Текст книги "Вячеслав Молотов. Сталинский рыцарь «холодной войны»"

ПОСЛЕВОЕННЫЕ МИРНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ

Первым испытанием на прочность Коалиции стала лондонская встреча Совета министров иностранных дел в сентябре 1945 г. СМИД, куда входили американский госсекретарь, британский, китайский, французский и советский министры иностранных дел, был создан на Потсдамской конференции, чтобы обговорить мирные договоры с побежденными вражескими странами.

Главная задача первой встречи СМИД состояла в обсуждении условий мирных договоров для Болгарии, Финляндии, Венгрии, Италии и Румынии – пяти европейских государств, воевавших на стороне Германии. Советской делегации было поручено проследить, чтобы все пять договоров обсуждались одним комплексом. Поскольку подписать мирные договора могли только признанные правительства, было необходимо добиться, чтобы Запад признал просоветские правительства Болгарии и Румынии. На случай если западные страны заявят, что болгарский и румынский режимы не представительные и правительства необходимо переизбрать, у советской делегации была директива поднять в ответ тему Греции, где прогрессивные – т. е. возглавляемые коммунистами – силы, освободившие большую часть страны от немецкой оккупации, были подавлены реакционным прозападным руководством. В отношении итальянского мирного договора советская делегация была уполномочена поддержать притязания Югославии на адриатический портовый город Триест и добиться участия в опекунских советах, которые были учреждены ООН для управления бывшими итальянскими колониями, в частности Триполитанией (Западной Ливией). Кроме того, Советы добивались создания Союзного контрольного совета для Японии, где Сталин стремился застолбить оккупационные права СССР.

СМИД открылся 11 сентября 1945 г. и начался в достаточно дружественной атмосфере. В качестве жеста уступки Молотов согласился, чтобы французский и китайский министры иностранных дел участвовали во всех обсуждениях. Эта процедура отличалась от принятого в Потсдаме соглашения. По нему Китай и Франция могли участвовать только в дискуссиях, посвященных мирным договорам с теми странами, против которых они воевали (в результате Китай исключался из всех переговоров, за исключением небольших стран Оси, а Франция – из всех, кроме итальянских).

Открытие прошло успешно, но вскоре начались споры. Для начала англичане и американцы стали упорно отказываться признать правительства Болгарии и Румынии и, как и ожидалось, потребовали, чтобы итальянский договор обсуждался отдельно. Появилась вероятность, что западные страны могут решить подписать договор с Италией, и не получится заставить их обсуждать договоры одним комплексом, что автоматически влекло за собой признание болгарского и румынского режимов. Сталина эта перспектива не встревожила. «Что может случиться в таких условиях? – телеграфировал он Молотову 13 сентября. – Тогда у нас будет прецедент. У нас появится возможность в свою очередь добиваться мирного договора с нашими сателлитами без союзников. Если такой поворот будет означать, что нынешняя сессия [СМИД] закончится без принятия решений по основным вопросам, то нас такой итог тоже не страшит»⁴.

Молотов продолжал настаивать на равноценном варианте – Запад признает Болгарию и Румынию в обмен на прогресс в итальянских переговорах, – но безрезультатно. 19 сентября он спросил у американского госсекретаря Джеймса Ф. Бирнса: «Почему в Греции, в отличие от Румынии, американцы не хотят переформировывать правительство до выборов? Видимо, американцы не хотят мешать англичанам, но хотят мешать Советскому Союзу в Румынии»⁵. Похожими репликами обменялся Молотов и с Эрнстом Бевином, британским министром иностранных дел. Но, как и Бирнс, тот отказался признать греческую аналогию и сказал, что воздержится от признания болгарского и румынского правительств до тех пор, пока в этих странах не пройдут свободные выборы.

Еще одним камнем преткновения в СМИД стало советское требование об установлении опеки над Триполитанией. Как утверждает британский протокол беседы, на пленарном заседании 15 сентября Молотов взволнованно заговорил о Триполитании: «Советское правительство настаивает на своем праве активно участвовать в управлении итальянскими колониями, поскольку Италия напала на Советский Союз и нанесла ему огромный ущерб… Россия хотела бы иметь базы для своего торгового флота в Средиземном море. Мировая торговля будет развиваться, и Советский Союз хотел бы принимать в ней участие… Советский Союз обладает большим опытом в установлении дружественных отношений между различными нациями и готов использовать этот опыт в Триполитании. Мы не предполагаем вводить советскую политическую систему в Триполитании. Мы предпримем шаги для создания демократического правительства»⁶.

Что касается СССР, то американцы пообещали ему часть итальянских колоний еще на сан-францисской конференции в честь основания ООН; оставалось лишь обсудить практические стороны. Но на встрече СМИД не было никаких признаков того, что американцы или англичане готовы отдать Триполитанию под советский контроль. Молотов, получивший от Сталина четкие директивы: добиться хоть какой-нибудь уступки, продолжал обсуждать советскую позицию на личных встречах с Бевином и Бирнсом. 23 сентября он возмущенно заметил Бевину: «Пока шла война… у Советского и Британского правительства были споры, но они сговаривались. Советский Союз был, видно, нужен. Как только война окончилась, против Советского Союза принимаются всякие меры! Не потому ли это происходит, что Советский Союз уже не нужен больше как равный партнер своих союзников?»⁷ Разговаривая с Бевином 1 октября, Молотов попробовал совершить обмен: архипелаг Додеканес достанется Греции, а Триполитания уйдет под советский контроль. Получив категорический отказ, он горько сказал, что англичане не желают отдавать СССР «ни клочка Средиземноморья»⁸. Бирнс выслушал своего советского коллегу сочувственно, но американская тактика состояла в том, чтобы уйти от обсуждения советской роли в международном совете, который будет следить за опекой над проигравшими странами.

Позитивным моментом стал двадцатипятилетний пакт о демилитаризации и расчленении Германии, предложенный 20 сентября Бирнсом. Молотов ответил, что передаст этот проект своему руководству, но сам лично считает эту мысль весьма интересной¹⁰. Нарком написал Сталину: «Я думаю, что нам надо поддержать предложение Бирнса о договоре четырех держав с целью предотвращения новой агрессии Германии, однако не показывая излишнего рвения. Точнее, оно будет приемлемо для нас, если американцы сделают хоть какие-то шаги в нашу сторону в отношении балканских стран»¹¹. Но у Сталина были другие соображения. 22 сентября он послал Молотову телеграмму с инструкцией, велящей предложить в ответ Бирнсу одновременное заключение договора с Японией о разоружении и демилитаризации. Генсек оценил предложение Бирнса так: «[Предложение Бирнса преследует четыре цели:] первое – отвлечь наше внимание от Дальнего Востока… второе – получить от СССР формальное согласие на то, чтобы США играли в делах Европы такую же роль, как СССР, с тем чтобы потом в блоке с Англией взять в свои руки судьбу Европы; третье – обесценить пакты о союзе, которые уже заключены СССР с европейскими государствами; четвертое – сделать беспредметными всякие будущие пакты о союзе с Румынией, Финляндией и т. д.»¹².

Накануне советский вождь присылал Молотову еще один запрет. 21 сентября Сталин, недовольный тем, что французы и китайцы поддержали на конференции английские и американские позиции, приказал Молотову твердо придерживаться потсдамского решения о работе СМИД – Китай и Францию не следует допускать к обсуждению мирных договоров. «Признаю, что сделал крупное упущение, – ответил Молотов, – немедленно приму меры [и] настою на немедленном прекращении общих заседаний пяти министров… хотя это и будет крутой поворот в делах Совета министров». На следующий день он поступил согласно инструкциям, и это означало окончание переговоров о мирных договорах, поскольку остальные министры иностранных дел не хотели менять изначально установленный порядок¹³.

Но Молотов не отказался от мысли добиться хоть какого-то прогресса на этой конференции. 26 сентября Бирнс предложил компромисс: принять советскую позицию по процедурному вопросу о правах участия в дискуссиях СМИД в обмен на созыв более широкой мирной конференции для рассмотрения вопроса о договорах. Молотов передал эту идею Сталину и представил свой вариант компромисса: обсуждение итальянского мирного договора продолжится в обмен на уступки по поводу создания Союзного контрольного совета для Японии. Однако Сталин никаких компромиссов не желал и, судя по всему, решил, что будет лучше, если конференция закончится ничем. «Союзники нажимают на тебя, чтобы сломить твою волю и заставить пойти на уступки, – написал он Молотову 27 сентября. – Ясно, что ты должен проявить полную непреклонность… Возможно и то, что совещание Совета кончится ничем, короче говоря – провалом. Нам и здесь нечего горевать». Но Молотов не терял надежды на компромисс. «Согласен, что наступил решающий момент, – отвечал он 28 сентября. – Согласен, что лучше пусть первая сессия Совета министров кончится провалом, чем делать существенные уступки Бирнсу… Если же американцы (и англичане) согласятся уступить хотя бы по одному из этих вопросов [о Японии или Балканах], то следует с ними договориться. Тогда успех работы Совета будет в нашу пользу»¹⁴.

Кажется, что в тот момент Сталин решил предоставить Молотову разбираться с ситуацией своими силами и дать процедурным прениям остановить работу СМИД. Так и вышло. 3 октября встреча закончилась, а стороны не договорились даже о тексте итогового коммюнике. На следующий день на пресс-конференции Молотов пытался представить в как можно более положительном свете неудачу СМИД и говорил, что, хотя процедурные разногласия помешали Совету довести дело до конца, на его тридцати трех заседаниях было достигнуто множество ценных соглашений. Если остальные выразят желание вернуться к процессуальному порядку, установленному в Потсдаме, то Совет соберется снова. В заключение Молотов заявил: «Советский Союз стал победителем в последней мировой войне и занимает достойное место на международной сцене. Это результат огромного труда, проделанного Красной Армией и всем советским народом… Кроме того, это результат того факта, что в те годы Советский Союз и западные Союзники шли рука об руку и успешно работали вместе. Советская делегация уверенно смотрит вперед и надеется, что все из нас будут стараться укрепить сотрудничество Союзников»¹⁵.

Частным порядком Советы относились к результатам конференции далеко не так оптимистично. На внутреннем брифинге для послов отмечалось, что с самого начала встречи СССР столкнулся с объединенным фронтом других держав, старавшихся девальвировать решения Ялты и Потсдама. Демократическая администрация Трумэна критиковалась за то, что позволила реакционным республиканским элементам уводить в антисоветскую сторону свою международную политику. Английских же лейбористов обвинили в том, что, защищая имперские интересы Британии, они перещеголяли даже консерваторов. Официальное заключение о СМИД сообщало: «Окончились провалом попытки определенных англо-американских кругов развернуть первое после войны дипломатическое наступление на внешнеполитические завоевания Советского Союза, достигнутые в ходе войны. Не исключено дальнейшее давление на СССР со стороны англичан и американцев, но у нас есть все возможности, чтобы защитить и укрепить советские позиции на международной арене. Мы обязаны проявить опыт, находчивость, стойкость и упорство, как того требуют интересы СССР»¹⁶.

Видно, что Молотов больше Сталина был склонен найти общий язык с СМИД. И он не сдавался, даже когда начальник велел ему проявить бескомпромиссное упрямство. Скоро министру достанется за слабую попытку отстоять свое мнение.

Почти сразу после возвращения Молотова в Москву Сталин отправился в отпуск. Как было заведено в 1920-е и 1930-е гг. генсек продолжал получать документы по наиболее важным государственным вопросам, а свои взгляды и директивы он сообщал телеграммами. В отсутствие Сталина вся ответственность переходила к Молотову, до сих пор занимавшему пост заместителя премьер-министра, а также министра иностранных дел. В случае каких-нибудь оплошностей виноватым становился он. И генсек, недовольный тем, что Молотов показал в СМИД свою независимость, эти оплошности изо всех сил выжидал. Первой «ласточкой» будущего разноса стала претензия вождя о том, что у советской делегации нет стенографической записи СМИД: «Мы обнаружили, что в правительствах США и Англии куда больше осведомлены о курсе конференции, чем мы, советские руководители… Все это свидетельствует о нашей отсталости и отсутствии опыта в этой области»¹⁷.

Следующая претензия Сталина касалась разговора Молотова с послом Гарриманом, в котором он, как показалось, уступил американцам слишком большой объем контроля над японской оккупацией. «Манера Молотова отделять себя от правительства и изображать себя либеральнее и уступчивее, чем правительство, никуда не годится», – написал Сталин в Политбюро¹⁸. Затем 9 ноября «Правда» по приказу Молотова напечатала речь Черчилля, где тот щедро расточал похвалы Сталину. На вождя это впечатления не произвело. «Считаю ошибкой опубликование речи Черчилля, – написал он Политбюро. – Восхваление это нужно Черчиллю, чтобы успокоить свою нечистую совесть и замаскировать свое враждебное отношение к СССР… Опубликованием таких речей мы помогаем этим господам. У нас имеется теперь немало ответственных работников, которые приходят в телячий восторг от похвал со стороны Черчиллей, Трумэнов, Бирнсов и, наоборот, впадают в уныние от неблагоприятных отзывов со стороны этих господ. Такие настроения я считаю опасными, так как они развивают у нас угодничество перед иностранными фигурами. С угодничеством перед иностранцами нужно вести жестокую борьбу. Но если мы будем и впредь публиковать подобные речи, мы будем этим насаждать угодничество и низкопоклонство. Я уже не говорю о том, что советские лидеры не нуждаются в похвалах со стороны иностранных лидеров. Что касается меня лично, то такие похвалы только коробят меня»¹⁹.

Еще более серьезный упрек Молотов заработал, когда Сталин узнал, что тот согласился послабить режим цензуры для иностранных корреспондентов в СССР. Генсек потребовал объяснений и, не получив удовлетворительного ответа, написал: «Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем»²⁰.

Перед Молотовым нарисовались все шансы на вынужденную отставку, и члены Политбюро позвали его на сеанс критики и самокритики. Они послали Сталину список ошибок Молотова, среди которых значилась его роль в СМИД, когда по поведению наркома получалось, что «Молотов за уступчивую политику, а советское правительство и Сталин неуступчивы»²¹. Тот написал вождю покаянное письмо, где, однако, постарался не признавать конкретные ошибки в международной политике. Через пару дней Сталин смягчился, дал всем понять, что отставка Молотова пока подождет, и вернул своего зама в самую гущу событий в Политбюро.

Одной из причин, заставивших диктатора сменить гнев на милость, стало то, что у него улучшилось настроение, поскольку Бирнс предложил, чтобы американский, английский и советский министры иностранных дел встретились в Москве и нашли решение проблем, с которыми столкнулся СМИД. Сталин истолковал этот шаг как признак целесообразности его бескомпромиссной политики. «Очевидно, что, имея дело с такими партнерами, как США и Англия, мы не можем добиться чего-либо серьезного, если начнем поддаваться запугиваниям, если проявим колебания, – написал генсек в Политбюро 9 декабря. – Чтобы добиться чего-либо от таких партнеров, нужно вооружиться политикой стойкости и выдержки. Этой же политикой стойкости и выдержки нужно руководствоваться нам в своей работе на предстоящей конференции трех министров [иностранных дел]»²².

Как ни храбрился Сталин, на Московской конференции министров иностранных дел, состоявшейся в декабре 1945 г., уступки шли одна за другой. Как было заведено, генсек руководил непосредственно переговорами с иностранцами, изображая из себя «злого следователя». При этом Молотов был «добрым следователем» и неуклонно отстаивал мельчайшие нюансы советской политической позиции. В вопросе об ограничении участия Франции и Китая в СМИД Советы продолжали гнуть свою линию, но согласились, когда Бирнс предложил созвать более широкую мирную конференцию и рассмотреть черновые варианты мирных договоров. Тупиковая ситуация с Болгарией и Румынией разрешилась, когда стороны решили расширить состав правительств этих стран так, чтобы их признал Запад. В отношении Японии СССР удовлетворился созданием Дальневосточной комиссии и Союзного контрольного совета, при том, что ее оккупацию будет и дальше контролировать Америка.

Ко всему прочему Сталин председательствовал на торжественном ужине и провел с Бевином и Бирнсом по встрече. Позже Бирнс вспоминал: «Мои разговоры с генералиссимусом [на ужине] в тот вечер, как и две предыдущие беседы, отличались весьма приятным сочетанием как откровенности, так и сердечности»²³. На встрече со Сталиным 24 декабря Бирнс воспользовался возможностью упомянуть о предложенном пакте по разоружению Германии. Сталин отвечал, что такой пакт подписать можно, однако необходимо подготовить аналогичное соглашение в плане Японии²⁴. На встрече с Бевином в тот же день советский вождь хотел поговорить о советской опеке над Триполитанией. Он с горечью заметил, что если бы СМИД согласился на эту просьбу, «Великобритания ничего не потеряла бы, поскольку она владеет множеством баз по всему свету, которых у нее даже больше, чем у США. Почему же нельзя учесть и интересы советского правительства?». Затем в этой же беседе Сталин сказал, что «насколько он видит ситуацию, у Великобритании есть Индия, владения в Индийском океане и целая сфера интересов; у США есть Япония и Китай, а у Советского Союза ничего нет»²⁵.

В письме к Трумэну от 23 декабря Сталин сообщил, что удовлетворен ходом конференции, и выразил оптимизм по поводу будущих отношений с Соединенными Штатами²⁶. А в циркуляре для советских посольств Молотов оценил конференцию так: «Решения по Болгарии и Румынии укрепляют положение дружественных Советскому Союзу демократических правительств» и «Нам удалось достигнуть решений по ряду важных европейских и дальневосточных вопросов и поддержать развитие сотрудничества трех стран, сложившегося во время войны»²⁷.

Во время Московской конференции Сталин сообщил о намерении возродить СМИД и продолжить обсуждение условий послевоенного мирного урегулирования в рамках Коалиции. Главной задачей Молотова на ближайшие месяцы станут переговоры СМИД о мирных договорах для Болгарии, Финляндии, Венгрии, Италии и Румынии. Все это время министр работал, чувствуя на себе крепкую руку Сталина, безоговорочно и незамедлительно подчиняясь всем его директивам и указаниям. Например, в конце мая генсек решил, что Молотов проявил чрезмерную мягкость в разговоре с Бирнсом, когда Америка поинтересовалась, к чему все-таки стремится СССР: к безопасности или экспансии? По велению вождя нарком, встретившись на следующий день с Бирнсом, перешел в наступление: «В мире нет ни угла, где бы не присутствовали США. У Соединенных Штатов авиабазы есть повсюду: в Исландии, Греции, Италии, Турции, Китае, Индонезии и других местах; и даже еще больше воздушных и морских баз в Тихом океане. США держит войска в Исландии, несмотря на возражения исландского правительства, а также в Китае, при том что советские части из Китая и с остальных иностранных территорий были выведены. Это свидетельствует о настоящей экспансии и выражает стремление некоторых американских кругов к империалистической политике»²⁸.

В целом Сталин дал Молотову такую тактическую рекомендацию: добиваться от противоположной стороны уступки, отказываясь от компромисса, но уходить от конфронтации, если неуступчивая позиция начнет угрожать срывом переговоров. Кроме того, генсек разъяснил министру иностранных дел важность метафор.

В августе 1946 г. на Парижской мирной конференции – созванной для того, чтобы обсудить черновые варианты мирных договоров, приготовленных СМИД, – прошел военный парад. Молотов пришел на него, но вдруг удалился – когда обнаружил, что сидит во втором ряду, среди представителей малых государств. «Ты поступил совершенно правильно, – одобрил Сталин, – честь Советского Союза надо защищать не только в больших вопросах, но и в мелочах»²⁹.

Одним из наиболее весомых достижений Молотова на Парижской мирной конференции стала его роль в итальяно-югославских дебатах о Триесте, когда выяснилось, что министр разделяет панславянский настрой, который неоднократно выказывал Сталин во время войны и сразу после ее окончания: «Прошло то время, когда славянские земли служили предметом дележа между державами Европы, когда славянские народы стонали под гнетом западных и восточных захватчиков. Теперь, как известно, славянские народы нашли свое место в рядах союзных государств, и во всех славянских странах государственная жизнь строится на прогрессивных и демократических началах. Среди других славянских и неславянских государств Югославия занимает славное место в рядах антигитлеровской коалиции»³⁰.

Как ни старался Бирнс, на Парижской мирной конференции больше совещались, нежели принимали конкретные решения. Все постановления по текстам мирных договоров были отложены до тех пор, пока СМИД не придет к общему мнению. Хотя конференция шла долго (с 29 июля по 15 октября), договориться удалось всего по нескольким вопросам, и в ноябре СМИД повторно собрался в Нью-Йорке. В этот момент Сталин велел Молотову резко сменить тактику: «Я советую тебе пойти на все возможные уступки Бирнсу, чтобы мы наконец-то разобрались с мирными договорами»³¹. Соглашения были достигнуты очень быстро, и мирные договоры с Болгарией, Финляндией, Венгрией, Италией и Румынией были официально подписаны 10 февраля 1947 г. В циркулярном письме, отправленном советским послам в конце декабря 1946 г., Молотов оценил переговоры СМИД так: «Подготовка мирных договоров с Италией, Румынией, Болгарией, Венгрией и Финляндией заняла больше года и потребовала серьезных битв, но в результате мы добились успеха в наших принципиальных позициях и защитили наши интересы, а также интересы дружественных государств»³².

Переговоры о мирных договорах явились неожиданным успехом на фоне общего ухудшения отношений между СССР и Западом в 1946 г. Одним из показателей постепенного распада Коалиции стали изменения в советской риторике по поводу послевоенного мира. К концу 1946 г. все чаще звучали прогнозы о росте вражеских, антисоветских сил в западном мире.

Примером тому служит один документ, датируемый сентябрем 1946 г., который подготовил Николай Новиков, советский посол в США (его предшественник Громыко был переведен в ООН). Новиков входил в советскую делегацию на Парижской мирной конференции, и Молотов попросил его набросать обзор основных течений в американской внешней политике. Основной тезис Новикова состоял в том, что под влиянием реакционных сил Соединенные Штаты жаждут мирового господства. Посол утверждал: Рузвельтова политика, направленная на сотрудничество «Большой тройки», забыта, и теперь американцы стремятся подорвать позиции Советского Союза, который стал главным препятствием в их захватнических планах. В самих Штатах идет подлая антисоветская кампания, которая не исключает возможности войны против СССР³³.

Эти темы, пусть и в более осторожных выражениях, Молотов публично озвучил в речи «Советский Союз и международное сотрудничество», произнесенной на Генеральной ассамблее ООН 29 октября 1946 г. Не называя конкретных имен, советский министр говорил о борьбе между двумя тенденциями в международной политике. Внутри ООН конфликт этих двух направлений выразился в борьбе по поводу принципа единогласия держав, составляющего основу Организации. Те, кто стремился к прекращению системы вето в Совете Безопасности, пытаются разрушить ООН и расчистить путь к мировому господству для одного блока держав, говорил Молотов³⁴. Этот же вопрос поднял в своей речи советский идеолог Андрей Жданов на двадцать девятой годовщине Октябрьской революции в ноябре 1946 г. По словам Жданова, Парижская мирная конференция показала, что существуют «две тенденции в послевоенной политике… Одна политика, которую проводит Советский Союз, заключается в том, чтобы… закрепить мир и предотвратить агрессию… Другое направление – это… расчистить путь для сил экспансии и агрессии». Примечательна речь Жданова и горькими словами о том, что на Западе отношение к Советскому Союзу меняется: «Читаешь и удивляешься, как быстро русские люди изменились. Когда лилась наша кровь на полях сражений, восхищались нашей храбростью, мужеством, высокими моральными качествами, беспредельным патриотизмом. И вот теперь, когда мы в сотрудничестве с другими народами хотим реализовать свое равное право на участие в международных делах, нас начинают поливать потоками ругани и клеветы, поносить и заушать, приговаривая в то же время, что у нас якобы несносный и подозрительный характер»³⁵.

Мысль о том, что в послевоенном мире разворачивается борьба между реакционными и прогрессивными течениями, была впервые высказана на лондонской встрече СМИД. Ее подстегивал ответ, данный Сталиным на речь Черчилля о «железном занавесе», которую тот произнес в Фултоне, штат Миссури, в марте 1946 г. Английский политик приезжал в этот город для получения почетной степени в Вестминстерском колледже. Миссури был родиной президента Трумэна. И он сидел на сцене, откуда бывший британский премьер произнес слова, которые назовут объявлением «холодной войны» со стороны Запада: «От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике на континент опустился “железный занавес”. По ту сторону занавеса все столицы древних государств Центральной и Восточной Европы – Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест, София. Все эти знаменитые города… оказались в пределах того, что я называю советской сферой, все они в той или иной форме подчиняются не только советскому влиянию, но и значительному и все возрастающему контролю Москвы… Коммунистические партии… достигли исключительной силы, намного превосходящей их численность, и всюду стремятся установить тоталитарный контроль»³⁶.

Сталин ответил Черчиллю в интервью, данном газете «Правда» 14 марта. По словам вождя, англичанин пытался спровоцировать новую войну и показал себя сторонником мирового господства англоязычных государств. Сталин не стал упоминать «железного занавеса», но искренне утверждал, что СССР имеет право устанавливать дружественные ему режимы в Восточной Европе, поскольку эти страны обеспечили платформу для нападения немцев на Союз.

В заключение генсек вспомнил, какую роль играл Черчилль в антибольшевистской коалиции, которая вмешалась в Гражданскую войну в России, и пообещал, что, если «Черчилль с дружками» сумеют-таки организовать «новый марш против Восточной Европы», их «разобьют снова, как уже разбивали в прошлом»³⁷.