Текст книги "Няня"

«Неужели ты меня не любил, Александер?»

«Я люблю Вирджинию».

«Не любил даже в те минуты, когда мы делили с тобой постель?»

«Боюсь, я не хочу отвечать на этот вопрос».

– Не могу это слушать!

Мне плохо, я полностью опустошена. Мой папа никогда не закрутил бы роман с Ханной! Только не с ней! Ханна принадлежала мне, а не папе. Папа тоже принадлежал только мне. Неужели у них были отношения? Немыслимо! Все, во что я верила, пошло прахом. Меня предали!

Отец в жизни не причинил бы вред другому человеку…

Вновь оборачиваюсь к матери. Смотрит в сторону… Меня мучают мысли о портсигаре в ящике туалетного столика Ханны и свежие цветы на могиле отца, которые мать никогда не выбрала бы.

– Слушай дальше! – призывает меня няня.

Пленка продолжает крутиться. Голос Ханны на записи требует от папы денег в обмен на ее молчание о том, что произошло той ночью. Растерянный отец сперва пытается спорить, но Ханна становится все уверенней, и вот он уже ее умоляет.

«Если не заплатишь, о случившемся узнают все!»

«Скажу, что во всем виноват лишь я».

«В тебе нуждается дочь!»

«Я возьму всю ответственность на себя и положу конец твоему шантажу».

«Кто же мне заплатит? Придется просить Вирджинию. Я расскажу всю правду!»

«Не делай этого, прошу тебя!»

«Заявлю, что меня столкнула с лестницы именно твоя жена!»

«Нет, нет!»

Голос отца дрожит.

«Так кто меня толкнул, Александер?»

«Нет, я не хочу об этом говорить!»

«Если ты не хочешь, тогда скажу я. Меня столкнула вниз Джослин. Какой же, как выяснилось, у нее отвратительный нрав! Честно – не ожидала, но ты ведь сам все видел. Она сделала это намеренно, понимая, что я упаду!»

«Нет… Она не специально… Твое падение – просто несчастный случай, ты не хуже меня знаешь! Да, дочь тебя толкнула, но не предполагала, что ты покатишься вниз!»

«Еще как предполагала! Увидела любимого папочку в моих объятиях и не смогла вынести нашей близости. Она желала мне смерти!»

Ханна останавливает запись и пристально смотрит мне в глаза, словно выворачивая меня наизнанку. Мать прикрывает лицо здоровой рукой, а я падаю на колени у ее кресла.

– Это правда? Я действительно столкнула Ханну с лестницы?

Мать, не отнимая руку от глаз, едва заметно качает головой.

– Говори! Что тогда произошло?

– Мы думали, что Ханна умерла, – бормочет она. – Я проверила ее пульс.

– Они сбросили мое тело в озеро! – перебивает ее шантажистка. – Словно мешок с мусором… Избавились от досадной помехи. После падения я потеряла сознание. Пихнула ты меня здорово – я и в мыслях не держала, что ты на такое способна! Такой вялый ребенок, кто бы мог подумать! Тот вечер стал для всех нас огромным разочарованием, правда, Вирджиния?

– Замолчи! – требую я. – Пусть мать скажет, как все было. – Убираю руку, скрывающую ее лицо. – Что тогда произошло?

– Твой отец в то время закрутил с Ханной интрижку. Ты случайно наткнулась на них, когда шла из ванной. Помнишь? Тебе ведь пришлось принять душ после того, как ты погубила свое нарядное платье.

Я трясу головой. Поход в ванную помню, а дальше – пустота.

– Увидев отца с Ханной, ты жутко расстроилась и разозлилась. А потом пустила в ход руки, и она полетела с лестницы, но это и в самом деле был несчастный случай, дорогая. Ты не хотела причинить вред своей няне, просто пыталась оттолкнуть ее от папы.

– Тебя там не было, Вирджиния! – вновь перебивает Ханна. – Ты знала, что делала, Джослин. Хотела меня убить. В твоих жилах заговорила кровь Холтов. Ты считала, что я недостойна твоего папочки, вот и сшибла меня вниз, потому что желала мне смерти!

– Джослин было всего семь лет, – возражает мать. – Ни один ребенок в подобном возрасте не вынашивает планов кого-то убить.

– Ты не видела ее глаза! – обрывает мать Ханна.

Я сижу в полной прострации. Мне страшно, я сбита с толку и не знаю, во что верить. Пытаюсь вспомнить хоть что-то из рассказанной мне истории – и не могу. В голове пустота. Чувствую, как мать сжимает мне руку.

– Хотите знать, как я выжила? – не умолкает няня. – В сознание я пришла в угольном бункере, связанная по рукам и ногам, будто птичка, которую вот-вот положат в духовку. Голова распухла раза в два, не меньше, и болела жутко. Меня тошнило, в глазах все плыло. Пришлось постараться, чтобы ослабить веревки, правда, потом я обнаружила, что дверь в бункер заперта снаружи. Я кричала, звала на помощь, однако никто меня не услышал. Наконец заставила себя успокоиться и поискать выход из положения. Вы даже представить себе не можете, что я пережила! Не могла решить: стоит ли дождаться Вирджинию с Александером и уговорить их выпустить меня живой? Рискованно… Они вполне могли меня добить. Напасть на них? Я была слаба, все тело в синяках и в крови, голова жестоко разбита, а в бункере никакого подходящего оружия найти не удалось. Тем более с двоими я не справилась бы в любом случае. Тогда я надумала притвориться мертвой и закуталась в одеяло как можно тщательнее, затянув узлы только для видимости. Так что ночью они нашли меня в том же виде, в каком притащили в бункер. Я лежала неподвижно и ждала их решения. Конура, в которую они меня запихнули, была не лучшим местом для того, чтобы дать им бой. Все это время у меня в голове крутилась одна и та же мысль, которая поддерживала во мне жизненные силы. Я знала, что когда-нибудь обязательно отомщу испорченной маленькой девчонке, жалкому созданию, волею случая родившемуся в аристократической семье. У тебя в жизни было все, что только можно пожелать, но ты решила, что я недостаточно хороша для твоего папочки!

Вздохнув, Ханна продолжает:

– Твои родители страшно паниковали, потому и не заметили, что веревки ослаблены – тут уж я постаралась. Упав в воду посреди озера, я спокойно опустилась вглубь. Вирджиния с Александером додумались привязать к концам веревок грузы, чтобы мой труп навсегда остался на дне. Так и вышло бы, будь я по-прежнему без сознания. Вода была ледяная… Мне не удалось набрать достаточно воздуха, когда меня перевалили за борт, и все же я оставалась под водой как можно дольше. Свои узлы я распутала мигом и тихонько всплыла. К счастью, твоя мать меня не увидела, а ведь могла. Я глубоко вдохнула и долго, из последних сил, плыла к центру озера, стараясь держаться под водой. На островке затаилась. Долго сидела на песке, прежде чем решиться переплыть обратно. Кстати, Вирджиния, помнишь, что ты оставила тогда в одной из кладовок тюк со старыми шмотками для благотворительной распродажи? Я кое-что из него вытащила, а ты даже не обратила внимания. Лейк-Холл я покинула в сухой одежде. Твоей одежде! Мокрую забрала с собой. Вы с Александером не должны были заподозрить, что мне удалось выжить. Откуда мне было знать? Боялась, что вы будете преследовать меня по всей Англии, лишь бы завершить то, что начала Джослин.

– Так ты считала, что она погибла, пробив голову на лестнице? – спрашиваю я сидящую как изваяние мать.

– Вирджиния все это время покрывала тебя, считая, что ты – убийца. Кстати, о черепе в озере. От кого еще ты избавилась, Вирджиния? Похоже, я была не первой? Холты – прирожденные убийцы. Готовы покончить с любым человеком, который им не по душе. Люди для вас – пыль под ногами. Отвратительно!

Пытаюсь не слушать мерзости, что льются изо рта Ханны, и перевожу взгляд на мать. Хотелось бы услышать, что расскажет она.

– Ничего не помню, будто и не было того вечера…

– Мы дали тебе одну из моих психотропных пилюль, – объясняет мать. – Надеялись, что наркотик сотрет воспоминания. Так и получилось.

– Вы в моей власти, – злобствует Ханна. – Обе! Точно так же раньше зависела от вас я. Смиритесь с тем, что теперь я – часть вашей жизни, если не хотите, чтобы история была предана огласке. Если не готовы – обращусь в полицию!

– А потом выяснится, что ты нас шантажировала? – усмехается мать.

– Не такая уж великая цена за правосудие, которого я заслуживаю, а? Пусть меня обвинят в шантаже, зато вам обеим придется куда хуже моего. Впрочем, полагаю, до подобного исхода не дойдет. Уверена, что здравый смысл заставит вас согласиться на мое предложение. Представляете, как опозорена будет Руби, если полиция начнет расследование?

Ханна нажимает на кнопку плеера, и кассета выскакивает из кассетоприемника.

– Я сделала несколько копий, – бросает она. – На случай, если вы решите, что, уничтожив оригинал, одним махом решите свои проблемы.

Опустив кассету в карман, няня встает, оправляет юбку и забирает со стола каталог Холтов. Я слишком ошеломлена происходящим и, стоя на коленях, провожаю ее взглядом.

Ханна выходит из комнаты, и лишь в этот миг морок рассеивается. Мне становится не по себе оттого, что в кои-то веки мы с матерью едва ли не прижимаемся друг к другу. Высвобождаю ладонь из ее руки и, поднявшись, делаю шаг назад. Воздуха не хватает.

– Это не ложь? – спрашиваю я.

– Дорогая, мне так жаль… Мы не хотели, чтобы ты знала.

Вирджиния

Боль становится нестерпимой, и я уже не могу ее игнорировать. Каждое слово Ханны вызывало новый приступ, словно в наказание за мои грехи.

– Рука беспокоит? – спрашивает Джослин.

Мы долго сидели в кабинете после ухода Ханны, и за все это время дочь, съежившись в кресле, не произнесла ни слова. Потом чужим голосом задала несколько вопросов, и на каждый я отвечала с тяжелым сердцем. Пришлось говорить о том, что я всеми силами пыталась забыть.

– Ханна сделала мне больно. Хотела знать, где спрятан каталог. Я не собиралась его отдавать, но…

Няня – не такая уж крепкая женщина. Я выше и, скорее всего, нахожусь примерно в такой же физической форме, однако не так уж трудно причинить боль человеку со сломанной рукой.

– Что она с тобой сделала?

– Не бери в голову. Все пройдет.

– Дать тебе обезболивающее?

– Нет, мне лучше воздержаться.

Следует сохранить ясную голову, хотя я не уверена, что теперь это чем-то поможет. Не представляю, что можно предпринять. Джослин все еще пытается осмыслить услышанное, я же думаю лишь о том, что потерпела сокрушительное поражение. Задача у меня была несложная: не дать дочери вспомнить события роковой ночи. И тут я потерпела полное фиаско.

Что делать с Ханной – ума не приложу. Плана у меня нет. И в голову ничего не идет.

– Как же вышло, что я ничегошеньки не помню?

– Психологическая травма, да еще психотропные препараты. К тому же людям свойственно подавлять шокирующие воспоминания, дорогая. Мы с папой считали твою амнезию подарком судьбы. Не могли поверить в свою удачу.

Джослин совсем растеряна. Похоже, она хочет выдавить из меня все, каплю за каплей. Сейчас это ни к чему – надо сообразить, что делать. Впервые в жизни чувствую, что не могу найти путь к спасению, и готова положиться на кого угодно.

Смотрю на фотографию Александера. Прости, любимый. Прости, что я оказалась настолько бессильной. Ханна все же победила.

Мы с дочерью и внучкой беззащитны перед шантажисткой, словно лисичка перед охотничьими псами. Я надеялась на свою хитрость, рассчитывала, что сумею запутать след и выиграть время, полагала, что смогу перехитрить противника. Вышло иначе: все ходы-выходы перекрыты. Это конец. Ханна права: мы полностью в ее власти.

– Дорогая, не поможешь мне подняться в спальню? У меня страшная слабость.

По лестнице мы идем осторожно. Я всем своим весом опираюсь на дочь. Боль все сильнее, да еще и постыдная история давит мне на плечи тяжелым грузом. Вина и горечь поражения переплетаются в груди в мертвый узел.

На лестничной площадке второго этажа стоит Ханна.

– Боже правый! – иронически ахает она. – Надеюсь, смогу привести вас в чувство: у меня родилась замечательная идея. Почему бы нам втроем не устроить ужин? Не просто обычный перекус на кухне, а настоящую праздничную трапезу в столовой. Представляете, все по высшему разряду, мы с вами в вечерних платьях… Неплохо звучит? Заодно обсудим планы на будущее. Я тут немного поразмыслила и придумала несколько шикарных вариантов для нашей комбинации с шедеврами мирового искусства.

Мы с Джослин останавливаемся на верхней ступеньке. Я перевожу дух, а Ханна улыбается. Настал момент ее торжества. Злобного торжества.

– Итак, что вы думаете? – спрашивает она.

– Почему бы и нет? – отвечаю я. – Было бы замечательно. Предоставь организацию ужина мне.

– Как спланируем? Напитки в восемь вечера, в голубом зале? А затем ужин?

– Именно так.

Джослин сжимает мне руку, и я кривлюсь от боли. Она словно не замечает и, перешагнув порог моей спальни, шепчет:

– Я в этом не участвую!

– У нас нет выбора. Что мы с тобой можем сделать? Нам следует думать о Руби…

Сажусь на край кровати. Сейчас легла бы и уснула, и пропади все пропадом. Что это у меня под рукой? Ага, пилюля. Показываю ее дочери.

– Я все время прятала обезболивающее в коробке для салфеток. Слишком сильное средство, не хотела их больше принимать. Потом, когда сломала запястье, коробку достала, но часть пилюль исчезла. Боюсь, что Ханна пичкает этой гадостью Руби. Заметила, как твоя дочь изменилась в последнее время? У нее постоянная усталость, а ведь она всегда была так подвижна… Знаешь, я подозреваю, что тридцать лет назад Ханна и тебе подкладывала в еду сильнодействующие препараты. Мои подозрения только усилились, когда я нашла у нее в комнате пустые флаконы от медикаментов.

Джослин не сводит с меня взгляда. Не могу видеть, как она подавлена, – просто сердце разрывается. Одно утешает: похоже, теперь дочь на моей стороне.

– И как мы можем ее остановить? – вздыхает Джослин.

Вижу, как мечутся ее мысли. Дочь просчитывает варианты, но я-то знаю: выхода нет. Придется смириться. Ханна способна причинить нам не только моральный, но и физический вред, что и доказала сегодня утром.

– Придется подчиняться, – вздыхаю я. – Так безопаснее.

Джослин качает головой, а я беру телефон и набираю номер, который помню наизусть. Услышав в трубке знакомый голос, отвечаю:

– Добрый день! Это леди Холт. Не затруднит ли вас выбрать для меня хороший кусок оленины? Если нет, то подойдет и каре ягненка. Будьте так добры, пришлите его с курьером. Ко мне сегодня придут гости, так что я немного волнуюсь.

Кладу трубку, и дочь смотрит на меня, как на ненормальную.

– Куда деваться, дорогая… Она ведь ждет на ужин чего-нибудь вкусного.

Джослин качает головой, и слеза, сорвавшись с ее щеки, падает на мой пододеяльник.

– Я не умею готовить оленину, – шепчет она, – а ты не сможешь управляться на кухне со сломанной рукой.

– Не беспокойся. Я тебя научу, что делать.

Ужин будет достойным. Пусть Ханна убедится, что мы воспринимаем ее серьезно, а там посмотрим.

Пока другого плана у меня нет.

Джо

Мы с матерью вместе шуршим на кухне. Руби я забрала из школы на автопилоте. Она что-то рассказывала, но я не могу вспомнить ни слова. Впрочем, дочь не замечает моего состояния. Прыгает от восторга, увидев, что мы с бабушкой готовим вместе, и тут же изъявляет желание помочь.

Мать вытаскивает свой набор ножей от «Сабатье» и объясняет Руби назначение каждого из них. Учит внучку нарезать ломтики моркови по диагонали.

– Так закуска выглядит гораздо более изысканно, – говорит она.

Руби осторожно режет морковку, а у меня с каждым взмахом ее ножа екает сердце.

Сливаю воду из кастрюли с картошкой, и перед окном взмывает облачко пара. Как только он рассеивается, бросаю взгляд на улицу. Перед домом прогуливается Ханна. Заметив мой взгляд, она заходит на кухню через черный ход.

– Замечательное зрелище! – восторгается няня. – Жду не дождусь, когда сядем за стол.

Она аккуратно снимает платок. Сделала прическу, надо же…

– Кого еще ждем на ужин? – интересуется Руби, переводя взгляд с меня на бабушку.

– Кроме нас троих – никого, дорогая, – отвечает мать.

– Ты же говорила, что я могу сегодня поесть сосиски?

– Можешь, – подтверждаю я. – Этот ужин – не для тебя.

– Будет скучно, – вставляет мать. – Тебе не понравится.

– Да-да, – берет слово Ханна. – Именно так. Однако мы еще будем устраивать подобные трапезы, и я хочу, чтобы ты на них присутствовала, Руби. Тебе неплохо бы поучиться хорошим манерам. Согласны, Вирджиния?

Мать запинается, однако тут же берет себя в руки, в отличие от меня.

– Конечно. Неплохая мысль. Нам и вправду следует поработать над твоими манерами, Руби. Кстати, пора накрывать на стол. Поможешь мне, дорогая?

Они выходят из кухни, а Ханна восторгается, наблюдая, как я режу овощи:

– Что за чудесные ароматы! Похоже, ты забыла, что я терпеть не могу брокколи?

Кладу нож и убираю капусту в холодильник.

– Сколько времени? – интересуется Ханна.

– Половина седьмого.

– Отлично! Пойду-ка я приму ванну. К первой части нашего ужина появлюсь.

Заглядываю в гостиную, где Руби под руководством матери накрывает на стол.

– Мне противно, – вздыхаю я.

– Нам надо во что-то поставить свечи, – перебивает мать и бросает на меня предупреждающий взгляд:

Не вздумай распускать сопли при Руби…

Открываю шкаф и достаю тяжелые подсвечники с хрустальными висюльками.

– Ого, посмотри-ка! – ахает дочь, показывая мне крошечные серебряные ложки из комплекта для солонок.

– Очень изысканные, – соглашаюсь я.

– Какие милые! А глянь сюда!

Она протягивает мне серебряное кольцо для салфеток. Драгоценность принадлежала отцу, на ободке выгравированы его инициалы. Мать наблюдает за моим лицом, но стоит мне обернуться, как она отводит взгляд.

– Сегодня его на столе не будет, – твердо заявляю я.

Руби счастлива, что ей разрешили отправиться в постель пораньше.

– Мне бы так хотелось поужинать с тобой и бабушкой, нарядно приодеться, – вздыхает она, – но только без Ханны.

– Понимаю тебя, дочь.

– Я устала, – зевает она.

– Да, по тебе заметно. Если хочешь, можешь полчасика посидеть в айпаде, потом немножко почитать, но чтобы в половине девятого свет у тебя уже был выключен. Договорились? Я попозже к тебе еще загляну.

Руби нежно меня обнимает.

– Мне понравилось готовить ужин с тобой и с бабушкой.

Я останавливаюсь на пороге, провожая ее взглядом.

– Спокойной ночи…

Нет, не слышит – уже нацепила наушники. Я плотно прикрываю дверь гостиной.

Проверяю, как запекаются блюда, затем трачу уйму времени, перебирая одежду. Блузку, что подарила мне Ханна, точно не надену, а больше ничего подходящего нет.

Смотрю на часы: уже почти восемь, а ведь еще нужно приготовить закуски. Впрочем, я скорее удавлюсь, чем буду есть их за одним столом с Ханной. Чувствую себя прислужницей, и, полагаю, это вполне соответствует действительности.

Захожу в комнату матери как раз в тот момент, когда она неловко пытается влезть в платье. Макияж она еще не наложила и выглядит уставшей, бледной и старой.

– Можешь помочь? – просит мать.

Ее выбор пал на платье с широкими рукавами, и все равно гипс на запястье не позволяет ей одеться самой. Просовываю ее руку в рукав и застегиваю молнию на боку платья.

– А что же ты? – интересуется она, видя, что я еще в халатике.

– Не знаю, что надеть.

– Нужен совет?

– Следует ли нам вообще заниматься этой ерундой?

Я чувствую себя совершенно беспомощной.

– Придется. Ты сможешь, Джослин. Переживешь. – Несмотря на тон, похоже, мать в своих словах не слишком уверена. – По-моему, ты еще никогда в жизни не доверяла мне выбрать тебе наряд, – вздыхает она.

Меня словно ударили под дых, и мое сердце обливается кровью: впервые осознаю, что мать много раз, с раннего детства, пыталась со мной сблизиться, а я каждый раз ее отвергала. Была ослеплена Ханной…

Господи, из-за нее все пошло наперекосяк!

Мать открывает дверцы двух платяных шкафов. Одежда висит плотно, многие наряды в чехлах из химчистки. На нижней полке стоят аккуратные ряды коробок с туфельками. Настоящий храм моды…

– Так, что у нас тут… – бормочет мать. – Всегда считала, что тебе больше всего идет голубое или зеленое. – Раздвинув платья в стороны, она достает нужное. – В этом ты будешь выглядеть…

Она замолкает, не закончив фразы: дверь в спальню внезапно распахивается, и внутрь заглядывает Ханна.

– Вот вы где! – восклицает она. – А я вас ищу по всему дому. Решили готовиться к выходу вместе? Очень мило! Не возражаете, если я присоединюсь?

На ней то самое платье, за примеркой которого я встретила ее в магазине. На лице – тонна грима. Никогда не видела ее такой накрашенной. В ушах сверкают принадлежащие моей матери сережки с бриллиантами. Достались от бабушки. Фамильная вещь, наследство. Мне становится не по себе.

При взгляде на платья в шкафах глаза Ханны загораются от возбуждения.

– Боже ты мой! С ума сойти, какое богатство! Я и не представляла… Хотя нет, представляла, и даже очень. Так-так, где тут мои любимые?

Она отпихивает хозяйку гардероба и грубо роется в шкафу. Мать едва сдерживается.

– Что такое, Вирджиния? Я недостаточно хороша для ваших нарядов?

– Нет, – бормочет мать. – Просто некоторые из них – исключительная редкость. Эти платья нуждаются в бережном обращении…

– Как насчет вот этого? – интересуется Ханна. – Оно как раз из разряда музейных экспонатов?

Она выдергивает платье из шкафа и прикладывает к себе.

– Как я смотрюсь? Меня несколько минут назад осенило: почему бы не надеть на ужин одну из ваших музейных реликвий? Вы ведь не возражаете, Вирджиния?

Она выхватывает из гардероба еще несколько вешалок, разрывая обертки и сдирая полиэтиленовые чехлы. Часть одежды швыряет прямо на пол, что-то летит на кровать или на туалетный столик.

Мы с матерью бессильно смотрим, как вокруг нас падают платья. Тихо шуршит полиэтилен. Грустные звуки: словно та жизнь, к которой мы привыкли, испускает последний вздох. Похоже, Ханна не намерена останавливаться, пока не опустошит оба шкафа. И вдруг она замирает.

– Вот это! Я ведь его однажды уже надевала, Вирджиния. Вы в курсе? Я тогда вытащила его из гардероба и примерила. Впрочем, не только его, но это платье – мое любимое. Видела, как смотрел на вас Александер, когда вы его выбирали. Кстати, я в нем выглядела просто потрясающе. Почему бы мне на нем не остановиться? Сами увидите.

Ханна вылезает из своего платья и остается в одном шелковом нижнем белье с кружевами. Я отвожу глаза, а она старается, надевает чужое платье. Наклоняется, подбирая подол, и нашитый на лифе бисер цепляется за ее волосы. Ханна рывком высвобождает локон. Надеюсь, ей больно, однако она не прекращает попыток натянуть платье на живот и дальше, на бедра.

– Застегните! – приказывает она.

Я поднимаю вверх бегунок замка, но идет он с трудом – наряд слишком обтягивает фигуру шантажистки. Мне противно видеть, как прекрасная ткань облегает чужую кожу – так и хочется быстрее отдернуть руку.

– Ты всегда была полнее меня, Ханна, – язвит мать.

Няня напрягается, а я, наконец совладав с замком, делаю шаг назад.

Ханна с удовольствием разглядывает себя в зеркале, поворачиваясь то одним боком, то другим и принимая картинные позы.

– Так же чудесно, как и тридцать лет назад! А знаете, когда мне было еще лучше, Вирджиния? Знаете, когда я почувствовала себя настоящей леди Холт?

Мать молчит, уставившись ей в глаза, а на щеках Ханны расцветает румянец. Она наслаждается минутой триумфа.

– Когда в меня входил ваш муж, – заканчивает негодяйка.

– Немедленно прекрати! – требую я. – Довольно!

– Это не тебе решать, милая.

– Пожалуйста… Мы сделаем все, что ты скажешь.

– Как я могу доверять женщине, склонной прикарманить чужое, Джослин?

– Не понимаю, о чем ты.

– А как же портсигар? Кто еще мог его забрать? Разве что Руби… Кстати, можешь отдать мне его прямо сейчас. Хочу, чтобы сегодня вечером он снова был у меня.

– Это не твоя вещь!

– Джослин, – бормочет мать. – Все в порядке. Отдай портсигар.

– В порядке? Пусть папа и закрутил интрижку – он все равно был моим отцом! Он никогда тебе не принадлежал, Ханна!

– А ты знаешь, что он позволял мне подкармливать тебя наркотиками? Ты спала, а мы спокойно располагались в моей спальне.

– Нет! Ты лжешь! Мама…

– Не могу сказать, правда ли это. Прости, милая…

– Гнусная ложь!

– Ты ни разу не проснулась, а ведь мы были чрезвычайно страстной парой, – издевается Ханна.

– Папа никогда так не поступил бы!

Слова няни меня убивают.

– Да что ты? Он делал это не раз. Знаешь почему? Ему не было до тебя дела. Он всегда хотел мальчика, и я наверняка подарила бы ему сына.

Ее откровения все больше давят мне на психику.

– Впрочем, Александер был настоящим джентльменом, – с удовольствием рассказывает Ханна, словно они с папой составляли супружескую пару. Нет, это невыносимо! – Он никогда в жизни не показал бы, насколько тебя презирает. Только мне говорил о своих чувствах. Как мы над тобой смеялись! Ты была настолько честна и серьезна в своем отчаянном стремлении мне угодить! Александер считал тебя жалким созданием. Ему с тобой было скучно. Бедная маленькая Джослин Холт, которую ненавидели собственные родители… Да и за что тебя можно было любить? Отца ты разочаровывала решительно во всем. Как ни посмотри – простушка, серая мышка… Правда, в глубине души ты всегда оставалась отвратительной сучкой, жестокой и заносчивой.

Высказавшись, Ханна вновь поворачивается к шкафу.

– Теперь туфли! – заявляет она. – Какая удача, что у нас с вами одинаковый размер обуви, Вирджиния!

Прожигаю взглядом ее ненавистную спину. Под материнским платьем – обычное женское тело с рыхлой плотью и хрупкими костями. Чем она сильнее нас? Как смеет она говорить подобные мерзости? Из ее рта сочится яд. Мою голову словно сжимают в тисках, еще немного – и я не выдержу. Чувствую, как во мне что-то ломается, окончательно и бесповоротно.

Хватаю с кровати чехол из-под платья и скручиваю края его горловины так, что как раз остается отверстие, в которое можно протиснуть голову. В душе у меня бушует ярость. Отвратительной сцене необходимо положить конец!

Ханна ниже меня и явно слабее, и я набрасываюсь на нее сзади, не дав ей шанса среагировать. Нахлобучиваю мешок ей на голову, натягиваю до плеч, одновременно закручивая края горловины, и изо всех сил дергаю на себя. Мерзавка теряет равновесие, а я все сильнее стягиваю мешок на ее шее. Ее колени подгибаются, руки беспорядочно машут – Ханна отчаянно пытается вырваться. А вот дышать ей уже нечем – она пытается вдохнуть, и пленка втягивается в провал рта.

Я падаю на колени, удерживая полиэтиленовый чехол на шее няни, и опрокидываю ее на пол. Мышцы горят, но я изо всех сил тяну и выкручиваю края мешка. Вижу мучительную гримасу шантажистки сквозь прозрачный материал и удовлетворенно выдыхаю. Ханна бьется, борется за глоток кислорода, однако долго она не продержится – пленка закрывает ей нос и рот, напоминающий сейчас идеальную букву «О». Пленка натягивается и опадает, но не рвется.

Ханна проигрывает свою последнюю битву, и я буду последним человеком, чье лицо она увидит перед смертью. Ее глаза вылезают из орбит, будто Ханна и через них пытается втянуть воздух. Смотрю прямо в глубину ее зрачков до тех пор, пока она не прекращает моргать. Схватка заняла совсем немного времени, хотя я не могу сказать, сколько именно – сама задыхаюсь, а вдохнуть никак не могу. Наконец мое тело содрогается в рыданиях. Мать кладет руку мне на плечо, и я дергаюсь.

– Ее больше нет, Джослин. Отпусти ее, она умерла, слышишь?

Никак не разожму руки. Наверное, вечно буду здесь сидеть и сжимать мешок на шее бывшей няни. Она заслужила наказание за все, что с нами сделала.

Пальцы мне удается разогнуть с огромным трудом. Мои руки все в белых и багровых пятнах, и я сижу, завороженно их разглядывая. Мать меня окликает, что-то пытается втолковать, но я не способна воспринять ее речь. Отвожу взгляд от своих пятнистых кистей, лишь услышав звонок телефона.