Текст книги "Няня"

Вирджиния

Стучу в окно, пытаясь привлечь внимание Джеффа, и через минуту мы с ним встречаемся у задней двери.

– Пожалуйста, проверь каменный выступ на стене вокруг сада, – прошу я его. – По-моему, он расшатался. Сможешь потом рассказать, не ошиблась ли я? Только никому не говори.

Через некоторое время садовник возвращается.

– Леди Холт, – начинает он, и я с трудом поднимаю веки.

Джефф неловко мнется на пороге моей гостиной. Разулся, стоит в одних носках. Кстати, никогда прежде не видела, чтобы он заходил в дом.

– Камень и вправду покачивался, – подтверждает Джефф. – Я его закрепил, теперь стоит, как скала.

– Как считаешь, его расшатали специально?

– Не могу точно сказать.

Я благодарна садовнику, что он не выказывает недоумения, в отличие от Джослин. Джефф – образец преданности.

– Вполне возможно, что выступ просто расшатался под весом Руби, – добавляет он.

Стоило Джослин уйти, как Ханна возникает в моей гостиной. Я возвращаюсь из туалета, а она тут как тут, сидит в моем кресле.

– Присаживайтесь, – предлагает она.

Похоже, выбора у меня нет, и я подчиняюсь.

Осторожно устраиваюсь, придерживая пульсирующую от боли руку. Голова кружится.

– Полагаю, вы до последнего тешили себя надеждой, что в озере нашли мои косточки, – улыбается няня, но я не удостаиваю ее ответом. – Джослин рассказала мне о подделках, – продолжает она.

Мое сердце уходит в пятки. Так я и думала…

– Мне с самого начала показалось, что дом выглядит несколько запущенным, – заявляет Ханна. – Еще подумала, что дело в отсутствии денег, но ваша схема просто гениальна, не могу не признать. Кто ее автор – вы или Александер?

– Не смей упоминать его имени!

– Где же ваши манеры? – предупреждает она.

Знакомое выражение. Ханна частенько выговаривала Джослин: Как ты играешь, девочка? Где твои манеры? У меня по коже бегут мурашки.

– Кто бы ни придумал эту комбинацию, могу только поаплодировать, – говорит Ханна. – Ваше хранилище никогда не опустеет. Умный ход! Я тут провела небольшое расследование. Значит, у вас есть художник, у вас имеется знаток живописи, который занимается подтверждением подлинности полотен и их продажей. А огромная коллекция произведений искусства в Лейк-Холле придает правдоподобия афере.

Она права. Каждый наш шаг сто раз взвешен и тщательно спланирован.

– Хочу быть в доле, – заявляет Ханна. – Вы должны встроить меня в схему и поделиться прибылью. Однако мне требуются гарантии безопасности. Отдайте мне каталог Холтов, тот самый, который вы, видимо, надежно припрятали. Готова съесть свою шляпу, да и вашу тоже, если каталог погиб во время наводнения. Только наивная Джослин может поверить в подобную чепуху. Отдайте каталог, и взамен получите мое молчание, ну и долю свою сохраните. Серьезно – я полагаю, что могла бы быть вам полезна. Например, в качестве старенькой леди, которая обнаружила у себя на чердаке старинный холст и просит его оценить. Представляете себе выражение лица какого-нибудь старого чудака из «Сотбис» или «Кристис», когда я заявлюсь туда с пыльным полотном старого мастера?

Господи, этого просто не может быть… Ханна не может работать с нами! Джослин дает ей все возможности все глубже и глубже влезать в нашу жизнь. Нам никогда от нее не освободиться…

– Мне необходимо обсудить твое предложение с остальными участниками.

– Хорошо, только долго не тяните.

– Я понимаю.

На самом деле я намерена тянуть столько, сколько возможно.

– Ну и прекрасно, – удовлетворенно вздыхает Ханна. – Нет покоя грешникам на этой земле. Ладно, мне нужно придумать, какое угощение состряпать Руби к чаю.

Я готова взмолиться, чтобы она не причиняла вреда девочке, но не смею открыть рта. Боюсь, что подобные просьбы лишь побудят Ханну переключить внимание на мою внучку. И все же у меня вырывается:

– Прошу, не разрушай жизнь Джослин!

– А почему нет, черт возьми? – оживляется няня. – Она ведь мою разрушила!

Так вот в чем дело… Ханна наконец открыла свои карты: конечно, ей нужны деньги, и она выдоит из нас все, что только можно, однако еще больше ее интересует месть.

Во всяком случае, теперь наступает полная ясность. Меня сковывает страх, и в то же время я ощущаю в себе способность дать бой. Меня вдруг осеняет. В душе загорается слабенький огонек, который я не позволю задуть. Мне всегда удавалось выпутываться из сложных ситуаций.

Я столько раз спасала себя и Александера, что в это сложно поверить. Я еще не проиграла!

– Джослин никогда не согласится на участие в преступной схеме. Разве что ты попросишь ее об этом сама. Мне она точно помогать не будет; боюсь, ей доставит удовольствие, если я окажусь за решеткой. Я не внушаю ей ничего, кроме отвращения, и ты прекрасно об этом знаешь, потому что сама приложила к этому руку.

Ханна затихает, обдумывая мои слова.

– Что ж, не исключено, что вы правы. Хорошо, я займусь этим вопросом. Полагаю, что могу рассчитывать на вашу поддержку.

– Разумеется.

Я держусь ровно до тех пор, пока она не выйдет из гостиной. Остаюсь в кресле, уставившись на озеро за окном. План у меня имеется, однако у него есть недостаток: я не сумею осуществить задуманное в одиночку. Джослин должна мне помочь. Другое дело, что наступили такие времена, когда ни к одной из моих просьб она не прислушается.

Боль в запястье становится невыносимой, и меня начинает тошнить. Деваться некуда – придется принять обезболивающее. Болит так, что мне не удается вскрыть пакетик из фольги, в котором упакованы пилюли, и я переворачиваю вверх дном коробку с таблетками, оставшимися от предыдущего назначения. Лекарства высыпаются на кровать, и я принимаю две таблетки. Собирая пилюли, обращаю внимание, что их далеко не так много, как я рассчитывала. Снова встряхиваю коробку, но она пуста. Нет, так мало остаться просто не могло!

На будущее придется каждый раз пересчитывать остаток. Что-то здесь не так. Обессилев, я ложусь в постель.

Позже, когда ко мне заходит Руби, предупреждаю ее:

– Обещай, что никогда больше не станешь забираться на стену вокруг сада и не будешь совершать другие шалости, которые я тебе до сих пор позволяла. Никаких больше рискованных трюков, Руби. Пожалуйста, пообещай мне, дорогая! Когда снова станет можно, я тебе скажу.

– Ладно, не буду, – клянется внучка.

Сейчас она – просто образец невинности и примерного поведения, но насколько я могу ей доверять?

1985

Ханна выгуливает собак Холтов – Джеда и Бижу. С Бижу она обращается грубо: золотистого спаниеля с глазами лани подарил Вирджинии Александер, однако та предпочитает Джеда, последнего кобеля в длинной династии черных лабрадоров. Александер положил ей начало, будучи еще почти мальчиком. Они проходят по подъездной аллее Лейк-Холла, где садовники сгребают в большие кучи палую листву, и сворачивают на бегущую сквозь лес пешеходную дорожку.

Со стороны деревни нетвердой походкой приближается женщина, и Ханна изучает ее непрезентабельную одежду и обувь. Наконец они встречаются глазами. Сердце Ханны дает сбой: перед ней Джин. Старая подруга и в прошлый раз была навеселе, а сегодня явно перебрала.

– Черт бы меня побрал! – восклицает она. – Вот оно и утешение для усталого путника! Я уж думала, что заблудилась. Шла к тебе в гости.

– Я на службе, – отвечает Ханна. – Сейчас неподходящее время. Надо было сперва позвонить.

– Чем занимаешься?

– Выгуливаю собак, потом пойду за покупками.

На самом деле поход в магазин не входит в ее планы, однако Ханна не желает, чтобы Джин увязалась с ней в Лейк-Холл.

Бродяжка вздыхает, уныло опустив плечи.

– Могу я составить тебе компанию? Правда, я совсем вымоталась, так что быстро идти не смогу.

Они бредут по тропе посреди густого леса. С листвы еще капает – недавно прошел дождь. Дорожку пересекает фазан, и собаки бросаются в погоню.

Джин тащится со скоростью маленького ребенка и капризничает, как дитя. Чем больше старая подруга ноет, тем большее презрение охватывает Ханну. Послушать Джин – так плохо все на свете: и промокшие ботинки, и отсутствие сигарет, и бог весть что еще. Незваная гостья не представляет, как доберется до дому, ведь в кармане ни шиша, все потратила на билет до Даунсли. Имеются у нее проблемы и более масштабного характера: крайняя нужда, предательство парня и семьи, да еще и мерзавцы из службы социальной защиты угрожают урезать пособие… Ханна выслушивает жалобы молча, не останавливаясь, и вдруг Джин цепляет ее за локоть.

– Я тут подумала, – говорит она. – Не найдешь ли ты мне подходящее место в доме? Мы могли бы работать вместе.

Ханна содрогается от ужаса. До этой секунды она опасалась лишь, что Джин явилась, чтобы утащить ее обратно в сточную канаву как раз в тот момент, когда у Ханны есть основания собой гордиться. Наконец она привлекла к себе внимание Александера.

– У меня там нет права голоса, – осаживает она подругу.

– Но замолвить словечко ты в состоянии?

– Не вижу никакой разницы.

– Какая же ты все-таки сука, Ханна Берджесс!

Терпение Ханны подходит к концу.

– Поезжай домой, Джин. Ты явно не в себе.

– С хозяином дома уже спишь?

Лицо Ханны невольно заливает краска.

– Уходи! Сейчас же!

– А если я заявлюсь в Лейк-Холл и расскажу, что никакая ты не Ханна? Если заявлю, что на самом деле ты Линда Тэйлор, прикинувшаяся другим человеком? Понравится ли им новость, что у тебя нет никакой квалификации?

Она хватает Ханну за рукав, и та отдергивает руку. Джин права – ей есть что терять.

– Уходи! – повторяет она.

– У меня нет денег. Я пытаюсь наладить свою жизнь, имей же сострадание.

Собаки рыщут в подлеске, описывая уменьшающиеся с каждым разом круги. Сквозь деревья уже проглядывают сельские угодья. Они приближаются к озеру.

– Могу доставить тебя домой, но я не готова привести тебя в Лейк-Холл.

– Я не сяду в машину, пока не пообещаешь, что замолвишь за меня слово! Иначе… Клянусь, я приеду сюда в своем лучшем воскресном наряде и выложу хозяевам, что ты не та, за кого себя выдаешь.

– Кто-нибудь знает, что ты здесь? Может кто-то из знакомых тебя забрать?

– Никто не знает. Так, вдруг пришло в голову съездить.

– Что ж, давай дойдем до дома, – предлагает Ханна. – Посмотрю, на месте ли экономка. Если да – представлю тебя, но больше я ничего сделать не смогу.

– Ты серьезно? – захлебывается от восторга Джин.

– Абсолютно.

Они делают несколько шагов, и Ханна подножкой сбивает Джин на землю. Та падает лицом вниз. Женщина пьяна, потому и не успевает выставить руки, чтобы смягчить падение. Удар вышибает воздух из ее легких, и Ханна не теряет времени: упершись коленом в спину бывшей подруги, накидывает на ее горло собачий поводок и стягивает его изо всех сил. Воздух, который она задержала от волнения, выходит из нее шумными толчками, руки дрожат от напряжения. Наконец грудная клетка Джин перестает вздыматься; ее тело обмякает. Боль в сведенных мышцах заставляет Ханну отпустить поводок. Отступив в сторону, она рассматривает поверженную шантажистку. Еще дышит? Трудно сказать. Ханна подбирает тяжелый булыжник и несколько раз с силой опускает его на затылок бывшей подруги.

Вокруг тишина, собаки бегают где-то неподалеку – во всяком случае, из подлеска доносится легкое подскуливание Джеда. Выброс адреналина заставляет Ханну пропотеть насквозь. Все кончено: Джин никогда не встанет между ней и Александером.

Ханна приходит в себя, и ее начинает беспокоить вопрос: что делать с телом? Джин валяется лицом вниз в грязной листве. Оставлять ее здесь никак нельзя. Ханна взвешивает варианты и принимается за дело.

Тащить труп волоком не так-то легко, но, по счастью, озеро всего лишь в пятидесяти ярдах. На краю леса приходится перелезть через колючую проволоку, отделяющую пешеходную тропу от территории Лейк-Холла. Ханна грубо протаскивает тело Джин сквозь заграждение и аккуратно раздвигает проволоку для собак.

Садовники все еще снуют вдалеке, перед домом – над кучами листвы поднимается легкий дымок. Незаметно пробравшись в сад, Ханна находит тачку и грузит в нее труп. Голову она аккуратно оборачивает курткой, так что кровь не запачкает днище. Дальше приходится толкать тележку по склону, и это тоже настоящее испытание: одно из колес сильно шатается. Наконец Ханна добирается до лодочного ангара, вытаскивает из-под валуна ключ и, отперев дверь, заталкивает тачку внутрь. Ей удается осторожно перевалить тело в лодку, не перевернув ее кверху дном. Собаке – собачья смерть, думает Ханна, стоя над яликом. Она вернется сюда под покровом темноты и утопит труп Джин посреди озера. Садовники и экономка к тому времени разойдутся по домам, а Холты сейчас живут в Лондоне, так что в Лейк-Холле останутся только они с Джослин.

Утопить тело будет не так легко, однако Ханна найдет подходящие булыжники, которые послужат грузом.

Да, исчезновение Джин станет для кого-то ужасной трагедией. С другой стороны, точно ли ее хватятся? Сомнительно, считает Ханна.

Джо

Позвонив Фавершему, сообщаю ему, что я знаю об их мошеннической схеме. Не дожидаясь, когда тот начнет сыпать оправданиями и извинениями, твердо его прерываю. Говорю, что пару дней не смогу появиться в галерее, так как надо присмотреть за пострадавшей матерью. На самом деле мне требуется некоторое время на раздумья.

На другом конце провода воцаряется молчание, затем Фавершем подает голос:

– Да, конечно. Я вас понимаю.

– Будем на связи.

– Не пропадайте надолго.

– Меня не будет столько, сколько я посчитаю нужным.

– Да-да, разумеется. Знаю, что вам нужно время. Однако же вам следует сознавать, что наша «Ванитас» на рынке не единственная, а Морис – весьма важная персона.

Ну и наглец!

– Не все так однозначно, как вам кажется, – продолжает Фавершем. – Клиент, в конце концов, получит свою картину.

– Однако не ту, на которую рассчитывал!

– Выглядит она точно так же, вся документация выправлена правильно. Если клиент не семи пядей во лбу, то будет наслаждаться шедевром точь-в-точь как настоящим.

– Через пару дней я вам позвоню.

– Отлично! Вот что еще хотел сказать, Джослин…

– Да?

– Вы здорово себя проявляете, хочу, чтобы вы об этом знали. Мне приятно с вами работать, так что жду продолжения, и это вовсе не лесть.

Он кладет трубку. Я в легком шоке, продолжаю сердиться и все же в глубине души верю Джейкобу. Невольно содрогаюсь.

Нельзя вестись на никчемные комплименты. Слова – они и есть слова, особенно для человека, которому, в сущности, плевать на других.

Выйдя к машине, вспоминаю, что мать говорила о выступе в стене. Решаю проверить сама. Камень стоит, как скала. И о чем весь этот сыр-бор…

На спортивной площадке у школы куча народа, и я всматриваюсь в толпу в поисках дочери.

– Простите, вы, случайно, не мама Руби? – окликают меня.

– Да-да, это я.

– Меня зовут Клэр, я мама Джейкоба. Они с Руби одноклассники.

– О, приятно познакомиться.

Окидываю взглядом достойно одетую женщину, толкающую дорогую коляску с грудным младенцем. Черт, только не приставай ко мне с просьбами распространять лотерейные билеты или принять участие в организации площадки для школьного праздника… Однако не похоже, что дело в этом. Невольно смотрю ей за спину – не бежит ли мне навстречу Руби.

– Я вас не задержу, – торопится мамочка, видя, что я волнуюсь. Просто хотела лично перед вами извиниться за поступок сына.

– Извиниться? За что? – переключаю я внимание на собеседницу.

– Джейкоб сегодня сильно повздорил с вашей дочерью и теперь очень переживает. С ним сейчас беседуют… Не буду утомлять вас подробностями, но мне очень неловко.

Мама нашего одноклассника плачет, и я внимательно на нее смотрю. Дорогая одежда, подтянутая фигура, изящный макияж, а под заплаканными глазами – темные тени.

– Что именно он сделал?

– Вам разве не звонили из школы?

– Нет, не звонили.

– Мне сказали, что вам оставили сообщение. Извините, думала, что вы в курсе.

Проверяю телефон. Действительно, сообщение я пропустила. Учительница Руби спрашивала, не найдется ли у меня несколько минут, чтобы заскочить в школу и побеседовать после уроков.

– Что ваш сын сделал с моей дочерью?

– Простите… – Она вновь пускает слезу. – Он ударил Руби, а потом еще и толкнул. Учительница с ним строго поговорила, а потом мы еще встретились с директором школы. Джейкоб больше никогда так не поступит, клянусь! Не могу передать, как мне перед вами неудобно…

– Руби пострадала?

– Немного, уж извините…

– То есть ваш сын Джейкоб причинил боль моей девочке?

Она кивает, и ее ребенок тоже разражается ревом.

– Что ж, спасибо, – вздыхаю я. – Принимаю ваши извинения. Пойду разыщу учительницу. Не расстраивайтесь.

Женщина явно удивлена. Наверняка ожидала, что я потребую какой-то компенсации. Но дело-то обычное. Да, бывает, что одноклассники подерутся, потолкаются, но это ведь не взрослые. Вот если бы мою девочку обидела Ханна или, допустим, мать…

Учительница едва ли не ползает передо мной на коленях. Директор тоже присутствует при нашей встрече. Рассказывают, что сделали все возможное, чтобы разрешить возникшую проблему, и я слегка расслабляюсь. Обещают, что впредь будут бдительны.

Забрав Руби, говорю:

– Милая, мне очень жаль, что так вышло. Наверное, ты здорово переживала. Хочу, чтобы ты усвоила: если подобное произойдет еще раз, ты немедленно должна пожаловаться кому-то из взрослых.

– Я так и сделала, – вздыхает она. – Позвонила Ханне.

– Она наверняка сообщила бы мне о твоем звонке.

– Я не вру, мам!

– Ты уверена, что звонила? Точно не наговариваешь на нашу няню? Я ведь знаю, что ты ее недолюбливаешь. Руби, сейчас самое время признаться, если ты в чем-то солгала.

Дочь пинает туфелькой землю, выбивая кусок дерна, и яростно растаптывает его подошвой.

– Руби…

– Мама, я никогда тебя не обманывала!

– А помнишь, ты говорила бабушке, что Ханна тебя ущипнула?

– Так и было! А Джейкоб просто иногда меня толкает, вот и все.

– Руби! Ты ведь только что сказала, что Джейкоб сделал тебе больно, и его мама передо мной извинялась. Я имела серьезный разговор с твоей учительницей и директором школы. Мальчик и сам признался, что тебя стукнул! Что вообще происходит, дочь? Очень непорядочно обвинять во всех грехах Ханну!

– Она тоже делала мне больно!

– Не лги мне!

– Я и не лгу! Ну почему ты мне не веришь?

Похоже, малышка готова разрыдаться. Не успеваю найти подходящих слов, как она швыряет свой рюкзачок на землю и припускает от меня по школьной аллее.

Бегу за ней со всех ног: через пятьдесят ярдов дорожка сужается, и дальше пешеходное движение заканчивается. Ловлю дочь за капюшон толстовки, когда она уже готова завернуть за угол. Навстречу, сигналя что есть мочи, летит фургон, и я едва успеваю толкнуть Руби на живую изгородь вдоль дороги. Я зла и напугана настолько, что готова дать дочери затрещину, но вместо этого прижимаю ее к груди.

– Руби, – шепчу я, зарывшись в ее волосы, – Руби… Все в порядке. Мама тебя любит. Поедем домой, дочь. Потом все обсудим.

– Не хочу!

– Почему?

– Потому что она живет в нашем доме!

– Девочка моя! Поверь, проблема не в ней.

Дома Руби, схватив айпад, моментально исчезает в своей комнате. Мать при полном параде валяется в своей кровати.

Честно говоря, я рада, что получаю небольшую передышку от обеих. Ханну обнаруживаю на кухне.

– Что это Руби прибежала с таким лицом? – спрашивает она. – У нее все в порядке?

Я рассказываю о кровоподтеках, которые оставил на руках дочери Джейкоб, и о ее рискованном побеге из школы.

– Господи ты боже мой! – ахает Ханна. – Как же я не заметила синяки? Мне ужасно неловко.

– Ты и не могла заметить – Руби их скрывает.

– Бедняжка! Представляешь, как тяжело маленькому человечку хранить такие секреты…

– Вот именно. Я тоже чувствую себя виноватой.

– Твоей вины тут нет. Ты делаешь все правильно, но ведь идеальной быть в любом случае невозможно. Руби должна знать, что ее любят, нуждается в стабильности, об этом мы уже говорили. По-моему, ей просто требуется время, чтобы прийти в норму. Тогда она начнет слушаться старших, и все станет куда легче. Горе лечится долго…

Ханна разминает муку, добавив в нее масло, и я наблюдаю за ее покрытыми присыпкой липкими пальцами.

– Что готовишь?

– Крамбль[4]4
  Крамбль – десерт из запеченных в тесте фруктов, распространенное в Англии блюдо.


[Закрыть]. Руби попросила, хочет попробовать. Гели ей понравится, научу ее готовить самостоятельно.

– Отлично!

– Хочу кое-что тебе сказать, если не возражаешь.

– О чем ты?

– Руби немного расстроилась – ведь ты обещала ей помочь с домашним заданием по английскому и, наверное, забыла.

– Что? Не помню, чтобы я давала такие обещания.

Только-только успокоилась, и вот чувство вины охватывает меня с удвоенной силой.

– Но я сама слышала ваш разговор, дорогая.

– Когда это было?

– После того, как ты привезла Вирджинию из больницы. Ничего удивительного, что обещание вылетело у тебя из головы.

– Обязательно вечером ей помогу…

– Надо было к сегодняшнему уроку, но не переживай, я ей подсобила.

– Как считаешь, справлюсь я с ролью работающей матери-одиночки?

– Именно поэтому я и переехала в Лейк-Холл. Конечно, период сложный. Кстати, какие мысли насчет работы?

– Пока ничего не решила. Видимо, лучше всего будет сменить место, попробовать устроиться в другую галерею.

– Наверное, для этого необходим более продолжительный опыт.

– Может быть, и так.

– Если хочешь, давай обсудим. По-моему, не следует принимать поспешных решений. Оп! Кажется, тесто готово.

Ханна заливает получившейся смесью блюдо с нарезанными яблоками и ежевикой. Сколько мы с ней ели подобных лакомств в детстве…

– Знаешь, у меня идея, – возвращается к разговору Ханна. – Будь у тебя на руках каталог Холтов, это здорово помогло бы. Ты получила бы рычаг воздействия на участников комбинации, согласна? – спрашивает она, ставя противень в духовку.

– Мысль неплохая, – задумываюсь я.

– Хотя, наверное, это ерунда…

– Да нет, не скажи.

Наводя порядок в спальне дочери, размышляю над предложением няни. Руби лежит в постели, вяло тыкая пальчиком в экран айпада.

– Могла бы и помочь, – упрекаю ее я.

– Сейчас, только дойду до конца игры.

– Нет, Руби. Прямо сейчас.

– Ну, еще минутку…

Заметив мешки под глазами дочери, сдаюсь.

А все же мысль интересная. Действительно, каталог позволит мне оказать влияние на ситуацию. Не задумывалась о том, что можно поменяться ролями с членами группы аферистов, однако что тут невозможного? Звучит заманчиво.

Собираю в охапку разбросанную одежду дочери, когда из-за двери раздается крик матери. Бросаю все на кровать и выбегаю в коридор. Мать стоит у лестничной площадки, судорожно цепляясь за перила.

– Что случилось?

– Я едва не упала. Кто-то ослабил держатели покрытия на верхних ступеньках!

Она указывает дрожащим пальцем на лестницу, и я присаживаюсь на корточки. Ковровая дорожка и вправду слегка пошла волнами, но вроде бы ничего такого особенного.

– Это Ханна! – пошатываясь, шипит мать.

За перила она держится так, что пальцы побелели – словно попала в эпицентр торнадо. Вид у нее совершенно безумный.

– Ну что за чепуха! Что ты несешь? Руби, быстро в свою комнату!

Еще не хватало, чтобы дочь слушала эту чушь.

Провожаю мать в ее спальню и укладываю в постель. Она тут же закрывает глаза и лежит, бурно дыша от волнения. А рот остается открытым – если бы не вздымающаяся под простыней грудь, запросто можно решить, что в кровати труп.

– Я знаю каждый дюйм своего дома, – выдыхает она через некоторое время. – Дорожка в этом месте всегда лежала плотно.

Приподнимаю флакон с пилюлями с ее ночного столика.

– Ты просто накачалась обезболивающим. Тебе надо отдохнуть, и прекрати этот бред.

– Кстати, о таблетках, – продолжает мать.

– Все, не хочу больше ничего слушать. Пожалуйста, попытайся заснуть.

Закрываю снаружи дверь спальни и прислоняюсь к ней спиной. Руби высовывает нос из-за угла.

– Что ты здесь делаешь?

– Хочу зайти к бабушке.

– Дай ей отдохнуть. Кстати, знаешь что?

– Что, мама?

– Прошу тебя не упоминать при бабушке, что твоя няня брала портсигар. И не рассказывай ей, что Ханна тебя щиплет и тому подобную ерунду.

– Обещаю, – бурчит она.

Слава богу, хоть сейчас не спорит – уже облегчение.

– Спасибо, – вздыхаю я и целую дочь в лобик.

Господи, какие темные тени у нее под глазами…

Наверное, все же это тусклое освещение играет со мной дурную шутку.

Оставляю Руби в спальне и спускаюсь на первый этаж. Пора и себе посвятить хоть немного времени. Порой меня посещает мысль: как здорово нам жилось бы в Лейк-Холле втроем – только я, Ханна и Руби… Не будь матери, наше будущее стало бы безоблачным.

Каталог начинаю искать с папиного кабинета – в конце концов, именно там он всегда и хранился. Просматриваю каждую полку, однако тщетно. Не оставляю без внимания и ящики письменного стола, но и там каталога нет.

Где он еще может быть? Стою у окна, разглядывая озеро и прилежащие к нему земли. Поверхность воды гладкая, словно зеркало, и в ней отражаются плотные, напоминающие небесную цитадель, облака. У ближнего берега плавают, постепенно разлагаясь, опавшие листья. Как, должно быть, ужасно закончить свои дни подобным образом…

Интересно, о чем думал отец, когда стоял перед этим самым окном? Наверняка он нередко созерцал озеро. Прислоняю нос к стеклу, всматриваясь в окна детской в противоположном крыле. Вспоминаю, что кабинет оттуда – как на ладони. А вот отсюда вид на спальню Ханны далеко не такой хороший. Добрая часть окна прикрыта парапетом. Значит, няня могла беспрепятственно наблюдать за отцом, а он за ней – едва ли. Тревожная мысль… Кто захочет, чтобы за ним подглядывали?

Еще раз проверяю ящики стола. Так, а что с портсигаром? Разыскивая каталог, я его не заметила, не вижу и сейчас. Неужели обвинения Руби не беспочвенны? Может, сама дочь его и взяла, а потом попыталась свалить вину с больной головы на здоровую? На материны драгоценности Руби набрасывается, словно сорока. Как-то раз перед выходом в школу я сняла с ее пальца бабушкино кольцо. А если портсигар забрала мать? Последнее время она становится все более сентиментальной, вспоминая отца. Вполне могла сунуть вещицу себе в тумбочку, и, наверное, изредка поглядывает на нее с ностальгией.

Тру усталые глаза. С одной стороны, я в беспокойстве и замешательстве, с другой – устала настолько, что поиски каталога продолжать уже нет сил.

В голубом зале горит камин. Фотоальбомы сложены ровной стопкой на оттоманке. Беру верхний. Интересно, есть ли здесь снимки из нашего дома в Белгравии? Вдруг мать со своей компашкой подделали фотографию, где я стою на фоне «Ванитас»? Была ли эта картина вообще в нашей коллекции?

Медленно листаю альбом, но других снимков гостиной в лондонском доме пока не нахожу. Две страницы склеились между собой, и у меня екает сердце. Аккуратно их разъединяю. Здесь лежат фотографии, которых я раньше не видела: на нескольких из них – папины собаки, на двух красуется мать. Видимо, снимал отец. Мать запечатлена в Лейк-Холле, в своей спальне. В каждой руке держит вешалку с нарядом – видимо, спрашивает папиного совета, что надеть. Выглядит она игриво. На кровати за ее спиной свалена еще куча платьев. Помню, как мать мерила наряды, а потом кидала их один на другой. Умение красиво одеться она всегда считала искусством.

На самом верху кучи лежит платье, которое я отчетливо помню, потому что это платье – мое. Я надевала его в тот самый вечер, когда нас покинула Ханна. Ошибки нет – именно из-за него в тот день и разразился скандал. Вот только… Платье на фотографии – голубое, как мне и помнилось. Ханна настаивала, что оно зеленое. Выходит, платьице в куче принадлежало не мне? А кому же тогда? Размер-то детский. Все очевидно. Тогда почему же Ханна упорно настаивала, что цвет я путаю? Странно…

Закрываю альбом с внезапным чувством тревоги. Ханна меня убеждает, что я ошибаюсь не только с цветом платья, и я отчего-то испытываю беспокойство. Дело даже не в том, что я чего-то не могу вспомнить, а в том, что няня уверена: едва ли не все мои детские воспоминания – ложные. Вроде бы никогда на память не жаловалась, и фотография в альбоме – несомненное тому доказательство.