Текст книги "Граф из Техаса"

– Лошадей. Мы также разводим лошадей.

– Хорошо, лошадей.

– Несколько свиней время от времени мы тоже откармливаем, но только не овец.

– А как же Принцесса? – спросила Александра. – Ведь она овечка.

– Принцесса, конечно, – сказал Прескотт. – Но она особенная.

Удовлетворенная его ответом, Александра взобралась на церковную скамью, чтобы получше видеть и слышать сцену, разыгравшуюся между ее родителями.

– Я могу продолжать? – спросила Люсинда.

– Я весь превратился в слух, – сказал он с усмешкой.

– Хотя, я знаю, это может показаться довольно странным, но я, – о Боже! – мне кажется, что знала тебя раньше.

Ухмылка тут же исчезла с его лица.

– Что?

– Может быть, в другой жизни.

– В другой жизни?

– Да, по-моему, это называют перевоплощением. Понимаешь, я знаю об этом только понаслышке, но это единственное правдоподобное объяснение, которое я могла найти.

– У-гу.

– Если я знаю тебя не из другой жизни, то как тогда я могу объяснить то, что ты приходил так часто в моих снах?

Прескотт даже поперхнулся.

– В твоих снах?!

– Да. Я часто видела тебя во сне.

– Часто, хм?

– Сначала ты напугал меня. Я не знаю почему, ведь ты совсем не страшный. Временами ты можешь быть грозным и даже ужасно разъяренным, когда у тебя в голове засядет какая-нибудь упрямая идея, но страшным – никогда. Но тогда, конечно же, я не знала, какой ты, так, как я знаю тебя сейчас.

– А что я делал в этих твоих, снах? Или я ничего не делал там вообще?

– Ты смотрел на меня. Улыбался. Протягивал ко мне руки.

– И это напугало тебя?

– Очень.

– И что ты делала?

– Ничего, – ответила она. – Я ведь сказала, что боялась тебя.

– Ты не пыталась убежать, позвать кого-нибудь на помощь?

Люсинда на мгновение задумалась, затем покачала головой.

– Я не знаю почему, но мысль о том, чтобы бежать за помощью, должно быть, никогда не приходила мне в голову. Я только знаю, что всегда просыпалась с каким-то чувством страха.

– Понятно.

– О, я знала, что ты не поймешь меня. Я же предупреждала тебя, что это может показаться странным. Теперь ты, наверно, думаешь, что я сошла с ума.

– Ну, если ты сошла с ума, дорогая, тогда, мне кажется, что мы с тобой два сапога пара.

– Что?

– Я никогда не говорил тебе об этом, но я тоже часто видел тебя во сне.

– Что?

Он кивнул головой.

– Черт возьми, ты начала являться в мои сны с того времени, когда я впервые узнал, чем мальчики отличаются от девочек. А это, я должен сказать тебе, было очень-очень давно.

– Прескотт?

– Это правда. Помнишь, первый раз, когда я увидел тебя, в тот день, когда я поймал твою глупую шляпу?

– Да.

– Так вот, тогда я подумал, что у меня начались видения – ведь ты как две капли воды походила на ту, что являлась ко мне в снах. И про себя я назвал тебя тогда подругой моих снов, потому что я еще не знал твоего имени. Спустя некоторое время, когда мне посчастливилось получше познакомиться с тобой, когда я узнал, какая ты добрая, какая ты милая, заботливая и веселая, если не бываешь упрямой, а это самая ужасная вещь, я уже не мог ничего с собой поделать. Я влюбился в тебя, дорогая. Влюбился по уши, без оглядки.

– О, Прескотт?..

Она прильнула к нему, обняла и положила голову на его широкую грудь. Последние из ее сожалений и сомнений канули в небытие.

– Знаешь, похоже на то, что мы были предназначены друг для друга…

– Да, я знаю. Я старалась противостоять этому…

– Уж мне-то это известно лучше всех!

– Но у меня ничего не вышло. Совсем ничего…

– Теперь тебе больше уже не нужно противостоять. Мы вместе, так, как это и должно быть.

Глава 27

Пайн вошел на кухню, небрежно бросил почту на стол и проследовал через заднюю дверь на крыльцо. Тетушка Эмми сидела в кресле-качалке, очищая от шелухи зеленые бобы к ужину. Хлоя стояла тут же на коленях перед большим тазом, уже не в первый раз за день купая их маленькую дочь. Несмотря на то, что на вид это была очень милая и нежная девочка с густыми золотыми волосами и огромными голубыми глазами, и ей исполнился только один год, она обладала поразительной способностью всегда и везде найти грязь и хорошенько вымазаться. Только вчера, когда Пайн посадил ее к себе на колени, чтобы прочитать сказку перед сном, его пальцы нечаянно коснулись ее маленьких коленей, и он обнаружил, что они были так же грубы, как шифер на крыше конюшни. Подобно своей матери в прошлом, она уже выказывала безграничную любовь к лошадям, предпочитая их любым куклам. Пайну надо было смириться с фактом, что у него росла еще одна девочка-сорванец.

– Пришло что-нибудь интересное по почте? – спросила Хлоя.

– Прескотт написал нам еще одно письмо, но я не назвал бы его интересным.

Пайн сделал шаг назад и засмеялся, когда малышка, весело хихикая, расплескала мыльную воду из таза, промочив до нитки Хлою и сделав большую лужу на заднем крыльце.

– Он уже вернулся в Англию или все еще шляется по Европе? – спросила тетушка Эмми.

– Его письмо было отправлено из Венеции, – ответил Пайн.

– Из Венеции? Черт возьми, что же он там делает?

– Мне кажется, практически то же самое, что он делал и в Париже, Берлине и Риме, – сказал Пайн. – Совершает экскурсии, осматривая мировые достопримечательности, и наслаждается жизнью.

– Этому мальчишке следует сейчас быть здесь и помогать тебе со всеми работами, которые надо сделать, вместо того, чтобы разъезжать по Европе, тратя деньги, которых у него нет, – ворчала Эмми.

– О, пусть Прескотт хоть немного отдохнет и повеселится, – сказала Хлоя. – Ты должна признать, что ему редко выдавалась такая возможность в течение долгих лет, когда он работал в Трипле.

– Я никогда не слышала, чтобы он жаловался, – сказала Эмми. – И кроме того, работа может быть приятным занятием, смотря как к ней подходить.

– И все равно это не идет ни в какое сравнение с большим путешествием по Европе, – сказал Пайн, вспоминая месяцы, проведенные им на континенте, когда он путешествовал из одного города в другой – обычно за счет одной из своих состоятельных подруг женского пола, – ужиная, распивая вина, танцуя все ночи напролет и возвращаясь домой только на рассвете, чтобы проспать несколько часов и проснуться за полдень с ужасной головной болью и с незнакомой женщиной в кровати рядом с собой. Боже, спаси Пре-скотта, если он пошел по его следам. Но с другой стороны, возможно, подобный стиль жизни больше подходил Прескотту, чем ему.

«Это может быть самым большим приключением в его жизни, которое он будет с радостью вспоминать всегда. Или же наоборот постарается забыть, как в моем случае», – добавил он про себя.

– А ты когда-нибудь ездил в большое путешествие по Европе? – спросила Хлоя.

– Конечно. Но я был тогда гораздо моложе и намного глупее.

– Свободен, как вольная пташка, так?

– Можно и так сказать.

Пайн понял, в каком направлении шли мысли его жены, и очень хотел, чтобы она сменила тему разговора. Он был не против обсудить с ней его прошлое наедине в их комнате, но ему совершенно не хотелось шокировать тетушку Эмми.

– И к тому же, наверное, вдоволь позабавился с девушками, – сказала Эмми, разделавшись со своим последним бобом.

– Э-э…

Его тетушка захохотала и поднялась на ноги.

– Неважно. Ты можешь не отвечать на это. Так; куда еще собирается съездить Прескотт? Или он не сказал?

– Нет, не сказал, – ответил Пайн. – Он только написал, что Большой канал не идет ни в какое сравнение с нашей речушкой Брэнзос. К тому же он порядком пахнет.

– И как же пахнет этот большой канал? – спросила Хлоя.

Пайн на мгновение задумался.

– Насколько я помню, плохо.

– Все похоже на то, что Прескотт начинает скучать, – сказала Эмми.

– Скучать по Англии или по своему дому здесь, в Техасе? – спросил Пайн.

– По Техасу, конечно, – ответила Эмми. – Я пойду в дом и поставлю варить эти бобы. Ужин должен быть готов, как только зайдет солнце. Хлоя, не держи малышку слишком долго в воде, слышишь? На улице уже начинает холодать.

– Не беспокойтесь, тетушка Эмми. Мы уже прямо сейчас собираемся вылезать. Не так ли, мисс Присси?

Пайн протянул руку и, взяв полотенце, висящее на перилах крыльца, подал его Хлое.

– Присей – вряд ли подходящее имя для нашей дочери, любовь моя. Я никогда не пойму, и как это мы остановились на нем. Она все что угодно, но только не Присси. Может быть, нам следовало бы назвать ее «Юниор»?

– Такое имя для девочки? Вряд ли. Просто дай ей немного времени, Пайн, и Присцилла вырастет в одну из самых прекрасных девушек в Вако. А может быть и во всем Техасе. Кто знает?

– Будем надеяться, что ты окажешься права, однако я в этом сильно сомневаюсь. На днях, когда я взял ее с собой на конюшню, с ней чуть не случилась истерика. Я знаю, что она хотела покататься на лошади.

– Ведь ты не позволил ей, не так ли?

– Боже мой. Конечно нет. Ну уж во всяком случае – не одной.

– У-гу. Ты, возможно, и притворяешься, что беспокоишься о том, чтобы она не выросла сорванцом, но каждый раз, когда я вижу вас двоих вместе на улице, ты всегда разрешаешь ей ездить с собой в седле.

– Я просто хотел научить ее с ранних лет искусству верховой езды, в чем, согласись, нет ничего плохого. А уж учить ее быть настоящей леди – это твое дело, а не мое.

Пайн взял у Хлои завернутую в полотенце дочку к себе на руки и нежно прижал ее к груди, испытывая почти такое же неимоверное наслаждение от ее свежего младенческого запаха, какое он испытывал от той безграничной любви, которую она всегда дарила ему.

– О? А что же тогда по-твоему твое дело?

– Избаловать ее до предела, конечно же. Ты ведь папина маленькая дочь, не так ли, моя сладкая?

Присцилла обняла его своими пухлыми ручонками за шею, подарила ему большой мокрый поцелуй в щеку, потом состроила рожицу и звонко засмеялась из-за того, что его выросшая за день щетина царапнула ей губы.

– Она будет твоей до тех пор, пока не вырастет, и какой-нибудь красивый молодой мужчина не придет и не похитит ее сердце, – сказала Хлоя.

– Твоя мамочка, должно быть, сошла с ума, дорогая. Папа никогда не допустит, чтобы это случилось.

– Неужели?

– Конечно, не допущу. У меня есть твердое намерение отдать ее в монастырь при первом же признаке того, что она начнет расцветать в настоящую женщину.

– Это ты сейчас так говоришь, но…

– Я скажу это и потом, вот посмотришь. Ни один мужчина в мире не будет достаточно хорош для моей драгоценной дочери. Ты запомнишь это, не так ли, моя сладкая? Все мужчины, за исключением твоего папочки, – свиньи. Безобразные похотливые свинки, у которых только одна мысль в голове.

Хлоя бочком подошла к Пайну и одарила его долгим вызывающим взглядом.

– Из моего собственного опыта я бы этого не сказала.

– Да, я… – он заметил на себе ее пристальный взгляд и почувствовал, как это часто бывало раньше, что все его тело охватил жар, тот, который только она могла создать и который только она могла погасить.

– Я думаю, что пришло время для нашей маленькой мисс Присси идти спать, ты так не считаешь?

– Спать? Сейчас? – Хлоя легким движением руки провела пальцами по открытому вороту своей блузки. – Но ужин уже почти готов.

– Мы можем поужинать позже. Я совсем не против, даже если нам придется есть все холодным.

– Ты, возможно, не будешь, но тетушка Эмми будет ужасно огорчена.

– Однако она не будет так расстроена, как расстроюсь я, если… – он замолчал, услышав странный звук на расстоянии.

– Что это, черт побери?

– Что?

– Я мог бы поклясться, что я только что слышал блеяние овцы.

– Овца? Здесь? Это тебе почудилось, Пайн. В этом районе Техаса нет овец.

Он опять услышал этот звук, который на этот раз был ближе и гораздо громче.

– А что же тогда по-твоему это?

Когда Пайн уже пошел через комнату, направляясь к выходу, из двери кухни высунулась седая голова Эмми.

– Что это за шум?

– Пайн говорит, что это овца, – ответила Хлоя, направляясь за своим мужем.

– Овца? Здесь? – Эмми поспешила вслед за Хлоей.

– Боже милостивый, если это действительно овца, то нам не избежать неприятностей.

Когда они добежали до первого крыльца, любопытство Хлои и беспокойство Эмми тут же исчезло, и обе женщины застыли в удивлении. Все еще держа на руках Присциллу, Пайн стоял посреди двора рядом с громадным фургоном, который, казалось, был до предела забит сумками, сундуками, чемоданами, прыгающими и хохочущими маленькими девочками, рядом с которыми гордо восседала белая овца с розовой атласной ленточкой, завязанной вокруг ее шеи.

Из фургона с трудом выходила темноволосая молодая женщина, которая, очевидно, была уже на последнем месяце беременности. А помогал ей спуститься…

– Прескотт? – Хлоя и Эмми в один голос произнесли его имя и поспешили с крыльца к фургону.

– Спасибо, Господи, мой мальчик наконец-то вернулся домой, – сказала Эмми. Слезы появились у нее на глазах, и она заключила племянника в свои теплые объятия, крепко прижав его к себе.

– Да, я дома, тетушка Эмми. И теперь уже надолго.

– Что ты имеешь в виду под «надолго»? – спросила Хлоя, когда Эмми наконец отступила назад.

– Я имею в виду, что приехал сюда навсегда. Я больше никогда не покину Техас.

– А разве это возможно? – спросила Хлоя.

– Конечно да, почему бы нет?

– Но ведь ты граф Сент Кеверна. Ты не можешь одновременно быть графом и жить здесь. Ведь так?

– Честно говоря, я не знаю, – Прескотт широко улыбнулся при виде счастливого и озадаченного выражения на лице своей невестки. – Теперь это уже не имеет ни малейшего значения, потому что я уже больше не граф. Похоже на то, что этот парень, сэр Генри Уилберфорс, сделал большую ошибку, объявив меня графом.

– Ошибку? – у Пайна неприятно засосало под ложечкой при мысли о том, что эта ошибка сэра Генри может как-то касаться и его. – Ты не настоящий граф?

– Спокойно, братишка. Ты тоже не являешься им. У нас есть кузен Эдвард, который с радостью принял этот титул.

Пайн вздохнул с облегчением.

– Слава Богу.

– Боже мой, как выросла Присси! – воскликнул Прескотт. – Когда я уезжал отсюда, она была еще такой крошкой.

– О да, к сожалению, все дети имеют эту дурную привычку быстро вырастать, – сказал Пайн, взглянув на беременную женщину и трех маленьких девочек, стоящих в отдалении. – Кстати о детях…

– О да. И куда девались мои манеры? – Прескотт подошел к женщине и нежно обнял ее за плечи. – Все, внимание. Я хочу представить вам мою жену Люсинду.

– Жену? – все трое удивились в один голос.

Прескотт усмехнулся и кивнул.

– Да. Она моя жена и к тому же законная, тетушка Эмми, так что перестань хмуриться. Мы с Люсиндой венчались в июле в маленькой церквушке рядом с американским посольством в Париже, во Франции.

– Во Франции? В Париже? – прошептала Хлоя в изумлении.

Учитывая, что июль был только три месяца назад, а молодая жена Прескотта выглядела так, что готова была уже родить со дня на день, Эмми нетрудно было догадаться, что Люсинда уже была беременна, когда ее племянник женился на ней. Она не знала, почему это должно удивлять ее. В конце концов этот мальчишка был Трефаро, а большинство мужчин Трефаро имели дурную привычку все делать шиворот-навыворот. Похоже, что Прескотт мало чем отличался от Пайна в том, что касалось дел плотских.

Но она отбросила в сторону эти мысли и подошла к Люсинде, чтобы радушно заключить ее в свои объятия.

– Рада, что ты стала членом нашей семьи, Люсинда: Я Эмми, тетя Прескотта, но ты можешь звать меня тетушка Эмми. Меня все так зовут.

– Спасибо… тетушка Эмми, – нерешительно сказала Люсинда.

– Все, что хочу сказать – я счастлива, что такая милая и хорошая женщина, как ты, наконец заставила остепениться этого проказника, моего племянника, – и обратившись к Прескотту добавила, – он был баптистом?

– Кто?

– Тот священник, который венчал вас во Франции, в Париже?

– Нет, но он был представителем духовенства. Кажется, он был методистом, не так ли, дорогая?

– Я думаю, он был членом епископальной церкви, Прескотт.

Если до этого она видела только холодное любопытство в глазах тети и невестки своего мужа, то теперь их лица озарили теплые улыбки. Эти женщины не знали ее и злополучных обстоятельств ее рождения, и все же Люсинда чувствовала, что они приняли ее с открытым сердцем.

«Господи, неужели Прескотт был прав все это время?» – думала Люсинда. Неужели она и вправду на этой новой дикой земле под названием Техас обретет свой дом, семью, которая будет искренне заботиться о ней, обретет новую жизнь, в которой уже не будет сплетен, подозрений и косых взглядов в ее сторону. Она молилась, чтобы все было именно так.

– Да, ты права, он был приверженцем епископальной церкви, – сказал Прескотт. – Однако теперь это неважно. Мы женаты, и это все, что имеет значение.

– А эти милые малышки? – Эмми не могла не улыбнуться, когда она подошла к трем маленьким девочкам. – Они твои, Люсинда?

– Нет, мэм, они мои, – ответил Прескотт.

Улыбка мгновенно исчезла с лица Эмми, и она удивленно посмотрела на Прескотта.

– Твои?

– Да, мои.

– Я всегда знала, что у тебя были довольно странные наклонности, Прескотт, – сказала Хлоя, – но, Боже мой, как ты умудрился стать отц… Я имею в виду… тебя не было здесь только один год, а самой младшей на вид можно дать по крайней мере года два.

– Так оно и есть, – сказал Прескотт, подойдя к трем маленьким светловолосым голубоглазым девочкам. – Элизабет – два, Виктории – четыре, а Александре – пять и скоро будет шесть. В этому году она уже пойдет в школу. Виктория хочет пойти вместе с ней, но мы с Люсиндой думаем, что ей следует немного подождать. По крайней мере хотя бы один годик.

– Но это все же не объясняет нам, каким образом ты стал их отцом, – сказал Пайн.

– О, это очень просто, – ответил Прескотт. – Я удочерил их.

– Удочерил их? – Эмми покачала своей седой головой в удивлении. – Боже мой! О Боже мой!

– Что случилось? – спросил Пайн.

– Мой маисовый хлеб, – сказала она. – Я только что вспомнила, что оставила его в духовке. Боже мой, надеюсь, он еще не сгорел.

Когда Эмми развернулась и побежала со всех ног в дом, Хлоя подошла к своей новой невестке и обняла ее.

– Мы так счастливы, что вы приехали к нам. Все вы.

– Спасибо, – сказала Люсинда.

– Прости, если мы показались сначала не слишком радушными. Просто все мы были так удивлены приездом Прескотта.

– Не говоря уже об его овце, – добавил Пайн.

– Я могу дать тебе объяснение, – сказал Прескотт.

– Я очень на это надеюсь, брат.

– Мы просто не ожидали, что он появится здесь на ранчо, – сказала Хлоя. – По крайней мере не так скоро. Мы только что получили письмо, которое он написал нам из Венеции.

– Вы только что получили его? – спросил Прескотт.

Пайн кивнул.

– Собственно говоря, только сегодня утром. Если бы я не поехал в город за покупками и не остановился у почты, мы никогда так бы и не узнали, что ты был в Венеции.

– Но я написал это чертово письмо уже больше трех недель назад, как раз тогда, когда мы уже собирались уезжать из Италии. Мы, возможно, прибыли бы сюда раньше, – если бы не сделали ту остановку в Барселоне.

– Боюсь, это была моя вина, – сказала Люсинда.

– Твоя вина? – спросила Хлоя.

– О, не надо, дорогая, не кори себя за это, – сказал Прескотт. – Если уж в этом и была чья-нибудь вина, то моя, а не твоя.

– Но ведь это именно я почувствовала себя плохо на палубе корабля. Вы с девочками, без всякого сомнения, только наслаждались этим морским путешествием.

– Это был просто приступ морской болезни с непривычки, вот и все, – сказал Прескотт, обняв свою жену за плечи, пытаясь подбодрить ее. – Конечно, тогда я подумал, что, может быть, у тебя раньше времени начались роды. И я не мог сидеть сложа руки, гадая так это или не так. Ты и наш малыш слишком много значите для меня, – он повернулся к Хлое, – однако все дело закончилось тем, что доктор, который осмотрел ее, сказал, что все в порядке, и что Люсинда должна относиться ко всему этому спокойно и наслаждаться путешествием. Что она и сделала, как только ей стало немного получше.

– Когда ты должна родить? – спросила Хлоя.

Прескотт просто засиял от счастья.

– В этом месяце. Вот почему мы оставили Европу и приехали домой. Я никак не могу допустить, чтобы мой первенец появился на свет иностранцем. Я хочу, чтобы он с рождения был техасцем. А единственное, что нужно было для этого сделать, так это привезти Люсинду домой. Надеюсь, маленькая мисс Присси не будет против, если придется разделить комнату с ее новыми кузинами.

– Не слушай его, Люсинда, – сказала Хлоя. – Твоему малышу не придется делиться ни комнатой, ни чем-либо другим с моей дочерью. У него или у нее будет своя собственная комната. Мы с Пайном уже не живем здесь в Трипле.

– Не живете? – спросил Прескотт.

– Нет, не живем, – ответил Пайн. – Мы переехали отсюда вскоре после того, как ты отправился в Англию. Теперь мы живем в доме Хлои. Только мы втроем.

– Это правда? – спросил Прескотт. – Я знаю, что это должно быть отлично для вас троих, но не могу понять, как на это согласилась тетушка Эмми. Ей, наверное, здесь очень одиноко без вас.

– Во-первых, мы живем не на другом краю света, – сказала Хлоя. – Наш дом совсем недалеко отсюда. И во-вторых, как тетушка Эмми может чувствовать себя здесь одинокой со всеми работниками ранчо, которых всегда полон дом. Мы с малышкой тоже зашли сегодня побыть с ней, пока Пайн ездил в город за покупками.

– Ужин готов! – послышался голос Эмми из дома. – Идите есть, пока все еще горячее.

Выражение величайшего восторга появилось на лице Прескотта.

– Леди, сейчас попробуете одно из величайших чудес в жизни – кулинарию моей тетушки Эмми!

Сразу же после ужина, когда Прескотт все еще сидел за столом, все добавляя и добавляя себе то жаренного цыпленка, то зеленых бобов и картошки-пюре, и маисового хлеба, приготовленных тетушкой Эмми, и запивая все это персиковым компотом, Хлоя и Пайн пожелали всем спокойной ночи и пошли со своей спящей дочкой к себе домой. Эмми помогла Прескотту с Люсиндой уложить в кровати трех маленьких девочек, пообещав, что завтра их ждет день, полный невероятных открытий и приключений. Люсинда предложила тетушке Эмми помощь с мытьем посуды, но та вежливо отказалась.

– Это после такого-то долгого путешествия? – сказала Эмми. – Лучше иди-ка ты ложись спать и дай хорошенько отдохнуть с дороги и себе и своему ребенку.

Люсинда взглянула на гору грязной посуды в раковине.

– Но ведь я никак не могу позволить, чтобы вы делали всю эту работу одна.

– Почему же нет? Я сама справляюсь с этим уже на протяжении последних сорока лет, а может, и того больше. Ты лучше иди и составь компанию своему мужу, чтобы он не скучал.

– Хорошо, если вы настаиваете…

– Да, я настаиваю. А теперь беги. Увидимся все завтра утром. И если хотите завтра поспать подольше, спите хоть до обеда, я не буду вас беспокоить.

– Она… просто прелесть, – сказала Люсинда спустя некоторое время, когда они с Прескоттом уже лежали в кровати.

– Кто? Тетушка Эмми или Хлоя?

– По правде говоря, обе, но сейчас я имела в виду твою тетю.

– Да, она очень хорошая. Ты во всем мире не найдешь женщину с такой открытой душой и таким добрым сердцем.

– Да, безусловно, она удивительный человек, и все же я не думаю, что она одобряет то, что мы кузены.

– Далекие кузены, дорогая, – сказал Прескотт. – И она это понимает. Разве ты не заметила выражение ее лица, когда мы объяснили, насколько далеки наши родственные связи?

– В общем-то да, но я просто надеюсь, что… – Люсинда замолчала, вдруг почувствовав сильную боль в нижней части спины.

– Что случилось?

– О, Боже мой!

– Что?

– Моя спина.

– Твоя спина? Ведь ты не поднимала ничего тяжелого, не так ли?

– Нет, не больше обычного. Лучше дай-ка мне повернуться на бок.

Несмотря на то, что массивная фигура Прескотта занимала большую половину кровати, Люсинде удалось осторожно повернуться на том небольшом пространстве, которое оставалось ей на матрасе и, сделав это, она тут же почувствовала, как боль начала постепенно утихать.

– Да, так лучше. Гораздо лучше. Я, должно быть, сегодня перенапряглась больше, чем думала, постоянно карабкаясь в этот фургон и вылезая обратно. Знаешь ли, это было совершенно неудобно.

– Да, дорога из города была довольно тряской, – сказал Прескотт. – Надо что-то делать с этими чертовыми дорогами. Ты действительно уверена, что у тебя все и порядке?

– Да, я чувствую себя настолько хорошо, насколько могу чувствовать в моем положении.

– Теперь тебе осталось потерпеть всего только пару-тройку недель, и потом все это закончится.

– Ты так думаешь?

– На некоторое время, конечно, – сказал Прескотт. Улыбнувшись, он положил руку на круглый живот Люсинды. Почувствовав сильный толчок со стороны малыша, он рассмеялся. – Боже, ты это почувствовала?

– Конечно да, глупый. Как я могла не почувствовать? Я постоянно чувствую это уже на протяжении последних пяти месяцев. И днем и ночью. Удивительно, как я вообще могу спать.

– Хей, а вот и еще один.

– Подожди будет и еще. Твоя дочь или сын еще только начинает. Этот малыш лягается, как упрямый осел.

– Да, но это делает тебя такой прекрасной.

– Что, его лягание?

– Нет, то, что ты беременна, – ответил он. – Мне будет жаль видеть, что все это кончилось.

– А я совсем об этом и не пожалею, – сказала Люсинда. – Я жду не дождусь, когда все это кончится. Я не могу дождаться того времени, когда опять смогу увидеть свои собственные ноги. Мне кажется, что не видела их уже несколько недель.

– Разве тебе не нравится быть в таком положении?

– Не особенно. Тебе бы тоже не понравилось, будь ты женщиной.

– Так ты больше не хочешь детей?

– Конечно, хочу. Я люблю детей, ты это знаешь. Просто мне не нравится находиться несколько месяцев в таком положении перед их рождением. Вот если бы ты мог каким-то образом родить следующего…

– Я постараюсь, дорогая. Я буду стараться изо всех своих сил, но все-таки я не думаю, что мы… – он остановился, почувствовав, как живот Люсинды внезапно потвердел под его рукой, и она судорожно вдохнула воздух ртом. – Что происходит?

– О Боже!

– Люсинда?

Чувствуя сильную боль в спине, к которой добавилось ощущение теплой влаги между ног, Люсинда не смогла собрать силы для немедленного ответа.

– Ты теряешь ребенка?

– Ммм!

– Боже, я знал это, – он отбросил в сторону одеяло и выпрыгнул из кровати. – Я побегу позову тетушку Эмми.

– Нет, пока не надо.

– Но она знает, что делать.

– И я тоже.

– Но ведь ты никогда до этого не теряла ребенка.

– Я не теряю его, Прескотт. Я рожаю.

– Сейчас?

– Да, сейчас.

– Но ведь еще слишком рано.

– Скажи это ребенку. У-у, Господи!

– И что теперь?

– Я намочила кровать. У меня отошли воды.

Прескотт стоял в одних трусах посреди комнаты и беспомощно смотрел на нее.

– Помоги мне приподняться, чтобы сменить простыни.

– Нет, оставайся в том же положении, в каком ты лежишь. Не двигайся. Я пойду принесу простыни и позову тетушку Эмми.

– Пока не надо. Еще слишком рано. Лучше останься и поговори со мной.

– Поговорить с тобой?

– Да. Мне нужно отвлечься.

Прескотт почесал затылок. Боже всемогущий, эта женщина рожала ребенка и испытывала страшные муки, но все, чего она хотела – это только говорить. Он определенно никогда не сможет понять женщин, даже если доживет до ста лет.

– Хорошо, – сказал он, – о чем ты хочешь поговорить?

– О твоем брате.

– О Пайне?

– Да. Он кажется очень хорошим человеком.

– Так оно и есть. Временами бывает просто ангелом.

– Во многом он очень похож на тебя. Но в общем-то вы полные противоположности.

– А как же иначе, мы – разные люди.

– Ты еще не сказал ему о деньгах?

– О каких деньгах?

– О сокровищах барона, которые мы нашли. Ты не считаешь, что ему следует узнать, что он не настолько погряз в долгах и обречен на нищету, как он думает?

– Нет, я так не считаю, – ответил Прескотт. – Некоторое время неведения о столь приятных новостях еще никогда никому не мешало. Он долго скрывал от меня то, что похитил Хлою. Теперь с этими деньгами я решил отплатить той же монетой.

– Он похитил Хлою?

– Но я не собираюсь сейчас вдаваться в эту историю.

– Нет, ты от меня так просто не отделаешься. Так ты похитил меня, потому что твой брат тоже похитил свою жену?

– Во всяком случае, все получилось как нельзя лучше, не так ли? Если бы я не похитил тебя тогда, ты все еще была бы в Корнуолле, и твое сердечко разрывалось от тоски, а я был… В общем, я не знаю, где бы я был, но я чертовски уверен, что не был бы здесь с тобой, и трудно предположить, как сложилась судьба каждого из нас.

– Тогда я рада, что ты похитил меня.

– Ты действительно так думаешь?

– Я никогда не говорю того, о чем я не думаю, Прескотт. Разве ты об этом до сих пор еще не знаешь?

– Да, я это знаю.

Люсинда, его жена, весь смысл его жизни, была единственной женщиной, которой он мог всегда доверять, на которую он мог всегда положиться в том, что она скажет ему правду, каковы бы не были обстоятельства.

– Я люблю тебя, – сказала она.

Он присел на край кровати и взял ее руку.

– Я тоже люблю тебя, Люсинда. И учитывая, что у нас скоро родится ребенок, я бы сказал, что это чертовски хорошо.

Наклонившись, он поцеловал ее в лоб. Он хотел сделать больше, но не осмелился. Ведь у них еще будет время, когда они смогут дарить друг другу свою любовь, свою страсть, и это будет продолжаться очень долго, а вернее до конца их жизней.

– Прескотт?

– Да?

– Я думаю, что тебе надо пойти и позвать тетушку Эмми.

Пайн, Хлоя и Присцилла вернулись в Трипл на рассвете следующего дня, как только один из работников передал, что им следует как можно скорее прибыть на ранчо.

– Что случилось, тетушка Эмми? – спросила Хлоя, когда они с шумом вошли в дом через парадную дверь. – Заболела одна из маленьких девочек?

– Нет, – ответила Эмми, которая выглядела довольно усталой после бессонной ночи, но, несмотря на это, очень счастливой. – Никто не заболел. Все абсолютно здоровы.

За спиной тетушки появилась фигура Прескотта, который выглядел и того хуже.

– Вам всем надо было остаться здесь прошлой ночью. Вы пропустили самое важное событие.

– Какое важное событие? – спросил Пайн, совершенно сбитый с толку загадочными словами Прескотта.

Однако Хлоя, которая обладала гораздо большей интуицией, тут же воскликнула:

– Люсинда родила ребенка?

– Да, – загадочно произнес Прескотт.

– О, я хочу его увидеть.

– Тогда пойдемте.

Гордый молодой отец повел всех по коридору и тихо отворил дверь в свою комнату. Крепко спящая Люсинда лежала посреди кровати, и два крошечных свертка покоились с каждой стороны от нее.

– Близнецы? – удивленно прошептали в один голос Пайн и Хлоя.

– Более того, – сказал Прескотт, сияя от счастья, – мальчики-близнецы.

– Сыновья? – спросил Пайн. – У тебя родились сыновья-двойняшки?

– Вот именно, братишка. Похоже, что династия Трефаро будет жить вечно.