Текст книги "Удивленный Христом. Мое путешествие из иудаизма в православие"

В Вавилонском Талмуде рассказывается о равви Элиэзере, который вспоминает: «Однажды я гулял по верхней улице Сепории и встретил одного из учеников Иисуса Ноцри, которого звали Яков из Кфар-Сехании» (Авода Зара 16b–17a)[57]57
  Авода Зара – один из трактатов Талмуда, посвящен взаимоотношениям иудеев и язычников.


[Закрыть]. Это одно из множества талмудических свидетельств, доказывающих, что после разрушения Иерусалима в 70 году иудеохристиане продолжали жить в Галилее.

Все источники сходятся в том, что евреи, поверившие во Христа, не рассеивались, а держались вместе, мигрируя на восток в сторону Пеллы, а потом на север – к Алеппо. Постепенно местное население в этом регионе тоже обращалось в христианство, и общее число бывших язычников в Церкви росло. Можно предположить, что евреи-христиане заключали межэтнические браки. В то же время количество иудеев, переходивших в христианство, год от года уменьшалось. В такой ситуации назореям сложно было сохранить свою идентичность, и со временем они были ассимилированы нееврейским большинством верующих.

Проследив историю христианизации местных жителей на северо-западе Сирии, можно обнаружить факты, указывающие на то, что именно они унаследовали некоторые традиции назореев. Во время преследований христиан в Римской империи многие верующие прятались в горах, тянущихся вдоль средиземноморского побережья Сирии. В известняковых скалах было выдолблено множество пещер, в которых жили люди. Некоторые рукотворные пещеры и сейчас можно видеть в городке Маалула, севернее Дамаска, поблизости от границы Ливана. Когда в XVII веке Сирию захватили исламские завоеватели, представители арабской династии Омейядов, христиане перебрались дальше на запад, в горы, чтобы укрыться от гонений, которые продолжаются и до наших дней.

Как минимум два факта говорят о том, что прямых наследников древних назореев – иудео-христианской общины первых веков – следует искать преимущественно среди современных православных арабов в этом ближневосточном регионе.

Во-первых, арамейский язык – язык Христа, апостолов и ранней общины – по-прежнему в ходу среди христиан, живущих в окрестностях Маалулы. Он употребляется как богослужебный в Сирийской Православной Церкви. Западная ветвь арамейского языка не используется более нигде в мире. Во-вторых, большинство православных, относящихся к Сирийской Церкви, живут в настоящее время в востоку от Лаодикеи (современной Латакии), у реки Оронт у подножия горной цепи, именуемой Джебель аль-Насара («аль-Насара» по-арабски значит «назорейский»). Эту местность еще называют Долиной назореев[58]58
  Другие наименования – Вади ан-Насара, Долина хри
  стиан.


[Закрыть].

Эти территории исторически находились под властью Антиохии. Резиденцией главы поместной Антиохийской Православной Церкви с XIV века является Дамаск. Как это ни странно, но духовными и отчасти этническими потомками древней иерусалимской назорейской иудеохристианской общины являются представители современных православных общин, располагающихся в районе Долины назореев и относящихся к юрисдикции Антиохийского Патриархата.

После глубокого изучения этого вопроса я убедился: евреи-христиане, которые, как и я, хотят отыскать свои исторические корни, должны обращаться вовсе не к западным постреформационным церквям, прошедшим совсем недолгий путь развития с момента своего возникновения в Северной Европе. Нет, необходимо искать своих духовных предков на земле, где зародилось христианство: на Ближнем Востоке, среди арабских (относящихся к семитской этнической группе) православных верующих. Их традиции уходят в глубь веков, а прямая преемственность от ранней апостольской Церкви легко прослеживается в исторических документах. В Америке в наши дни они представлены Антиохийской Православной Церковью и сестринскими Поместными Церквями. А в Долине христиан и по сей день живут ее прямые наследники.

Часть 3
Глубокое погружение

Глава 13
Степень грехопадения

Наш переход в православие сопровождался не одними лишь положительными эмоциями. Была в этой бочке меда и ложка дегтя. Православная Церковь сохранила замечательные, уходящие корнями в глубь веков обряды, истинное вероучение, преемственность духовной власти от апостолов. Было у нее еще множество достоинств, о которых мы и не мечтали. Не хватало только одного – теплых и открытых к общению прихожан.

Иисус сказал своим ученикам: «По плодам их узнаете» (Мф. 7:16) и «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ии. 13: 35). Однако выяснилось, что члены всех православных общин, которые мы посещали, не думали о том, что их приход – часть единой Святой Соборной и Апостольской Церкви. Скорее они воспринимали свой приход как некий закрытый «национальный клуб»– греческий, русский, арабский. Поэтому к любому чужаку отношение было очень настороженное. Как же нам не хватало теплоты, которую всегда проявляли к любому новоприбывшему наши друзья-протестанты!

Зная, как мы расстроены недостатком участия со стороны братьев по вере, наш приходской священник мягко сказал, что «православие – это правильная Церковь с неправильными людьми». Конечно, это была шутка, и все же она раскрывала важную реальность: не каждый православный в полной мере осознает истины православия.

Бонни было труднее, чем мне, игнорировать такое несоответствие. Разочарование в ее душе росло, и вскоре она начала задаваться вопросом: а не уехать ли нам из Сан-Рамона? Наши друзья-протестанты, живущие здесь, были обижены тем, что мы их покинули. Но и с православными наладить отношения не удалось – в общине мы чувствовали себя чужими. Я, будучи по натуре своей городским жителем, все-таки согласился с предложением жены, и вскоре, в июне 1983 года, мы купили дом в далеком от больших мегаполисов уединенном месте – в горах Сьерра-Невада на высоте 1200 метров над уровнем моря, неподалеку от маленького провинциального городишки Арнольда.

Местность была очень живописной: городок располагался между озерами Йосемити и Тахо в окружении реликтового леса, а в пяти километрах находился знаменитый национальный парк Big Trees с гигантскими секвойями. Зимой там выпадало много снега. Мы топили дровяную печь – это был единственный источник отопления.

В то время я работал в Кремниевой долине контролером на производстве чипов для интегральных микросхем – по три двенадцатичасовых рабочих дня в неделю. В эти дни я ночевал рядом с заводом – сначала в собственном пикапе, а потом дома у тестя с тещей. После этого я ехал домой – три с половиной часа по горной дороге – и там четыре дня отдыхал душой и телом. Такой график меня вполне устраивал, да и зарабатывал я неплохо, Бонни могла не работать.

Из-за того что мы жили очень далеко от цивилизации, нам пришлось немного дистанцироваться от Православной Церкви – в том смысле, что мы стали редко попадать на богослужения. Однако это сыграло и положительную роль – мы все больше понимали, что нам не хватает церковных служб, недостает регулярного посещения общины – что Церковь нам необходима! Особенно важно это было для Бонни – дело в том, что изначально она решилась на переход в Православную Церковь преимущественно потому, что полагалась на мое мнение. В период же нашей идиллической жизни в горном домике она постепенно осознала, что православие стало ей дорого, что она полюбила его.

Индустрия высоких технологий, за счет которых живет Кремниевая долина, либо бурно растет, либо резко приходит в упадок. В этой сфере всегда так: либо ты процветаешь, либо мгновенно теряешь все – среднего не дано.

Меня, контролера, при наступлении любого кризиса уволили бы первым. В 1985 году спрос на микрочипы ощутимо упал – и нам с Бонни пришлось начать думать и обсуждать нашу дальнейшую судьбу. Я всерьез стал задумываться о крутом профессиональном развороте.

Прошло четыре года с тех пор, как я сложил с себя полномочия «пастора ЕОС на пол ставки» и перешел в православие. При этом во время своих отпусков я прошел курс для будущих православных диаконов. И да, мне не давала покоя мечта о том, чтобы вернуться к пастырскому служению. Знакомые священники и мои добрые друзья уверяли, что у меня есть призвание к священству, и убеждали пойти учиться в семинарию.

Итак, после некоторых обсуждений с Бонни мы пришли к выводу, что мне необходимо уволиться с работы и поехать учиться. Я выбрал Свято-Владимирскую духовную семинарию в Крествуде, в штате Нью-Йорк.

Но у нас было четверо маленьких детей, поэтому было решено, что не стоит сразу всей семье сниматься с насиженного места и отправляться на другой конец страны. А вдруг учебное заведение мне не понравится или я передумаю становиться священником? Я должен был пожить на Восточном побережье один в течение первого семестра. За это время можно будет понять, стоит ли прилагать усилия и перевозить всех моих близких.

Я поступил в семинарию осенью 1985-го и поселился в общежитии для холостяков. Привыкнуть к новому месту было нелегко: учеба оказалась очень интенсивной, к тому же ежедневно по утрам и вечерам нужно было посещать службу.

Во время каникул на День благодарения ко мне в гости приехала Бонни. Она сразу горячо полюбила семинарские службы. Вместе мы решили выбрать новый дом для семьи, а свою недвижимость на Западном побережье выставить на продажу. Подходящий нам вариант попался только в последний день пребывания жены в Крествуде. Мы страшно обрадовались, когда хозяева согласились со всеми нашими условиями. Дом был огромным и находился в пригороде, где жили в основном эмигранты. Отсюда до семинарии можно было добраться пешком, а до Центральной станции на Манхэттене доехать за полчаса на электричке. Недалеко от дома располагался мраморный карьер: из него, как нам рассказали, брали камень для строительства здания Капитолия в Вашингтоне. Когда нас спрашивали, где мы живем, я иногда отвечал: «Недалеко от места, где раньше находился Капитолий».

С большим трудом мы перевезли домочадцев и все вещи через нашу большую страну. Конечно, немного грустно было оставлять райский уголок в горах. Все понимали, что уклад жизни в пригороде Нью-Йорка будет совсем другим. Мне было жаль Бонни: я знал, что ей нравится жить в горах. Для нее переезд, кроме прочего, означал, что ей придется выйти на работу в местную больницу. Мы предложили моему брату Солу, обосновавшемуся в одиночестве в Квинсе, пожить с нами. Он принял предложение, и это оказалось настоящим подарком судьбы: он поддерживал нас и морально, и материально.

К моменту моего возвращения в окрестности Нью-Йорка мои родители уже умерли: отец в феврале 1978-го, а мать в феврале 1983-го. Приехав на Восточное побережье США, то есть на свою малую родину, я посетил могилы родных на еврейском кладбище Сидар-Парк в штате Нью-Джерси. С грустью я думал о том, что моих родителей больше никогда не будет рядом и мои дети на этом свете не познакомятся с ними… Конечно, я и раньше нередко размышлял о том, что такое смерть и откуда она взялась. Теперь же я подумал – вот, я стал семинаристом, нужно будет серьезно и глубоко изучить этот вопрос.

Мне всегда особенно нравилась первая книга Библии – книга Бытие. Отчасти любовь к ней сложилась потому, что евреи, когда учат детей читать на иврите, иногда используют первые несколько стихов оттуда. В книге Бытие в том числе рассказывается, как пришли в мир грех и смерть, как Адам и Ева, жившие в саду Эдема, ослушались Бога и съели запретный плод.

В Писании говорится: «И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь» (Быт. 2: 16–17). Вне зависимости от того, как интерпретируется этот отрывок– буквально или иносказательно, – все толкователи сходятся, что человек отвернулся от Бога и в итоге лишился общения, близости с Ним. Теперь человечество блуждает во тьме, а люди обречены на смерть. Грех, попрание нравственного закона, смерть – физическая и духовная – стали следствием непослушания.

Рассуждая о событии, называемом грехопадением, неправославные богословы обычно делают общий вывод, что смерть – это приговор, вынесенный человеку Богом. Логика такова: Бог поставил закон («в день, в который вкусишь, смертью умрешь»), а Адам и Ева его нарушили. Творец назначил за это расплату. Иными словами, произошедшее рассматривается как юридический прецедент – преступление и наказание. В таком неправославном понимании грехопадения получается, что у Бога не было выбора, кроме как обречь мужчину и женщину на смерть. Выходит, что, оглашая вердикт, Он связан некой неизбежной необходимостью. Какой именно? Необходимостью быть справедливым.

Честно говоря, ранее я никогда об этом особенно серьезно не задумывался. Но теперь осознал: я действительно всегда верил, что Бог в силу своей праведности и справедливости не мог просто взять и простить проступок Адама и Евы. Так что их обреченность на духовную и физическую смерть была связана с Его потребностью вершить правосудие. Каково же было мое изумление, когда я узнал: то, что мне казалось совершенно очевидной христианской истиной, в православии считается ложным учением.

Православные, осмысляя грехопадение, не мыслят юридическими категориями. Богословы Восточной Церкви считают, что Господь просто констатировал факт, сказав Адаму, что тот умрет, если вкусит запретный плод. На самом деле это могло звучать так: «Если ты отвернешься от Меня, единственного источника жизни, тебе придется столкнуться с последствиями – смертью». Православие понимает это как предупреждение, а не как угрозу кары со стороны Судии. Григорий Палама так пишет об этом: «Внимающие с разумением из этих слов могут заключить, что Бог не сотворил смерти ни души, ни тела. Точно так же, изрекая прежде Свое повеление [прародителям], Он не сказал: „Умрете в тот день, в который вы съедите“, но: „воньже аще день снесте от него, смертию умрете“ (Быт. 2: 17)»[59]59
  Цит. по: Святитель Григорий Палама. Сто пятьдесят глав, посвященных вопросам естественнонаучным, богословским, нравственным и относящимся к духовному деланию, а также предназначенных к очищению от варлаамитской пагубы (см., например: http://predanie.ru/grigoriy-palama).


[Закрыть] [2].

Когда я прочитал это, мне впервые пришло в голову, что Бог не сказал: «Я вас убью». Господь есть единственный источник жизни, Он дает жизнь, и поддерживается она лишь при условии причастности Ему. Поэтому, отвернувшись от Бога, человек обращается лицом к смерти. Вкусив плод, Адам и Ева перестали желать общения с Богом. Он перестал быть источником существования, питающим их. Они вкусили плода – то есть приобщились к миру сему вместо Бога. Поддерживать их жизнь теперь должно было лишь творение, а не Творец.

В противовес этому Тридентский Собор Римской Католической Церкви (1546 год) постановил: «Если кто не признает, что первый человек Адам, преступив заповедь Божию, тотчас святость и праведность, в которой был создан, утратил и навлек на себя, таким образом, своим вероломным оскорблением [per offensam praevaricationis] гнев и негодование Бога, а потому и смерть[60]60
  Здесь и далее в цитатах курсив автора.


[Закрыть], и со смертью пленение во власть имеющего державу смерти, то есть диавола, и что весь Адам через то вероломное оскорбление по телу и душе на худшее переменился, – анафема да будет»[61]61
  Цит. по: Протоиерей Павел Хондзинский. Ныне все мы болеем теологией. Из истории русского богословия предсинодальной эпохи. Приложение 3. Учение Тридентского собора о первородном грехе и оправдании. М.: Изд-во ПСТГУ, 2013.


[Закрыть] [3].

Чем больше я размышлял, тем больше постигал разницу между этими двумя подходами. Разница была принципиальной еще по одной причине. Веруя в то, что смерть – это кара, наложенная Богом, мы подвергаемся искушению рассматривать Самого Творца как некое препятствие, которое необходимо преодолеть, чтобы спастись. Одна из стратегий спасения в этом случае состоит в том, чтобы каким-то образом разжалобить Его и заставить помиловать осужденных. Увы, из-за этого многие христиане сформировали ложное представление о Троице. Бог Отец кажется им абсолютно неприступным и недостижимым ветхозаветным старцем – «Ветхим днями» с длинной белой бородой. Он гневлив, суров, мстителен и в целом не вызывает никаких теплых чувств. Это грозный судия, вершащий суд, как бог викингов Один, метавший пучки молний в трепещущих смертных людишек. Иисус Христос, напротив, видится любящим, сострадающим, беззащитным Агнцем Божьим. Он, Сын, стремится как-то умиротворить злобного и непримиримого Отца. Места для Святого Духа в этой системе взаимоотношений не находится, и Его, как правило, игнорируют.

Дева Мария представляется женственной, мягкой, милостивой, доброй и очень человечной. К ней не страшно обратиться, поэтому те, в ком страх перед Отцом особенно велик, склонны в основном адресовать свои молитвы Божьей Матери. Они просят Ее о посредничестве; она должна по-матерински уговорить Сына, чтобы Тот замолвил слово о нас перед неприступным Отцом. При таком раскладе Отец становится именно тем существом, непосредственной встречи с которым человек стремится избежать любой ценой. Возможно, все сказанное покажется вам преувеличением, но я знал горячо верующих и ведущих праведную жизнь христиан, которые воспринимали Троицу именно так, как я описал.

Православное понимание грехопадения перенаправляет наше внимание, отвлекая от нарушенного Божьего закона и Его праведного гнева. Оно предлагает нам задуматься о том, в каком состоянии мы сами пребываем. В центре оказывается метаморфоза в самом бытии Адама и Евы – какими они были и как изменились из-за непослушания. Отвернувшись от Бога как источника жизни, они начали постепенно умирать. Дело не в следовании закону и не в «юридических процедурах». Вопрос оказывается онтологическим. В определенном смысле можно сказать, что Бог тут ни при чем. Дело касается человека. Суть не в том, как

Он относится к проступку, а во внутренней перемене, в радикальном преображении человеческого сердца.

Смерть, равно как и способы ее преодоления, не интерпретируется отцами Церкви в терминах судопроизводства. Отец Иоанн Романидис так писал об этом в своем фундаментальном труде «Первородный грех»: «Как мы видим, греческие отцы Церкви в принципе не помещают в юридические рамки вопрос о виновности, унаследованной нами от Адама, а также о последующем наказании всего человечества за восстание против Божественной справедливости. Для них не существует этой проблемы просто потому, что, согласно их учению, Бог не является причиной смерти. Человек волен сам отказаться от Бога и таким образом выбрать погибель. Это вопрос свободы воли, и он оказывается за пределами Божественной власти. И эту свободу Бог дарует нам Сам, по собственному желанию. Он хочет, чтобы все спаслись, но это не значит, что все спасутся. Его инструменты спасения – любовь и свобода. Этот момент никогда не был в полной мере понят и принят богословами, находящимися под влиянием Августина» [4].

Мой юношеский опыт соприкосновения с иудаизмом доказывал то же самое: Господь любит нас. Да, Он дал нам множество предписаний и законов, которые следует выполнять, но при этом всегда оставался милостивым и прощающим. Спасение никогда не понималось исключительно как возможность укрыться от Божьего гнева. При этом за восемнадцать лет пребывания среди протестантов я привык думать об избавлении от греха именно как об избегании кары и ада, который Бог уготовал неверующим. Спастись – значило не попасть в преисподнюю, а отправиться на небеса. Но теперь, став православным, я понял, что избавление совсем в другом – в том, чтобы выйти из-под власти трех наших главных врагов: греха, смерти и дьявола.

Каково было состояние человека до грехопадения и до какого уровня он пал? Я обнаружил, что неправославные богословы склонны преувеличивать как духовную высоту, на которой пребывало человечество в райском саду, так и ту пропасть, в которую оно сверзилось. Православный взгляд на проблему оказался очень близок иудейскому, который я усвоил еще в ранней юности. И православные, и иудеи думают о людях лучше, чем многие западные теологи, особенно кальвинисты. Последние считают, что человек был совершенен, а затем скатился до крайней испорченности, так что полностью утратил способность самостоятельно развернуться обратно к Богу.

В своей книге «Православная Церковь», являющейся, пожалуй, лучшим англоязычным трудом о православии, епископ Каллист (Уэр) говорит, что православные «не могут согласиться с Августином, когда тот пишет, что люди находятся в состоянии „настоятельной потребности“ грешить, что „человеческая природа осилена грехом, в который она впала, таким образом утратив свободу“. Образ Божий извращен грехом, но не уничтожен. Как гласят слова гимна, который поется во время православной заупокойной службы, „я есмь образ Твоей невыразимой славы, даже если я ношу раны греха“. А коль скоро мы остаемся образом Божьим, мы сохраняем и свободу воли, пусть даже грех ограничивает ее пределы. Даже после грехопадения Бог не отнял у людей способности желать повиноваться или не повиноваться Ему»[62]62
  Цит. по: Епископ Каллист (Уэр). Православная Церковь.


[Закрыть] [5].

Великий русский святой XIX века Иоанн Кронштадтский говорил: «Не смешивай человека – этот образ Божий – со злом, которое в нем. Потому что зло есть только случайное несчастие, болезнь, мечта бесовская, но существо его – образ Божий – все-таки в нем остается»[63]63
  Иоанн Кронштадтский. Моя жизнь во Христе. Париж, 1984.


[Закрыть]. Итак, оставаясь верным идее синергии, православие отвергает те интерпретации грехопадения, в которых человеку не оставляют свободы.

Но как же православные оценивают степень людской испорченности? Святой Ириней (II век) писал: «Человеку надлежало сперва произойти и произшедши возрастать, возросши возмужать, возмужавши размножаться, умножившись укрепляться силами, укрепившись прославиться и прославившись видеть своего Владыку»[64]64
  Цит. по: Священномученик Ириней Лионский. Обличение и опровержение лжеименного знания (Против ересей). Книга 4. Глава XXXVIII. Раздел з (см., например: https:// azbyka.ru/otechnik/Irinej Lionskij).


[Закрыть] [6].

Согласно Иринею, изначально человек пребывал в духовном младенчестве, неведении, простоте и нравственной чистоте. Ему предстояло в ходе долгого процесса совершенствования войти в полноту подобия Божьего. Ириней не считает грехопадение полноценным и сознательным противлением Богу. Скорее Адам поддался импульсивному желанию повзрослеть раньше назначенного срока.

Метафора потери зрения прояснила для меня разницу между двумя возможными подходами к грехопадению. Те, кто считает человечество абсолютно падшим, полагают, что грех тотально разрушил духовное зрение, так что люди вовсе не способны различать никакие духовные явления. Им остается только надеяться, что Господь дарует новые глаза, способные видеть. И Бог единолично решает, кому их дать, а кому нет. Это называется двойным предопределением: Бог – единственный, кто определяет, кому ниспослать веру и спасение, а кого этой веры лишить, обрекая тем самым на погибель.

Православие, напротив, утверждает, что грех, разрушая духовное зрение, полностью его не уничтожает. Мы не слепы, потому что, будучи сотворены по образу и подобию Божьему, все еще сохраняем свободу воли и, до некоторой степени, устремленность к Богу. Вера остается в нас, хотя и очень маленькая – с горчичное зерно. Таким образом получается, что способность к духовному прозрению не работает по принципу «все или ничего». Существуют разные уровни падения и разные уровни веры.