Текст книги "Удивленный Христом. Мое путешествие из иудаизма в православие"

Глава 5
На Святой Земле

Отношения с отцом всерьез ухудшались. Его недовольство тем, что ни он сам, ни другие не могли вернуть меня в лоно иудаизма, нарастало с каждым днем. Он хотел отправить меня подальше от дома, но так, чтобы в новой ситуации я одумался. В итоге папа пошел на решительный шаг (хотя так поступали многие еврейские семьи в те годы). После того как я закончил второй курс Квинс-колледжа, он оплатил год академического отпуска и отправил меня в Израиль.

Меня такой поворот событий только обрадовал. Я мечтал оказаться на библейской земле, там, где жил Иисус и где появилась на свет, выросла и укрепилась ранняя Церковь. Кроме того, там жили мои родственники. В феврале 1967 года я сел в самолет, вылетавший в Иерусалим. Сначала я провел пару месяцев в кибуце Гат, неподалеку от места обитания филистимлян и Голиафа. А затем перебрался в Иерусалим.

В Иерусалиме жили многие мои родные как со стороны отца, так и со стороны матери. Среди них – единственная оставшаяся к тому времени в живых бабушка, мама отца, а также братья моей матери – Эйб, Моррис и Макс с семьями. Все они были ортодоксальными иудеями.

Мне, христианину, не очень хотелось постоянно жить бок о бок с ультрарелигиозными родственниками, поэтому я решил снять комнату и поселился на Вифлеемской дороге, которая соединяла новые районы Иерусалима с Вифлеемом (в то время это была территория Иордании). Дом располагался всего в нескольких сотнях метров от границы, за которой тянулась полоса «ничьей», то есть спорной, земли. А из моего окна открывалась панорама закрывавших горизонт Иорданских гор.

Мне было всего двадцать, я впервые приехал на Святую Землю и жил среди своего народа, с которым мы были связаны общим прошлым и общей судьбой. Израильтяне, с одной стороны, жили в постоянной опасности, под угрозой уничтожения и в непреходящем страхе. И в то же время они все время ждали освобождения. Как еврей, верующий во Христа, я в значительной степени чувствовал свою принадлежность к народу и разделял его надежды. И все же я был очень осторожен: христианская вера ставила меня в двусмысленное положение – я был частью народа, но стоял немного особняком. Окружающие вполне могли отказаться считать меня братом по крови и даже заклеймить позором, назвав махшумид — предатель, изменник.

Одним из наиболее сильных впечатлений от Израиля стала для меня первая встреча с бабушкой. Она показалась мне очень древней старушкой. Английского она не знала и изъяснялась только на идише и иврите. Бабушка принадлежала к общине ортодоксальных хасидов и жила в Меа-Шеарим – районе Иерусалима, где обитают наиболее консервативные иудеи. Там везде висели таблички «Фотографировать запрещается». А если какой-то незадачливый водитель заезжал сюда в шаббат, в его машину летели камни.

И вот я пришел в гости, и меня окружили двоюродные братья и другие родственники, которых я раньше никогда не видел. Выглядели они так, будто только что вышли из какого-нибудь восточноевропейского гетто. Все одеты в черное, у мужчин лица обрамлены длинными локонами-пейсами. Говорили они на идише, причем все одновременно. Они очень радовались приезду долгожданного родича – сына Исаака, и в то же время им было как-то странно и неловко оттого, что я выглядел скорее как гой[27]27
  Слово «гой» на современном иврите используется для обозначения нееврея, иноверца.


[Закрыть], чем как еврей. До них уже дошли слухи, что я интересуюсь христианством, и этот факт работал не в мою пользу. С другой стороны, я был чемпионом по шахматам, и это говорило обо мне хорошо.

Двоюродные братья переводили мне то, что говорила бабушка. Я понимал очень немногое. Мои родители намеренно не говорили со мной на идише. Они хотели, чтобы английский стал моим родным языком и чтобы я вырос настоящим американцем. Я уже упоминал, что хорошо знал на идише лишь ругательства – но бабушка их не употребляла. Правда, я уловил отдельные критические высказывания: хутцпа (какая наглость!), кокмами (это смешно!), гойска кап (буквально «гойская голова» или «чертов язычник!») и еще некоторые другие.

Встреча была чудесной и в то же время немного пугающей. Я оказался среди людей, целиком и полностью принадлежащих древней иудейской культуре. За несколько месяцев в Израиле мне довелось бывать на нескольких субботних обедах у дяди Эйба и повстречать братьев с материнской стороны. Они тоже были иудеями-ортодоксами, но все же менее радикальными, чем родственники с отцовской стороны.

Через четыре месяца после моего приезда в Израиль над страной стали собираться грозовые тучи. Политический климат заметно ухудшился – воинственные соседи, арабские страны, явно готовились вступить в открытый вооруженный конфликт с еврейским государством. Первым на тропу войны встал Египет и начал подтягивать армейские подразделения, расположенные на Синайском полуострове, к израильской границе.

Радио было главным источником, из которого я получал все основные новости. Но в те дни волны доносили до меня преимущественно иорданские военные марши, исполняемые похожими на волынки духовыми инструментами. Они перемежались грозными предупреждениями на английском языке, адресованными всем иностранцам, и прежде всего американцам. Нам предлагалось немедленно покинуть страну, чтобы не рисковать своей жизнью. Однако я был юн, наивен и считал, что все это пройдет без последствий. Как я ошибался!

Утром 5 июня 1967 года я отправился в гости к своему другу-пастору. Около полудня вдалеке послышались отдельные выстрелы. Поначалу я их проигнорировал, однако через час пулеметные очереди стали настолько интенсивными, что это не могло не вызвать тревогу. Моя квартира находилась в районе Бака-Тальпиот, неподалеку от израильской военной базы Allenby Camp. Поначалу я побежал домой, думая, что там буду в безопасности. Но по дороге вдруг понял: чем ближе я к дому, тем громче становится стрельба. Звук выстрелов приближался, они были громкими и частыми. «Что я здесь делаю? Почему я не вернулся в Америку раньше?» – крутилось в моей голове.

Комната, которую я снимал, находилась практически на линии фронта. С одной стороны стояла израильская армия, а с другой, на видимом расстоянии, расположились иорданские военные части, растянувшиеся до Иорданских гор.

Когда я добрался до дома, вокруг был настоящий ад. Снимаемая квартира давала мне защиту не больше чем картонный шалаш во время торнадо. Над головой пролетали ракеты, грохот разрывающихся рядом снарядов напоминал страшную грозу с громами и молниями. Я быстро собрал кое-какие вещи, молясь о том, чтобы шальная пуля не залетела в окно, а бомба не разорвала в клочья кровлю. Спускаясь по лестнице небольшого многоквартирного дома, я слышал крики и видел, как бегут люди. Большинство из них спешили укрыться в подвале. Там были старики и женщины с детьми – то есть те, кто не мог взять в руки оружие. Я был единственным американцем среди них. Кое-как мы расположились в этом убежище. Слова моих товарищей по несчастью, что, мол, американский паспорт в данном случае меня не спасет, совсем не обнадеживали.

После захода солнца мы наблюдали всполохи в горах, движущиеся сверху вниз. Они освещали спорные территории, тянувшиеся к югу. Это зарево служило мрачным контрастом бледному и мягкому свету луны. В ее нежном сиянии многие солдаты в ту ночь сложили головы в бою.

Тяжелее всего было пережить первую ночь войны. Бомбежка продолжалась. Снаряды разрывались совсем недалеко от нашего подвала. Поползли слухи, что иорданские военные заняли правительственное здание, расположенное к востоку от нас, где размещалась штаб-квартира ООН. Это была стратегически важная высота, с которой был виден Иерусалим. Она находилась менее чем в километре. Мы знали, что Израиль ведет войну с Египтом на юге, с Сирией на севере и с Иорданией на востоке и что целый ряд других крупных арабских государств поставляет врагам боевую силу и вооружение. Это значило, что израильская армия воюет на нескольких фронтах сразу и имеет дело с противником, существенно превышающим ее по численности.

Люди вокруг меня засуетились, и я понял: что-то случилось. Их охватил страх, что иорданский авангард вскоре продолжит наступление и нас всех возьмут в плен. Израильтяне с ужасом представляли себе, как всем мужчинам перережут горло, а женщин изнасилуют и убьют. Это сделают если не военные, то вооруженные арабы из местных поселений, которые придут вслед за армейскими частями. Такую угрозу окружающие считали вполне реальной. Они знали, что арабы в окрестных городках давно точили ножи на израильтян. Меня спросили:

– Хочешь присоединиться к нам?

– Присоединиться к чему? – не понял я.

Тогда они объяснили: если арабы возьмут этот район под свой контроль, мы совершим коллективное самоубийство, чтобы не попасть в плен! Их намерения были серьезными – у них были пистолеты.

– Нет, я в этом не участвую, – сказал я.

В ту ночь и в несколько последующих мы слышали, как над нами пролетали самолеты, а вдали разрывались бомбы. Мы не знали, чьи это воздушные силы и что именно они бомбят. Арабское радио сообщало, что израильтяне терпят одно поражение за другим. Самым страшным во всем этом была неизвестность. Новости были отрывочными и неясными. Никто не знал, как развивается военный конфликт. Все стороны стремились скрыть информацию о перемещении своих войск и о военных операциях.

После того как бой поблизости немного утих, я обследовал окрестности и был поражен, насколько близко от нас происходили смертельно опасные взрывы. Их осколки резали металл, как нож масло. Гусеницы танков оставили глубокие следы на дороге. Так я слонялся вокруг, пока не услышал поблизости странный звук – шуп-шуп-шуп. Я пошел в том направлении и тут с ужасом осознал, что это свист пуль. Я оказался на линии огня! Я бросился обратно в свое подземное укрытие и больше его не покидал, пока нас всех не уверили, что опасность позади.

Эта война оказалась предельно короткой – всего шесть дней. Постепенно жизнь снова вошла в нормальное русло, но все понимали, что отныне карта Израиля выглядит совсем по-другому. Самое главное ее завоевание состояло в том, что теперь Старый город Иерусалима, который раньше я мог наблюдать лишь издали, перешел под контроль израильтян.

Народ Израиля горевал о гибели солдат на войне и в то же время радовался победе и новым возможностям. Я первым делом посетил Старый город, а затем связался с руководителями баптистских организаций и стал одним из двух первых слушателей в новом, только что учрежденном Иерусалимском библейском институте.

Вскоре после этого я переехал в так называемый Еврейский сектор внутри Старого города, окруженного древней стеной. Я снял комнату у семьи арабов-христиан. Ощущения были непередаваемыми – я жил в том самом районе, где родился мой отец. И кто знает, может, это был даже тот самый дом? С его крыши была видна Храмовая гора, Храм Гроба Господня, Масличная гора да и вообще весь Иерусалим. Мои родственники полагали, что я совсем спятил, решив поселиться на только что захваченной территории. «Тебе перережут глотку», – предупредили они. Похоже, это было и остается главной угрозой на Ближнем Востоке. Очень немногие фанатичные иудеи-ортодоксы решились переехать в Старый город и восстанавливать синагоги, которые не использовались по назначению с 1948 года. Но я был молод, наивен и легкомыслен. Поэтому понадеялся на то, что Господь меня охранит.

Сейчас, оглядываясь назад и оценивая принятое мною тогда решение, я соглашаюсь с родными – я был настоящим мешугенер, то есть безумцем.

Некоторые считали меня храбрым, потому что я жил один среди тысяч арабов. Другие полагали, что мне не стоит доверять, потому что я дружу с арабами. А сами арабы-христиане обвиняли меня в том, что я шпионю за ними по заданию евреев. На деле я был просто свободолюбивым одиночкой, очень уязвимым для любых внешних опасностей. То, что в таких обстоятельствах мне удалось выжить, само по себе уже чудо.

Однажды, обследуя Храмовую гору, я попал в то место, которое часто называют Крыло Храма. Это самая высокая точка горы, в которой сходятся две стены – южная и восточная. Там ко мне подошел человек, представившийся служителем протестантской церкви. Он с некоторым высокомерием заявил: те люди, что молятся у Стены Плача, – не настоящие евреи. Настоящие – это христиане, а Церковь есть подлинный Израиль. Я по этому поводу испытал противоречивые чувства, но все же вступил с ним в беседу. В целом я был согласен с тем, что говорит апостол Павел: «Ибо не тот Иудей, кто таков по наружности, и не то обрезание, которое наружно, на плоти; но тот Иудей, кто внутренно таков, и то обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве: ему и похвала не от людей, но от Бога» (Рим. 2: 28–29). Но в то же время я верил, что у еврейского народа есть особое предназначение, особая цель.

Так во мне началась внутренняя борьба. Необходимо было понять, как на сегодняшний день соотносятся иудаизм и христианство. То есть как взаимодействует «Старый Израиль» с «Новым», а Синагога – с Церковью.

Больше всего о еврейском народе и Церкви говорится в Послании к Римлянам, в 9-11-й главах. Здесь апостол Павел твердо и уверенно заявляет о своей любви к братьям и о неразрывной связи с ними. «Я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти <…> и от них Христос по плоти, сущий над всем Бог» (Рим. 9: з, 5).

Павел разбирает проблему духовной слепоты сынов Израиля, и из этого текста позиция автора становится абсолютно ясной: он говорит вовсе не о Церкви, а о еврейском народе. В начале 11-й главы он ставит вопрос: «Итак, спрашиваю: неужели Бог отверг народ Свой? Никак. <…> Не отверг Бог народа Своего, который Он наперед знал» (Рим. 11:1, 2).

Я сразу обратил внимание, что Павел называет евреев «Его (Божьим) народом». Я встречал многих христиан, которые утверждали, что евреи более не являются избранными Богом и что только Церковь, то есть исключительно христиане, отныне «Его народ». Кроме того, некоторые говорили, что мне больше не стоит считать себя евреем, ведь евреи не верят в Христа. Но это никак не вязалось со словами «апостола язычников», который упорно продолжал называть евреев своими братьями и Божьим народом, как и христиан.

Как же два народа могут считаться богоизбранными? В ll-й главе Послания к Римлянам Павел так пишет о еврейском народе: «Итак спрашиваю: неужели они преткнулись, чтобы совсем пасть? Никак. Но от их падения спасение язычникам, чтобы возбудить в них ревность. <…> Ибо не хочу оставить вас, братия, в неведении о тайне сей, – чтобы вы не мечтали о себе, – что ожесточение произошло в Израиле отчасти, до времени, пока войдет полное число язычников» (Рим. и: и, 25).

Насколько я понимаю, Павел указывает на то, что христианам не стоит особо кичиться своей верой, потому что Бог каким-то таинственным образом попустил и даже, вероятно, устроил все так, что неверие народа Израиля станет необходимым этапом к совершению Его воли в спасении язычников. Далее, говоря о будущем, Павел указывает: отрицание Христа Израилем продлится, «пока войдет полное число язычников». Таким образом, он подразумевает, что евреи все это время будут существовать как народ. Им уготована Богом определенная судьба, и у всего, что с ними будет происходить до самого Второго Пришествия Христа, есть провиденциальный смысл. Согласно видению апостола, там, в далеком будущем, когда все язычники станут христианами, произойдет грандиозное событие, описанное в следующем стихе: «и так весь Израиль спасется» (Рим. и: 26).

Из контекста совершенно очевидно, что здесь говорится о евреях, а не о христианах. Интерпретаторы, толкуя этот отрывок, иногда подчеркивают: он не означает, что каждый отдельный еврей поверит в Христа. Речь идет о том, что целый народ, как единый организм, примет христианство. Если ранее Израиль как нация отверг Мессию (несмотря на то что отдельные иудеи последовали за Ним), то в перспективе еврейский народ примет Христа, но при этом отдельные представители народа могут и не совершить такой выбор.

Если и остаются какие-то сомнения относительно того, о ком рассуждает Павел – о еврейском народе или о Церкви, то после прочтения вот этого стиха все становится ясно: «В отношении к благовестию, они враги ради вас; а в отношении к избранию, возлюбленные Божии ради отцов» (Рим. 11: 28). И еще: «Ибо дары и призвание Божие непреложны. Как и вы некогда были непослушны Богу, а ныне помилованы, по непослушанию их, так и они теперь непослушны для помилования вас, чтобы и сами они были помилованы. Ибо всех заключил Бог в непослушание, чтобы всех помиловать» (Рим. и: 29–32).

Несколько лет назад я прочел об этом прекрасные слова, сказанные известным православным писателем и проповедником епископом Каллистом (Уэром). Его проповедь называлась так: «Отвергли Господь Свой народ – еврейский народ?», и завершает он свои размышления вот таким призывом:

«Давайте огненными буквами запишем у себя в сердцах слова апостола Павла. Ни на секунду, никогда в жизни не будем забывать о том, какие неисчислимые потери понесло христианство из-за раннего разрыва, произошедшего между Церковью и Синагогой. Давайте, как и Павел, с нетерпением ожидать окончания этой разлуки. Давайте равняться на его непоколебимую уверенность в том, что рано или поздно по своей собственной воле и свободному выбору евреи как народ примут Христа и назовут Его своим Господом и Спасителем. А пока этого не произошло, будем прикладывать все силы, чтобы ни единым словом или делом не проявлять неуважение или ненависть по отношению к народу Израиля. Ведь он был и остается народом, избранным Богом. Антисемитизм во всех его формах есть дело рук сатаны. Призываю вас следовать за Павлом, „с великой печалью и непрестанным мучением сердца“[28]28
  См. Рим. 9: 2.


[Закрыть] ратующим за возвращение народа к Богу, и, как и он, свято верить, что „весь Израиль спасется“»[29]29
  Эту проповедь митрополит Каллист (Уэр) произнес 13 июля 1996 г. во время ежегодного паломнического путешествия членов общины церкви святого Иоанна Кронштадтского в Бате к древней саксонской церкви святого Лаврентия в Брэдфорде-на-Эйвоне. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Мои родные в Нью-Йорке полагали, что года в Израиле будет вполне достаточно, чтобы я вернулся к иудаизму. Тот факт, что этого не произошло и я остался христианином, страшно их огорчил. Мне было велено ехать домой. В феврале 1968 года я покинул Святую Землю и на пароходе проплыл через Средиземное море и Северную Атлантику.

На пути наше судно попало в довольно серьезный шторм. Гигантские волны накрывали корабль. На палубе натянули канаты, чтобы пассажиры могли держаться за них и не выпали за борт во время ужасной качки. Столовая корабля опустела, так как очень многие страдали от морской болезни. А я чувствовал себя превосходно и даже радовался возможности съесть побольше. В общем, в итоге мы благополучно добрались домой, и я, увидев статую Свободы в Нью-Йоркской бухте, ощутил огромное облегчение. Конечно, эта статуя встречала меня всегда, когда я плавал на пароме из Манхэттена на Статен-Айленд, – но на этот раз все было по-другому. Мне пришлось пережить войну и удалось совершить опасное морское путешествие. Теперь я в полной мере мог ощутить, как же хорошо быть американцем и как прекрасно возвращаться на родину. Слава Богу, я дома!

Часть 2
Поиски Церкви

Глава 6
Среди евангельских христиан

Вернувшись в США из Израиля, я снова поселился в родительской квартире и вернулся к учебе в Квинс-колледже. Правда, к тому времени я решил, что надо заняться чем-то более практичным, и сменил специализацию. Теперь я изучал не историю и философию, а экономику: около года ходил в костюме, при галстуке и посещал конторы на Уолл-стрит и Нью-Йоркскую фондовую биржу.

Наземная линия метро, проходившая, как я уже рассказывал, рядом с нашим домом, вела через Бруклин к Вильямсбургскому мосту. Она позволяла мне всего за полчаса добираться до одного из главных финансовых центров в мире. Мне нравилось следить за бегущими строками на огромных экранах в брокерских конторах. Не менее увлекательно было наблюдать за искушенными трейдерами: они сидели, удобно устроившись в кожаных креслах, и перебрасывались короткими фразами, прокручивая при этом многомиллионные сделки. Вверх поднимался дым от их сигар и трубок. Это создавало особую атмосферу, чем-то похожую на ту, что царила в часто посещаемых мною шахматных клубах. В них тоже было накурено, вокруг были одни суровые и мрачноватые мужчины, которые общались на сложном языке. На бирже меня окружали богатые и предприимчивые люди, не боящиеся виражей судьбы и готовые в любой момент потерять все.

Мне довелось еще застать старые брокерские столы с установленными на них тикерными аппаратами под стеклянными колпаками. Эти машины передавали по телеграфу котировки акций и печатали на бумажной ленте длинные списки проходивших транзакций. В середине 1960-х объем торгов значительно вырос, и вскоре такие аппараты ушли в прошлое – их заменили компьютеры. А жаль: мне так нравились веселые, вьющиеся, как серпантин, тикерные ленты. Их, кстати, часто использовали во время шествий и карнавалов.

В нижней части Манхэттена обычно проходили разного рода парады. Маршрут, по которому двигались шествия, стали даже называть «Каньоном героев». Чествуемые проезжали по узким улицам в кортеже, а сверху из окон небоскребов их осыпали «водопадом» тикерных лент (не то что позже – жалким конфетти из перемолотой шредером бумаги). Одни ленты были длиной в несколько метров, другие нарезались на короткие кусочки. Чаще всего воздушные вихри, формировавшиеся между многоэтажными домами, не давали лентам падать на землю, сквозняки подхватывали их и разносили в разные стороны. Они подолгу кружили над улицами и трепетали на ветру. Завораживающее зрелище!

Особенно мне запомнились парады 1962 и 1969 годов. Оба раза праздновались исторические достижения в освоении космоса. 1 марта 1962 года на околоземную орбиту вышел корабль с первым американским астронавтом Джоном Гленном на борту. Корабль назывался Friendship VII («Дружба»), а вся программа– «Миссия Mercury VI». 13 августа 1969 года похожее шествие было устроено в честь успешного завершения программы Apollo XI. Героями праздника стали первые астронавты, ступившие на поверхность Луны, – Нил Армстронг, Эдвин Олдрин и Майкл Коллинз.

Для меня самым радостным во всех этих покорениях космических высот было то, что можно порадоваться вместе с толпой и поглазеть на парад.

В те годы широко праздновались не только прорывы в небо, но и земные победы, в том числе спортивные. В 1962 году празднество с тикерными лентами было устроено в честь бейсбольной команды New York Yankees, выигравшей первенство США. А в 1969-м чествовали победившую в аналогичном первенстве команду New YorkMets.

Это были счастливые и беззаботные годы: биты делали из дерева, хот-доги на трибунах продавались по 25 центов, а о допингах и стероидах еще никто не слыхал.

Когда я бывал на Манхэттене, то иногда проходил до самого конца Уолл-стрит – мимо биржи и брокерских контор до епископальной церкви Святой Троицы. Она была основана еще в 1697 году и дважды перестраивалась, последний раз в 1846-м – в неоготическом стиле. Первое здание церкви в конце XVII века было самым высоким сооружением на Манхэттене. Его шпиль, увенчанный золотым крестом, видели все проплывающие корабли. В XX веке в это сложно было поверить. Мне казалось, что церковь смотрится в нынешнем окружении чужеродно: со всех сторон ее «взяли в тиски» громадные небоскребы. При этом каждый новый строился выше предыдущего, а церковь в сравнении с ними казалась все меньше и меньше.

Двери этого храма всегда были открыты. Иногда я тихонько заходил внутрь и проводил в церкви несколько минут, наслаждаясь тишиной. Внутри был покой, дух старины и святости. Эта атмосфера разительно контрастировала с царящим вокруг хаосом и ажиотажем мира бизнеса. Вокруг Троицкой церкви строились финансовые империи, вечно спешили куда-то клерки, носившиеся с такой скоростью, будто они готовились к Олимпийским играм. (Мой брат Сол несколько лет проработал на Уолл-стрит: возможно, именно здесь он так хорошо подготовился к участию в нью-йоркском городском марафоне – в последующие годы он неоднократно пробегал эту длинную дистанцию.)

Мой отец был неравнодушен к Уолл-стрит и восхищался ею. Он иногда увещевал меня со свойственным ему выраженным еврейским акцентом: «Я таки мечтаю видеть тебе сток-брокером, и шоб ты потом стал важным господином-фи-лантропом». Тут мне пришлось его разочаровать: в какой-то момент я решил отказаться от карьеры в сфере финансов и коммерции. Мне хотелось поглубже узнать, как устроен тот особый духовный мир, который приоткрылся мне в церкви Троицы.