Текст книги "Удивленный Христом. Мое путешествие из иудаизма в православие"

Я всегда восхищался Блаженным Августином, которого многие европейские христиане считают отцом западного богословия, и глубоко почитал его. Изучая его огромный вклад в формирование Церкви на Западе, я обнаружил, что он вел непримиримую полемику с Пелагием, бретонским монахом, жившим в Риме в V веке. Тот отрицал возможность наследования греха потомками Адама. Августин в подавляющем большинстве случаев отвечал пелагианам достойно, разумно и сдержанно, но иногда все же впадал в крайности. И это привело к искаженным выводам и неверному расставлению акцентов. Августин первым в своих трудах использует термин «первородный грех» (peccato originalг). Основой для интерпретации этого понятия стала пятая глава Послания к Римлянам, где в 12-м стихе апостол Павел говорит об Адаме: «Посему, как одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков…» А вот для окончания этой фразы существуют разные переводы: «потому что в нем (в Адаме) все согрешили» и «потому что все согрешили».

Например, на латынь эти слова переведены так: in quo omnes peccaverunt, «в нем (то есть Адаме) все согрешили». Западные теологи следуют такому пониманию отрывка со времен Иеронима, сделавшего перевод Писания на латынь, и оправдывают им доктрину наследуемой от Адама вины, автоматически переходящей на всех потомков первого человека. Однако в греческом тексте последние слова можно перевести как «все согрешили», а не «в нем все согрешили», и сегодня многие исследователи полагают, что этот вариант и есть правильная интерпретация спорного фрагмента.

Из этого следует, что Павел не говорит, что мы все сопричастны первородному греху лишь в силу того, что ведем общее происхождение от Адама. Нет, каждый из нас, подобно Адаму, совершает собственные греховные поступки и поэтому обречен на смерть. Да, мы уязвимы для греха и смерти из-за того, что Адама пал, но при этом мы несем вину только за свои грехи.

К сожалению, западные христиане часто следовали за неправильно переведенным текстом. По мнению отца Иоанна Мейендорфа, многие из них абсолютно уверены, что через одного-единственного человека вошел в мир грех, а с ним и смерть, а затем смерть распространилась на все человечество, согрешившее в нем — то есть в этом прародителе. Так у людей сформировалось представление о наследовании вины за первородный грех[65]65
  См. Протоиерей Иоанн Мейендорф. Византийское богословие. Исторические тенденции и доктринальные темы. Часть 2. Глава п. Раздел з (Первородный грех) (см., например: https://azbyka.m/otechnik/Ioann Mejendorf).


[Закрыть] [7].

Дополнительная путаница возникает при переводе двух греческих слов, используемых для обозначения греха. Греческое понятие хамартема указывает на отдельный греховный поступок, а хамартиа – обозначает врожденное греховное состояние души. Именно второй термин и лег в основу учения Августина о первородном грехе, нравственной беспомощности человечества и наследуемой вине.

Более того, применяемое греческими отцами Церкви понятие пропаторикон амартема можно буквально перевести как совершенный прародителями грех. Это словоупотребление вошло в обиход богословов раньше, чем введенная Августином терминология «изначального», «первородного» греха.

В ранней патристике не встречается идея греховной природы, то есть такого состояния, которое унаследовано от другого человека, совершившего преступление. И в православном понимании и по сей день греховны лишь деяния людей, а не человеческая природа в целом.

При этом и в Писании, и в толкованиях отцов Церкви содержатся утверждения, что мы рождаемся во грехе. Например: «Вот, я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя» (Пс. 50: 7). И младенцев мы крестим ради прощения грехов, хотя совершенно очевидно, что ничего дурного они еще не успели совершить. Православие смотрит на врожденную греховность как на некую общую склонность человека к злу, вызванную духовной и физической изломанностью, развращенностью, потерей нравственных ориентиров, а также некой генетической и биологической «поврежденностью». Однако рождение во грехе вовсе не значит, что личность с рождения обречена грешить и что мы несем ответственность за грешников, живших до нас. При этом никто из нас не имеет права свалить вину за наши грехи на прародителей.

Как же здорово и радостно мне было узнать о православном взгляде на первородный грех! Ортодоксальный иудаизм так же, как и православие, далек от католического и протестантского учения о вине Адама и Евы. Раввины утверждают, что дети рождаются невинными, хотя состояние общества несет в себе последствия грехопадения. При этом каждый наделен свободой воли и лично отвечает за свои деяния. Такое толкование опирается, к примеру, на отрывок из Второзакония: «Отцы не должны быть наказываемы смертью за детей, и дети не должны быть наказываемы смертью за отцов; каждый должен быть наказываем смертью за свое преступление» (Втор. 24: 16) или на текст из Иезекииля: «Душа согрешающая, она умрет; сын не понесет вины отца, и отец не понесет вины сына, правда праведного при нем и остается, и беззаконие беззаконного при нем и остается» (Иез. 18: 20).

Мне кажется, из-за другого отношения к первородному греху для православных и иудеев характерен более позитивный взгляд на детство, чем для неправославных христиан. Однажды, рассматривая в Нью-Йоркском музее изящных искусств произведения религиозного искусства эпохи английского пуританства, я отметил, что художники склонны изображать детей как маленьких взрослых – такими были и выражения их лиц, и позы, и одежда. Мне это показалось странным, но потом я узнал, что пуритане считали детство «необходимым злом»– тяжелым периодом, который надо было поскорее «проскочить». Чем быстрее ребенок вырастет, тем лучше. Поэтому в протестантской Европе часто старались игнорировать этот этап жизни человека, в том числе и в искусстве. Но в православии детям умиляются. Православные богословы проповедуют, что сам Христос освятил детство. Он ведь прошел через все ступени развития – эмбриональный, младенческий, подростковый и юношеский. Благодаря воплощению Богочеловека каждая стадия взросления стала священной, достойной внимания и уважения.

Еще одним далеко идущим следствием идей Августина относительно наследования греха и вины стала негативная оценка Западной Церковью сексуального общения между мужчиной и женщиной. Любовный акт воспринимался как инструмент передачи греха из поколения в поколение. Я был поражен, когда услышал, что некоторые люди доходят до крайностей, полагая, что секс – это и есть первородный грех!

И здесь снова иудаизм и православие выступают с единых позиций. Они не считают сексуальность греховной. И не поддерживают идею, что она служит для передачи вины. Павел говорит: «Брак у всех да будет честен и ложе непорочно» (Евр. 13: 4). Надо сказать, что в православном календарном цикле даже особым образом отмечены дни зачатия почитаемых святых, в том числе Девы Марии и Иоанна Крестителя.

Третья трудность, вытекающая из учения Августина, состояла в том, что католикам пришлось решать проблему, которой у православных не было, – давать объяснение, почему печати первородного греха и вины за него не было у Девы Марии, которая чудесным образом зачала Христа. Тогда западные теологи решили разобраться в том, как была зачата сама Мария. Согласно католическому учению о Непорочном Зачатии Марии, Господь очистил ее сразу, когда ее жизнь только зародилась в утробе матери, праведной Анны. Так что будущая Богоматерь не наследовала греховность человечества. Этот догмат официально был принят Ватиканом в 1854 году и стал еще одним барьером, разделяющим католичество и православие.

Четвертым моментом стало то, что доктрина Августина со временем легла в основу протестантской теории о полной испорченности человеческой природы. Как мы уже говорили, один из реформаторов Церкви, Жан Кальвин, и его последователи довели предположения Августина до логического конца. Они утверждали, что человек погрузился в такую бездну греха, что теперь уже оказывается не в состоянии устремиться к Богу. Он не способен сам прийти к вере или совершить по собственному почину ни один сколько-нибудь благой поступок. Так появилось учение о двойном предопределении.

Пока я учился в семинарии, наши старые друзья из Ассоциации ЕОС (Евангельская Православная Церковь) продолжали сближаться с традиционным православием. В выходные 6–7 февраля 1987 года мы с Ульяной Шмеман (вдовой отца Александра Шмемана, бывшего ректора Свято-Владимирской семинарии), а также с Лексом и Джулианой (Шейлой) Хиксон прилетели из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, чтобы присутствовать на торжествах по поводу принятия ЕОС в лоно православия. Церемонию проводил митрополит Филипп, возглавлявший Антиохийский епископат в США[66]66
  Митрополит Филипп (1931–2014) – епископ Антиохийской Православной Церкви, предстоятель самоуправляемой Антиохийской Православной архиепископии Северной Америки с титулом «архиепископ Нью-Йоркский, митрополит всей Северной Америки».


[Закрыть].

К православию в тот день присоединились мои давние знакомые Джек Спаркс, Джон Браун и несколько моих старых приятелей и их жены. Вместе с руководителями евангельской православной общины в традиционную Церковь перешли около двухсот рядовых членов ассоциации.

Служба проходила в храме святого архангела Михаила, принадлежащем антиохийской юрисдикции. Я наблюдал за происходящим со странным чувством. Я и моя семья стали православными более пяти лет назад, и при этом я был всего лишь второкурсником-семинаристом, а руководителей ЕОС Церковь только сейчас принимала в свое лоно, но уже собиралась сделать архипастырями. Оказалось, что я выбрал долгую дорогу к своей цели… Но я ни о чем не жалел. Так, никто из епископов ЕОС не имел православного семинарского образования, а у меня оно скоро будет! Но самое главное, что все мы теперь стали по-настоящему едины в православии и могли вместе причащаться. Я был счастлив – за себя и за друзей.

Вернувшись в семинарию, я обсудил с Бонни и с несколькими уважаемыми мною священниками новую идею – перевестись из Православной Церкви в Америке (ОСА) в Антиохийскую архиепископию. Ведь в нее теперь вошли мои старые друзья и единомышленники. Они начали готовить новое служение – Антиохийскую евангельско-православную миссию (АЕОМ), и мне очень хотелось к ней присоединиться.

Я направил заявку, и ее одобрили. Теперь мы все были не просто членами одной конфессии, но и находились в одной юрисдикции.

В диаконы меня рукоположил епископ Антоний (Хури), а в священнослужители – архиепископ Михаил (Шахин) во время проходившей на Восточном побережье США конференции, посвященной приходской жизни Антиохийской Церкви. Церемония прошла в городке Парсиппани, штат Нью-Джерси, ю июля 1988 года. Мне было сорок два года, у меня было четверо детей, и вот я ввязался в новое приключение.

Назначение в свой первый приход я получил еще во время учебы в семинарии. Это была церковь святого Антония (Антиохийского Патриархата) в городе Бергенфилд, штат Нью-Джерси. Я должен был два года служить там под началом отца Джозефа Аллена, главного викария архиепископа и профессора нашей семинарии.

Пока я учился, Бонни работала полный день медсестрой в больнице святого Иоанна в районе Риверсайд, в пригороде Йонкерс. Она успевала еще и учиться – больница платила за обучение. Вскоре моя жена получила степень магистра в области акушерства в Медицинском центре при Колумбийском университете. Она окончила курс с отличием, а затем прошла практику родовспоможения в больницах Бронкса и Гарлема. Так что мы оба получили ученые степени и смогли заниматься тем, о чем мечтали: я стал православным священником, а Бонни – сертифицированной акушеркой. Я ужасно гордился ее достижениями! Кстати, мы составляли прекрасный тандем – она принимала роды, а я крестил младенцев.

Глава 14
Так что же такое спасение?

Можно сказать, что правильная формулировка проблемы в значительной степени определяет подходы к ее решению. Западное и восточное христианство по-разному рассматривали вопрос о грехопадении, поэтому и его решение сильно различалось. Католики и протестанты предлагали один путь, а православные выбирали иной. Сложилось несколько сотериологических теорий (доктрин о спасении), которые пытались объяснить, каким образом восстанавливаются отношения падшего человека с Богом.

Мне было особенно важно получить верное представление об искуплении и его роли в спасении, так как именно этой теме уделяется большое внимание в Ветхом Завете и вообще в истории еврейского народа. Для собственного духовного развития мне хотелось разрешить целый ряд вопросов, касающихся искупления и жертвоприношения. Разбираясь в этом, я еще раз убедился: православие есть прямое продолжение ортодоксального иудейского богословия.

Обобщенное название, используемое для разных сотериологических доктрин, – теории искупления. Первая серьезная теория искупления, появившаяся на Западе, говорила о «сделке» и «выкупе» человечества. Ее создатели исходили из того, что во время грехопадения Адам и Ева, а вместе с ними и все последующие поколения людей, продались дьяволу, оказались у него в рабстве. Иными словами, дьявол теперь владеет всеми нами. И по справедливости нужно заплатить ему выкуп, чтобы нас освободить. Решение проблемы, согласно этой системе, таково: Бог платит выкуп сатане, заставляя его принять жертву Иисуса. Вообще смерть и ад не имеют власти над Христом, но при этом дьявол соглашается, что добровольная жертва Сына и Его смерть станут справедливой, положенной ему платой. Иисус отдает себя на заклание как Агнец Божий и таким образом освобождает падшего человека от дьявольской власти.

Такой взгляд на искупление доминировал на Западе в течение первого тысячелетия христианства. В XI веке Кентерберийский архиепископ Ансельм в своем труде «Почему Бог стал человеком?» раскритиковал теорию сделки с выкупом, в результате чего католические богословы от нее отказались. Ансельм утверждал, что дьявол – преступник, поставивший себя вне закона, а потому он не может иметь каких-либо притязаний на власть над человечеством. Бог ему ничего не должен, и никакой оплаты за наше освобождение не требуется.

Правда, некоторые отцы Церкви еще на заре ее истории действительно использовали в отношении поддавшегося соблазну человека такие метафоры, как «попался на крючок», «угодил в мышеловку», а также говорили о «выкупе дьяволу». Но это были не богословские термины, а скорее фигуры речи. Они использовались, чтобы эффектнее проиллюстрировать то, как силы тьмы, страстно желавшие распятия Иисуса, сами себя обманули, и их оружие обернулось против них. Апостол Павел так говорит о том, как хитро сработали духовные и материальные законы существования: «Но проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей, которой никто из властей века сего не познал; ибо если бы познали, то не распяли бы Господа славы» (1 Кор. 2: 7–8).

Когда еще в 1970-е я жил в Беркли, то иногда устраивал небольшие выставки христианских книг из нашей университетской библиотеки в крупном студенческом культурном центре Sproul Plaza. Там меня ждали непредсказуемые встречи: мимо ходило множество незнакомых людей, и было неизвестно, кто из них остановится около нас и какие дискуссии заведет. Однажды ко мне подошел вежливый и совершенно неагрессивный еврей из хасидской организации «Хабад» и начал богословский диспут. Он спросил: «А почему Бог не может просто взять и простить грехи? Зачем Ему нужна жертва? И вообще, нужно ли Ему чье-то посредничество?»

Мне казалось, что я прекрасно знаю ответ на этот вопрос, а потому я объяснил своему собеседнику, что Бог не может взять и простить грехи, потому что Он справедлив. Он изначально поставил такой закон, что всякое наше злодеяние требует искупления. И происходит это через жертвоприношение. Я указал, что животные, приносимые в Ветхом Завете в Храм, были прообразами Агнца Божьего, Иисуса, нашей истинной Жертвы. И сослался на текст из Левита, который для меня звучал очень весомо: «Потому что душа тела в крови, и Я назначил ее вам для жертвенника, чтобы очищать души ваши, ибо кровь сия душу очищает» (Лев. 17: и). И в заключение я поставил вопрос: «Вот вы сейчас не приносите жертвы, как же Бог сможет простить ваши прегрешения?»

На это мой оппонент ответил, что искупление – широкое понятие, охватывающее многие явления, и что отрывок из книги Левит не обязательно означает, что Бог не может простить грехи без пролития крови. Он процитировал пророка Иеремию: «Ибо отцам вашим Я не говорил и не давал им заповеди в тот день, в который Я вывел их из земли Египетской, о всесожжении и жертве; но такую заповедь дал им: „слушайтесь гласа Моего, и Я буду вашим Богом, а вы будете Моим народом, и ходите по всякому пути, который Я заповедаю вам, чтобы вам было хорошо“» (Иер. 7: 22–23). Кроме того, он посоветовал мне прочитать также пророка Исаию. В общем, он всячески пытался доказать, что праведная жизнь и молитва важнее, чем жертва.

Тот случайно подошедший хасид высказал две истины, которые так врезались в мою память, что волнуют меня и поныне. Во-первых, у него не вызывало сомнений, что Бог есть любовь, и он не понимал, почему эта любовь не может быть безусловной. Во-вторых, он считал, что мое представление о Боге и Его любви слишком «легалистское», законническое, потому что я верил, что Бог не может простить и любить нас без жертвоприношения.

Мы расстались мирно, и я не признался ему, насколько меня озадачил этот разговор. В чрезмерном законничестве в понимании Бога и Его любви меня обвинил не кто-нибудь, а ортодоксальный еврей! Я-то всегда считал, что ортодоксы и есть оплот закона, рабы его буквы, а я теперь христианин и «спасен благодатью». А тут мне указали, что я понимаю спасение исключительно «юридически». В тот момент я отодвинул эти мысли подальше. Но по прошествии многих лет, уже став православным, понял, что обвинения того хасида были обоснованными. В молодости я не осознавал того, что осознаю сейчас: мои рассуждения в той беседе отражали взгляд на искупление, распространенный в XI веке Ансельмом, которого часто считают отцом схоластического богословия.

Взгляды Ансельма Кентерберийского легли в основу второй по популярности на Западе теории искупления. Она вытеснила собой рассуждения о сделке с выкупом. Теперь речь шла об «уплате долга» или «компенсации» («возмещении»). Отчасти новый поворот в теме связан с распространившимся представлением о тотальной испорченности человеческой природы грехом. Если падение было абсолютным, то и Божья кара за это преступление должна быть абсолютной, высшей мерой. Теория уплаты долга утверждает, что святой и праведный (то есть справедливый) Бог не может закрыть глаза на проступок, оставив его безнаказанным. Мы должны расплатиться за него, значит, мы в долгу перед Богом. Этот долг нам следует заплатить самим, или кому-то придется сделать это за нас. Само человечество не в состоянии его покрыть, так как пребывает в пучине греха. Только Иисус, безгрешный и совершенный, может стать идеальной жертвой, возместив «ущерб», причиненный человечеством Богу. Умерев на Кресте, Христос полностью погасил долг каждого из нас. Если мы верим в такую заместительную и искупительную миссию Иисуса, тогда мы прощены, и Бог может излить на нас Свою благодать и милость.

В теории сделки с выкупом оплата причиталась дьяволу, а в теории долга – Богу. Но мне кажется, что таким образом Бог оказывается заложником собственной праведности. С одной стороны, Он – любовь, но с другой, пока Его страшный гнев не будет усмирен определенными действиями, Ему, в соответствии с данной теорией, ничего другого не остается, как наказывать нераскаявшихся и неверующих, обрекая их на муки в аду и навеки удаляя от Лица Своего.

Такое понимание «оскорбления величия» казалось мне подходящим для средневекового кодекса чести, но к Евангелию имело малое отношение. Бога, не покаравшего ослушавшихся Его слова и не отправившего их на вечные муки, можно сравнить с рыцарем, не отомстившим жестоко обидчику прекрасной дамы. Получается, Бог должен платить злом за зло, иначе все будут считать, что Он готов с ним мириться. В этой системе координат Господь предстает перед нами как неумолимая и слепая Фемида или как судья, специализирующийся на высшей мере наказания. Центральным в теории уплаты долга становится понятие «необходимости». Оно сродни безликой Судьбе, которой подчинялись языческие боги. Проблема этой «вынужденности» в том, что она оказывается выше самого Бога. Но если Он – подлинный владыка, то не может подчиняться какой бы то ни было необходимости. А ведь Он на самом деле Тот, кто Он есть, и поступает по Своей ничем не ограниченной воле.

Анализ грехопадения в юридических терминах неизбежно ведет к такому же взгляду на спасение. Отец наказывает воплотившегося Сына вместо нас, а если мы почему-то не поверили во Христа, то Богу снова приходится выносить нам приговор. Теологи, исповедующие подобные идеи, выставляют Крест как средство ухода от карательного правосудия и от гневливого, одержимого исполнением закона божества. Как я уже упоминал выше, тогда получается, что Бог Сын спасает нас от Бога Отца. В общем, представление о Боге как о мстителе может быть очень губительно, особенно если мы действительно допускаем, что физические и духовные муки, которыми мы наказаны за грех, исходят от Господа. Не видя разницу между своей виной и Божьим гневом, человек начинает страшиться Бога и бежит от Него, что, естественно, не приводит ни к чему хорошему. Таким образом замыкается порочный круг.

Теория уплаты долга и «возмещения ущерба» длительное время была разделяема большинством западных церквей. Она же породила практику индульгенций[67]67
  Индульгенция – освобождение от наказания за грехи после покаяния. Католическая Церковь утверждала, что заслуги Христа, Богородицы и святых перед Богом образовали неисчерпаемую сокровищницу благодати и что она предоставлена в распоряжение Церкви для раздачи достойным. Так же называется бумажное свидетельство отпущения греха, выдаваемое Церковью.


[Закрыть]. Отголоски этого слышны во многих песнопениях, в том числе в популярном протестантском гимне: «Я долг имел, но заплатить не мог; пришел Христос и оплатил мой долг».