Текст книги "Вячеслав Молотов. Сталинский рыцарь «холодной войны»"

СТАЛИН И ЧЕРЧИЛЛЬ ДЕЛЯТ МИР

На фоне этих событий произошла одна из самых важных дипломатических встреч за всю Вторую мировую войну. 9 октября Черчилль прибыл в Москву. Это был уже второй его визит в советскую столицу. Он тут же отправился в Кремль на обед. Затем Черчилль встретился со Сталиным и передал советскому руководителю бумагу с проектом разделения Балкан на британскую и советскую зоны влияния. Доли распределялись следующим образом: 90/10 России в Румынии; 90/10 Британии в Греции; Югославия и Венгрия – 50/50; Болгария 75/25 в пользу России. Сталин пометил список галочкой и вернул его Черчиллю. Чуть позже на этой встрече диктатор заметил, что болгарскую долю стоит поправить на 90/10, чтобы она была равна румынской. У Сталина или, возможно, Молотова после встречи возникли кое-какие соображения. Когда на следующий день Молотов встретился с Иденом, он заявил, что в Венгрии СССР положена доля 75/25. Кроме того, он потребовал разделить Югославию в соотношении 60/40. Этот вопрос был окончательно урегулирован на встрече 11 октября: Югославия останется в соотношении 50/50, а Болгария и Венгрия будут поделены 80/20 в пользу Советов⁵².

Что же означали эти доли? Наибольшего взаимопонимания Иден и Молотов достигли, вырабатывая практическое определение Союзнической контрольной комиссии (СКК), которая должна была руководить оккупацией Болгарии. Советы собирались применить к Болгарии модель, которую они уже опробовали на Румынии, – оккупацией управляет СКК, но фактически англичане и американцы в принятии решений не участвуют. Обосновывали этот порядок тем, что любая союзная страна или группа стран, осуществляющая военную оккупацию вражеского государства, должна находиться под чьим-то контролем. Такой принцип был установлен во время англо-американской оккупации Италии в 1943 г. Таким образом, дележ Болгарии Иденом и Молотовым представлял собой отчаянную попытку Британии застолбить за собой большее право голоса в оккупационном режиме (на том основании, что эти две страны пребывали в состоянии войны свыше трех лет). Молотов не возражал против символических уступок, но ничто не должно было подрывать влияние Советов в занятых странах. СССР намеревался ввести войска и в Венгрию, поэтому Сталин и Молотов хотели заранее обговорить свои оккупационные права. С этой целью они и предложили внести поправку в предложение Черчилля о разделе этой страны в соотношении 50/50. Югославия принадлежала к числу скорее союзников, нежели врагов. Это означало, что в ней нельзя устанавливать оккупационный режим. Так что о смысле долей 50/50 для англичан и русских оставалось только гадать.

На самом деле из всех этих разговоров о долях ясно одно: Сталин согласился не трогать Грецию. Черчилль боялся, что там наберет обороты Национально-освободительный фронт – военное крыло Народной освободительной армии Греции, представлявшее собой партизанское движение с коммунистами во главе, которое уже контролировало крупные области страны. Черчилль очень хотел, чтобы Сталин не вмешивался в греческие дела. Тревожился он напрасно. Советы уже давно решили уступить Грецию англичанам. И еще до того, как Черчилль представил свой «некрасивый документ» по поводу долей, на встрече 9 октября Сталин выразил согласие о том, что «Англия должна иметь право решающего голоса в Греции»⁵³.

Что бы ни утверждали последующие попытки интерпретировать смысл и последствия этого дележа стран, на встрече в октябре 1944 г. Сталин и Черчилль обсуждали в первую очередь Польшу. Черчилль приехал в Москву, чтобы выступить посредником в восстановлении советско-польских дипломатических отношений. Те были разорваны в апреле 1943 г., когда Германия объявила о том, что нашла в лесу под Катынью массовые захоронения польских военнопленных. Сотрудники НКВД расстреляли солдат и офицеров в марте–апреле 1940 г. по приказу Политбюро; в числе подписавших это распоряжение был и Молотов. В ответ на это известие нарком обвинил в убийстве немцев, а польское правительство в изгнании, базировавшееся в Лондоне, призвало провести независимое расследование расстрелов. Советы публично возмутились позицией Польши и разорвали дипломатические отношения с лондонскими поляками. Ситуация обострилась еще больше в 1944 г., когда Красная Армия вошла в Западную Белоруссию и Западную Украину – эти территории правительство в изгнании продолжало считать польскими. Однако Сталин и Молотов не сбрасывали со счета возможность найти общий язык с некоторыми представителями правительства в Лондоне.

И когда вспыхнуло Варшавское восстание, премьер-министр в изгнании Станислав Миколайчик находился в Москве и общался со Сталиным. СССР предложил создать коалиционное правительство, куда войдут его коммунистические союзники – оно будет руководить освобожденной Польшей до проведения мирной конференции и послевоенных выборов. Взамен Миколайчик должен был признать Линию Кёрзона советско-польской границей.

Переговоры Сталина и Миколайчика шли довольно гладко, но все шансы на заключение соглашения погибли из-за противоречивых обстоятельств Варшавского восстания. Сталин хотел попытать счастья во второй раз и согласился, когда Черчилль предложил ему пригласить Миколайчика в Москву для новых дискуссий. В советской столице польский премьер разговаривал с Черчиллем, Сталиным, Молотовым и руководителями Польского комитета национального освобождения – под ширмой этой организации коммунисты и их союзники сформировали временное правительство со штаб-квартирой в Люблине (отсюда и название – «люблинские поляки»). Миколайчик был не против заключить с ними сделку, но не имел права идти против лондонского правительства в изгнании. Переговоры в Москве окончились ничем, и несколько недель спустя Миколайчик подал в отставку.

За переговорами Сталина и Черчилля с большим интересом – пусть издалека – следил Рузвельт. В Москве его представлял посол Гарриман. От имени президента он побывал на множестве встреч. За исключением той, где обсуждали раздел долей. Накануне визита Черчилля в Москву Рузвельт написал Сталину так: «В нынешней всемирной войне буквально нет ни одного вопроса, будь то военный или политический, в котором не были бы заинтересованы Соединенные Штаты. Я твердо убежден, что мы втроем, и только втроем можем найти решение по еще не согласованным вопросам… Я предпочитаю рассматривать Ваши предстоящие беседы с премьер-министром как предварительные к встрече нас троих»⁵⁴.

С июля Рузвельт изо всех сил звал Сталина на новый саммит. Изначально американский президент рассчитывал собрать встречу в сентябре, но Сталин отказался из-за неотложных дел на фронте. Потом съезд пришлось отложить, поскольку в ноябре 1944 г. проходили американские президентские выборы (их очень изящно выиграл Рузвельт, и в январе 1945 г. он в четвертый раз прошел процедуру инаугурации). В конце концов было решено устроить трехсторонний саммит в феврале 1945 г., и местом проведения назначили черноморскую Ялту.

ПЕРСПЕКТИВЫ ПОСЛЕВОЕННОГО МИРА

СССР готовился к ялтинской встрече далеко не так масштабно и упорядоченно, как к московской конференции министров иностранных дел. Комиссии по планированию работали слаженно, выдавая все необходимые материалы и документы, так что в каких-то специальных приготовлениях нужды было меньше. К тому же советская политика по основным вопросам была уже определена, и речь шла о ее воплощении в жизнь, а не о формулировках.

Как и тегеранский съезд, ялтинская встреча не имела заранее установленной программы. Накануне конференции Громыко в Вашингтоне и Гусев в Лондоне представили Молотову доклады о том, какие вопросы они хотят поднять. Оба посла затронули давно известные спорные пункты: Польша, немецкий вопрос, ООН, дальневосточная война и т. п. Их комментарии и рекомендации были целиком и полностью предсказуемы и ни на шаг не отходили от официальной советской линии⁵⁵. Больший интерес представляли куда более широкие размышления советских представителей об облике послевоенного мира, поскольку они проливали свет на то, что занимало мысли Сталина и Молотова накануне Ялтинской конференции.

Еще в январе 1944 г. Майский прислал Молотову длинный меморандум с концепциями о будущем мире и вероятном характере послевоенного порядка. Майский отталкивался от мысли, что послевоенная цель Москвы – это продолжительный период мира и безопасности. Чтобы достичь ее, СССР необходимо реализовать ряд стратегий. Границы СССР должны соответствовать состоянию на июнь 1941 г., Финляндии и Румынии надо заключить с Союзом пакты о взаимопомощи и разрешить ему создание военных баз на своих территориях. Франция и Польша вернут себе независимость, но им нельзя позволять накопить столько силы, что они представляли бы хоть малейшую угрозу Советскому Союзу в Европе. Чехословакия укрепится, превратившись в ключевого союзника СССР, а договор о взаимопомощи, подписанный между ее правительством в изгнании и Москвой в декабре 1943 г., станет образцом для аналогичных соглашений с Югославией и Болгарией. Германию следует разоружить идеологически и экономически, а также надо ослабить ее военную мощь, чтобы в ближайшие тридцать–пятьдесят лет она не могла представлять никакой опасности. Советский Союз желал поражения Японии, однако в его интересы не входило непосредственное участие в дальневосточной войне; свои территориальные притязания (приобретение Южного Сахалина и Курильских островов) он мог бы реализовать на мирной конференции.

Пока в Европе не случилась пролетарская революция, Майский не видел в будущем большим проблем в отношениях с Британией и США. Впрочем, могла бы возникнуть некоторая напряженность оттого, что Советы пользуются поддержкой прогрессивных демократических режимов в разных уголках света. Майский полагал, что после войны Штаты превратятся в динамичную, экспансионистскую имперскую державу, а Британия останется консервативным империалистским государством, чей главный интерес – сохранить свой статус-кво. Это означало – у Британии и СССР будет хорошая платформа для тесного сотрудничества в послевоенное время. Обе державы стремятся к стабильности, а Советам нужно, чтобы Британия была сильной, обеспечивая равновесие сил с Америкой. Не менее радужными вырисовывались советско-американские отношения. Прямых конфликтов между интересами этих двух стран не намечалось, а в контексте имперского соперничества с Британией, Вашингтон был заинтересован в сохранении нейтралитета Москвы.

Громыко тоже размышлял о долгосрочных перспективах. 14 июля 1940 г. он представил Молотову длинный документ, озаглавленный «К вопросу советско-американских отношений» – нарком уже получал множество подобных рассуждений на тему разрядки в отношениях СССР и США во время войны и возможно позитивного общения двух держав в будущем. В общем и целом Громыко оценивал эти отношения положительно. Он утверждал, что Рузвельтова политика сотрудничества с СССР поддерживается большинством в Конгрессе, в Демократической и Республиканских партиях, а также основной массой общественности. Возражали против нее реакционные, антикоммунистические элементы из журналистов и представителей римской католической церкви. Громыко отметил: в США проживает 23 млн католиков, из них – 5 млн поляков, которых волнуют советско-польские отношения. Кроме того, посол подчеркнул, что Америка боится коммунистической революции и советизации, особенно в Восточной Европе. Он полагал, что обе страны продолжат сотрудничать и после войны. Державы отказались от изоляционизма, предпочтя ему участие в европейских и международных отношениях. И потому у Штатов появился общий с СССР интерес: урегулирование немецкой угрозы и обеспечение условий для долгосрочного мира. Заодно Громыко выделил весомые экономические и торговые причины для послевоенного сотрудничества США и СССР. Он заключает: «Несмотря на трудности, которые, вероятно, будут время от времени возникать… несомненно, существуют условия для продолжения сотрудничества двух стран… В значительной мере отношения между двумя странами в послевоенный период будут зависеть от отношений, которые сформировались и продолжают формироваться во время войны»⁵⁷.

В письме Молотову десять дней спустя Громыко анализирует причины, по которым Генри Уоллеса заменили на Гарри Трумэна в качестве кандидата на пост вице-президента при Рузвельте на выборах 1944 г. Посол считал, что Уоллес проявил себя излишне радикальным и оскорбил деловые круги, а также правые элементы Демократической партии, например «Южный блок» из демократических сенаторов и конгрессменов. Трумэна же, напротив, поддерживали «Южный блок» и лично некоторые влиятельные демократы. Кроме того, он успешно выступил председателем сенатского комитета, который занимался прогнозированием военного производства и мобилизации. Именно тогда Трумэн заявил себя серьезным политиком. Громыко заключал, что Трумэн «всегда поддерживал Рузвельта. Он поддерживает сотрудничество между США и его союзниками. Он выступает за сотрудничество с Советским Союзом. Он положительно отзывается о встречах в Тегеране и Москве»⁵⁸.

Литвинова, как всегда, переполняли грандиозные замыслы. В ноябре 1944 г. он написал Молотову письмо под названием «О перспективах и возможной базе советско-британского сотрудничества»⁵⁰. По мнению Литвинова, фундаментальной основой для послевоенного англо-советского сотрудничества станет сдерживание Германии и сохранение мира в Европе. При этом победа СССР над Германией, а также поражение Франции и Италии вызовут опасный дисбаланс сил в Европе. Эту проблему можно решить, поделив Европу на советские и британские сферы влияния. Литвинов предложил, что в максимально возможную советскую зону безопасности войдут Финляндия, Швеция, Польша, Венгрия, Чехословакия, Румыния, Балканы (но не Греция) и Турция. Британскую зону безопасности составит Западная Европа за исключением Норвегии, Дании, Германии и Австрии – эти страны сформируют нейтральную зону. Как писал Литвинов: «Такое разграничение означает, что Англия должна обязаться не вступать в какие-либо близкие отношения и не заключать против нашей воли каких-либо соглашений со странами, входящими в нашу сферу безопасности, и, само собой, не должна добиваться там военных баз, ни морских, ни воздушных. Такие же обязательства мы можем дать в отношении английской сферы безопасности, за исключением Франции, у которой должно быть право присоединиться к англо-русскому договору, направленному против Германии».

К теме послевоенного сотрудничества Англии и СССР Литвинов вернулся в записке Молотову, которая была посвящена «Вопросу о блоках и сферах влияния» и датировалась 11 января 1945 г.⁶⁰. В этом документе Литвинов повторил предложение разделить Европу на английскую и советскую сферы интересов и подчеркнул, что трехсторонние дискуссии с привлечением американцев не являются препятствием для двусторонних решений и соглашений между сверхдержавами. Литвинов не понимал, почему США должны обязательно участвовать в советско-английских переговорах о зонах безопасности, учитывая ту неприязнь, с которой американские пресса и общественное мнение относятся к блокам и сферам влияния. Кроме того, Литвинов отметил, что, выступая с возражениями против сфер влияния в Европе, американцы ухитрились забыть о Доктрине Монро и позиции США в Латинской Америке. В заключение Литвинов вновь затронул свою старую тему о том, что соглашения о британских и советских зонах безопасности должны заключаться в двустороннем порядке, независимо от региональных структур каких-либо международных организаций.

То, что обсуждали и предлагали Громыко, Литвинов и Майский, не обязательно совпадало с мыслями Сталина и Молотова. Но в сталинском СССР порядок подобных внутренних дискуссий был жестко регламентирован. Даже такому независимому человеку, как Литвинов, приходилось соблюдать осторожность, чтобы в своих рассуждениях не перейти грань дозволенного. Подобно историкам будущего три этих стратега пытались догадаться, что у Сталина на уме, гадая об истинном смысле его публичных заявлений, толкуя то, о чем писала советская пресса, и пользуясь любой секретной информацией, которую им удавалось заполучить. Однако перед историками у них было одно преимущество: все они лично общались со Сталиным и Молотовым – последний всегда точно излагал мнение своего начальника. Так что логично предположить, что эти размышления о послевоенном мире не только показывают их личные соображения, но и отражают язык и понятийную систему, использовавшиеся в Наркомате иностранных дел при Молотове. Да, их записи не раскрывают этот дискурс во всей полноте – в нем превалировали госсотрудники, чьи образ мыслей и способ их выражения двигались в более традиционном, идеологическом направлении: предсказывался новый всплеск антагонизма между социалистическим и капиталистическим мирами. Однако размышления Майского, Громыко и Литвинова однозначно указывают, что Сталин и Молотов предпочли бы после войны продолжить трехстороннее сотрудничество.

Более точные свидетельства того, о чем думал Сталин накануне ялтинской встречи, содержатся в некоторых беседах советского генсека и группы болгарских и югославских коммунистов в январе 1945 г. В основном эти разговоры касались балканских вопросов, но иногда Сталин высказывался и на более широкие темы. 28 января он заявил: «Капиталистический мир разделен на два враждующих блока – демократический и фашистский. Советский Союз пользуется этим, чтобы воевать против самой опасной для славянских народов [страны] – Германии. Но даже после поражения Германии угроза войны/вторжения останется. Германия – мощное государство с развитой промышленностью, сильными организацией, работниками и традициями; она никогда не примирится с поражением и будет и дальше угрожать славянским народам, поскольку считает их своими врагами. Империалистическая опасность может появиться с другой стороны.

Сегодняшний кризис капитализма вызван в первую очередь загниванием и взаимным уничтожением двух вражеских лагерей. Это – хорошая почва для победы социализма в Европе. Но мы должны забыть о мысли, что социализм возможно достичь лишь при посредстве советского правления. Он может быть представлен и другими политическими системами – например, демократией, парламентской республикой и даже конституционной монархией»⁶¹.

Несколько иной вариант рассуждений Сталина записал в своем дневнике Георгий Димитров, болгарский коммунист, в прошлом возглавлявший Коминтерн: «Германия будет разгромлена, однако немцы – сильный народ с многочисленными кадрами, он снова возродится. Славянские народы не должны оказаться неподготовленными, когда на них снова попытаются напасть, а это, вероятно, или даже наверняка, произойдет в будущем. Старое славянофильство выражало устремление царской России подчинить другие славянские народы. Наше же славянофильство – совершенно другое. В его основе – идея объединения славянских народов в качестве равноправных с целью общей защиты своего будущего существования… Кризис капитализма проявился в разделении капиталистов на две фракции: одна из них – фашистская, другая – демократическая. Образовался союз между нами и демократической фракцией капиталистов, т. к. последняя была заинтересована в том, чтобы не допустить господства Гитлера, поскольку такое жесткое господство довело бы рабочий класс до крайностей и до свержения самого капитализма. Сейчас в союзе с одной фракцией мы выступаем против другой, а в будущем выступим против обеих фракций капиталистов.

Возможно, мы ошибаемся, полагая, что только советская форма ведет к социализму. На деле доказано, что советская форма – самая лучшая, но далеко не единственная. Могут существовать и другие формы: демократическая республика, например, или даже – при известных условиях – конституционная монархия»⁶².

Слова Сталина о двух крылах капитализма иногда интерпретируют так, как будто он считал неизбежным конфликт с демократической фракцией капитализма. Но, как видно из обеих цитат, Сталин размышлял о том, что немецкая угроза будет существовать долго, и славянские народы, чтобы противостоять ей, должны объединиться. Советский вождь говорил славянам: чтобы победить немцев, вы должны рассчитывать только на себя, а не на долгосрочный союз с демократическим капитализмом. Кроме того, очевидно, что в качестве политической стратегии коммунистов Сталин предпочитал умеренный курс, ориентированный больше на реформы, чем на революцию. Еще два-три года сталинская политика в отношении коммунистического движения сохраняла это направление; лишь когда линия поступательной коммунистической политики зарекомендовала себя провальной, он обратился к более милитаристским и левацким взглядам.

В Ялте прогнозы трехстороннего сотрудничества были хорошие. Ни дипломатия, ни политическая стратегия Сталина не предвещали крупных разногласий с Британией и Соединенными Штатами. По крайней мере в ближайшем будущем. Все было готово для серьезных переговоров с Черчиллем и Рузвельтом с целью урегулировать существующие разногласия и создать основу для долгосрочной Коалиции мирного времени.