Текст книги "Удивленный Христом. Мое путешествие из иудаизма в православие"

Деятели протестантской Реформации много размышляли об искуплении и создали на основе двух уже имевшихся теорий третью, называемую теорией заместительного наказания. Если говорившие об уплате долга подчеркивали, что Христос заплатил то, что человек должен был Богу, то протестантское богословие делает несколько иной акцент: Христос понес наказание, причитавшееся человеку. По мнению реформаторов Церкви, справедливость требовала, чтобы грехи были наказаны. Христос, страдавший и умерший на Кресте, принял за нас эту казнь, и человек теперь свободен. Такая интерпретация получила широкое распространение и, вероятно, стала самой известной из всех теорий искупления.

Очень часто на популярном уровне (речь не идет о высоких богословских дискуссиях и текстах) представления о сделке с выкупом, уплате долга и заместительном наказании объединяются. Таким образом, смерть Христа воспринимают и как выкуп за грех, передаваемый дьяволу, и как посвященную Богу Отцу уплату долга, и как казнь, на которую Сын Божий пошел вместо человека.

В современных протестантских общинах недавно появилась интересная «вариация» теории заместительного наказания. Некоторые считают, что Иисус пострадал и принял казнь за нас, поэтому мы вообще не должны страдать и мучиться – ни в этой жизни, ни в будущей. Эта теория нередко именуется «богословием успеха». Ее сторонники полагают, что верующие автоматически получают исцеление благодаря жертве Иисуса: Он за них уже все сделал, и можно жить и радоваться – в благополучии и довольстве. Конечно, такой взгляд – крайность, который разделяет лишь небольшая группа протестантов, но ее ряды с каждым годом растут.

Меня никогда не привлекали так называемые «либеральные» церкви. Будучи протестантом, я в некотором смысле смотрел на «либералов» свысока. Мне казалось, что они выхолостили Евангелие, так что трудно понять, в чем состоит Благая Весть. Трудно было найти что-то положительное в общинах, которые отрицали или ставили под сомнение основные догматы христианской веры: к примеру, боговдохновенность Священного Писания, возможность чудес, непорочное зачатие Христа, Его Воскресение и грядущее Второе Пришествие. Однако после того как я стал православным, мне открылись причины, по которым многочисленные христиане новой эпохи предпочитают большую свободу. Можно сказать, я теперь понимаю их.

Главной движущей силой либерализации общинной жизни стал глубоко засевший в сознании протест против представления о гневливом и безжалостном Боге, которое в течение многих веков транслировали консервативные христиане. И вот люди новой эпохи теперь отвергли как католический, так и протестантский взгляд на Творца. С одной стороны, их поджидал яростный Судия пуритан-радикалов, чье вероучение говорит о полной испорченности человеческой природы и непреодолимом предопределении – тем, кого Бог обрек своим решением на муки, неизбежно предстоит гореть в аду. С другой – ничем не лучшая католическая доктрина, основанная на юридической казуистике и стремлении формализовать все аспекты духовности. В XIX и XX веках свободно мыслящие христиане стремились отыскать более гуманного, мягкого и доступного Бога. Эти попытки привели к появлению четвертой теории искупления, именуемой теорией нравственного примера. Она основана на трудах богослова XI века Пьера Абеляра.

Вскоре после того как Ансельм представил свой взгляд на искупление как на уплату долга, Абеляр вступил с ним в горячую полемику. Он вопрошал: «Почему Бог обязательно должен требовать расплаты за грехи, которые Он способен просто взять и простить?» Богослов настаивал, что Небесный Отец вовсе не нуждается в жертве со стороны Сына. А главная цель жизни и смерти Христа состояла в том, чтобы дать людям совершенный пример нравственности и любви. Абеляр решился преуменьшить значение крестной смерти Иисуса и сделал основной упор на Его праведной жизни, полной дел милосердия. Прошли столетия, и труды средневекового монаха снова стали широко обсуждаться. Теологи либерального толка ссылались на них, подчеркивая, что Евангелие призывает к общественному служению, проявлению милости, доброты, любви.

Такой взгляд на Христа в какой-то мере оправдан, ведь Он сам всегда призывал: «Делайте то же, что и Я». И все же православное учение считает, что рассматривать Иисуса всего лишь как моральный ориентир недостаточно. Потому что тогда Его жизнь оказывается куда важнее, чем Его смерть и Воскресение. Кроме того, эта теория «оставляет за бортом» духовный, мистический, онтологический и эсхатологический аспекты прихода Христа в мир – то есть события поистине космического масштаба. Неправильно было бы полагать, что Его земные дела и праведная жизнь – самое главное в христианстве.

Прежде чем говорить о православном понимании искупления и спасения, я хотел бы сказать немного о жертвоприношении[68]68
  Подробнее о предназначении жертвоприношения см. в 4-й части этой книги, глава «Жертвоприношение: умилостивление или искупление?», с. 319.


[Закрыть]. Узнав, что я по рождению еврей, окружающие почему-то заключают, что я должен быть экспертом в области жертвоприношений. В Ветхом Завете в деталях описано множество разных типов жертвенных ритуалов, предназначенных для различных целей. Большинству верующих совершенно неинтересно во всем этом копаться. Но они думают, что меня это должно занимать. В этом есть для меня символический смысл, потому что мой отец из левитов. Значит ли это, что во мне живет естественная склонность к обрядам и ритуалам?

Не знаю, но я уверен в одном: иудейский взгляд на жертву предполагал искупление греха, а не умилостивление Бога. Поначалу, когда я еще был протестантом, мне казалось, что раввинистический иудаизм сознательно исказил ветхозаветные тексты, чтобы они ни в коем случае не указывали на жертву Христа как средство умилостивления. Но, став православным, я начал понимать, что библейский взгляд на жертвоприношение с самого начала был искупительным. В этом вопросе иудаизм опять сходится с православием.

Для иудеев предложение жертвы Богу было актом самоотречения, одним из элементов очищения. А Православная Церковь научила меня смотреть на этот вопрос так: кровь священна и обладает особой силой не потому, что способна воздействовать на Бога (повлиять на Него или изменить Его), но потому, что она меняет жертвователя. Когда он кладет руки на голову закланного животного, он показывает, что оно передается от его имени и для его блага. Никакой магии тут нет, грехи человека не переходят на агнца. Грех уходит из человеческого сердца, из человеческой жизни.

Когда православные читают, например, о том, что «Христос умер за грехи наши, по Писанию» (1 Кор. 15: з), стих понимается в том же ключе. Иисус умер не вместо нас, а ради нас – чтобы исцелить, приблизить к Богу, еще больше уподобить Ему. Конечная цель смерти Сына в том, чтобы мы изменились, обратились, а не в том, чтобы избавить нас от гнева Отца.

Писание и святоотеческая литература учат, что Церковь всегда ясно заявляла миру: Иисус, Агнец Божий, был принесен в жертву за нас и является нашим искуплением.

Здесь полезно посмотреть, какие именно термины используются в оригиналах священных книг. Меня очень огорчило, что в силу богословского консерватизма и инерции понятия часто переводятся так, что изначальный смысл текста запутывается. Скажем, ключевое греческое понятие хиласмос фигурирует в разных контекстах и как умилостивление, и как искупление, и как замещение, и как милость или благодать.

Да, оба понятия – умилоставление и искупление – предполагают единый итог. Мы получаем возможность приблизиться к Богу, войти с Ним в контакт. Однако разница между этими терминами все же велика. Умилостивление стремится воздействовать на Бога, чья святость оскорблена грехом. В таком случае получается, что, не «смягчив» Его, невозможно добиться прощения. Выходит, умилостивление нужно, только чтобы утолить Божественный гнев (если допустить, что Он действительно впадет в ярость), но оно никак не укрепляет человека и не преображает его. Искупление же направлено на человека, точнее, против наших недостатков, мешающих по-настоящему служить Богу. Состояние человека меняется, образно говоря, как будто отбеливатель выводит с ткани пятно. При этом нет цели изменить что-то вовне – повлиять на Божью волю.

Преподобный Антоний Великий, живший в IV веке, очень наглядно объясняет разницу между двумя понятиями: «Бог благ и бесстрастен и неизменен. Если кто, признавая благословным и истинным то, что Бог не изменяется, недоумевает, однако же, как Он (будучи таков) о добрых радуется, злых отвращается, на грешников гневается, а когда они каются, является милостив к ним, то на сие надобно сказать, что Бог не радуется и не гневается, ибо радость и гнев суть страсти. Нелепо думать, чтоб Божеству было хорошо или худо из-за дел человеческих. Бог благ и только благое творит, вредить же никому не вредит, пребывая всегда одинаковым; а мы, когда бываем добры, то вступаем в общение с Богом, по сходству с Ним, а когда становимся злыми, то отделяемся от Бога, по несходству с Ним. Живя добродетельно, мы бываем Божиими, а делаясь злыми, становимся отверженными от Него, а сие не то значит, чтобы Он гнев имел на нас, но то, что грехи наши не попускают Богу воссиять в нас, с демонами же мучителями соединяют. Если потом молитвами и благотворениями снискиваем мы разрешение во грехах, то это не то значит, что Бога мы ублажили и Его переменили, но что посредством таких действий и обращения нашего к Богу, уврачевав сущее в нас зло, опять делаемся мы способными вкушать Божию благость; так что сказать: Бог отвращается от злых, есть то же, что сказать: солнце скрывается от лишенных зрения»[69]69
  Цит. по: Добротолюбие. Том 1. Преподобный Антоний Великий. О доброй нравственности и святой жизни в 170 главах. Глава 150 (см., например: https://azbyka.ru/otechnik).


[Закрыть] [8].

Прощение грехов – часть куда более обширного целого. Ведь одного лишь прощения недостаточно, чтобы исцелить, очистить, просветить, восстановить и преобразить человечество. Чтобы прийти ко всему этому, каждому из нас необходимо не только покаяться, но и всем существом приобщиться к воплотившемуся Богу.

Нам, евреям, часто втолковывали: мы не должны верить в Иисуса, так как кощунственно утверждать, будто человек может быть Богом. В шестнадцать лет, раздумывая о том, истинна ли христианская вера, я всерьез задумался: «А что, если Бог пожелал явить себя в человеческом образе? Кто мы такие, чтобы ему возражать: „Нет, Господь, Ты не имеешь на это права, Ты не можешь быть человеком!“» Главным ответом на мои сомнения и прологом к смене всей парадигмы стало принятие простого предположения, что Бог может делать все, что захочет, в том числе и вочеловечиться.

Однако у вопроса имелась и вторая сторона. Зачем Богу становиться человеком? Мне представлялось, что протестанты и католики склонны объяснять причины воплощения в юридическом ключе еще и потому, что они считают, что без смерти Иисуса за нас Бог был бы неспособен простить человеческие грехи. Иудеи же, напротив, считают, что для прощения Богу вовсе не обязательна жертва. Мы с детства знали, что для Него нет ограничений. Чтобы Он простил, достаточно одного лишь сокрушенного сердца грешника. Считать, что уплата долга Богу есть необходимое условие для получения Его милости, – это все равно что утверждать, будто для разрешения человека от греховного бремени Господу нужно дать взятку. В общем, предположение, что Бог стал человеком, чтобы иметь возможность простить нас, не выдерживало критики. Еще более абсурдной была картина, в которой Бог Отец ради того, чтобы даровать людям прощение, убивает воплотившегося Сына (то есть в определенном смысле совершает самоубийство).

Став православным христианином, я пришел к выводу, что основной смысл воплощения вовсе не в том, чтобы дать Богу инструментарий для прощения. Истинная цель – исцеление, очищение и в конечном итоге преображение человека. Вочеловечившись, Он стремился вдохнуть жизнь в падшее человечество, побудить его к совершенствованию и к возвращению образа и подобия Создателя. Этот процесс часто называется обожением или теосисом. Православие учит, что Господь по мудрости своей решил реализовать свой замысел, войдя в человеческую природу. В этом случае Он мог трансформировать ее изнутри, вместо того чтобы воздействовать извне. Теперь она возвышалась до идеала не только благодаря действию Святого Духа, но и за счет глубоких внутренних процессов – ведь Господь разделил с нами все земные радости и горести. Вочеловечившийся Бог совершенен, поэтому и мы, соединившись с Ним, можем достичь Божественных высот. Такое объяснение воплощения показалось мне куда более обоснованным, чем теории западных богословов.

Итак, православное понимание искупления неразрывно связно с воплощением. Оно базируется не на представлении о законе и исполнении правосудия, а на вере в безусловную любовь Бога к своему творению и в Его благодать. Для начала необходимо признать: мы не обязаны понимать прощение и искупление в юридическом ключе. Речь идет о врачевании, возвращении к жизни, синергии, трансформации, преображении, то есть, в общем, об онтологических явлениях. На самом деле греческий термин сотериас, переводимый как «спасение», в корне имеет слово «здоровье». Иными словами, предполагается, что мы не только убегаем от чего-то – от смерти или ада, – но и исцеляемся, обретаем целостность. Когда Иисус говорит: «Вера твоя спасла тебя» (Лук. 7: 50), Он имеет в виду: «Вера исцелила тебя» или «вернула к целостности». Прощение и исцеление связаны с тем, как Творец участвует в жизни творения, как Он обновляет то, что создано по Его образу и подобию, приводя все и всех к полноте и совершенству.

При этом, да, и в Писании, и в языке теологии часто используются термины, связанные с законом. Я вовсе не призываю игнорировать этот факт или свести к нулю те смыслы, на которые он указывает. Мне хотелось лишь, чтобы мы все правильно и во всей полноте осознали то, о чем говорится в христианских текстах. На мой взгляд, есть как минимум две причины, почему авторы прибегают именно к такому лексикону.

Во-первых, в определенном смысле наши отношения с Богом, а также преодоление греха, смерти и победа над дьяволом могут быть представлены как состязательный судебный процесс. Особенно это касается ситуаций из Ветхого Завета. У спасения есть много аспектов и граней, и каждая из них начинает «играть» по-особому в зависимости от выбранного ракурса. Я был хорошо знаком с понятием «прогрессивного откровения», которое выработали отцы Церкви и закрепили Вселенские Соборы в постбиблейскую эпоху. Оно предполагает, что Господь постепенно все больше и больше открывает нам свою истину. По мере того как шел этот процесс, верующие начинали воспринимать легалистские метафоры по-новому, и значение некоторых из них усиливалось.

Во-вторых, по ходу изучения вопроса мне стало ясно, что Бог нередко начинает взаимодействие с людьми на том уровне, на котором они в данный момент находятся, а затем понемногу «поднимает планку». Иудейская культура была законнической, так что иудеи видели Бога и описывали его действия именно в этом свете. Такой подход был свойственен и всей эпохе (древнему миру) в целом. Многие народы воспринимали отношения со своими богами в юридическом ключе, и Господь, с которым взаимодействовал Израиль, не был исключением. Вера в Бога как в Судию, чей гнев должен быть утолен, помогала многим устремиться к большим духовным высотам, да и сейчас такая вера может стать стимулом для многих. Но у подобного подхода есть свои недостатки. Я бы сравнил это с боязнью наказания, заставляющей детей вести себя прилично. Страх в данном случае выполняет свою задачу. Однако для взрослого, зрелого человека куда лучшей и более долгосрочной мотивацией служит любовь, а не страх. Нет сомнения, что и то и другое чувства способны до определенной степени «работать» вместе, давая синергетический эффект.

Православных приглашают к Святому Причастию возгласом: «Со страхом Божьим, верою и любовью приступите!»⁷° Удивительное развитие: [70]70
  В современных служебниках Русской Православной Церкви по непонятным причинам слово «любовию» из этого возгласа исчезло (в отличие от, например, греческих служебников, где оно есть). Поэтому во многих российских храмах этот возглас звучит так: «Со страхом Божиим и верою приступите!» Однако сегодня немало священников в России во время этого возглашения добавляют «и любовию». Архимандрит Киприан (Керн) в книге «Евхаристия» пишет, что возглас «Со страхом Божиим, верою и любовию приступите»– более древний и встречается в старейших рукописных формулах литургии. Также во второй молитве верных в литургии Иоанна Златоуста сказано: «…Даждь им всегда со страхом и любовию служащим Тебе, неповинно и неосужденно причаститися Святых Твоих Таин…» И в литургии Преждеосвященных Даров поется: «Верою и любовию приступим, да причастницы жизни вечныя будем». (Примеч. ред.)


[Закрыть] начинается все со страха. Царь Давид говорил, что «начало мудрости – страх Господень» (Пс. по: 10). А его сын царь Соломон восклицал: «Выслушаем сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека» (Еккл. 12:13). От страха мы двигаемся к вере, которая служит мостом между страхом и любовью. И наконец мы приходим к любви. Евангелист Иоанн, часто называемый «апостолом любви», пишет: «И мы познали любовь, которую имеет к нам Бог, и уверовали в нее. Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем. <…> В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви» (1 Ин. 4:16,18).

Чем больше я погружался в православие, тем больше узнавал Бога не только как Судию, но и в другом Его качестве. В том, о котором говорится в православных богослужебных текстах – «Человеколюбец». При этом я совершенно не собираюсь принижать того факта, что Его любовь не проста, а очень требовательна. Скорее мне хотелось бы скорректировать образ Бога, широко распространенный на Западе, где его представляют далеким, отталкивающим, мстительным тираном, готовым без колебаний отправить всех людей, за исключением немногих избранных, на вечные муки в адский огонь.

Православное богословие воплощения учит, что сам Бог, второе Лицо Троицы, стал человеком.

И сделал Он это не для того, чтобы заплатить долг дьяволу или Богу Отцу, и не для того, чтобы стать заместительной жертвой, утоляющей потребность Творца в справедливости. Христос пришел в мир, чтобы спасти нас, вытащить из пропасти, в которую мы пали, преобразить и дать возможность стать богоподобными. Бог решил вызволить нас из плачевного состояния: избавить от болезни, испорченности, смертности, тления и греха. Именно для этого Он вочеловечился – чтобы разделить с нами все тяготы, став частью Своего творения.

Глава 15
Огонь Божией любви

В 1990 году я получил назначение в маленький приход недалеко от Сиэтла. Прихожан было всего человек тридцать. Церковь святого Павла, где я стал служить, располагалась в городке Линвуд, штат Вашингтон.

Осенью наше семейство опять совершило большой переезд: перебираясь из Нью-Йорка в Сиэтл, пришлось пересечь всю страну. Но при этом мы страшно радовались, что теперь будем жить на Западном побережье, в живописной местности недалеко от Тихого океана.

Православная община в Линвуде постоянно росла. Поначалу службы проводились в бывшей католической капелле. Однако за несколько лет количество членов церкви увеличилось настолько, что мы смогли выстроить собственный храм в соседнем пригороде Бриер. Все мое семейство быстро подружилось с прихожанами храма святого Павла, и окрестности Сиэтла мы тоже очень полюбили.

Я, как когда-то давно апостол Павел, нес свое служение среди христиан из неевреев. Большинство людей в моем приходе имели британские или скандинавские корни. В целом же жители штата Вашингтон считались наименее религиозными во всей стране. Таким образом, я оказался отрезан от привычной для себя среды и от общения с евреями. Среди моих знакомых было несколько «братьев по крови», но не так много. Однако я не терял надежду, что когда-нибудь все же смогу представить православное христианство со всеми его прекрасными особенностями широкому кругу своих «соплеменников».

Надо сказать, что одна из уникальных особенностей Антиохийского Патриархата состоит в том, что Патриарх по национальности араб и живет в Сирии, в Дамаске. Большинство епископов этой юрисдикции в Америке также арабского происхождения. Так что из всех различных православных церквей в США (а их много – Русская, Греческая, Румынская, Сербская) ближе всего мне оказалась та, в которой преобладали арабы. Этот факт не был случайным, он имел провиденциальный смысл. Хотя может показаться забавным: я, еврей, сын уроженца Старого города в Иерусалиме, теперь был в одной Церкви с моими братьями-семитами – арабскими христианами из Ливана, Сирии и Палестины, то есть с уроженцами Святой Земли. И я действительно ощущал родство с ними. Многие из них характером напоминали мне моих дядьев – Морриса, Макса, Якова и Эйба, а женщины – моих эмоциональных и общительных тетушек.

Первым моим «начальником» был родившийся в Америке епископ Василий (Эссей) – очень одаренный человек, всегда со вниманием и заботой относившийся к своим подопечным. Он, как и я, окончил Свято-Владимирскую семинарию. Следом за ним епископат возглавил Иосиф аль-Зехлауи, родившийся в 1950-м в Дамаске. Он учился в Сирии, Ливане и Греции, а служил в Греции, Сирии, Великобритании и на Кипре. Он был рукоположен в епископы в 1991 году, а в 1995-м направлен на Западное побережье США. Помню, когда я впервые увидел его на епархиальном собрании, то сказал себе: «Этот человек наверняка сильно повлияет на мою жизнь». И я не ошибся. Епископ Иосиф оказался мудрым, терпеливым и любящим.

Я знал, что многие православные в нашей архиепископии – это эмигранты-палестинцы. Находясь среди них, я вспоминал свое путешествие по Израилю в 1967 году. Тогда, еще будучи протестантом, я впервые обнаружил, что местные арабы – православные христиане. Прошли годы, я стал священником, и среди моих прихожан есть эмигранты-палестинцы! Но как же грустно и горько мне было слушать рассказы о том, что их церкви на Святой Земле пришли в упадок, а общины распадаются.

Мой друг, отец Питер Гилликвист, посоветовал мне отправиться в паломничество на Святую Землю вместе с группой американских православных священников – уроженцев Ближнего Востока. Мы должны были посетить местные общины и выяснить, в каком состоянии они находятся. И вот в 1997-м я отправился в путешествие вместе с отцом Константином Насером, отцом Николаем Дадалом, отцом Ричардом Баллью (из перешедших в православие протестантов) и несколькими мирянами. За две недели мы посетили около пятидесяти православных арабских церквей в Иордании, Израиле и на палестинских территориях.

Самым трогательным стал для меня визит в общину в Старом городе Иерусалима. С прискорбием я отметил, что православие на Святой Земле умирает, в то время как другие христианские конфессии растут и процветают. Что, если всем православным арабам вскоре придется эмигрировать? Раньше старинные храмы были полны, а сейчас они пребывали на грани превращения в музейные объекты.

По пути из Назарета на север мы проезжали несколько небольших городков. Наш гид, православный араб, сказал мне: «Здесь много православных, но это эмигранты, прибывшие в Израиль из России. Они по рождению евреи, но исповедуют православие». Это показалось мне удивительным, и я подумал: «Вот здорово бы было, если бы их там набралось достаточно много».

Прошло двадцать лет. Сегодня, как мне кажется, ситуация с православием на Святой Земле дает надежду…