Текст книги "Няня"

1980

Ханна решает, что может позволить себе экскурсию по Букингемскому дворцу – денег у нее достаточно. Ее переполняет волнение. Она выходит из подземки на Пиккадилли и с удовольствием прогуливается пешком, заглядывая в магазины. К сожалению, в каждом из них стоят за прилавками неулыбчивые мужчины и женщины, снисходительно посматривающие на бедную няню. И чем они, спрашивается, лучше… Подумаешь, продавцы! И все же Ханна чувствует себя униженной.

Сколько бы она ни пыталась, пока ей не удается развернуть свою жизнь в ту сторону, о которой она мечтает. Работает Ханна снова на цветочном рынке, поскольку возможностей устроиться няней практически нет. Она начинает ненавидеть столицу, выставляющую напоказ свое богатство и успех – ведь ни того, ни другого ей добиться так и не удалось. Пора сесть и взвесить свои шансы.

По пути к Пэлл-Мэлл ей бросается в глаза вывеска на противоположной стороне улицы. Ханна останавливается как вкопанная.

Дженннфер Миррен: ретроспектива.

Стало быть, здесь проходит выставка жены ее бристольского работодателя. Не веря своим глазам, Ханна пересекает улицу и заглядывает в галерею. Над дверью звенит колокольчик, однако в зал никто не выходит. Часть полотен висит на стенах, но в основном картины стоят на полу в пузырчатой полиэтиленовой пленке. Те, что вывешены, крайне плохи (как и отложилось у Ханны в памяти). Ужасная мазня – словно кто-то выдавил на холст тюбик шампуня.

– Есть кто-нибудь? – спрашивает Ханна, однако в галерее по-прежнему царит тишина.

Она приближается к столу, на котором аккуратными стопками разложены конверты и открытки, и берет ту, что сверху. Приглашение на частный просмотр… Выставка откроется через десять дней. «Вас ждут шампанское и канапе», – обещает открытка, адресованная лорду и леди Александер Холт. Ханну охватывает желание сунуть приглашение в карман, однако лучше выбрать другое: кажется, Холты слишком известны в обществе. Она роется в стопке и наконец натыкается на подходящий вариант, который планируют направить некой Шарлотте Филлипсон. Во всяком случае, не светская львица. В глубине галереи раздаются шаги, и Ханна, быстро сунув открытку в сумочку, выскальзывает на улицу.

Десять дней подряд частный показ не идет у нее из головы. Ханна невольно ловит себя на мысли, что вновь увидит своего бристольского художника. Она снова и снова перелистывает свой потрепанный «Татлер», внимательно изучая фотографии господ из высшего общества. Особое внимание уделяет тем, что сделаны на открытиях различных выставок. Что надевают на такой случай женщины? В итоге Ханна находит подходящее платье на прилавках Камден-маркет. Шелковый шарфик в тон удается стащить в «Либерти». Она еще помнит, как уверенно и вальяжно выглядела в парадном наряде ее хозяйка из Бристоля, и долго тренируется перед зеркалом, добиваясь такой же естественности.

В вечер открытия выставки Ханна приближается к галерее с ухающим в груди сердцем. Переживала она напрасно – женщина, встречающая гостей у входа, вытанцовывает перед великолепной парой, так что приглашение Ханны забирает не глядя и жестом приглашает ее пройти.

Художник из Бристоля уже сильно навеселе, однако бывшую няню признает тотчас.

– Господи, Ханна! Сколько лет! – восклицает он, отнимая руки от талии одной из посетительниц и фривольно обнимает старую знакомую. – Чудесно выглядишь, так и съел бы тебя! Тебе прислали приглашение? Здорово, что ты здесь!

Он стоит едва ли не вплотную к Ханне и делится новостями: младший сын тяжело пережил смерть матери, у него психологические проблемы. Старший тоже опустошен, но справляется лучше. Сейчас он дома. У них новая няня. Картины самого художника теперь пользуются большим успехом.

– А как ты?

– Сейчас в поисках новой работы, – пожимает плечами Ханна.

– Надо же, какое совпадение! Моя кузина как раз подыскивает надежного человека. У нее дом в Лондоне, и имение в Уилтшире. Вирджиния!

Одна из женщин оборачивается на его зов. Она в положении, причем на приличном сроке, и выглядит просто восхитительно в своем полупрозрачном платье с шелковыми вставками. Наряд подчеркивает ее животик и в то же время придает женщине некоторую целомудренность. Не сравнить с теми бесформенными халатами, что Ханна часто видела на беременных. Вирджиния высока и исключительно элегантна, хотя ее красоту нельзя назвать классической. Слишком сильное лицо, что, впрочем, делает ее вдвойне неотразимой. Сердце Ханны изнывает от зависти.

– Эта соблазнительная красотка – моя кузина, – шепчет ей на ухо художник. – Черт, если бы мы с ней не были родственниками…

Вирджиния мила, несмотря на обманчиво суровую внешность.

– Не могла определиться, требуется ли мне няня, – рассказывает она, поглаживая живот. Похоже, на нее смотрят все мужчины в зале. – Сопротивлялась этой идее, потому что хочу воспитывать девочку сама, и все же Александер меня убедил. Помощь и вправду нужна, но мы никак не найдем хорошую кандидатуру.

– Откуда вы знаете, что родится девочка? – любопытствует Ханна.

– Ну, точно я этого не знаю, однако всей душой желаю иметь дочь.

Ханну поражает уверенность Вирджинии в том, что достаточно сильного желания, чтобы мечта обязательно сбылась. Далеко не каждый в этом убежден.

– Я освободилась с предыдущего места несколько раньше, чем ожидала, – говорит она. – Семья, в которой я служила, выехала за границу.

Если у обмана и будут последствия, Ханна разберется с ними позже, а сейчас ей очень нужна эта работа. Перед ней люди самого высокого разбора, у них имеется загородный дом… На подобное она и рассчитывать не смела.

– Не исключено, что это счастливое стечение обстоятельств, – с умным видом добавляет Ханна.

Возможно, Вирджиния тоже решит, что сегодня звезды сошлись правильно. Ханна мысленно благодарит няню Хьюз за то, что та научила ее столь заковыристым выражениям.

– Не исключено! – смеется ее собеседница. – Будет ли у вас время на этой неделе к нам заглянуть? Побеседуем подробнее. Мы живем недалеко отсюда.

– Конечно! – торопится Ханна. – Очень важно понять, нравимся ли мы друг другу, сможем ли работать сообща.

И снова спасибо няне Хьюз за мудрые наставления.

– Вот и чудесно! Впрочем, мне уже кажется, что мы прекрасно с вами сойдемся. Давайте-ка я представлю вас мужу. Александер!

Неужели те самые лорд и леди Холт? Сердце Ханны начинает частить – словно крошечные детские пальчики барабанят изнутри по ее грудной клетке. Александер извиняется перед своими собеседниками и поворачивается к супруге. Потрясающий мужчина! Таких увидишь лишь в журналах или в кино. Супруг Вирджинии настолько красив, что Ханна едва осмеливается поднять на него взгляд.

Вирджиния тянется к уху мужа, чтобы перекричать шум, и ее губы едва не касаются щеки Александера.

– Ханна – опытная няня. Сейчас она как раз свободна, так что, наверное, сможет помочь нам с ребенком. Ей приходилось присматривать за мальчиками Себа в Бристоле.

– Ханна просто превосходна! – подтверждает Себ.

– У вас был опыт работы с младенцами? – интересуется Александер.

– Да, я присматривала за парой близняшек.

– Сколько вы с ними работали?

Вирджиния кладет ладошку на грудь супруга, и Ханна вновь испытывает укол зависти.

– Дорогой, я договорилась, что Ханна зайдет к нам на этой неделе, тогда и поговорим обо всем. Давай не будем портить ей вечер. Сможешь дать наш адрес?

Запустив руку во внутренний карман, Александер вытягивает элегантный плоский портсигар и несколько визиток. Портсигар снова исчезает в кармане, а на визитке мужчина, взяв ручку у девушки-администратора, пишет адрес и время для собеседования.

Ханна думает об Александере весь остаток вечера. Он занимает ее мысли даже во время секса со случайным партнером. Тот пьян настолько, что, выбравшись из такси на Кингс-роуд, не может вспомнить адрес своей квартиры. Она сжимает в руках визитку даже в чужой постели, пока руки парня жадно шарят по ее телу.

Лорд Александер Холт, секретарь по протокольным вопросам, клуб «Берлингтон».

Именно тот мужчина, который ей нужен.

При мысли о нем каждая клеточка ее существа трепещет. Лучше партии не найти…

Ханна возвращается в Лейк-Холл присматривать за Руби. История повторяется. Как же мне убедить Джослин, что все может кончиться плохо? Для кого именно – я пока не могу догадаться, но у Ханны явно имеется четкий план. Планировать она умела всегда.

Хотела сегодня выехать в город, так как дома оставаться невмоготу, однако переживаю, как поведет себя «лендровер». Дошла до точки – испытываю машину на подъездной дорожке, проверяю тормоза. Вроде бы работают нормально, а с другой стороны, вдруг Ханна додумалась повредить какую-то иную систему в автомобиле? Джефф осматривал «лендровер» совсем недавно, и мне совестно просить его сделать это еще раз. Пожалуй, садовник решит, что я схожу с ума. Лишившись остатков мужества, проскальзываю обратно в дом, словно поджавшая хвост собака.

Возвращается с работы Джослин, и я предпринимаю новую попытку завести разговор насчет синяков Руби. Дочь не желает меня слушать: сердится, просто кипит от злости.

– Я сама поговорю с Руби, – заявляет она. – Не хочу, чтобы ты снова поднимала эту тему. У нас и без того есть что обсудить.

Итак, Клеменси проболталась…

– Не собиралась тебя вовлекать, – настаиваю я. – Это была не моя идея.

Пытаюсь объяснить дочери, что все началось с той беды, в которую нас втянул ее отец, что Фавершем привлек ее без моего согласия, однако Джослин меня не слышит. Она разражается гневной тирадой, обвиняя во всем исключительно меня: я, мол, то самое дурное семя, от которого все несчастья, и афера с картинами – лишь еще одно тому доказательство.

Я в полном шоке.

Ведь моей вины тут нет! Да, я стала преступницей. Признаю. Но начал-то все Александер!

Впервые я узнала о нашем бедственном финансовом положении вечером в саду, где мы с мужем сидели перед сном. Кроны дубов вонзались в сумеречное темно-синее небо, на заборе уселась сова, осматривая просторные луга. С озера доносились тихие всплески, из мезонина звучала колыбельная: Ханна укладывала Джослин спать.

– Все-таки наша дочь уже не младенец, чтобы каждый вечер петь ей колыбельные, – поморщился Александер.

– Ханна настаивает, что это привычный для нее ритуал. Она говорит… – Я невольно добавила в голос мерзкую нотку, пародируя няню: – Тихая песня и сказка на ночь делают сон ребенка беззаботным.

– Вряд ли мы можем попросить Ханну брать уроки пения…

Я захихикала, а муж приготовил нам джин с тоником. Алкоголь всегда пробуждал в нем чувство юмора.

– Что ж, если с занятиями по вокалу не получится, можно просто попросить ее прикрыть окно, – продолжал острить он, но шутка показалась мне не самой смешной.

– Сейчас слишком жарко, дорогой.

– Ладно, я просто пошутил.

– Прости, не поняла.

Воспитание дочери было для меня больным вопросом, и я пыталась проявить свой материнский инстинкт при любой возможности. Смысла в этом уже не было, так как Ханна к тому времени принимала большинство решений самостоятельно, а я же кусала себе локти: дочь меня ненавидела. Невозможно было закрыть на это глаза, поскольку каждый день приносил с собой новые доказательства. Я постепенно приходила к убеждению, что мать из меня получилась отвратительная. А как иначе, если ребенок меня настолько презирает?

Александер бросил взгляд на открытое окно детской.

– Давай прогуляемся, – предложил он.

– Сейчас?

– Да-да.

– Куда пойдем?

Я сбросила туфельки и двинулась вслед за ним босиком через лужайку.

Добравшись до лодочного ангара, Александер распахнул дверцу. У причала покачивалась деревянная лодка; весла аккуратно лежали на дне. Чиркнув спичкой, муж зажег маленькую керосиновую лампу, достал из сундука одеяла и хорошенько их встряхнул. Положил на причал у борта лодки. Я напряглась. К тому дню мы не были близки уже несколько месяцев. Слабенький свет лампы льстил Александеру, скрывая залегшие под его глазами глубокие тени. До приезда в Лейк-Холл он проводил неделю за неделей за работой и на бесчисленных вечеринках. Собственно, поэтому мы и уехали за город – надо было восстановиться.

Он присел, и я примостилась подле него, придвинувшись как можно ближе, так, что наши бедра соприкоснулись. Повернувшись к мужу, я нежно положила ладонь ему на щеку, и он накрыл мои пальцы своей рукой. Я приподняла голову и закрыла глаза, однако о близости Александер даже и не думал.

– Джинни, – пробормотал он, и я, убрав руку, посмотрела ему в лицо. – Мне нужно кое-что тебе рассказать.

Я была жестоко разочарована. О чем можно мечтать в браке, особенно в таком возвышенном, как наш? О том, чтобы годами сохранялась тяга друг к другу, чтобы было желание, чтобы сердца бились в унисон…

Я быстро взяла себя в руки. Показывать дурное расположение духа – не лучший ход. Мужчинам подобное поведение не нравится.

Александер толкнул лодку ногами, затем поймал ее за борт. В тесном пространстве ангара шумно плеснула вода, и на мелких волнах зарябил свет нашей лампы, отбрасывая отблески на стены и потолок.

Все признаки того, что мы в опасности или на грани какой-то серьезной потери, были налицо.

Муж поведал мне типичную историю настоящего лондонского джентльмена: постоянно растущие долги и ссуды, наперебой предлагаемые ему одетыми с иголочки молодыми банкирами – как же, те были просто в экстазе от открывающейся возможности сидеть в «Берлингтоне» за одним столом с самим лордом Холтом. Правда, стоило им получить членство в клубе, и отношение менялось: ведь Александер задерживал платежи в погашение предоставленных ему кредитов.

Муж рассказал, что наши счета пусты, а лимит по его кредитным картам выбран до последнего пенни. Ему даже пришлось продать картину из коллекции отца на аукционе. Увы, цена на нее сложилась крайне низкая. Фавершем, его старый школьный друг, обратил внимание на продажу и обратился к Александеру с вопросом: как тот мог допустить подобное? Поняв, что происходит, Джейкоб настоял, чтобы муж посвятил меня в свои проблемы.

Итак, мы оказались у разбитого корыта. В конце нашего разговора Александера вырвало, словно горло ему распирал комок стыда. Возникало ли у меня искушение его бросить? Ни в коем случае. Мы слишком долго были в браке, у нас росла дочь. Да, при виде меня ее личико каждый раз кривилось от отвращения, но отца-то Джослин любила!

Я пыталась найти выход. Во-первых, обратилась к доктору.

– Маленькая помощница мамы, – улыбнулся Эрик, выписывая рецепт на успокоительные якобы для Джослин.

– Маленькая помощница жены папы – наверное, лучше так сказать, – откликнулась я и сразу пожалела о своих словах – так странно Эрик на меня посмотрел.

Я принимала препараты небольшими дозами – ровно столько, чтобы пережить первые, самые тяжелые недели после признания мужа. Потом рассказала Александеру, что у нас состоялся разговор с Элизабет и родилась одна идея.

Мы обратились к Фавершему и вчетвером разработали план подделки произведений искусства в целях сохранения Лейк-Холла и семейной коллекции для Джослин. Доходы от аферы с лихвой обеспечивали всех участников комбинации. План работал как часы до тех пор, пока Фавершем не переступил черту, втянув в дело Клеменси. А теперь он вовлек в преступную схему и мою дочь. А крайней в итоге оказалась я.

Завершая свою обличительную речь, Джослин заявляет, что я отравляю душу ее Руби. Она, мол, видит, как мы близки, а для девочки мое общество вредно, поскольку я – человек бесчестный. Джослин представляет дело таким образом, словно все мои попытки сближения с внучкой замешаны на колдовстве: таинственных зельях и заклинаниях. Меня настолько задевают ее слова, что последние жизненные силы покидают мою душу, и я представляю, как они стекают струйками к ногам и собираются на полу лужицей мутной озерной воды. Я склоняю голову и дожидаюсь, пока за дочерью не захлопнется дверь.

Стою в наступившей тишине, едва сдерживая слезы. Джослин, не задумываясь, каждый день вонзает нож мне в спину, и я слабею. И все же мне следует оберегать ее от тайн прошлого, защищать ее будущее. Иного выхода нет.

С Руби я беседую в ее комнате, перед сном, подальше от любопытных ушей матери. Тяжело решиться разговаривать с ребенком о таких вещах. Ханне я доверяю безоговорочно и не хочу обсуждать ее персону с дочерью, и все же – кто знает… Дождавшись, когда малышка уткнется в книгу, присаживаюсь на край ее кровати.

– Хочу спросить тебя о том, что ты рассказывала бабушке. Она говорит, что Ханна тебя бьет, что у тебя на руке синяки.

Руби поддергивает рукав и показывает мне два уже слегка потускневших кровоподтека. Оба размером с подушечку пальца.

– Скажешь, откуда они взялись?

– Это был несчастный случай.

– Что за несчастный случай?

– Не знаю.

– Синяки только на этой руке? Других нет?

Дочь трясет головой и задирает оба рукава. Больше отметин я не вижу.

– Я должна знать, что случилось, малыш. Это важно.

– Почему?

– Ты сказала бабушке, что Ханна тебя ударила. Это серьезное обвинение.

– Я такого не говорила!

– Разве?

– Не знаю, откуда бабушка это взяла. Наверное, что-то перепутала.

– Так откуда же все-таки синяки?

– Не помню, – пожимает плечами дочь. – Может, в школе заработала. Мы играли на переменке в вышибалу, и кто-то из мальчишек сильно запустил в меня мячик. Его за это отругали.

Я продолжаю осторожные расспросы, но Руби гнет свою линию, и рассказ ее выглядит вполне правдоподобным. Желаю ей спокойной ночи, пока малышка окончательно не расстроилась, однако успокоиться не могу. Синяки-то на внутренней стороне руки…

Времена настали такие, что не знаешь, кому доверять и во что верить.

Укладываюсь в постель. Спать еще рано, но мне не хочется снова столкнуться с матерью, которая бродит по первому этажу. Пытаюсь почитать, однако не могу сосредоточиться. Кровоподтеки Руби не дают мне покоя, но теперь по другой причине. Каждый раз, когда представляю себе синяки дочери, на ум приходит другая девочка с точно такими же отметинами на внутренней стороне руки. Эта девочка – я.

Это неожиданное и доселе не посещавшее меня воспоминание. Вроде как сдуваешь пыль с какого-то старинного предмета и лишь тогда понимаешь, что перед тобой. Сейчас я отчетливо осознаю, что думаю о том дне, когда родители устроили вечеринку, когда нас покинула Ханна. На эту мысль меня наталкивает платьице, в котором я себя помню. Голубое, что бы там ни говорила Ханна. Точно голубое, а не зеленое, однако могу ли я доверять своей памяти? Ответа нет, и все же картинка в мозгу рисуется предельно четкая.

Я гуляю в нашем саду с матерью, ее другом Рори и еще несколькими гостями. Каждый из них держит в руке бокал с коктейлем. Мать выглядит прекрасно. Я разгоряченная и потная, потому что Рори заставляет меня выполнять заученные кульбиты все быстрее и быстрее.

– Хватит! – говорит мать, когда Рори подбивает меня сделать колесо.

Как ни крути, я все же не самая умелая акробатка. Мать встает из шезлонга и опускается передо мной на колени. В руках у нее сигарета, и я захожусь кашлем от табачного дыма.

– Неприлично сверкать трусиками перед гостями, – сердито шепчет она. – Прекрати устраивать из себя посмешище!

– Не будь такой занудой, Джинни! – кричит Рори. – Давай, малышка, покрути колесо. Пожалуйста! Или сделай сальто!

Мать качает головой, но во мне просыпается дух неповиновения. Делаю колесо, наслаждаясь вниманием Рори. Отскакиваю в сторону от матери и показываю все, на что способна.

– Джослин! – с угрозой в голосе окликает меня она.

– Шикарно! Еще, еще, пожалуйста! – аплодирует Рори.

Я совершаю новый кульбит, а потом еще один. Мне жарко, колесо получается все хуже, однако остановиться я не в состоянии. Пусть видят, сколько раз я могу его сделать! После пятого или шестого совсем выдыхаюсь. Смотрю на зрителей, но они уже отвлеклись. Даже Рори глядит в другую сторону. Громко настаиваю, чтобы он вновь обратил на меня внимание. Выходит грубо, а мне все равно.

– Джослин! – поворачивается ко мне мать. – Прекрати кричать! Немедленно домой!

Я совершаю разбег и делаю еще три колеса прямо перед матерью и Рори. На последнем кульбите нога едет, и я шлепаюсь в сырую траву, а там, на краю клумбы, лежит огромная куча собачьих какашек. Мать, помогая мне подняться, ее сперва не замечает. Затем морщит нос и застывает на месте. Поздно… Ее желто-оранжевое платье и свисающие с шеи красивые бусы перепачканы собачьим калом.

Рори смеется, запрокинув голову. Я понимаю, насколько расстроена мать – как-никак любимое платье, – однако она тоже улыбается и заявляет:

– Ну что ж, в любом случае я колебалась между этим нарядом и клетчатым платьем от Гальяно, так что теперь проблема решилась: я буду на вечеринке сначала в одном, потом в другом.

– Бог ты мой! – кричит один из гостей. – Я лопну от зависти! Как к тебе попала эта карта? Вечно ты меня опережаешь на шаг…

– Вперед, Джослин. Пора домой, – подталкивает меня мать.

В холле она хватает меня за руку и сильно шлепает по ягодицам: раз, другой, третий… Каждый шлепок все сильнее. Я визжу от боли, боюсь, что на этом мать не остановится, и тут в холле появляется Ханна. Мать замирает с поднятой рукой.

– Что здесь происходит? – спрашивает няня, и мать толкает меня в ее объятия.

– Где ты была, черт возьми?

– Лорд Холт попросил меня помочь ему кое-что найти.

– Неужели он не в состоянии поторопиться? Я не могу справиться с Джослин! Сделай так, чтобы подобное больше не повторялось!

Мои ягодицы еще горят, но следы порки сойдут быстро. А вот на руке, в которую вцепилась мать, краснеет ряд кровоподтеков.

Я растревожена воспоминаниями, взволнована синяками дочери. А еще больше меня беспокоит вопрос: почему я раньше не помнила эту ужасную сцену?