Текст книги "Падение Левиафана"

Глава 29. Джим

Ондатра, как в воде перебирая ногами, плыла по коридору мимо камбуза. Она взлаивала басом – разговаривала – и широко ухмылялась. Ксан в дальнем конце коридора на долю секунды замер и тут же с хохотом раскинул руки, встречая подплывающую собаку.

– У тебя получится! – захлопала в ладоши Тереза.

– А она меня не укусит? – крикнул в ответ Ксан.

– Она добрая. Не кусается.

Лицо черноглазого мальчугана светилось радостью. Он развел руки, растопырил серые пальцы и взвизгнул от восторга. Джим протиснулся мимо него, поднырнул под Ондатрой и втянулся в камбуз. Там уже собрались Алекс и Фаиз. Алекс примагнитился подошвами к полу, а Фаиз парил в воздухе, но за скобу придерживался.

– Я вижу, дети довольны жизнью, – заметил Джим, дожидаясь, пока «Росинант» нальет ему в грушу свежезаваренного кофе. – Чем они, собственно, занимаются?

– Играют в мяч, – пояснил Алекс. – Собакой.

Джим отведал отличного горького кофе, прочувствовал знакомое тепло на нёбе и в горле.

– Как же, как же. Мог бы не спрашивать.

Преобразование лаборатории для двойного погружения оказалось нетривиальной задачей и продвигалось небыстро. Элви запасла на «Соколе» достаточное количество всего и вся, так что для установки второго набора датчиков, второй медицинской кровати и приборов нужно было только припомнить, что в каком ящике лежит. Но вот стены лаборатории не раздвигались, и, чтобы втиснуть все, доставленное из грузового трюма, требовалось время и бесконечные совещания. А кроме того, надо было предварительно обследовать Амоса, присовокупить данные из медотсека «Роси», и еще Элви проводила с ним долгие собеседования, сопоставляя изменения сознания и появление новых знаний с прежними погружениями в библиотеку.

На «Роси» день ото дня появлялись новые лица. Первыми заглянули Фаиз с Элви, но у Элви свободное время выдавалось все реже, и Фаиз стал приходить один. Потом стал брать с собой Кару и Ксана – Ксана особенно часто.

В коридоре радостно залаяла Ондатра – она проплывала мимо двери камбуза, направляясь теперь к Терезе.

– Ребята хорошо поладили, – заметил Фаиз.

– Не хочешь нанять Терезу в няньки к малышам? – спросил Алекс. – По возрасту она годится.

– Ксан старше вдвое, а то и больше, – напомнил Фаиз.

– Все равно малыш, – сказал Алекс. – Просто очень долго пробыл малышом.

– Нет подходящей модели, и что тут будешь делать? – Фаиз развел руками. – Кара с Ксаном не укладываются в диапазон «дети – не дети». Они просто Кара и Ксан.

Коридор звенел смехом Терезы. Сколько месяцев она провела на «Роси», а ее смеха, резкого и радостного, они не слышали. Джим даже не думал, что Тереза умеет смеяться.

А может, ей просто не часто представлялся повод для этого. Мало кто мог забыть обстоятельства ее жизни, чтобы увидеть в ней просто девочку. Джим и насчет себя сомневался. Она – дочь божественного императора, а для них – живой щит, наследница Лаконии и перебежчица высшего ранга. Это так – но еще не все. Она еще и ребенок. Ребенок, лишившийся матери и отца, сбежавший из дома, с эмоциональными потребностями, о которых Джим мог только догадываться. А знать – не знал. Может, он сам был для нее такой же загадкой.

А в ее смехе было что-то на диво всеобщее. И в смехе Ксана тоже. Голоса играющих человеческих детенышей. Джим вдруг заметил, что трое взрослых молчат, слушая детские голоса как музыку.

Ондатра коротко, жалобно взвизгнула, и Тереза крикнула Ксану, чтобы подождал. Через секунду ее разгоревшееся потное лицо показалось в дверях.

– Тут Ондатре нужно заглянуть в собачий туалет. Можно мне взять Ксана в машинное, показать, как там устроено?

Машинальное «Бери, конечно» споткнулось об представление: Тереза и Ксан на корабле без присмотра. Джим не думал, что они нарочно что-нибудь устроят – тут он вполне доверял Терезе, – но, вот так разыгравшись, могут нечаянно натворить дел. Машинное отделение старенького, но военного корабля – не самое подходящее место для буйных забав.

– Я с вами, – сказал Алекс, забросив недоеденную тарелку в утилизатор.

Джим повернулся к Терезе, указал ей на Алекса:

– Не позволяй ему играть с инструментами!

Девочка закатила глаза, разглядев сквозь неуклюжую шутку его опасения и отмахнувшись от них. Алекс на выходе хлопнул его по плечу, и Джим, допивая кофе, слушал, как девочка, мальчик, собака и взрослый, переговариваясь и хихикая, уходят к лифтовой шахте, спускаются вниз.

– Спасибо, – сказал Фаиз.

– Всегда пожалуйста. А за что?

– Что даете Ксану на время выбраться из-под крышки. Он хорошо держится, но наши дела ему дорого обходятся. По-моему, он при каждом погружении Кары боится, что она вернется не вся.

– А так может быть?

– Не знаю. Может. Прецедентов в этой области маловато. Даже самую серьезную перемену мы заметим не раньше, чем она произойдет.

– Это чувство мне знакомо, – сказал Джим. Допив кофе, он выбросил грушу.

– И что меня принимаете, спасибо. «Сокол» – прекрасный корабль, и компания, в общем, не из худших, но за несколько месяцев в невесомости я начал грезить долгими прогулками вдоль реки и университетскими кофейнями.

Джим вежливо посмеялся, но в груди у него что-то сжалось. Он набрал код простого завтрака: яичница с бобами.

– Извини.

– За что? – спросил Фаиз.

– Что вы так влипли. То есть ты и Элви. Это ведь я вас втравил в это дело.

Фаиз склонил голову к плечу. Джим помнил его с Илоса, а годы с этим человеком обошлись бережно. Волосы не поредели, и седины в них было куда меньше, чем положено. И морщинки на лице напоминали в основном о смехе. Но сейчас вид у него был задумчивый.

– Я знаю, почему мы здесь оказались. Если на то пошло, нам надо бы сказать тебе спасибо.

– Ну вот, теперь ты надо мной смеешься.

Фаиз долго молчал. И спросил:

– Найдется минутка? Хочу тебе кое-что показать.

Пожав плечами, Джим поставил автоповара на паузу, вместе с Фаизом спустился на лифте в шлюз и через него вышел на «Сокол». Терпкий запашок чужого корабля никуда не делся, но уже не бил в ноздри, как в первый раз. Привычка притупила нюх.

Фаиз свернул по длинному коридору в сторону корабельного реактора и двигательного отсека. Жутковато было видеть знакомый марсианский дизайн «Росинанта», выросший и развившийся в лаконском теле «Сокола». Джиму припомнилась документалка о паразитическом грибке, захватывающем организмы муравьев. Вот бывший марсианский корабль, инфицированный протомолекулой и честолюбивыми замыслами Уинстона Дуарте; он и выглядит похоже, и ведет себя похоже, и его даже можно перепутать с кораблями типа «Роси». Но он уже не тот.

– Ты ведь знаешь, что на время погружений Кары мы Ксана изолируем?

– Знаю, – сказал Джим.

– Решили, что он стал бы лишней переменной. Лишним влиянием, которое пришлось бы учитывать и вносить поправку. Но он еще и контрольная группа. Мы видим, в чем Кара меняется, а он нет, и, может быть, узнаем из этого что-то полезное.

По коридору им навстречу плыла, уткнувшись носом в ручной терминал, темноволосая женщина. Когда она, подняв голову, увидела Джима, в глазах у нее мелькнула паника. Расходясь с ними, она кивнула.

– По-моему, разумно, – сказал Джим.

– А в остальное время мы используем то же устройство для изоляции катализатора. Примерно как на Илосе. У тебя на корабле был образец протомолекулы, имевший доступ ко всем артефактам Илоса. И он щелкнул выключателем. Ты помнишь, что из этого вышло.

– Он пытался доложить о завершении строительства колец.

– Но не сумел, потому что докладывать было некому. Ну вот, у нас тут тоже образец, но Кортасар придумал, как замкнуть его на себя, так что наш артефакт проявляется, только когда нам требуется. Просто и чисто, а?

– Вроде бы так.

Фаиз оглянулся на него. Без тени улыбки.

– Вот здесь мы храним образец. Катализатор. Заходи, посмотришь.

Маленькая, спартански обставленная каюта. На стене закреплен ранец, из него торчит краешек планшета. И кроме него только один предмет, напомнивший Джиму барокамеру для декомпрессии после глубоководных погружений – а то и печь крематория. Чуть больше двух метров в длину, в торце люк. Встроенный в стену камеры экран не светился. Ожил, когда Фаиз по нему постучал.

На экране появилась женщина. Глаза открыты и слабо светятся голубым, смотрят в пустоту. Джим понял – и его словно ударили под дых.

– Это ваш катализатор.

– Я порылся в архиве, – сказал Фаиз, – тайком от Элви. Раньше ее звали Франческой Торрес. Она работала лаборантом в научном директорате. Надо думать, Кортасар ее знал, хотя бы бегло. Что-то с ней случилось. Может, неудача на любовном фронте. Или она всегда мечтала стать балериной, а не сложилось. В общем, она стала попивать и явилась на работу пьяной и буйной.

Домой в тот день уже не вернулась. Очида организовал онлайн дисциплинарное слушание с Кортасаром и главой службы безопасности, и ее запихнули в Бокс, не дав даже протрезветь.

Джим взглянул ей в лицо. Гладкое, но не молодое. А словно разбухшее. Женщина… Катализатор… Франческа открыла рот, словно хотела заговорить, и снова сомкнула губы.

– Лет за пять до того, как Дуарте разыскал и притащил Элви на Лаконию – знаю, по твоей наводке, – эту женщину скормили протомолекуле. С тех пор она такая. Мы сдерживаем свободное развитие, но ее не кормим. Не стрижем ей волосы. Ее не выпускают в туалет. Она не спит. Время от времени мы обдаем камеру жесткой радиацией. И все. Она не человек, как это слово ни понимай. Уже не человек. Мешок из кожи, наполненный протомолекулой.

Джим все не мог перевести дыхание.

– Я тебя морочить не хочу, – продолжал Фаиз. – Предъяви то, чем мы тут занимаемся, нормальной комиссии по этике, они просто вызовут полицию. Мы вышли за рамки научной этики и обычной морали, и я готов утверждать, что прямо сейчас со свистом проносимся за уровень преступлений против человечности. Но я твердо знаю, что могло быть еще хуже.

– Понимаю, – кивнул Джим.

– Не обижайся, но ни хрена ты не понимаешь, – сказал Фаиз. – Я не хочу этим заниматься. И не хочу, чтобы этим занималась Элви. Но больше всего я не хочу, чтобы здесь оказались Кортасар или Очида. Те, кто посмотрел на Франческу Торрес и решил, что вот так с ней поступить – правильно. Не хочу, чтобы они здесь командовали. Будь это их лаборатория, Ксан сейчас не играл бы с новой подружкой Терезой и не смеялся бы, глядя, как собачка какает в вакуумный туалет.

Он сидел бы в том же ящике, в котором мы его нашли. Они бы его вытаскивали, когда хотели бы с ним что-то проделать, а закончив, запихивали бы обратно, как отвертку в ящик с инструментами. Так что, да, ты охрененно подставил меня и ее. И мы здесь натворили такого, что боги нам никогда не простят. Но, если начнешь об этом жалеть, вспомни, что могло быть хуже.

Джим все еще думал об этом спустя три дня. Лабораторию приготовили. С виду – бедлам. Вдоль стен и по полу змеятся провода, закрепленные проволочными скобками и клейкой лентой. Вторая медицинская кровать – для Амоса – наклонена на тридцать градусов, чтобы оставить место для прилепленных к ней сенсорных установок. Идеально организованное, чистое и аккуратное, продуманное рабочее пространство превратилось в подобие каюты Джима во времена его флотской службы, разве что грязного белья на полу меньше. Лаконцы переговаривались высокими от напряжения голосами. На него никто не смотрел, и впервые с тех пор, как «Роси» пристыковался к «Соколу», Джиму было легко переносить это нарочитое невнимание. Если его замечали, он сильнее прежнего чувствовал себя лишним.

– Если почувствуешь неудобство… – говорила Элви.

– Мне хорошо, – не дослушав, отозвалась Кара. Облегающий медицинский комбинезон и грел ее, и удерживал контакты датчиков, и обеспечивал плотную матрицу для сканирования, которое должно было начаться в момент погружения. Она походила на пловчиху перед соревнованием. Так же четко сосредоточилась на предстоящем. – Я сама этого хочу. Я готова.

Джиму показалось, что Элви изменилась в лице, но что означала эта перемена, он не понял.

Заместитель Элви, Харшаан Ли, пристегивал ко второй койке Амоса. Костюм на Амосе был такой же, как у Кары, но вот лицо вместо сосредоточенной решимости выражало насмешку над нелепостью происходящего. Черные глаза встретили взгляд Джима, и Амос приподнял подбородок.

– Привет, кэп. Пришел на представление?

– Не знаю, много ли я тут разгляжу.

– Костюмчик мне нравится, – сказал Амос. – К лицу.

– Если не хочешь, ты только слово скажи. Понимаешь? – спросил Джим.

– Прошу вас не шевелиться, – заговорил доктор Ли. – Я хочу сделать контрольную запись.

– Извините, – ответил ему Амос и снова обратился к Джиму: – Ты за меня не волнуйся. Я для того сюда и шел.

– Погоди. Правда?

– Прошу вас откинуться на спину, – сказал доктор Ли.

Амос бодро показал ему оттопыренный большой палец и лег, как просили. Джим легким толчком отодвинулся от стены. Из коридора в дверь вплыла Наоми. Она туго стянула волосы к затылку и смотрела угрюмо, но при виде Джима смягчилась.

Доктор Ли заговорил громко и отчетливо:

– Всем, предстартовая проверка. Предстартовая проверка.

Движение в лаборатории не то чтобы ускорилось или замедлилось, но переменилось. Джим нащупал скобу, придержался за нее. К нему подплыла Элви.

– Готова? – спросил ее Джим.

– Надеюсь только, что получится. Если все это впустую… Ну, обидно будет.

– Предстартовая проверка завершена благополучно, – объявил доктор Ли. – Приступаем по указанию начальника группы.

Он оглянулся на Элви. Та кивнула.

– Можно начинать, – сказал Ли. Джиму в его голосе послышалось удовлетворение. – Прошу вывести катализатор.

На медицинских койках расслабилась Кара и закрыл глаза Амос.

Интерлюдия. Спящие

Спящие спят, и сон уносит их в привычную огромность. Волна, и поток, и умы, пустые, потому что свет между ними есть их общая мысль. Бабушки манят к себе пальцами, никогда не знавшими ладони. Смотри-смотри-смотри. И увидь! И она переворачивается, и она искрится, а он нет. Он неподвижен, как камень в течении, как тень в свете, как вещь. Он задерживает и, задерживая, напоминает.

Их трое, и когда-то это что-то значило, но бабушки хихикающе проваливаются в себя и сквозь себя, рассылая семя за семенем, за семенем с безвоздушным ветром, и безмерно малая часть пускает корни и прорастает обратно к ним. Вот как мы все строили, и вот как оно питало нас, и вот что значит любовь, когда любовь ничего не значит. И она расширяется и истончается, падая туда, но он остается на месте. Она ощущает в нем желание, сочное, как ее желание, но ощущает и то, что противостоит этому желанию и напоминает ей. Их трое, и сон колеблется, как спроецированная на полотно картина, когда ветер раздувает ткань. Бабушки умерли, их голоса – песни призраков, и свою правду они расскажут кому угодно. А сами ничего не услышат, и спящая видит пустоту за их маской. Она пытается повернуть голову, оглянуться назад, увидеть единственного живого в стране мертвых, и голова поворачивается-поворачивается-поворачивается, не поворачиваясь.

Сон распадается на прядки, и вот он, третий, – голубые светлячки и черные спирали. От него бьет усталостью, и она видит, как мало мяса у него на костях – прямо господь бог в родовых муках созидания. И он обращается к ней и к ним.

Она не синхронна с БИЧ, проплывает за спиной. Мы наблюдаем падение активности червоточины в артефакте, а она набирает силу; и: У объекта два то же самое. Кто-нибудь понимает, что мы тут наблюдаем? Мягкий усталый взгляд находит ее, и находит его, и находит их. Спящая пытается проснуться, но другой сутулится, будто пряча что-то на покрытой черными шрамами груди. Пусть продолжают, – говорит доктор Окойе.

И третий слышит ее их ушами, и улыбается, и склоняет бычью голову – лобастую, огромную, не знающую времени.

Не буди беду, пока нет беды, – безмолвно говорит спящая. А вот и беда, полным-полно.

В этой войне нельзя было победить, – говорит третий. – Но война шла. Солдатиков из папиросной бумаги и шоколадной фольги разметывали их собственные пушки. А они делали пушки. Они были паутинкой перед камнепадом, и, несмотря на их ум, их порвали. Спящая видит и слепнет.

– Черт! – вскрикивает доктор Окойе, и третий обращается к ней:

– Я бы дотянулся до вас, если бы вы помогли. Но даже эти разбитые сосуды, как они ни великолепны, теперь не выдержат трудов. Моих трудов.

– Ладно, пусть так. Но каких «трудов»?

– Что есть империя, как не человечество, руководимое одним разумом? Я был прав, но мыслил слишком мелко. Я видел, насколько нам надо вырасти.

– Не по вашему образцу.

Рогатый бог выдыхает голубое пламя, и оно живет и угасает в мгновение, равное геологической эпохе.

– В нашем распоряжении есть инструменты, доктор Окойе. Инструменты, созданные против врага с третьей стороны врат. Я… учусь. Я добился кое-каких успехов. В этой войне мы могли бы победить, но пришлось бы измениться.

– По-видимому, вы утверждаете, что прекращение вызванных обитателями врат провалов сознания и перемен в основных физических законах – ваша заслуга. Это так?

– Мы не сильнее, чем были они. Но мы из низшей материи. Мы созданы из праха, и в этом наша сила. Те были хрупкими, мы прочны. У них был меч, но недоставало силы его поднять. Я отыщу этот меч и оставленную ими карту.

– Я что-то сбилась. Меч?

– Они создали, но не сумели эффективно использовать инструменты, препятствующие проникновению врага в то, что мы называем вселенной. Но эти инструменты существуют, и полагаю, мы способны их применить.

– Это я, кажется, поняла. Хотя бы в общих чертах.

– Чтобы получить полный доступ к их инструментам, мы должны в большей степени уподобиться им. Мы должны из миллиардов отдельных единиц стать единством. Я изучаю и вопрос, как этого достичь.

– Вы… хотите сказать, мы должны превратиться в ульевый разум?

– Да. Взаимосвязанный, со свободным током мыслей и воспоминаний между узлами. Сметены все наши иллюзии индивидуальности. Мне представлялось, что империя – наиболее приближенное к этому состояние. Но… – третий, как бы извиняясь, указывает на себя, – теперь я представляю большее. Это хорошо. Мы спасемся.

– А останемся ли людьми?

– Мы будем лучше того.

И его черно-голубой выдох задувает свет разума и уходит.

Так! Все показания датчиков ко мне. По «Соколу», по БИЧ. По кольцам. Все, что есть. Сведите все в систему. Я должна понять, что это было, и немедленно. Еще один голос. Другой голос. Как это странно – иметь разные голоса. Леди и джентльмены, вы все слышали начальника группы. Действуем по плану. Не время расслабляться.

Спящие открывают глаза, и ничего не меняется.

Глава 30. Элви

– Это хорошо, – сказал Дуарте. – Мы спасемся.

Элви внимательно рассматривала его. Он не выглядел призрачным. Плотный и настоящий, как все присутствующие. Похудел с лаконских времен. Жилка на виске – как голубая гусеница под кожей. Подумалось: если бросить ему ручной терминал, сумеет поймать? Хотелось проверить, но был риск нарушить связь, а на это она не решилась.

– А останемся ли людьми? – спросила она.

Дуарте грустно улыбнулся:

– Мы будем лучше того.

И исчез. Сотрудники со всех сторон круглыми от страха глазами уставились на место, где только что видели верховного консула Лаконии. Тишина: гул вентиляции, бормотание приборов, тиканье собственного пульса в ушах. Элви склонила голову, набрала в грудь воздуха и гаркнула, как сержант на плацу:

– Так! Все показания датчиков ко мне. По «Соколу», по БИЧ. По кольцам. Все, что есть. Сведите все в систему. Я должна понять, что это было, и немедленно.

Еще одно долгое мгновенье никто не шевелился. Слишком ошарашены, чтобы понимать такую простую человеческую штуку, как слова.

Первым опомнился Ли:

– Леди и джентльмены, вы все слышали начальника группы. Действуем по плану. Не время расслабляться.

Хлопнув в ладоши, он словно разбил чары: техники и научные сотрудники с проворством и сосредоточенностью маньяков обратились к своим постам. В то же самое время открыли глаза Кара и Амос. На губах Кары играла улыбка – ласковая, расслабленная, совершенно неуместная в общей суетливой спешке. Амос, почесав в затылке, огляделся.

Джим был бледен. Попробовал улыбнуться – не вышло.

– Похоже, сработало.

– Ты его тоже видел? Не только я?

– Не только. Что меня удивляет. Когда у меня в голове обитал Миллер, его видел я один. – Он говорил так быстро, что слова спотыкались друг о друга. – Так что либо это такая же штука, но с большей оперативной мощностью, либо что-то другое. Не знаю.

– Эй, док. – Амос указал на облепившие ему грудь и голову контакты. – Можно уже снять эти штуковины?

Элви, не ответив ему, тронула за руку Наоми:

– Мне нужно часа два. Потом встретимся у меня в кабинете?

Наоми кивнула и посторонилась с дороги, позволив техникам отключить от приборов Амоса и Кару. Джим тоже подвинулся. Элви поплыла обратно, наблюдая за происходящим в целом и ни за чем в отдельности. Воспринимая все как гештальт. Ее сотрудники действовали точно и целеустремленно. Страх, если и был, скрывался под профессиональными навыками. Это хорошо. В этом ей и нужно было убедиться. И больше того, взрастить то же самое в себе. Она скрестила руки на груди, сделала несколько глубоких вдохов и велела себе выждать, пока мозги чуточку успокоятся. Она уже решила, что неплохо справляется, когда мелькнувшее воспоминание о явлении Дуарте запустило все заново.

Кара уплыла с койки с легкостью дымка от палочки благовоний или попавшего в подводное течение лоскутка ткани. И улыбалась мягко, лениво, а щеки у нее разгорелись, потемнели.

– С тобой все хорошо? – спросила Элви.

– Превосходно, – ответила девочка.

От другой стены за ними с приятной, ничего не выражающей улыбкой наблюдал Амос, дожидавшийся, пока от него отлепят последние контакты.

– В этот раз до опроса мне нужно немножко поработать, – сказала Элви.

– Как вам удобнее, – ответила из своей блаженной задумчивости Кара.

Элви включила связь с камерой катализатора:

– Как там состояние дел?

– Катализатор в ящике, – доложил Фаиз. – Ксан на свободе. На вид все нормально, если не считать, что все, кого мы слышим из лаборатории, говорят так, будто пытаются подать сигнал, что их держат в заложниках. Что у вас там стряслось? Вас захватили в заложники?

– Подходи ко мне в кабинет, – сказала она.

* * *

С первого раза она не заметила в собранных Танакой сведениях ничего особенного. Странные эффекты сознания имели место на Илосе при включении артефактов древней цивилизации. И еще раньше, когда у Джима в сенсорной коре хозяйничала протомолекулярная копия его старого приятеля. Человеческое сознание – настолько простая штука, что ремонтные дроны на Лаконии с приличным приближением воспроизводили все, что людям хотелось сохранить: Ксана, Амоса, случайно разбитый Карой дрон для сбора образцов…

И только теперь, вернувшись к отчетам, Элви увидела в них пробелы.

«Вы что-то испытывали при этом событии?» – спрашивала Танака.

И опрашиваемый без малейшей заминки отвечал:

– Черт возьми, еще как испытывал!

На этом запись обрывалась. Вместо первичных данных или записи разговора Танака приложила короткое резюме: «Описывает подобные сну галлюцинации пребывания в другой личности и/или связи с большим количеством других личностей. Утверждает, что воспоминания о галлюцинаторных переживаниях не тускнеют со временем».

И снова и снова, по всем отчетам, всплывали те же выражения. Вместо записи реальных воспоминаний Танака и ее сотрудники присылали собственный их пересказ. Элви давно работала в академической среде и научилась замечать, когда ученый, минуя данные эксперимента, перескакивает прямо к интерпретации. Это почти всегда означало, что человек обходит что-то пришедшееся ему не по вкусу.

Наоми, Джим и Фаиз плавали по ее кабинету. Свободного места не осталось. А может, не так уж было и тесно, просто она привыкла, что в кабинете только они с Карой вдвоем обсуждают опыт погружений, вот лишние тела и показались непривычными. Или она с досады искала, к чему бы придраться.

– Одно мы знаем точно, – заговорила Элви. – Его там не было. Камеры наблюдения ничего не фиксировали, даже когда я с ним говорила. И никаких следов взаимодействия с материальными объектами, кроме, конечно, наших мозгов.

– А признаки взаимодействия с мозгами есть? – спросил Джим.

– Мы его видели, – отрезала Элви и тут же раскаялась в своей резкости, потому что Джим как будто съежился. Не его вина, что он не успел все продумать. Она постаралась смягчить тон: – Сам факт, что мы его воспринимали, тому свидетельство. Догадайся мы подключить к аппаратуре кого-нибудь из немодифицированных, сумели бы, возможно, составить карту воздействий, но и без нее сама корреляция воспринимаемого о многом говорит.

– Вы все видели одно и то же, – подхватил Фаиз, – так что за увиденным, вероятно, стояла некая объективная реальность: по меньшей мере факт, что вас поимели одновременно и одинаковым способом.

– Миллер так не мог, – заметил Джим. – Стоило кому-то появиться в комнате, его симулякр пропадал.

– Любопытно, – кивнула Элви. – Дуарте явно располагает большими ресурсами и, за неимением более подходящей метафоры скажем, большей вычислительной мощностью. Возможно, это, среди прочего, и позволило ему сдержать атаку.

– А что с тем планом, о котором он говорил? – спросила Наоми.

– Что с планом?

– Он правдоподобен?

Элви прижала ко лбу ладонь и помассировала кругами. Сразу видна привычка командовать войсками: всю научную подоплеку побоку, переходим сразу к политическим последствиям.

– Теоретически? Можно ли превратить наш вид в нечто функционирующее совершенно иным образом?

Несомненно. Безусловно. Это постоянно делается.

– Это сарказм? – осведомилась Наоми.

– Нет. Буквально: это происходит все время. Не открой митохондрии и хлоропласты свою лавочку в других организмах, не возникли бы эукариоты, в том числе и мы. Раки-отшельники используют пустые раковины и половинки мыльниц. Акациевые муравьи всю эволюционную стратегию выстроили на заселенных ими деревьях. Микрофлора кишечника оказывает огромное воздействие на сознание, эмоции и метаболизм. Большая часть клеток вашего организма в данный момент – не человеческие клетки. Замените на другие несколько видов обитающих у вас в кишках бактерий – получите совершенно новую личность. Строители колец, насколько мы можем судить, были автономными индивидуумами, связавшими свои сознания в функциональную сеть. Нарушения локальности мы уже наблюдали. Используя их, почему бы не воспроизвести ту же систему на высокоразвитых приматах?

Элви приказала себе замолчать. Слишком разговорилась, выплескивала все, что придет на ум. Так у нее всегда бывало при стрессе. Она потянулась, ощутила напряжение связок – просто чтобы усилить связь с собственным телом.

– То есть у него есть шанс это устроить, – подытожил Джим. – Чем бы оно ни было.

– Вот этого я как раз не поняла, – кивнула Элви. – То ли он имел в виду сверхорганизм, то ли иерархию сознаний.

Джим поднял руку. Его лицо без слов выразило вопрос.

– То ли, – пояснила Элви, – он говорил о превращении нас в муравьев, то ли в нейроны. Муравьи сохраняют индивидуальность, хоть и являются частями большего организма. А нейроны… у нейронов самосознание отсутствует.

– Спорю на что угодно, что у муравьев тоже, – вставил Фаиз.

– Вы хотите сказать, – вмешалась Наоми, – что Дуарте или то, во что он себя превратил, может ради победы в войне против обитателей врат вылепить из всех нас объединенное сознание с собой в центре?

Элви собралась с мыслями, постаралась привести их в порядок.

– Да.

В комнате долго было тихо.

Джим нарушил тишину коротким резким смешком.

– Ну, будь я проклят. С ним железное ярмо авторитарной власти покажется золотым веком. Хочу верить, что у него ничего не выйдет.

– Я должна буду отправить несколько сообщений своим людям, – объявила Наоми. – Нет ли способа воспользоваться трансляторами, не подставляя вас?

– С тех пор как загорелись кольца, связь ненадежна, – ответила Элви. – Может, лучше отправить торпеду с одноразовым передатчиком?

– Одной я не обойдусь, – сказала Наоми. – Ситуация, похоже, из разряда «все наверх», а мои матросы разбросаны по разным системам.

– Надо поговорить со связистом, – предложил Фаиз. – Я пойду с тобой, познакомлю.

– А мне еще нужно много чего уточнить у Танаки, – добавила Элви. – И у Очиды. Черт, нельзя Очиде отправлять эти данные. Никому их нельзя отправлять.

Как я объясню присутствие Амоса?

– Да, это вопрос, – признал Фаиз.

– Я думала о нем умолчать. Похоже, не выйдет.

Джиму даже невесомость не помешала склониться к ней. Выглядело это как изменение угла наклона от стены.

– Может, придумаем, как скрыть? Данные подделаем, но так, чтобы выводы не изменились?

В сознании Элви слой за слоем разворачивались мысли об осложнениях и угрозах. А это она еще с Карой не говорила. Столько предстояло дел, а сколько у нее времени, станет ясно, только когда время истечет.

– Дайте мне подумать, что можно сделать, – попросила она.

Начала она с Танаки: записала и переписала запрос на уточнения, добиваясь, чтобы в тексте не было ни намека на присутствие «Роси», потом перечитала запись ее глазами, стерла и начала сначала. Когда сообщение отправилось в очередь на передачу, в глазах у нее все расплывалось от усталости. Не в первый раз. Дальше был список запросов к Очиде и другим группам. Можно было выдвинуть на первый план сканы мозга Кары. Если бы распознать носитель сигнала, связующий ее с БИЧ, у них, вероятно, появилась бы возможность вмешаться. А затишье после прерванного Дуарте ухода к голландцам? Никого не удивит ее желание получить отчеты по последующим событиям. Элви жалела, что Танака плоховато обучена сбору данных в полевых условиях. И что она до сих пор не нашла Дуарте.

Элви оторвал от работы тихий стук. Она открыла дверь, за ней плавал Амос. В прежнем летном комбинезоне, с виноватой улыбкой на лице.

– Привет, док. Найдете минутку? Или лучше в другой раз?

Элви покачала головой в надежде разогнать туман. Похмелье – просто неприятная составляющая выпивки.

– Входите. Извините, я собиралась опросить вас и Кару, но… хотела раньше отправить все эти запросы. Амос подтянулся в комнату и закрыл за собой дверь.

– Ничего. Я вас долго донимать не буду.

– Вы по поводу эксперимента?

– В общем, да. Хотел сказать, что всему этому теперь конец.

Элви резко закрыла дисплей. Глаза у этого великана были такие же черные, как у Кары и Ксана. Она привыкла. И улыбался он дружелюбно, пожалуй, даже застенчиво. И говорил спокойно – обычный собеседник.

Отчего же у нее по спине пробежал холодок?

– Чему всему?

– Этому. Тому, что вы проделывали с Искряшкой и с малышом. С этим всё. Собираем вещички и двигаем дальше. – Он пожал плечами. Не дождавшись ответа, отвел взгляд. – Когда вы начинали, я вроде как со стороны наблюдал. Впечатления – их к делу не пришьешь, да? Потому нам и пришлось сюда добраться. Чтобы я был тут. Чтобы сам попробовал. Чтобы понять. Ну, вот, мы здесь, я попробовал и разобрался. И теперь говорю вам, что на этом всё. Прекращаем.