало больше пригодных для ведения хозяйства мест.


[Закрыть]. В этой низменности переселенцы находили для себя места посуше, в основном, в сосново-дубовых лесах с густым подлеском, растущих на песчаном материке с дерново-подзолистой почвой[488]488
  Носов Е.Н. Некоторые общие проблемы славянского расселения в лесной зоне Восточной Европы в свете истории хозяйства. // Славяно-русские древности. Вып. 1. Историко-археологическое изучение Древней Руси. Итоги и основные проблемы. М., «ЛГУ», 1988, с. 27


[Закрыть].

В VIII веке климат стал меняться, он становился теплее и суше, болота стали подсыхать, потому пригодное для хозяйства пространство в Псковско-Ильменской низменности с каждым десятилетием увеличивалось[489]489
  На VIII–X века приходится пик сухого и теплого периода, сменившего период кратковременного похолодания и сильного увлажнения. Этот процесс должен был ощутимо подсушить болота Псковско-Ильменской низменности, сделав ее значительно более пригодной для хозяйственного освоения. – Шнитников А. В. Изменчивость общей увлажненности материков северного полушария // Записки Географического Общества СССР. Т. 16. М.-Л., 1957. с. 138–139


[Закрыть]. В IX–XII веках Великая, особенно ее верховья, верховья Западной Двины и Днепра, а также район к югу и востоку от Псковского и Чудского озер, река Плюсса и Луга, вплоть до истоков Волхова уже были весьма плотно заселены славянами, что показывает распространение курганов. Бурное по историческим меркам развитие кривичей и словен новгородских в крупные племена – это результат продуктивного подсечно-огневого земледелия, благоприятного изменения климата, подсушившего Псковско-Ильменскую низменность, и предприимчивости западных славян, рискнувших поселиться там, где другие племена жить не хотели, да и не могли.

Топор и принуждение к хлебопашеству

Скандинавы вошли в контакт с западными славянами на южном побережье Балтийского моря примерно в VIII веке, может быть, немного ранее, фактически с момента их переселения в прибрежные районы, а с восточными славянами – в первой половине IX века, во время землепроходческих походов, торговых операций и серии военных рейдов. Причем к восточным славянам скандинавы попали не напрямую, а кружным путем: с Ладожского озера, через Верхнее Поволжье в верховья Западной Двины и Днепра. Псковско-Ильменскую низменность они обошли вокруг, двигаясь по более населенным и более благоприятным для хозяйства местам.

Скандинавы начали свою экспансию в лесной зоне с земель финнов: эстов, веси, мери. Только вот основная их торгово-экономическая активность, как на западе, на южнобалтийском побережье, так и на востоке оказалась связанной преимущественно со славянами. Именно славяне, как на западе, так и на востоке, сильнее всего и быстрее всего поднялись в экономическом отношении, что стало наиболее веской причиной утверждения славянского доминирования в Восточной Европе, фактически задвинувшего финнов и балтов на периферию исторического процесса. Если славяне уже в XI веке создали крупные и сильные государства, то финны многие века прозябали на периферии сначала Руси, потом России, подверглись изрядной ассимиляции; финские народы лишь в ХХ веке, спустя почти тысячу лет, получили возможность создать собственные независимые государства.

Почему так? На мой взгляд потому, что викинги, вознамерившись начать войну против христиан, выбрали именно славян в качестве приоритетных партнеров для хозяйственой деятельности в области «Датского тыла». Финнов же в качестве партнеров викинги не выбрали, хотя имели такую возможность. Должна была быть веская причина такого выбора. Думается, что сработали два взаимосвязанных фактора. Во-первых, хозяйство славян основывалось на подсечно-огневом земледелии, дававшем много хлеба, тогда как финны, хотя и знали земледелие, в том числе и с ранних пор, основывали свое хозяйство на животноводстве. Викингам же нужен был в первую очередь хлеб: для своих нужд, для снабжения флотов и армий, для снабжения масштабной заготовки пушнины, тогда как животноводство их потребностей обеспечить не могло. Во-вторых, славяне, попадая в благоприятные условия, бурно развивались и росли в численности, их хозяйственная мощь увеличивалась. Финны же как были, так и оставались сравнительно немногочисленными племенами, занимавшими небольшие районы; их хозяйство развивалось очень медленно.

Скандинавы привнесли в славянскую среду фактор, который привел к революционным изменениям в их хозяйстве. Этим фактором, по моему убеждению, был отличный топор из качественного скандинавского железа. Славяне, разумеется, железо знали, умели его производить, добывали и перерабатывали болотную руду, но в доваряжскую эпоху делали это в небольших масштабах. Тому было несколько причин. Первая причина состояла в том, что выделка железа была очень трудоемким делом, для крестьянина, занятого подсечно-огневым земледелием, рыбным и пушным промыслом, малопривлекательная. Нужно было не только копать руду, но и рубить много леса, чтобы выжечь уголь для плавки и ковки. Крестьянин же, как показал А.В. Чаянов, занимался трудоемкими промыслами только тогда, когда не имел возможности вести менее трудоемкое хозяйство[490]490
  Типичной причиной перехода к промыслам была нехватка земли – Чаянов А.В. Организация крестьянского хозяйства. М., «Кооперативное издательство», 1925, с. 73


[Закрыть]. Вторая причина состояла в том, что подсечно-огневое земледелие не требовало обязательно железных орудий, за исключением ножа, скребка или косаря для подсечки деревьев, да и то, можно было обойтись подручными приспособлениями. Нет неотложной потребности – нет и промысла. Третья причина состояла в том, что славяне, расселившись по лесной зоне, ушли далеко от основного центра производства железа в славянских землях, располагавшегося в верховьях Вислы и в Нижней Силезии[491]491
  Железоделательное производство было особенно развито в области пшеворской культуры, расцвет которго приходился на III–IV века, когда в четырех основных центрах (Свентокжицкие горы, Новая Гута у Кракова, село Тарахалице в Нижней Силезии и Фаленты близ Варшавы) производились сотни тонн кричного железа. К примеру, в Свентокжицких горах был обнаружен крупный металлургический центр, занимавший около 1000 кв. метров, на территории которого были найдены тысячи фрагментов сыродутных горнов. В районе Кракова были шахты по добыче железной руды. – Славяне и их соседи в конце I тысячелетия до н. э. – первой половине I тысячелетия н. э. М., «Наука», 1993, с. 53; Впоследствии, уже в IX веке, производство железа в этом районе снова вышло на большие объемы. В Кракове был найден грандиозный клад железных заготовок: 4212 топоровидных заготовок общим весом в 3,6 тонны, спрятанных около 880 года в большой яме, укрепленной деревом. Заготовки этого типа изготовлялись в Великой Моравии. Подобные железные заготовки находили и в Скандинавии, особенно в Норвегии. – Bogucki M. Intercultural relations of the inhabitants of Polish territory in the 9th and 10th centuries. // The Past Societies. Polish lands from the first evidence of human presence to the early middle ages. Vol. 5: 500 AD – 1000 AD. Warsaw, 2017, p. 231–232


[Закрыть]. Поступление железа в изделиях на окраины расселившегося по лесам славянского мира, очевидно, резко сократилось. Сочетание этих причин, очевидно, привело к тому, что значительная часть славян в лесной зоне стала строить свое хозяйство с минимальным использованием железных орудий, которые трудно было достать.

Скандинавское железо резко изменило положение окраин славянского расселения в части снабжения железными орудиями. Они были отличного качества, скандинавы привозили свое железо и железные изделия сами. Это был их главный меновой товар. Купить топор за зерно у приехавшего прямо в поселок скандинава было гораздо выгоднее и легче, чем ковать его самому или ехать за ним за добрую тысячу километров.

Славянский поселок в 10–15 дворов, купивший два-три десятка хороших топоров, резко повышал свою хозяйственную мощь, причем всесторонне. Перечислим основные факторы.

Первое. Резко ускорялась и упрощалась подсечка старого леса для подготовки лядин. Топором подсечь большие деревья можно значительно быстрее, чем ножом или косарем. Крестьянин мог подсечь лес для лядины существенно большей площади, что резко увеличивало валовый сбор зерна.

Второе. Топором можно лес валить. В подсечно-огневом земледелии есть разновидность, когда большие деревья либо оставляют на корню, либо подсекают, но не валят, а вырубают небольшие деревья и кустарник, которые потом сжигают. Топор резко упрощал вырубку мелколесья на лядине. Вообще, мелкий лес становился несравненно более доступным для разработки, поскольку не надо было ждать несколько лет, пока он высохнет и выпадет; его можно было вырубить, оставить сохнуть, а на следующий год сжечь. Более того, со сваленных деревьев часто срубали всю кору и делали затеску вдоль ствола, чтобы дерево сохло быстрее. Наконец, если лес выпадает ветровалом, то он падает и потом сгорает в беспорядке, отчего на лядине могут быть проплешины без золы. При рубке лес старались валить равномерно, а также растаскивали сваленные деревья по лядине, чтобы не оставалось проплешин без золы. Это также было способом повышения урожайности. Переход к рубке позволял разнообразить методы подсечно-огневого земледелия.

Третье. Рубка леса на лядине вела к резкому ускорению процесса подготовки. При подсечке и ветровале нужно было ждать несколько лет, пока лес выпадет, а при рубке можно было сжечь лес уже на следующий год, максимум на второй, смотря по сушке сваленных деревьев. Это имело последствия. Теперь вместо 10–15 и более участков для устойчивого подсечно-огневого земледелия требовалось лишь 3–4 участка. Емкость одного и того же ландшафта с топорами и валкой леса увеличивалась в 3–5 раз по сравнению с подсечкой и ветровалом. Бурный рост населения славянских племен лесной зоны в IX веке, видимо, был связан с повсеместным переходом от подсечки к валке леса в подсечно-огневом земледелии.

Четвертое. Улучшение быта, связанного со строительством изб и отоплением дровами. Крестьянин без топора, а только с косарем, не имеет возможности построить хорошей рубленой избы и вынужден отапливаться только тем хворостом, который можно собрать в лесу руками. Собственно, самые ранние славянские жилища – это полуземлянки, укрепленные плетнем, крытые плетневой кровлей, обмазанной глиной, в которых были лишь очажные ямы, подходящие для хвороста. Такое жилье было сырым, холодным и малокомфортным, а зимой жители таких землянок сильно мерзли, часто болели и быстро умирали. Топоры позволили наладить заготовку строевого и дровяного леса, так что полуземлянки теперь обустраивались столбовыми конструкциями, укреплялись бревнами или плахами, потом появляются срубы. Можно было соорудить хорошую и надежную кровлю из бревен, плах и коры. Повсеместно в славянских жилищах появляются печки-каменки, подходящие под отопление колотыми дровами, хорошо обогревавшие помещение. При этом, потребности в дровах заставляли крестьянина наступать на коренной лес, что расширяло его возможности для подсечно-огневого земледелия[492]492
  Дрова рубились постоянно, каждый год. Население в древности отапливалось по-черному. Современные опыты протопки бань по-черному дают расход примерно 30–40 кг дров на одну протопку. Баню можно сопоставить с землянкой с печью-каменкой, они были примерно одинаковы по объему отапливаемого помещения. При одной протопке печи в сутки в год одно жилище расходовало до 14,6 тонн или 19,7 кубометров дров. Это примерно 50 крупных сосен, которые нужно свалить и привезти из леса. Поселок в 40 дворов (это примерно соответствует площади поселения в 2 гектара) в год расходовал 788 кубометров дров или 1970 сосен. Это соответствует примерно половине гектара хорошего соснового леса (4,7 тысяч сосен на гектар). Группа поселений, в которых была тысяча дворов, в год сжигала порядка 20 тысяч кубометров дровяного леса, для чего требовалось вырубить 10,6 гектаров хорошего соснового или елового леса. За 20 лет группа селищ в тысячу дворов расширяла свои земельные угодья на 200–250 гектаров за счет только вырубки строевого и дровяного леса. Заготовка дров позволяла разрабатывать лядины по соседству от большого леса, который прореживался и отчасти вырубался дровяными рубками.


[Закрыть].

Пятое. Рационализация подсечно-огневого земледелия, связанная с заготовкой строевого и дровяного леса, сделала лощадь необходимой принадлежностью крестьянского хозяйства, причем, очевидно, еще до того, как славяне лесной зоны массово перешли к пашенному земледелию. Причина неотложной необходимости состояла в большом весе запаса дров, который на руках из леса вынести уже нельзя[493]493
  Достаточно напомнить, что свежесрубленное сосновое бревно диаметром 25 см и длиной 6 метров весит порядка 240 кг, еловое – 215 кг. При этом нормы труда определяют нагрузку от 35 до 50 кг как тяжелую с риском получения профессионального заболевания. Предельно допустимая тяжесть для работника – 50 кг. Поэтому вывоз дровяного леса, которого каждому крестьянскому двору требовалось на год порядка 15 тонн, осуществлялся лошадью, волоком или на телеге.


[Закрыть]. Лишь впоследствии лошадь стала использоваться сначала на работах на лядах, потом на бороновании ляда после посева, а затем в лесной зоне произошел переход к пашенному земледелию, в котором лошадь становилась главной рабочей силой.

Вот здесь как раз возникает вопрос о переходе к пашенному земледелию. Дело в том, что не просматривается никаких экономических причин для такого перехода. Во-первых, подсечно-огневое земледелие требовало очень малых капитальных затрат и немного инвентаря: нож, косарь или топор, кремень с огнивом. Пашенное земледелие требовало лошади с упряжью, сохи с железными сошниками, ежегодно сменяемыми. Для лошади нужна была крытая конюшня, запас сена и фуражного зерна. Чтобы стать хлебопашцем, крестьянин должен был быть намного богаче, чем крестьянин, ведущий подсечно-огневое земледелие, и вложить больше сил в основные фонды своего двора. Во-вторых, подсечно-огневое земледелие было значительно менее трудоемким, чем пашенное, поскольку пахать ляд не требовалось, а вот пашню надо было пахать несколько раз в год: весной под яровой посев, осенью под озимый посев, а также летом один или два раза пахали пар, чтобы очистить его от сорняков. Трехпольный севооборот предполагал три-четыре пахоты в год, работы весьма тяжелой и требующей выносливости[494]494
  Например, в Вологодской губернии было четыре вспашки в год: весной под яровой посев, весенняя вспашка пара, летняя вспашка пара после разбрасывания навоза и осенняя вспашка под озимый посев. – Чубинский П.П. О состоянии хлебной торговли и производительности в Северном районе. Труды экспедиции, снаряженной Императорским Вольным экономическим и Русским географическим обществами для исследования хлебной торговли и производительности в России. Вып. 6. Санкт-Петербург, 1870, с. 38


[Закрыть]. Подсечно-огневой крестьянин разрабатывал 2–3 десятины в разных лядах, а хлебопашец пахал 10–12 десятин, то есть объем полевых работ был примерно в пять раз больше. В-третьих, если с трех лядов средний урожай в год составлял 100–130 пудов, а хороший урожай мог достигать 300 пудов и больше, то вот средний урожай хлебопашца составлял 210–252 пуда. Но при этом потребности двора в 5–6 душ подсечно-огневого крестьянина составляли 80-100 пудов, а хлебопашца – 160–200 пудов. Иными словами, излишек зерна составлял у подсечно-огневого крестьянина в среднем 20–50 пудов, а при хорошем урожае более чем 200 пудов, тогда как у хлебопашца излишек составлял 40–50 пудов.

Отсюда вывод: экономический результат подсечно-огневого и пашенного земледелия был сопоставимым по своим средним значениям, но пашенное земледелие требовало больших вложений в живой и мертвый инвентарь, а также значительно больших трудозатрат. С крестьянской точки зрения, переход к пашенному земледелию был однозначно невыгодным.

Тем не менее, он произошел. Почему? Недостаток леса, пригодного под ляды, тоже объяснение слабое: лесов в лесной зоне не перевелось и за тысячу лет вырубки. Переход к пашне тоже был не простым делом и не одномоментным событием, а осуществлялся организованно и на основе некоего плана. Сначала требовалось подобрать достаточно большие участки, в 15–20 десятин[495]495
  Поле закладывалось достаточно большим, чтобы оно создавало открытое пространство, на котором ветер мог сушить почву. Близлежащий к полю лес старались проредить вырубками и просеками для лучшего доступа ветра.


[Закрыть], подходящие для пашни, обязательно с плодородной землей, расположенные на высоком и покатом месте, во избежание переувлажнения и заболачивания. Затем лес на месте будущей пашни и вокруг нее прореживался дровяными вырубками, а потом превращался в ляды, подготавливаемые методами подсечно-огневого земледелия[496]496
  Подобное прибавление новых пашен к старым методами подсечно-огневого земледелия наблюдалось в Архангельской губернии. – Чубинский П.П. О состоянии хлебной торговли и производительности в Северном районе. Труды экспедиции, снаряженной Императорским Вольным экономическим и Русским географическим обществами для исследования хлебной торговли и производительности в России. Вып. 6. Санкт-Петербург, 1870, с. 10


[Закрыть]. Главной проблемой были пни, остающиеся после вырубки высоких деревьев. Их нельзя было корчевать[497]497
  Ямы от выкорчеванных пней собирали воду и превращали поле в болото. – Петров В.П. Подсечное земледелие. Киев, «Наукова думка», 1968, с. 66


[Закрыть], а следовало дождаться, пока они сгниют сами. Истощенные ляды на месте будущей пашни на несколько лет оставляли под молодую поросль. За это время небольшие пни успевали сгнить, а крупные пни, видимо, чаще подкапывали и выжигали. Наконец, лесной подрост на месте будущей пашни вырубали и сжигали, чтобы обжечь дерновину, поле засеивали как ляд. Такое обжигание, с использованием подроста, кустов и хвороста из близлежащего леса, могло проводиться несколько раз. После окончательного разрушения пней и исчезновения лесной растительности, поле уже можно было распахивать. Для превращения леса в поле требовалось проводить на нем целенаправленные работы в течение 10–15 лет, так что это был запланированный и организованный процесс, доступный лишь крестьянам довольно зажиточным, в частности снабженным лошадьми, топорами, сохами. Деревне из 20 дворов, которым было необходимо вместе порядка 200–250 десятин пахотной земли, требовалось 25–30 лет, чтобы обеспечить себя необходимыми пахотными угодьями. Целое поколение должно было работать, не покладая рук, чтобы стать из подсечно-огневых крестян хлебопашцами; да и их потомкам приходилось на полях работать много больше, чем прежде на лядах.

В чем же тогда состояла причина перехода к пашенному земледелию? Если сформулировать ее без прикрас, то единственная причина этой хозяйственной трансформации состояла в принуждении со стороны некоей власти. Пашенное земледелие гораздо удобнее для власти, чем для самих крестьян.

Во-первых, все посевы на пашнях на виду, их можно объехать, прикинуть, какой будет урожай и сколько с крестьян можно взять. Посевы на лядах, разбросанных то тут, то там в лесах, к которым ведут тропы, известные только владельцам этих участков, проконтролировать невозможно. Подсечно-огневой крестьянин может сказать, что у него ничего нет, а сам соберет урожай и спрячет его в своих лесных тайниках.

Во-вторых, подсечно-огневой крестьянин легко переселяется, если заставляет нужда, или он находит новый ляд в лесу и удобное место рядом с ним. Имущества и инвентаря у него немного, все оно уносится с собой или помещается в небольшую лодку. Хлебопашец же, которого заставили разработать пашню, с нее уже съехать не может – жаль будет бросить налаженное хозяйство. Потому подсечно-огневой крестьянин при нажиме на него со стороны власти быстро растворится в лесу, а хлебопашец будет вынужден выполнять возложенные на него оброки и повинности.

В-третьих, защитить деревню с близлежащими пашнями проще, чем крестьян, которые разбредаются по своим участкам, разбросанным в лесах; так что власти могли гарантировать безопасность хлебопашцам, но не могли или не хотели гарантировать подсечно-огневым крестьянам[498]498
  Подсечно-огневое земледелие со свободным выбором участков в лесах вообще возможно, только если крестьянам никто не угрожает или опасность была явлением редким и маловероятным. Если же была угроза нападения была частой, то крестьяне, ведущие хозяйство на лядах, становились легкой добычей даже для небольших банд грабителей.


[Закрыть].

Таким образом, можно сказать, что славяне в лесной зоне становились хлебопашцами принудительно, то есть им буквально запрещали вести свободное подсечно-огневое земледелие и заставляли разрабатывать пашню, хотя, возможно, это касалось в первую очередь наиболее неимущих крестьян, которые получали ссуду для заведения пашни[499]499
  На Холопьем городке, расположенном при слиянии рукава Волхова – Малого Волховца с Волховом, был найден клад сасанидских монет и дирхемов, с младшими монетами 810–812 годов, а также клад сельскохозяйственных орудий, состоявший из двух наконечников пахотных орудий, двух кос, узколезвийного топора, удил, мотыжки, пешни, скобеля, точильного камня и железного клина, которые были положены в постройке компактно, без деревянных частей. Железо, из которого были сделаны орудия, было мягким, а технология ковки архаичная. Судя по отсутствию гончарной керамики, городище существовало в IX веке. – Русь в IX–X веках: археологическая панорама. М. – Вологда, «Древности Севера», 2012, с. 101; Эта находка позволяет сделать предположение, что на пашенное земледелие переводили неимущих крестьян, не имевших своего инвентаря. Таким крестьянам сдавалась в аренду не только земля, но и сельскохозяйственный инвентарь.


[Закрыть].

Этот вывод получается настолько экстравагантным, что несомненно вызовет множество возражений в духе того, что мол, славяне знали пашенное земледелие и есть древние следы распашки[500]500
  В Эстонии древнейшая распашка была найдена под слоем поселения Илумяэ позднеримского времени, то есть III–IV веков н. э., – Еремеев И.И., Дзюба О.Ф. Очерки исторической географии лесной части пути из варяг в греки. Археологические и палегеографические исследования между Западной Двиной и озером Ильмень. М., «Нестор-история», 2010, с. 636; При раскопках городища Любша в устье Волхова под валом были обнаружены следы распашки, при том, что радиоуглеродная дата остатков дерева из-под каменной вымостки первого вала – тоже III–IV века, – Миляев П.А. Городище Любша в Нижнем Поволховье: (по материалам архивов ИИМК РАН и ИА РАН). // Ладога и Ладожская земля в эпоху средневековья. Вып. 5. Санкт-Петербург, 2015, с. 115–116


[Закрыть]. Но тут есть нюансы. Во-первых, вспашка вполне совместима и с подсечно-огневым земледелием. Во-вторых, если археологи находят следы борозд на материке, то они почти всегда объявляют их следами распашки, хотя борозды вполне могут быть следами суковатки или рала, использовавшихся на ляде. То же касается и обнаружения в палинологических пробах пыльцы культурных злаков; это малоубедительно хотя бы потому, что на лядах тоже сеялись культурные злаки, дававшие такую же пыльцу. Для различения остатков лядов и пашен нужен какой-то однозначный и убедительный критерий[501]501
  Поскольку при пахоте с железными пахотными орудиями почва сильно стачивает сошник или плуг, то в старопахотных почвах должно быть высокое содержание окислов и микрочастиц железа по сравнению с непаханными почвами. Поэтому, если на материке есть борозды, а в самом нижнем слое почвы, прилегающем к материку, есть высокое содержание окислов железа, то это можно признать убедительным подтверждением, что это остатки древней пашни. По этой же причине старопахотные земли должны распознаваться геофизическими методами, в частности магнитометрическим.


[Закрыть]. В-третьих, речь в общем идет о системах хозяйства, в котором доминировал тот или иной способ выращивания зерновых культур. Как при пашенном земледелии могут быть и наблюдались эпизодические разработки и посевы по лядам; также и при подсечно-огневом земледелии могли быть эпизодические посевы по пашне, если для нее были подходящие почвы и условия. В-четвертых, вывод о переходе от подсечно-огневого земледелия к пашенному под воздействием принуждения, в целом подтверждается археологическими материалами[502]502
  По состоянию на 2002 год известно десять находок ранних сошников не позднее XI века: шесть в Новгороде, два в Старой Ладоге и один в могильнике у Переяславля-Залесского, еще одна находка пары сошников, вложенных друг в друга, была сделана на пойменном участке Гнездово в слое пожара, уничтожившего поселение, который датируется второй половиной Х века. Следы распашки найдены в 10 пунктах в Приильменье, Новгороде, на Рюриковом городище и городище Георгий близ Новгорода, на реках Ловать и Луга, а также под курганами в западной части Днепровской группы Гнездовского могильника. Автор обзора находок сделал вывод: «Топография находок сошников X–XI вв в лесной зоне Восточной Европы позволяет утверждать, что соответствующий тип пахотного орудия довольно быстро, в течение второй половины X – начала XI века, распространился из Поволховья и Приильменья вдоль трасс важнейших военно-торговых путей, причем первоначально он стал использоваться в районах ключевых пунктов этих коммуникаций», – Мурашева В.В., Нефедов В.С. Сошники из Гнездово. // Новгород и Новгородская земля. История и археология. (Материалы научной конференции). Новгород, 22–24 января 2002. Вып. 16. Великий Новгород, 2002, с. 188–190, 194, 197; Остается лиш подчеркнуть, что, во-первых, пашенное земледелие в лесной зоне – явление позднее и появилось лишь в Х веке; во-вторых, практиковалось оно вовсе не повсеместно, а на весьма ограниченной территории; в-третьих, эта территория располагалась вблизи важнейших центров, контролировавшихся скандинавами.


[Закрыть].