Текст книги "Послание"

Глава 35

Он стоял на верхней палубе и смотрел через болото на угасающий серый свет, превращающийся в плотную, как черный бархат, темноту. Не было видно ни звезд, ни луны, ни огней. Иногда ему удавалось заметить свет фонаря в рыбацком лагере, находившемся в четверти мили вниз по течению, но старик, который там жил, передвигался с палочкой и прикладывал руку к уху, когда хотел что-то услышать. Старику повезло: если бы он представлял угрозу, мистеру Каттеру пришлось бы впрыснуть ему препарат, вызывающий инфаркт, как он сделал это тому ухмыляющемуся извращенцу, которого послал Колфилду. Этот распущенный монстр пристал к мистеру Каттеру в баре, когда он выслеживал Нельсона. Как приятно было завлечь его, сделать укол и ручкой от метлы засунуть в него простое взрывное устройство. Просто восхитительно, что можно сделать из пороха от трех патронов к дробовику, распиленного корпуса фонарика, искрового запала, полуметра хирургической мононити и тройного рыболовного крючка!

– Мои пальцы? Где мои пальцы?

Вилли Линди улыбался, вспоминая первое и последнее вскрытие Колфилда. Какой-то посторонний молодой патологоанатом попробовал украсть у Мамы предназначенное для нее место – то самое, которое вернет ее назад, к Вилли.

Сейчас он был в безопасности в своем собственном мире. Дождь делал это место еще более укромным. Вселенная отдала ему назад лодку, вернула Маму и защитила от внешнего мира, подарив время. Время для Вилли, время для Мамы. Для двоих усталых путников, объединенных одной расплатой, где грехи прошлого будут искуплены через раскрытие образа, а души омыты в алых волнах избавления, чтобы оставить их невредимыми, одинокими и навсегда вместе.

Он услышал какой-то шум из машинного отделения, где была Мама. Она, наверно, хочет знать, что происходит. Лучше ему пойти к ней и все рассказать.

И показать.

– Карс! Осторожно!

Я проплыл уже половину пути. Мышцы гудели и горели, глаза слепили песок и мусор, когда вдруг появился вывернутый с корнями пень. Размером он был с автомобиль и подмял меня. Корни его были гибкими и крепкими, как железо, не вырвешься. Они словно были приварены к передней решетке локомотива, на всех парах мчащегося по дну. Я дергался в этих щупальцах, отталкивал их, рвал. В голове нарастал вопль. Какие-то искаженные звуки… Боль на месте сорванных ногтей…

Пень вздрогнул, перевернулся и вмял меня в толстый слой ила на дне – мягкий, как губка, сверху, плотный и песчаный внизу. Грязь залила мне рот, нос и уши. Я ждал, что сейчас меня раздавит. В голове оглушительно ревели оркестровые трубы. Меня тащило по дну, из моих легких выходили последние капли воздуха. Мой последний момент: пузырьки по лицу…

Пень снова содрогнулся и перевернулся вверх корнями. Прошла целая вечность, прежде чем он достиг поверхности. Дождь и великолепный воздух! И я, втягивая грязь и песок, захлебываясь и отплевываясь, но все-таки дышу. Я закричал и вывернулся. Пень медленно поднимал меня к небу, пока я лихорадочно пытался определить, за что же зацепился.

Ремень кобуры запутался! – вскрикнуло мое сознание…

Я пытался разбитыми пальцами справиться с застежкой, как вдруг услышал сквозь шум дождя сильный всплеск и увидел в реке Гарри. Он был в четырех метрах от берега и в двадцати от меня и удалялся, оставляя за собой брызги от шлепающих по воде рук. Увидев, как меня подмяло пнем, он прыгнул в воду, решив, что если останется на месте, то это будет хуже, чем если попытаться плыть.

– Вернись! – заорал я. – Гарри, стой!

Я с ужасом смотрел, как течение относит его на середину главного русла, как он бьет руками и захлебывается. Пень снова начал тащить меня под воду.

– Держи дыхание, и останешься на плаву! – изо всех сил крикнул я. – Тело поплывет само.

Его голова исчезла под водой, но через несколько секунд появилась в десяти метрах ниже. Он удалялся, медленно вращаясь, как в стиральной машине, затем снова ушел вниз.

Осталась только гладкая и безжалостная поверхность воды.

Я ругался, кричал и рвался, пытаясь избавиться от кобуры, а вода все поднималась. На мне остался только ремень, «беретта» выскользнула где-то на дне. Мои избитые руки не могли справиться с застежкой, пальцы были словно из ваты. Вода дошла уже до груди.

Я вспомнил о ноже на поясе, неловко вытащил его, зажал между ладонями и яростно резанул по ремню.

Вода была уже на уровне шеи.

Щелчок, и рот мой снова наполняется водой…

Свободен! Я плыву по течению, пытаясь отдышаться, а пень, кувыркаясь и шлепая по воде корнями, направляется в глубину. Я ощутил, когда он ударился о дно и пополз дальше.

Я развернулся в сторону дальнего берега, и нож выпал из моих кровоточащих пальцев. Я отчаянно рванулся за ним и ухватил за рукоятку. Я ни за что не смог бы держать его и одновременно плыть. И слишком сильно задыхался и дергался, чтобы зажать его в зубах. Изо всех сил работая ногами, отталкиваясь от воды, уносившей меня вниз, я выбрал на бедре место между мышцей и мягкими тканями, сжал рукоятку и резко ударил. Нож вошел в меня и крепко застрял.

Я закричал и поплыл, преодолевая все, что раньше считал болью. Истекая кровью, с негнущимися от судороги конечностями, слепой от грязи и ярости я достиг противоположного берега. Я плакал, пока глаза мои не очистились, скользил в грязи и смотрел, как мимо течет река – теперь всего лишь полоса темной воды. Холода леденящих картин, рождавшихся в моей голове, хватило бы, чтобы покрыть эту реку льдом и заморозить все болота вокруг. Мир стал черно-белым, и свет исходил только от убегающих раскаленных нитей на дальнем крае неба – от тонких капилляров выдыхающихся молний.

Я поскользнулся в грязи, которая фонтанчиками прорывалась между пальцев ног, упал на колени, запрокинул голову и закричал. Затем, одетый в обрывки грязной ткани, с ножом, воткнутым в ножны из собственной плоти, встал и под дождем пошел вверх по течению. Я уже не был ни Райдером, ни Риджеклиффом, ни каким-то человеком под другим именем. Я был дьявольским порождением ненависти, жажды мести и раскаленной добела ярости! В мозгу моем горела одна, и только одна мысль: привязать Уиллета Линди к дереву и заставить его пронзительно ВИЗЖАТЬ. Визжать до тех пор, пока из живота его рекой не хлынут черви и черный мед.

– Ты думала, что сможешь подобраться ко мне незаметно, Мама?

– Уилл? Уилл, что происходит? Освободите меня, Уилл.

– Тебе было видно меня из того места, где ты находишься, Мама? У них были там окна?

– Уилл, я не ваша мама. Посмотрите на меня, Уилл. Это доктор Даванэлле.

Его рот был прямо возле ее уха, он мог бы даже откусить его.

– Они закрыли там окна пленкой, Мама? Была у них черная пленка?

Он не смог удержаться, лизнул ее в ухо и чуть не лишился чувств от наслаждения.

– Я не чувствую ни рук ни ног, Уилл. Пожалуйста, освободите меня.

– Я по-прежнему был хорошим, Мама. Я был чистым. Иногда я делал пи-пи, но я старался держаться. Я сделал еще кое-что, Мама, я сделал волшебный секрет. Помнишь наши волшебные секреты, Мама? Те, о которых мне нельзя было говорить?

– Уилл…

– Я сделал волшебные картинки, чтобы показать тебе, какой я внутри сейчас, Мама. Смотри, Мама. Ты, я и картинки. Мы с тобой посмотрим картинки, а потом я выну из тебя Плохую Девочку, Мама. Я обещаю, что сделаю это.

Он еще раз слегка лизнул языком ее ухо.

– Я люблю тебя, Мама. Да, я обязательно это сделаю.

Не было ничего, что могло бы подсказать, где я нахожусь. Не было карты или GPS, не было луны или звезд. Все, чем я располагал, – это шум реки справа и ощущение грязи под ногами. Насекомые вились надо мной облаком, и я остановился, чтобы намазаться илом, но дождь быстро смыл его. Бедро мое разрывала боль, и я рывками, сжимая зубы, вынул нож. Теплой струйкой потекла кровь. Я согнул пальцы и почувствовал, что их работоспособность возвращается. Потом посмотрел на свои покрытые грязью босые ноги и порадовался, что за годы занятий бегом босиком по пляжу ступни затвердели, – по крайней мере, я мог идти. В небольшой роще показалось неприметное строение, и я подкрался к нему вплотную: шум дождя и бегущей через кустарник воды заглушали мои шаги. Пустой рыбацкий лагерь, чуть больше домика на дереве из моего детства; покрытая рубероидом крыша превращала стук капель в барабанную дробь. Оказалось, что я слышал этот лагерь задолго до того, как различил его смутный силуэт: уши уловили шум дождя по крыше с тридцати метров. Я прошел через лагерь, остановился и прислушался. Стук капель по воде, листьям и траве – сплошной монотонный шелест дождя. Я уже не слышал барабанную дробь по рубероидной крыше. Но теперь я услышал разницу.

Я пошел дальше. Сто нелегких шагов. Остановка.

Ничего. Тот же монотонный шелест. Еще сотня шагов. Я прислушался. И пошел дальше.

Остановился.

Я услышал. Стрекотание одного коричневого сверчка среди целого хора черных, звук корнета на фоне громкого рева духового оркестра. Что-то в общем звучании изменилось. Впереди меня, позади – я не мог понять. Я стоял, как слепой, почуявший запах дыма в сухом, как порох, лесу. Я прошел несколько шагов вперед, потом вернулся назад, чтобы почувствовать разницу, направление и проанализировать. Похоже, это находилось справа от меня и немного впереди. Я пошел в ту сторону.

Мама знала, что означают волшебные картинки. Это было видно в ее замаскированных глазах, которые она покрасила в зеленый цвет – вместо серых, с которыми она ходила каждый день.

А ну-ка послушаем ее сейчас. Как она лжет.

– Я не ваша мама, Уилл. Я доктор Даванэлле. Эйва Даванэлле. Мы с вами вместе работаем в офисе медицинской экспертизы. Вспоминаете? Остановитесь и постарайтесь вспомнить, Уилл. Все станет на свои места, если только вы постараетесь и вспомните.

Он никогда раньше не слышал, чтобы Мама использовала испуганный голос. Она пытается сохранить его ровным, сглаженным, но испуг все-таки оставляет крошечные следы.

– Я помню, Мама. Все это есть на картинках. Это исторические картинки, секреты. Ты видела, как я вырос в большого мальчика? Ты видела, как выросли мои мускулы? – Он показал на серый экран замершего на паузе телевизора.

– Да, Уилл, но это не вы…

– Я видел, как ты вернулась. И я знал, что ты все еще сердишься на меня. Но я собираюсь вычистить Плохую Девочку из тебя навсегда, Мама, и…

– Уилл, вы можете попасть в беду, в ужасную беду. Пока вы еще можете это остановить.

– …а потом мы сможем сделать все это снова, Мама, на этот раз правильно, как просто люди, какими все и должны быть. Я хочу быть просто человеком, Мама, и ты хочешь быть просто Мамой.

– Уилл, прошу вас…

– Сейчас я сильный и смогу вытащить из тебя Плохую Девочку.

Он подошел к брезентовой сумке, которую привез с собой, и вынул оттуда несколько блестящих инструментов из морга: их там никогда не хватятся, поэтому это нельзя считать кражей. Он выложил их на чистое белое полотенце в сияющем серебристом подносе и с гордостью показал ей.

Он протянул руку и убрал прядь волос с ее глаз.

– Не плачь, Мама. Боль очищает нас.

К звуку, на котором я сконцентрировался, добавился еще один. Я пробежал чуть вперед и увидел линию берега, плещущуюся воду. Это и был новый звук. Я шел вдоль канала, отходившего под углом от реки, – возможно, для стоянки на якоре.

Я отступил назад, снова сфокусировался на звуках дождя, услышал ритмичный стук и пошел на него к деревянным сваям в конце канала – омываемым водой призракам, невидимым, пока я не оказался на расстоянии пяти метров от них. Дождь барабанил по остаткам настила старого дока. Под ногами затрещали гравий и битые ракушки, и я понял, что иду по приспособлению для спуска лодок на воду.

Я отошел, замер, задержал дыхание, закрыл глаза и снова превратился в слушающую машину. Еще один звук откуда-то справа, слабый и глухой. Я мечтал о вспышке молнии, о выглянувшей на мгновение луне, о чем-нибудь, что могло бы разорвать темноту. Звук пропал было, но я попятился и снова услышал его. Потом повернул налево и пошел вперед.

Пока не увидел свет.

Я смахнул с ресниц капли дождя, но свет не исчезал. Парящая в воздухе горизонтальная лента лунного луча. Это где-то на деревьях? Нет! – крикнуло мое сознание. Свет шел от смутного очертания шхуны для ловли креветок на фоне серо-черного неба. Стрелы лебедок вздымались, как копья, а шелест дождя по деревянному корпусу отзывался тихими, скорбными причитаниями где-то глубоко во мне.

Глава 36

– Вилли! Вилли!

– Не разговаривай со мной. Мне нужно заниматься делом. Ты не можешь со мной разговаривать.

– А разве ты не хочешь снова поговорить с Плохой Девочкой, Вилли?

– ММММмммммммм. МММмммммммм.

Линди заткнул уши пальцами и замычал громче. Он пробовал так делать много лет назад, но тогда Мама сунула его пальцы в пламя печи и сказала, что такое случается с пальцами, которые пойманы в ушах.

– Ты был так добр с ней, Вилли. А что, если Мама солгала и Плохая Девочка на самом деле Хорошая Девочка?

– Это ложь! МММмммммммм.

– Разве Плохая Девочка когда-нибудь заставляла делать вещи, которые тебе не хотелось, Вилли? Или с Плохой Девочкой тебе было хорошо?

Он не должен был напоминать о Плохой Девочке внутри нее. Теперь она пыталась использовать это против него.

– Это не было хорошо, Мама. Это было как выходившая из меня рвота. ММммммм.

– Ты собирался вырезать Плохую Девочку из Мамы, Вилли? Ты в этом уверен?

– Ммммммммм. Ммммммммм.

– Возможно, ты хотел вырезать Маму из Плохой Девочки.

– Ты сумасшедшая! Поэтому ты и плохая – ты врешь.

– Сними с меня, Вилли, эти глупые веревки. Иди сюда и свернись клубочком рядом с Плохой Девочкой. Твоей Плохой Девочкой, Вилли.

– Прекрати произносить такие слова.

– Тебе не нужно вырезать Маму из меня, Вилли. Я могу просто отослать ее. Я могу отослать ее хоть на край света.

– Она не пойдет. Она ЗАСТРЯЛА здесь!

– Уже нет. Ты испугал ее своим волшебным секретным фильмом, своим великолепным фильмом. Ее даже нет в этой комнате, Вилли. Почему бы тебе не подойти и не развязать меня? Мы с тобой вдвоем скроемся, прежде чем Мама возвратится.

Уиллет Линди, он же мистер Каттер, взял скальпель и провел по лезвию большим пальцем.

– Это не сработает, Мама. Ты мне сама об этом говорила.

– Нет, Уилл, не надо, Уилл…

Ее живот был таким мягким и теплым.

Лестница на палубу была воткнута в грязь рядом с большим полноприводным вездеходом. Киль находился на высоте метра над грязью, а само судно стояло на толстых опорах стапеля для ремонта, который так никогда и не состоялся. Конструкция выглядела неустойчивой, и я боялся, что шхуна поедет, когда я встану на лестницу.

Через обшивку корпуса я услышал тихий звук. Голос Эйвы.

Шхуна стояла прочно, и я взобрался на палубу. Свет пробивался сквозь тонкую щель на окне, где один кусок пленки не полностью заходил на другой. Теперь я услышал и второй голос. Нагнувшись, я прижался к окну.

Над Эйвой стоял Уиллет Линди. Она, в одном белье, была привязана к столу для аутопсии. На Линди не было ничего, кроме выпачканных в грязь брюк от костюма и ботинок. Я видел, как он намечает пальцем направление разреза на ее животе, держа в другой руке скальпель и готовясь действовать.

Я бросился на дверь, и проржавевшие петли тут же отвалились. Это напоминало удар по бумаге: я споткнулся и, размахивая руками, пролетел через узкую каюту. Потом поскользнулся в грязи и крови, стекавшей с моих ног, и тяжело упал. Боль пронзила мое бедро, нож отлетел в сторону. Шхуна зашаталась на столбах, раскачиваясь, словно на воде. Снизу раздался треск, и судно дало крен. С полок на пол с грохотом упали консервные банки, бутылки из-под воды, тарелки, инструмент. Телевизор пополз вперед и остановился, удерживаемый проводами. По полу покатился пульт дистанционного управления, и я, почти голый, растянулся рядом.

Лента начала перекручиваться назад.

– Иее-яуп, тис-трис сипппен…

На экране из темноты появился рот Уиллета Линди и начал втягивать слова в себя. В это время реальный Линди стоял прямо надо мной, а в лицо мне смотрели два темных глаза двуствольного дробовика.

– Лежать! – завопил он. – Просто оставайтесь на месте, детектив Райдер.

Он так сильно ударил меня в бок ботинком с металлическим носком, что я скрючился.

– Я здесь все чистил и чистил, а теперь вы понаносили грязи.

Он направил ствол мне в голову.

– Оуп, иеняах, иеппух… – произнес телевизионный Линди, продолжая заглатывать собственные слова.

– Давайте вперед, через комнату. Не вставать. Ползком! Я пополз.

– Я наблюдал за вами, детектив Райдер, – сказал Линди. – Вы все время что-то вынюхивали вокруг Мамы. – В телевизоре массивные лапы Барлью превращались в бицепсы Дэшампса, сдуваясь после этого до размеров рук Нельсона.

– Крин-йее-уп, тенрип, ридши…

– Сядьте. Здесь. Не вздумайте. Двигаться.

Я повиновался. Если бы он нажал на курок, голова моя превратилась бы в кашу.

– Почему вы здесь? – требовательным тоном спросил он.

– Чтобы забрать доктора Даванэлле домой.

– Мама остается здесь.

Телеэкран показывал, как Эйва вставляет внутренние органы в Дэшампса, словно пакует посылку для отправки. Еще одно быстрое движение скальпеля, и разрез на теле зажил.

– Ттен-юпо, пинрип, тудо…

– Я не смогу вас связать. Поднимите руки вверх.

Он собирался отстрелить мне руки.

– Поднимите руки над головой, детектив Райдер.

Я никогда раньше ни от кого, кому удалось избежать смерти, не слыхал, что в такие моменты мир становился каким-то сверхреальным, почти светящимся, как будто добавляется еще одно чувство, позволяющее улавливать все. Даже едва заметное движение шхуны, словно кто-то еще хочет поприсутствовать при моем последнем мгновении в жизни. Интересно, может такое быть?

Вот, снова толчок, легкое потрескивание. Шепот деревянных досок? Или снаружи все-таки кто-то есть?

Линди скосил глаза вдоль черного ствола ружья. Он ничего не слышал.

– Поднимите руки вверх немедленно! – заорал он.

Я медленно начал поднимать руки через стороны вверх, чтобы дробь не попала в лицо. Палец Линди на курке от напряжения побелел. Я закрыл глаза.

Через дверь с воплем влетела желтая птица. Линди развернулся и разнес ее на куски. Птица распалась на мягкий снег белой пены и клочки пластика – вот и все, что осталось от бывшего спасательного жилета.

Я перекатился по полу и ударил Линди ногами под колени. Гром со стороны дверей. Ввалился Гарри. Я встал, хватаясь за стол. Шхуна затряслась от этих движений, и один из столбов опоры треснул. Она еще наклонилась, и хирургический инструмент с подноса рассыпался по полу. Линди увернулся от Гарри и ударил его прикладом в челюсть.

Гарри рухнул. Я схватил с пола скальпель. Линди повернулся к Гарри и занес над ним ружье.

Я зарычал и бросился на Линди, схватив его одной рукой за шею, а второй направляя дуло вверх и в сторону. Оно выстрелило в крышу, а отдача вырвала оружие из его рук. Я согнул Линди назад, через наклонившийся стол. Он, раня пальцы о скальпель, хватал меня за лицо, за руки. Между нами текла кровь. Он развернулся ко мне животом, и я ударил его скальпелем чуть ниже пупка. Он закричал и вцепился в меня зубами. При ударе я почувствовал сопротивление его кожи под острием ножа. Блестящее лезвие целиком утонуло у него в животе.

У меня хватило сил разрезать его донизу, до самого естества.

– Мама, Мама, Мама, Мама… – быстро повторял он, как молитву. Я взглянул на Эйву. Она качала головой. Нет, нет, нет.

Линди завыл:

– Мамамамамамамамамамама…

Я чувствовал, что руки слабеют.

– Дее-юуп, ренит, тесхеееуп… – На экране телевизора Эйва возвращала внутренности телу Нельсона.

Пол накренился, и я схватился за стол, чтобы удержаться на ногах. Линди вывернулся и нырнул в люк трюма. Я заглянул туда, но увидел только соединенные проводами ряды аккумуляторов. Со стороны киля раздался громкий треск, и шхуна снова подвинулась, на этот раз сильнее. Бочка с бензином возле генератора упала и перевернулась, вылив топливо на пол и через открытый люк в моторный отсек и трюм. Аккумуляторы сдвинулись и клацнули. Мы остались в шхуне, пропитанной бензином, с полным комплектом заряженных аккумуляторов, соединенных оголенными проводами, под дождем, с умалишенным капитаном…

Одно неловкое движение, одна искра…

Шхуна наклонилась еще на несколько градусов. Балки перекрытий скрипели. Мы с Гарри, старясь удержаться на наклонном полу, возились с веревками Эйвы. Под нами затрещал слабеющий металл, палуба дрогнула и осела еще на несколько десятков сантиметров. Я упал. Гарри, держась за край прикрученного болтами стола, продолжал рвать путы Эйвы. От едких паров бензина глаза слезились. Гарри еще продолжал бороться с веревками, когда мне удалось встать.

– Тереппед утен бенетха…

Гарри рычал, разрывая веревки, руки его дрожали от напряжения. Я почувствовал резкий запах плавящейся на проводах изоляции.

Привязанной оставалась только шея.

Раздался треск, и шхуна страшно закачалась. На пол полетело последнее содержимое полок. На пленке Эйва провела руками по голому телу и резко отклонилась назад.

– Амам, амам, – сказал Линди, когда лента смоталась в самое начало. Его губы стали тускнеть и исчезли в темноте. Кассета остановилась.

– Держи ее! – крикнул Гарри, помогая Эйве подняться.

Я услышал грохот ломающегося дерева. Лодка дрогнула, наклонилась вперед и зарылась носом в мягкую почву. Мы покатились по полу вместе с консервными банками, инструментами и всяким мусором.

В насыщенном парами бензина воздухе появился дым.

Но мы были уже возле выхода.

Мы вывалились наружу в великолепную, милую сердцу грязь и отползли по траве в сторону. Щелчок искры где-то позади нас превратился в оглушительный чмокающий звук – ву-умп! – и ночь стала оранжевой и золотой. Мы, спотыкаясь, бросились за ближайший пригорок. В наши мокрые лица дышало тепло пожара. Внутренность каюты горела, как порох, но дерево снаружи, пропитанное дождем, разгоралось медленнее. Свет пламени пробивался сквозь двери, иллюминаторы, из рулевой рубки. Через несколько минут старая шхуна уже напоминала упавший со звезд на землю волшебный фонарь, в свете которого наши скорчившиеся фигурки тоже стали золотыми.

А затем она просто развалилась на куски и догорела.