Текст книги "Няня"

– А все же ты любила, когда приезжал отец. Ты была к нему очень привязана, помнишь?

– Ну да, я всегда ждала его с нетерпением.

– Ты еще втискивалась между ним и леди Холт, когда они обнимались, и отталкивала мать в сторону.

– Серьезно? У меня почему-то не отложилось в памяти.

Мы собираем грязную посуду. Интересно, как все смешалось в голове от старых фотографий… Увидела сейчас многое, что не слишком хорошо – или даже неправильно – помнила, а кое-что так вообще забыла. Странное это чувство: семейные альбомы помогают восстановить некоторые обстоятельства, о которых иначе никогда бы и не вспомнила.

– Я всегда была забывчивой?

– Мало кто помнит свое раннее детство, но, боюсь, у тебя действительно имелись некоторые проблемы с памятью. В основном они выражались в том, что ты частенько теряла свои вещи. Помнишь, как не смогла найти подписанный бланк разрешения на поход с одноклассниками на балет? Тогда тебе было уже лет шесть. Ты позвонила мне из школы. Рыдала так, что я долго не могла понять, в чем дело, а как только до меня дошло, я тут же подписала новое, и тебя в итоге посадили в автобус. Я тогда еще шутила: будь ты собачкой, наверняка забыла бы где-нибудь свой хвост.

Мы смеемся, хотя в глубине души я чувствую себя неловко. Наверное, слишком много сегодня выпила. Бутылка почти пуста, и я точно наливала себе больше, чем Ханне.

Возбуждение от вина и от нашего разговора смешивается с усталостью от первой рабочей недели, и у меня на ходу закрываются глаза. Пожалуй, и вправду пора в постель.

Перед сном захожу в интернет. Интересно, есть ли упоминания о Ханне в Сети? По большому счету, она так и не рассказала, чем занималась после ухода из нашего дома, а меня очень интересует ее личная жизнь.

К сожалению, ни единой ссылки в выдаче поисковика я не нахожу. У Ханны нет профиля ни в одной социальной сети. Настоящая невидимка…

Я погружаюсь в глубокий сон.

Вирджиния

Выходные на этой неделе выдаются спокойными. Слава богу, Ханна два дня не казала к нам носа. Поездка в Лондон меня здорово утомила, и я решила отдохнуть. Поиграли с Руби в настольные игры. Внимательно наблюдала за внучкой, однако она вроде бы в хорошем настроении, так что о Ханне я ее решила не расспрашивать. Не хочу, чтобы Джослин меня обвиняла: дескать, бабушка настраивает внучку против няни. Руби хотела рассмотреть гаргулий, так что мы с ней совершили экскурсию вокруг дома, и она наделала фотографий. Получается у нее очень неплохо. Пока гуляли, внучка научила меня делать селфи.

Малышка прошлась по стене вокруг сада, а я ее подбадривала снизу:

– Молодец, милая! Нет, здесь спрыгивать не надо. Пройди чуть дальше – посмотрим, сможешь ли ты перелезть с забора на грушу. Бьюсь об заклад, что у тебя получится!

Прекрасно знаю, что Джослин и Ханна каждый раз устраивают истерику, когда Руби проворачивает подобные трюки, но в девочке живет дух искательницы приключений. Не следует его подавлять, а вот развивать как раз надо. Храбрость еще никому не мешала.

Утром в понедельник Ханна, проводив Руби в школу, вновь появляется в моем доме. Господи, словно черная туча наползла на солнце…

– Что ты тут делаешь? Я ведь говорила, что тебе не следует здесь появляться, когда Руби на уроках!

– Девушка, которую мы рассматривали на должность экономки, не оправдала ожиданий, и я по-прежнему в поисках подходящей кандидатуры. Необходимо дать объявление, а беспроводной связи у меня дома нет.

Ну и тон… Все та же непоколебимая уверенность в собственных деловых качествах. За тридцать лет ничего не изменилось, дерзости хоть отбавляй.

У меня возникает сильнейшее искушение потребовать, чтобы Ханна немедленно покинула дом, однако следует подождать, прежде чем вступать в последнюю битву. Как только самозванка получит свои деньги, ни малейшей причины оставаться в нашем доме она уже не выдумает. Пусть пока делает вид, что она тут занимается хозяйственными вопросами. Если кого-то и подберет на нашу вакансию, я всегда смогу отвергнуть предложенную ею кандидатуру.

– Деньги на твоем счете появятся к концу недели, – бросаю я. – Перевод уже оформлен.

– Очень хорошо, – отвечает она. – Я скажу, когда придет платеж.

– Пусть это будет на твоей совести.

– А что насчет вашей совести? Даже не представляю, что вы почувствовали, когда Джослин нашла череп. Я прочла об этом в газетах и решила, что леди Холт, должно быть, жутко нервничает. Наверняка вы успокоились, когда я вернулась? А как же! Поняли ведь, что косточки в озере – не мои. Впрочем, для вас это открытие явно стало сюрпризом. Немного смутились, а?

Все сложнее становится себя убеждать, что эта женщина – вовсе не Ханна. Слишком часто я думаю, что она жива. Слишком часто разговариваю с ней так, словно она и в самом деле наша бывшая няня.

– Не стоит надо мной глумиться. Ты не хуже меня знаешь, что нет ни единого доказательства случившегося.

– Неужели?

– Твое слово против моего.

– Ничего подобного. Против вас буду свидетельствовать не только я, но и Александер.

– Что ты пытаешься сказать?

– Когда я дала вашему мужу знать, что выжила, – позаботилась записать наш с ним разговор. Александер совершенно четко рассказал, что произошло в тот вечер, так что доказательства у меня на пленке. Он все помнил, словно грязная история случилась только вчера и будто стремился сбросить груз с плеч.

– Ты лжешь!

Однако откуда в ней такое спокойствие, такая уверенность? Я продолжаю сомневаться, Ханна ли это. Если нет, откуда бы ей знать подробности? В глубине души начинаю верить в правдивость ее слов. Если передо мной все же самозванка, то, должно быть, она очень близко знала нашу бывшую няню. Слишком многое ей известно. Я в полном замешательстве.

– Ты уйдешь, как только получишь деньги! – дрожащим голосом заявляю я.

– Поживем – увидим.

– Я требую, чтобы к концу недели ты оставила мой дом. Терплю тебя ровно до той минуты, как перевод поступит на твой счет, и ни секундой больше.

На ее лице играет горькая жестокая улыбка. Гадкий утенок, который так и не превратился в лебедя. Самый опасный тип противника…

– У меня еще много дел, – говорит она. – Не возражаете, если я ими займусь?

Не могу находиться с ней в одном доме, поэтому выхожу на улицу. Джефф мульчирует розы, и я присоединяюсь к нему, хотя силенок для подобной работы у меня маловато.

Садовник набрасывает компост в клумбы, а я распределяю его маленькими холмиками у каждого стебля.

– Вы промокнете, – через некоторое время предупреждает меня Джефф.

И правда, с неба сыплется холодная мелкая морось. Садовник предлагает мне руку, и мы, взобравшись на скользкий берег, встаем под идеально круглой кроной дуба.

– Божественное дерево, – говорю я, окидывая взглядом могучие переплетенные ветви.

– Ага. Покурить хотите?

Много лет назад, во время беременности, я частенько убегала в сад и выкуривала с Джеффом сигаретку. Разговариваю с ним и вспоминаю своего отца. Старик любил землю, трудолюбиво ее возделывал и тем жил. Курить я бросила больше тридцати пяти лет назад, но теперь, пожалуй, начну снова.

– Почему бы и нет…

Джефф сворачивает нам сигаретки, тщательно укладывая слой табака в трубочки из тонкой папиросной бумаги, и, пригнувшись, защищает их своим телом от моросящего дождя.

Пока мы курим, Ханна выходит в заднюю дверь и энергично вытряхивает ковер.

– Никогда в жизни она не убиралась, – бормочет Джефф. – Всегда была, видите ли, выше этого.

– А ты прав. Я и запамятовала.

Помню, как однажды попросила няню подменить домработницу, так та закатила истерику. Настаивала, что уборка в ее обязанности не входит, поскольку не имеет отношения к уходу за ребенком.

Ханна на минуту застывает с ковриком в руках, рассматривая озеро, затем возвращается в дом. Нас с Джеффом она не замечает.

– Могу я тебя кое о чем попросить, Джефф?

– Да, я слушаю.

– Как ты считаешь, Ханна изменилась? Я имею в виду не возраст.

Он стряхивает с губы крошку табака.

– Ничего существенного я не заметил, но мы ведь с ней особо и не общались. Она меня и тогда недолюбливала, и сейчас вряд ли ко мне воспылает. Может, это и не мое дело, но, по-моему, она неровно дышала к лорду Холту.

Садовник прав, однако я не говорю ни «да», ни «нет». Ни с кем не готова обсуждать эту тему. Интересно, что еще бросилось Джеффу в глаза?

– Руби хотела бы посадить одну розочку своими руками.

– Что ж, сейчас время для посадок самое подходящее. Роза примется, даже если ее просто воткнуть в песок.

– Как думаешь, какой сорт ей понравится?

– На вашем месте я позволил бы ей выбрать самой.

– Да, пожалуй.

С непривычки у меня начинает кружиться голова. Бросив окурок, затаптываю его носком туфельки, и Джефф подбирает его раньше, чем я успеваю нагнуться. Возвращаемся обратно; садовник снова держит меня под руку. Ноги уже промокли – обязательно нужно переодеть колготки, и я поворачиваю к дому. Серые еще час назад парапеты и печные трубы почернели от дождя, словно их облили смолой.

– Леди Холт… – подает голос садовник.

– Да, Джефф?

– В деревне всякое болтают о черепе.

– Кто бы сомневался…

– Сначала шептались, что это якобы кости Ханны, а теперь ходят и разные другие слухи. Я думаю – все вскоре успокоится. Не все прислушиваются к сплетням. Так, на всякий случай, чтобы для вас это не было сюрпризом.

– Спасибо, Джефф.

Забавно, но я и вправду благодарна старому садовнику. Даже не задумывалась, насколько нуждаюсь в верном союзнике.

Джефф вновь принимается за свои грядки, а я направляюсь во внутренний двор. Толкаю дверь черного хода, однако та заперта, и сквозь окошко никого не видно. Обхожу дом вокруг, пробую парадную дверь, однако и она на замке. Машины Ханны во дворе нет; вероятно, уже уехала. Озноб уже начинает пробирать меня до костей, и я, дрожа, нажимаю кнопку звонка. Тишина… Снова бегу в сад, но и Джеффа след простыл. Наверняка садовник ушел домой.

Выбора у меня нет – приходится ждать под навесом крыльца. Ей-богу, чувствую себя бездомной собачонкой.

Детектив Энди Уилтон

Энди пригибается, поднырнув под стебель глицинии, и стучится в дверь коттеджа. Дом большой и весьма живописный, с густым и довольно диким садом. Осенние цветы изо всех сил бьются за место с отцветающими летними.

– Элизабет Фуллер? – осведомляется Энди у открывшей дверь женщины.

Хозяйка коттеджа – давняя подруга леди Холт, так что он ожидал увидеть не менее чопорную и сложную в общении даму. Произношение у Элизабет такое же изысканное, как и у Вирджинии, однако на этом сходство заканчивается. Перед детективами предстает доброжелательная жизнерадостная женщина в объемном свитере и брючках с цветным узором. Горло ее обмотано шарфиком веселой расцветки, еще один придерживает забранные назад волосы. Стиль весьма свободный.

Хозяйка проводит детективов по узкому коридору в уютную, наполненную светом гостиную в задней части дома; комната также выполняет роль кухни. На стенах – множество ярких акварелей и картин маслом.

Энди выглядывает в окно. Во внутреннем дворе, среди деревьев, виднеется еще одна постройка.

– Это моя студия, – объясняет Элизабет. – Изредка балуюсь там живописью. Присаживайтесь, и извините за беспорядок.

На столе у нее чего только нет: корзина с овощами, явно только что собранными в саду, журналы по искусству, остатки завтрака и деревянная модель руки на шарнирах, которую Энди с любопытством поднимает.

– Специальное пособие для художника, – рассказывает хозяйка. – С него удобно рисовать. Называю эту ручонку перчаткой Макса Клингера[2]2
  Макс Клингер – немецкий живописец, график и скульптор. Известен серией гравюр «Парафразы к найденной перчатке».


[Закрыть]. Можете ее покрутить, не стесняйтесь.

– Макса Клингера? – с недоумением переспрашивает Энди и заставляет руку поднять большой палец.

– Не берите в голову. Это специфическая шутка, возможно, только я и способна над ней посмеяться.

Элизабет сдвигает в сторону гору хлама, освобождая на столе место для чайника и чашечек.

– Не могли бы вы рассказать о вашей дружбе с леди Холт?

– Ну, Вирджинию я знаю сто лет, еще с тех пор, как она стала встречаться с Александером. Я выросла с ним по соседству, еще детишками бегали по местным полям. А с Джинни мы сошлись моментально. Родственная душа.

– Вы продолжали близко общаться с Холтами и после их свадьбы?

– Да-да, еще как!

Энди достает смартфон.

– Сможете бросить взгляд на реконструкцию по найденному в озере черепу? К сожалению, снимками хорошего качества мы пока не располагаем.

Элизабет изучает изображение на экране, двигая его то вправо, то влево.

– Сложно сказать. Отличная работа, но даже при большом увеличении… Боюсь, мне это лицо незнакомо, хотя… Нет, ничего не могу сказать.

Однако быстро Элизабет развеяла мелькнувший было у Энди проблеск надежды…

– Еще мы хотели бы расспросить вас о происшествии, случившемся на охоте во владениях Холтов зимой восемьдесят четвертого, – перехватывает инициативу Максин.

– Можете даже не начинать, – качает головой Элизабет. – Я не охотник, слишком люблю зверей.

Она бросает взгляд на потертый диван, где в выемке между подушек нежится на солнышке черная кошка. Как по заказу, животное сладко потягивается, выпуская когти, и Максин гладит его по спинке.

– Не стала бы на вашем месте так рисковать, – предостерегает ее Элизабет. – Эта девочка только выглядит милой, а на деле жуткая зверюга.

Надев очки, она еще раз изучает фотографию.

– Знаете, если это лицо кого и напоминает, то разве что няню Ханну, но вы наверняка знаете, что она жива и снова работает на Холтов.

– Что думаешь? – спрашивает Максин, усевшись в машину.

– Потрясающе. Как можно за счет «баловства» позволить себе такой замечательный коттедж?

– Право рождения, Энди.

Джо

Поль Мерсье сегодня наведывается в нашу галерею. Похоже, он удовлетворен той фотографией, что я разыскала в семейном альбоме, и просит сделать с нее копию. Встав в нескольких шагах от картины, клиент долго ее изучает. Ближе не подходит, хотя некоторые подробности так и просят рассмотреть их внимательнее. Поль молчит, пока Клеменси тихонько, словно библиотекарь, не спрашивает:

– Как она вам?

– Изысканная работа. Я очень доволен – она отлично впишется в мою коллекцию.

К моему удивлению, клиент накидывает пальто. Странно… Не ожидала, что его визит будет столь поверхностным.

– Все в порядке? – беспокоится Фавершем.

– Да-да, абсолютно. К сожалению, у меня назначена деловая встреча. Не возражаете, если я перезвоню позже, и мы договоримся, когда можно будет уладить формальности?

Я слегка напрягаюсь. Неужели окончательные переговоры пройдут без моего участия? Я по собственному почину провела небольшое исследование: в последние годы работы Рашель Рёйш уходили за шестизначные суммы, а ведь моя доля – пятнадцать процентов. Мне эти деньги очень пригодились бы.

– Разумеется, – отвечает Фавершем. – Договорились, старина. Звоните, когда будет удобно.

Вижу, что они с Клеменси не меньше моего поражены внезапным уходом Мерсье. Мы дружно полагали, что покупатель надолго зависнет у своего планируемого приобретения. Тем не менее Фавершем любезно провожает его к выходу.

Мы с Клеменси наблюдаем из окна, как Поль садится в машину.

– Как считаете, все прошло нормально? – спрашивает она.

– По-моему, вполне. Вот только… точно ли ему нравится картина? Вроде бы Поль на несколько секунд едва ли не впал в транс, и все же у меня не сложилось впечатления, что он полюбил «Ванитас». Даже не улыбнулся…

– Не исключено, что картина для него – всего лишь инвестиция.

– Я так поняла, что его коллекция подобрана из чистой любви к искусству. Фавершем говорит, что Поль рассказывает о ней с огоньком в глазах.

А по поводу «Ванитас» он и полслова не проронил. Удивительно…

– Не нам обсуждать, почему он вдруг решил купить это полотно, – слегка раздраженно возражает Клеменси. – Полагаю, вы не намерены на этом зацикливаться?

– Разумеется, нет.

– Ну и прекрасно. Не следует ожидать от клиентов тех же чувств, что испытываем мы. Бизнес есть бизнес.

Клеменси резко разворачивается и выходит из зала, а я стою, словно наказанная девочка. Да, я новичок и, возможно, идеалист. Не исключено, что поведение покупателя я интерпретирую неправильно, а все же меня несколько коробит эта ситуация.

Сегодня Фавершем отпускает меня домой пораньше.

– Вы можете расслабиться, дорогая. Нам нет смысла торчать здесь втроем до самого вечера.

Дорогу до Лейк-Холла я провожу в своих обычных мечтах. Ах, если бы… Если бы я смогла отмотать жизнь назад и вновь оказаться дома, в Калифорнии, в нашем с Крисом доме. Как я соскучилась по его милым шуткам, по нашим крепким объятиям, когда между нами втискивается Руби!

Подъехав к Лейк-Холлу, обнаруживаю мать перед входной дверью. Стоит съежившись, дрожа, в насквозь промокшей одежде.

– Не могу попасть в дом, – жалуется она.

– И сколько ты уже здесь торчишь?

– Года полтора, не меньше.

– Да что случилось?

– Эта женщина… Эта твоя драгоценная Ханна… Она уехала и заперла все двери. И ведь точно знала, что я в саду!

– Наверняка она даже не подозревала, что ты на улице. Ты ведь не считаешь нужным сообщать нам о своих планах, вот Ханна и решила, что ты у себя. А где же был Джефф?

– Я побежала его искать, но опоздала – он тоже ушел. Руби и Ханна уже должны были вернуться. Где они? Куда Ханна ее повезла? Колокола уже давным-давно пробили пять.

– Успокойся! Давай-ка я тебя впущу. Ведь прекрасно знаешь, что Руби по понедельникам плавает в бассейне. Ты курила?

– Только не надо допрашивать меня, как ребенка!

– Тогда не веди себя, как ребенок!

С одежды матери капает, и все же она поднимается по лестнице, выпрямив спину и задрав подбородок. Демонстрирует железное самообладание, вот только выглядит жалко: влажная юбка облепила ее сзади, подчеркнув зад, а сквозь белую блузку просвечивает обвисшая грудь в мокром бюстгальтере.

Ханна, вернувшись домой, ахает:

– Мне так неловко! Я ведь думала, что Вирджиния у себя в комнате. Она говорила, что вроде бы собирается подремать, вот я и заперла все двери. Не хотела оставлять дом открытым, когда хозяйка спит.

– Она сама виновата, что не считает нужным общаться, – возражаю я. – Тебе не следует чувствовать себя виноватой.

– Твоя мать – немолодой человек, а тут промокла насквозь… – вздыхает Ханна. – Не хватало ей подхватить простуду! – Она быстро разогревает матери суп и делает бутерброды с маслом. – Сейчас отнесу ей еду, проверю, горит ли камин, а заодно извинюсь.

Как только няня выходит из комнаты, Руби шепчет:

– Она мне не нравится…

– Кто именно?

– Ханна.

– Но почему?

– Разве бабушка не смогла бы за мной присматривать?

– Да что не так с Ханной?

Дочь на секунду замолкает, словно не знает, с чего начать, и наконец вздыхает:

– Она не разрешает мне сидеть в айпаде…

– То есть она устанавливает правила и требует, чтобы ты их соблюдала? – улыбаюсь я. – Хочешь верь, хочешь нет, но тебе это на пользу. Скоро ты приспособишься к ее методам, дорогая. Если хотя бы попытаешься, для меня это будет много значить.

Руби устало смотрит на меня и все же кивает.

– Сегодня у меня в школе болел живот.

– И что? Сейчас лучше?

Она снова кивает и закидывает удочку:

– Поедим попозже мороженое?

– Стало быть, живот не так уж и болел, а? – шучу я, однако дочери, похоже, не до смеха. – Ладно, Руби. Ближе к вечеру.

– Здорово… А она твердит, что мне нельзя.

– А у меня есть предложение: давай-ка включим перед сном «Губку Боба», а заодно и полакомимся. Как тебе мой план?

Не могу сказать, что дочь бьется в восторге. Она достает тетрадки с домашним заданием и устраивается за столом, а я присаживаюсь рядом. Мы крепко прижимаемся друг к другу и сидим, пока на кухне не появляется Ханна.

– Какое чудесное зрелище! – говорит она. – Благослови вас обеих Господь. С твоей матерью все в порядке, Джослин. Она греется у камина в своей гостиной.

– Спасибо тебе огромное!

Не представляю, что я без нее делала бы. Ханна – не только практическое решение вопроса по уходу за ребенком. Она знает меня, знает нашу семью, и я благодарна судьбе, что рядом есть человек, которому можно доверять.

– Я согласна с тобой: жаль, что твоя мать не желает со мной общаться, иначе подобной неприятности не случилось бы, – отвечает Ханна. – Разве сложно было меня предупредить, что ты выходишь в сад? Гели станем сплоченной командой, всё в доме заработает как часы, и все будут в безопасности.

Накинув пальто, Ханна поднимает с пола сумку Мне бы следовало проводить ее до дверей, но уж очень не хочется отходить от Руби. Целую дочь в макушку, пока у нее есть желание посидеть с мамой. Надо сказать, что в последние дни она далеко не всегда в настроении.

– Спокойной ночи, – прощается Ханна.

– Спокойной ночи, – откликаюсь я, однако ветер с силой захлопывает заднюю дверь, заглушая мои слова.

На коврике оседают капли дождя; сквозняк шевелит залетевший внутрь жухлый лист. Уж не обидела ли мать нашу няню?

Ручка дочери спокойно скользит по тетрадному листу.

А если бы матери здесь не было? Как бы мы без нее жили? Я смогла бы организовать хозяйство на свое собственное усмотрение, плюс Ханна под боком… Захотела бы я остаться с дочерью в Лейк-Холле при подобном раскладе и начать новую жизнь?

Руби откладывает ручку и смотрит в потолок, словно ей пришла в голову неожиданная мысль.

– Это ведь бабушкин дом, – бормочет она, спуская меня с небес на землю. – Она хозяйка и может здесь делать, что захочет. Ханна не должна ей указывать.

– И все же нам лучше действовать сообща. Разве ты не согласна?

– Мы должны делать то, что скажет бабушка, а не Ханна.

– Лично тебе следует прислушиваться к своей няне, – возражаю я, и дочь упрямо замолкает.

Снова склонилась над домашней работой, и несколько минут проходят в тишине, пока Руби не осеняет еще раз.

– Мы забыли сегодня отвезти хомячка в школу.

– То есть он остался в твоей спальне?

– Ты ведь не сказала Ханне, что его надо вернуть.

– Почему же ты сама ей не напомнила? Рубс, тебе пора иногда брать на себя ответственность, иначе хомяка тебе больше не доверят.

Дочь надувает губки, и я прекращаю нотацию. Не стоит портить вечер.

– Пойду снесу клетку вниз, – предлагаю я. – Тогда уж мы его завтра точно не забудем.

Ступеньки лестницы и ковролин покрыты каплями и лужицами, которые доходят до спальни матери. Оттуда, как ни странно, следы ведут дальше по коридору, к комнате Руби, и останавливаются у хомячьей клетки. Ее дверца распахнута. Прутика нигде не видно. Я устраиваю отчаянные поиски и наконец нахожу его съежившимся под старинным комодом на лестничной площадке. Из узкой щели на меня смотрит маслянистый черный глаз. Рука под комод не пролезает, сдвинуть его тоже не получается – слишком тяжело.

Мы с Руби пытаемся выманить зверька. Ставим рядом тарелочку с едой и ждем, однако хомяк из укрытия не выходит. Дочь бежит вниз за веником, а я тем временем стерегу Прутика. Тихонько просовываем веник под комод, и Прутик делает бешеный рывок. Поймать его не удается – хомяк слишком быстр. Он добегает до конца коридора, но там его уже стережет Боудикка, которую привлекли шум и суета на втором этаже. Собака мгновенно бросается к хомячку и хватает его клыками за голову.

– Боудикка! – взвизгиваю я, и собака бежит вниз, несмотря на свой артрит, а Прутик болтается в ее пасти.

Мы с дочерью мчимся за ней. У подножия лестницы стоит мать.

– Ради бога, что тут происходит?

– Боудикка поймала Прутика! – кричит Руби.

Мать прищуривается, разглядывая появившуюся на последнем пролете лестницы собаку, и на удивление ловко хватает ее за ошейник.

– Боудикка, ну-ка плюнь! – командует она.

Обмякший хомяк падает ей в ладонь. Мать бросает на Прутика короткий взгляд и качает головой.

– Прости, Руби, дорогая.

Отвернувшись от внучки, она одним движением ломает зверьку шею.

– Это все, что мы можем для него сделать, – поясняет мать.

Руби забирает у нее вялое тельце. Я жду, пока дочь гладит головку погибшего зверька. Боудикка в нескольких местах прокусила его шею, и из прокусов все еще сочится кровь.

– Рубс, мне придется его забрать, уж прости…

– Забрать? Зачем? Подожди минутку.

– Нет, давай его сюда.

Господи, кровь хомяка запятнала блузку моей дочери…

– Куда ты его денешь? – спрашивает меня Руби, заливаясь слезами.

– Не отбирай, Джослин. Ничего страшного в дохлом хомяке нет, – подает голос мать.

Я рявкаю на нее, и дальше начинается жуткий скандал. Мать категорически отрицает, что приближалась к клетке, хотя ее с головой выдают влажные следы на ковролине. Подталкиваю ее вверх по лестнице – пусть убедится.

– Попробуй, скажи, что это не твоих рук дело! – кричу я. – Доказательства налицо!

– Это сделала Ханна, – протестует мать, и меня охватывает слепая ярость.

– Ханна, которая учила меня в детстве, как обращаться с домашними животными? Ханна, которая только что принесла тебе горячего супа, потому что ты по своей глупости промокла под дождем? Ханна, которая стала для меня палочкой-выручалочкой? Спустись хотя бы раз в жизни со своего пьедестала и признай, что ты не идеальна, что ты ничем не лучше других!

– Ты не представляешь…

– Конечно, нет! Потому что я никогда не жила напоказ, никогда не была такой эгоисткой, как ты!

Руби сидит на нижней ступеньке лестницы, баюкая тельце Прутика, а Боудикка бросает на трупик жадные взгляды. Как же я это допустила…

Хомячка мы хороним в саду, среди роз. Уже темно, и мне приходится включить фонарик на телефоне, да из окна на втором этаже падает немного света. Дочь устанавливает на холмике самодельную табличку.

– Рубс, – говорю я, встав у могилки, – давай не будем в школе упоминать о Боудикке.

– Не говорить о том, что она убила Прутика?

– Не думаю, что учительнице обязательно знать, что именно случилось. Можно просто сказать, что мы нашли хомячка мертвым в его клетке.

– Почему?

Я обнимаю ее за плечи и притягиваю к себе.

– Иногда людям лучше не знать жестокой правды.

– Это бабушка выпустила Прутика?

– Я не знаю, дорогая. Если ты права, то она сделала это по ошибке, а потом забыла о своем поступке. Она ведь сейчас не своей тарелке. Нам с тобой и Ханной следует за ней присматривать.

– Доктор сможет ее вылечить?

– Наверное. Позвоню ему, посмотрим, что он скажет.

– Я хочу, чтобы бабушка окончательно поправилась.

Того же самого хочется и мне. Во всяком случае, я так думаю.