Текст книги "Няня"

Заехав в Мальборо, пару раз набираю Фавершема, но тот не отвечает. Джейкоб невероятно хитер, и все же ему не удастся избегать меня вечно. Не пойму, в какую игру он играет, предлагая работу моей дочери, однако некоторые догадки у меня имеются.

Я устала от постоянных стычек с Джослин. Да, я более резка с дочерью, чем мне самой хотелось бы. С другой стороны, сколько можно надо мной издеваться по каждому пустяку? Терпение у меня не железное.

Мой косметолог знает, что я не склонна к пустой болтовне, поэтому работает над моим лицом молча: удаляет случайные волоски и творит прочее волшебство, позволяющее вернуть коже хотя бы подобие прежнего блеска. Положение обязывает, и внешность, безусловно, имеет значение. Когда выйду отсюда, на лице у меня не будет ни единого пятнышка.

Странно, но лишь сейчас, растянувшись на кушетке и закрыв глаза, я нахожу в себе мужество обдумать вопрос, которого избегала всеми силами.

Допустим, полиция идентифицирует останки как принадлежащие Ханне Берджесс. Рано или поздно это произойдет. Что я тогда буду делать?

Взвешиваю разные варианты.

Могу написать письменное признание. Разумеется, грянет скандал, но Джослин, вероятно, его переживет. Дочь сильнее, чем ей кажется. Все в нашем районе помнят, что она фактически порвала с родителями, как только представилась такая возможность. Сделала это тогда – сделает и сейчас. Продаст дом и начнет жизнь с чистого листа. Лейк-Холл в любом случае отойдет ей, поскольку вместе с признанием я отпишу дочери все поместье. Я исчезну. Пока не знаю, как именно, но это уже детали, последние штрихи.

Снова обдумываю свой план. Неплохо, и все же не идеально.

Проблема заключается в Руби. Ах, Руби, Руби… Я слишком люблю внучку и не смогу ее покинуть.

Опять же Джослин. Что она вспомнит, когда меня не станет? Это тоже не следует пускать на самотек. Исчезать мне нельзя; надо свести возможный ущерб к минимуму.

Пусть полиция делает свое дело. Допросы, возможно – арест… Буду отрицать все, что мне известно, и понадеюсь на авось. В прошлом мы с Александером через такое уже проходили.

Косметолог принимается за плечи.

– Вы сегодня сильно напряжены, леди Холт, – замечает она. – Посмотрим, что с этим можно сделать.

Знала бы она, в чем причина моего напряжения… Ловкие пальцы разминают мои мышцы.

Александер, мой красавец игрок, любитель риска, однажды сказал: «Ты всегда должна чувствовать, когда стоит играть с дальним прицелом. Если решилась на большую игру – наберись терпения. Жди своего часа, не паникуй. Если паникуешь – делай вид, что совершенно спокойна. Держи себя в руках: рано или поздно ты поймешь, какой ход следует сделать».

Правильные слова… Боже, если бы эта стратегия еще приносила ему успех. Но нет – муж частенько и помногу проигрывал за карточным столом. И все же в моей ситуации его совет полезен. Будет нужно – придется пожертвовать собой ради семьи. Это лишь вопрос времени.

Дома никого, и я прохожу в свою гостиную. Снова набираю номер Фавершема, снова бесполезно. Я вешаю трубку и некоторое время сижу наедине со своими мыслями. Над камином громко тикают бронзовые часы, отсчитывают время до прихода полиции. Господи, что за глупые мысли… Пройдут дни, а может – и недели, пока детективы получат данные экспертиз, после чего смогут вновь сосредоточиться на расследовании. И все же мерное тиканье меня бесит. Вставляю ключ в заводной механизм и кручу его в обратную сторону, пытаясь остановить стрелки. А если приложить силу? Да что я делаю? Это редкие, очень ценные часы… Мне все равно. Рука дрожит…

Из-за спины вдруг раздается голос Антеа:

– Могу вам помочь?

– О господи! Я думала, тебя нет дома!

– Что-то случилось с часами?

– Да, то есть нет.

Я швыряю ключ на каминную полку.

– В холле для вас лежит какая-то визитка.

– Спасибо, Антеа.

Слава богу, хоть какой-то повод избежать ее пристального взгляда. Порой вижу, что Антеа меня осуждает. Александер как-то говорил ей, что подобные взгляды экономке не к лицу, но ничего с тех пор не изменилось.

Карточка о смене адреса, как и говорила Антеа, лежит на столике в холле. Вчитываюсь в нее, не сразу понимая, о чем речь, и у меня по спине бегут мурашки. Похоже, кто-то устроил отвратительный розыгрыш.

– Антеа! – кричу я.

Надо срочно присесть…

– Что случилось? Вам нехорошо?

У меня страшно дрожат руки – так, что я едва удерживаю карточку. Грудь словно стянули стальным обручем.

– Ради всего святого, откуда она взялась?

II

Ханна наклоняется над кроваткой. Малышка Джослин совсем крошечная. Сморщенное личико, слегка деформированная головка – видимо, последствия родовой травмы от щипцов акушерки. На обеих щечках – красные царапины. Словом, ребенок не с обложки журнала.

– Можно? – спрашивает Ханна.

– Да-да, разумеется.

Она поднимает запеленутого младенца из кроватки, и леди Холт с обожанием смотрит на свое дитя. Ханне уже приходилось такое наблюдать: любящая мамаша не замечает, насколько уродлив ее ребенок. Одна из загадок природы…

– Как она красива, – фальшиво вздыхает новая няня, и лицо матери освещает радостная улыбка.

Кое-какую информацию Ханна получила от увольняющейся ночной няни: Джослин – младенец беспокойный, часто мучается коликами, а мамаша неспособна наладить с ней связь, да и распорядок дня никак не устоится. Трехнедельная малышка обязательно должна получать лекарство от вздутия животика, а кормить ее следует каждые три часа, ни на минуту не отклоняясь от графика. Нельзя позволять леди Холт спать в одной кровати с ребенком, а пытаться она, безусловно, будет. Ханне не слишком понравилась ночная няня, однако с предложенным распорядком дня она согласна. Позволишь матери вмешиваться в воспитание ребенка – пиши пропало. Чем раньше няня сломает намечающуюся неверную модель их взаимодействия, тем лучше.

О работе в Лейк-Холле она и мечтать не смела. Дом – фантастическая декорация для художественного фильма. Ханна никогда в жизни не была в таком потрясающем месте. У нее здесь будет своя собственная комната, она станет сотрудником штата в этаких хоромах! С ума можно сойти… Люди в деревне, да и в городе будут смотреть на Ханну снизу вверх, когда услышат, за чьим ребенком она ухаживает. Здесь каждый слышал и о Лейк-Холле, и о великолепных Холтах. Честное слово, просто золотая жила.

– Что ж, оставлю вас наедине. Знакомьтесь друг с другом, – говорит леди Холт, хотя заметно нервничает.

– Да, было бы отлично, – откликается Ханна.

Она устраивается в кресле-качалке у окна и начинает ворковать с девочкой. Та открывает глазенки и щурится на свет. Взгляд ей пока сосредоточить не удается, однако голос новой няни вводит ее в сонный транс.

– Настоящая куколка! – восторгается Ханна.

Пусть мать расслабится, а то стоит в дверном проеме, теребя свисающую с шеи нитку жемчуга. Перебирает жемчужины, словно четки.

Наконец шаги леди Холт затихают в коридоре. Ханна поднимает младенца вертикально, так, что между их лицами остается не больше дюйма.

– Привет, – говорит она. – Ну, вот мы и остались вдвоем. Мама ушла. Что за дурацкую суету она с тобой затеяла! Все у нас будет хорошо, правда? Не сомневаюсь, что мы с тобой станем лучшими друзьями.

Она тихонько трется кончиком носа о носик Джослин и слегка покачивает ее на руках. Надо глянуть на ноготки. Так и есть – отросли. Ханна точно знает, что ножницами ногти младенцам не стригут: слишком плотно прилегают они к тоненькой кожице. Она сует пальчик ребенка себе в рот и аккуратно отгрызает ноготь. Вот и отлично: длинных острых краешков как не бывало. Ханна справляется с остальными пальцами. И никаких теперь дурацких красных царапин на личике. Девочка будет настоящей красоткой.

Ханна улыбается. Ухаживать за младенцем она будет так, словно это не ребенок, а усеянная алмазами королевская корона. За окном простираются земли Лейк-Холла, и Ханна, откинув голову, осматривает территорию, продолжая потихоньку покачиваться в кресле. Она задает спокойный медленный ритм и шепотом напевает колыбельную.

Вирджиния

Антеа утверждает, что не видела женщину, оставившую карточку о смене адреса, а потому и описать ее не может.

– В любом случае я с ней не знакома, – замечает она, – но Джо выглядела так, словно вот-вот упадет в обморок.

Могу себе представить. Дочь всегда воспринимала Ханну как некое божество.

Едва Джослин приходит домой, набрасываюсь на нее с расспросами.

– Да, это действительно Ханна. Она переехала в наши края.

Дочь рассказывает, с трудом скрывая волнение, глаза отводит в сторону – вроде как не испытывает большого желания поделиться новостями. Привычная картина. Ханну в свое время наняла я, однако Джослин сразу и безоговорочно заявила на нее свои права, а я каждый раз оказывалась на задворках их отношений. Но… Ханна умерла. Ханна не могла прийти в мой дом.

– Ты точно ее узнала? – с деланой небрежностью спрашиваю я.

– Да. Ну, разумеется, она прилично изменилась. Но я знаю – это моя няня.

– Как же ты это поняла?

– По поведению, по разговору. Это она.

– Она не сказала, зачем переехала?

– Нет, Ханна была здесь всего несколько минут, и я не стала ее допрашивать. А что?

– Просто любопытно.

– Странно, что тебя волнует какая-то няня.

Я не попадаюсь на ее уловку. Если Джослин поймет, что у меня действительно есть повод для беспокойства, ей это может серьезно навредить.

Сдвигаю в сторону корреспонденцию и кладу карточку в центр стола. Звоню Элизабет – та считает своим долгом знать обо всем, что происходит в деревне, и спрашиваю ее насчет коттеджа «Хиллсайд». Подруга подтверждает, что коттедж и в самом деле арендовала пожилая женщина, однако она понятия не имела, что это и есть Ханна.

– Надо же, имела наглость явиться в Лейк-Холл! – возмущается Элизабет. – Она хотя бы извинилась за то, что ушла тогда без предупреждения?

– Они общались с Джослин.

– Ханна не сообщила, зачем переехала в Даунели?

– Во всяком случае, Джослин ничего об этом не говорила.

– Чудеса в решете, да и только…

Подруга рассказывает, что владельцы коттеджа – семейная пара из Лондона – планировали отремонтировать дом и сделать к нему пристрой, однако, до получения всех необходимых разрешений, решили коттедж сдать. Новая информация заставляет меня задуматься. Зачем печатать в типографии карточки о смене адреса, если ты – временный жилец? Практичная рассудительная Ханна так не поступила бы.

С другой стороны, не могу не признать, что наша бывшая няня мелочей не упускала. Наверняка она помнит, как я ценю изящную каллиграфию, рельефную печать и золотой обрез. Нет, невозможно! И все же я продолжаю размышлять: вдруг высокое качество карточки – это намек на начало диалога?

Интересно, где она отпечатана? В нашем районе подобные визитки делают лишь в одной типографии.

Прихватив с собой карточку, еду в Мальборо и осведомляюсь в «Квикист копи», не их ли это работа.

– Очень красивая, – сочиняю я. – Хотела бы заказать себе нечто в этом роде.

Юноша с жирной челкой, непрерывно работая челюстями, сообщает, что карточка делалась не у них.

– Я бы запомнил, – отвечает парнишка, когда я переспрашиваю, уверен ли он.

Вернувшись домой, незаметно проскальзываю в свою гостиную и кладу карточку на стол. Мне сейчас нужна ясная голова – надо все обдумать.

Карточка не может принадлежать Ханне, ведь Ханна мертва, ее пробитый череп только-только выловили из нашего озера. Травмы находятся именно в тех местах, в которых и должны.

Разрываю карточку в клочья и выбрасываю в корзину, но вспышка ярости не помогает. Факт имеет место, и игнорировать его нельзя. Достаю обрывки из мусорной корзины и снова складываю на столе.

На улице начинают сгущаться сумерки, и в гостиной темнеет, однако лампу я не включаю. Хочу насладиться поглощающей озеро темнотой. Хочу в ней раствориться без остатка, отрешиться от своей физической сущности. Пусть со мной останется лишь чистый разум. Я должна предельно сосредоточиться и очистить голову, чтобы ответить на странный вопрос: каким образом может вернуться к жизни мертвая женщина?

Детектив Энди Уилтон

Максин улыбается, откинувшись в кресле, и наблюдает за вошедшим в кабинет Энди.

– Ну и как ты с утра? – усмехается она.

Расстались они вчера в пабе, вот только рассудительная Максин ушла вовремя, а Энди – нет.

– Не спрашивай.

У Энди жесточайшее похмелье, которого он не испытывал уже много лет. Впрочем, и такой бурной ссоры с подружкой, предшествовавшей походу в паб, он тоже припомнить не может.

– Сможешь сделать мне кофе?

– Сам сделаешь. Кстати, у нас хорошие новости, хочешь, расскажу?

Энди слабо кивает.

– Эксперты подвергли эмаль на зубах обнаруженного в Лейк-Холле черепа радиоуглеродной обработке и установили дату рождения. Ну, разумеется, примерно, однако диапазон не слишком широкий. Получается, что родилась она в пятьдесят восьмом году, плюс-минус восемнадцать месяцев.

– То есть это может быть и пятьдесят седьмой, и пятьдесят восьмой, и пятьдесят девятый?

– Именно так.

– Совпадает с возрастом свидетельницы несчастного случая на охоте?

– Нашей неизвестной в восемьдесят четвертом было приблизительно двадцать семь или двадцать восемь лет.

– Молодая женщина…

– Ну да.

Дверь в коттедж открывает подруга Мэрион Харрис.

– Мэрион – чудесная женщина, – рассказывает она детективам, – только сразу предупреждаю: она склонна к излишней прямоте, а порой даже может выразиться нецензурно. Это не значит, что Мэрион хочет вас обидеть. Проходите, мне через несколько минут нужно будет подать ей обед.

Прямота – это совсем неплохо. Уж по сравнению с собеседниками, из которых слова не вытянешь, – точно. Энди не терпится поговорить с Мэрион. Наверняка бывшая экономка Лейк-Холла знает о его хозяевах больше, чем кто-либо.

Миссис Харрис передвигается в инвалидной коляске. Старушка слаба, но вполне жизнерадостна. Ее колени заботливо прикрыты клетчатым пледом, на ногах – велюровые тапочки с помпонами. Сидя у стола, Мэрион складывает головоломку.

– Это дом моей дочери, – сообщает она. – Живу здесь с Антеа и ее мужем. Детей у них нет – Алан стреляет холостыми.

– Мы хотели бы поговорить с вами о Лейк-Холле, – начинает Энди. – О лорде и леди Холт.

– Ну, я не так уж и много знаю. Да и дело давнее, я ведь давно у них не служу. Лучше порасспрашивайте Антеа.

– Нас как раз интересует начало восьмидесятых, а если конкретнее – та охота в восемьдесят четвертом, когда подстрелили мальчика из деревни.

– Я вообще не в курсе. Как раз тогда легла на операцию. Женские проблемы, знаете ли.

Энди разочарованно вздыхает.

– Зато я видела там такое, от чего волосы дыбом встанут, – добавляет старушка. – Эти их вечеринки… Нет, меня, конечно, не приглашали, но убираться-то потом убиралась и могла сделать кое-какие выводы.

– Мы с удовольствием вас послушаем, – подбадривает ее Максин.

– Холты – они на нас совсем не похожи. Лорд жену любил, был ей предан, но искушений у него было пруд пруди. И в Лейк-Холле, а в Лондоне – еще того пуще. Мужчины его типа запросто заводят интрижки. В их кругах тебя даже не поймут, если не подберешь девушку, которая сама идет тебе в руки.

– О ком вы говорите? – оживляется Энди. – О той девушке с охоты?

Максин качает головой.

– Наверняка вы просто рассказываете о привычках лорда Холта, ведь так, Мэрион?

Старушка не реагирует на их вопросы, похоже, погрузилась в свой собственный мир.

– Никогда не слыхала, чтобы лорд Холт изменял супруге, а ведь изменить было проще простого. Мужчина вроде него для женщины – что валерьянка для кошки. Уж такой красавец, что не задумываясь бросишь ради него собственного мужа. Няня Ханна смотрела на лорда так, словно из его задницы светило солнце.

– Леди Холт об этом знала? – спрашивает Энди.

– Леди Холт – потрясающая женщина, но есть в ней что-то такое… вроде как она и рядом с тобой, а все же где-то далеко. Может, и замечала, что Ханна Берджесс строит глазки ее мужу, но виду не подавала. Не в ее это стиле. Ежели что и предпринимала, – то так, чтобы никто не ведал.

– Никто из людей, занятых на той охоте, не рассказывал вам о ранении Барри?

– У каждого была своя история, как и о бегстве Ханны.

– А когда ушла Ханна?

– По-моему, через год или два после того несчастного случая. Малышке Джослин тогда исполнилось семь, а теперь она снова вернулась. Знаете, Антеа приходится тяжко – ведь у нее нет столько помощников по дому, как было у меня. Работает на износ, но, благослови ее господь, еще и за нами с Аланом присматривает. Детей-то у них нет. Алан стреляет холостыми.

Энди бросает взгляд на Максин, и та закрывает блокнот.

– Спасибо, что уделили нам время, – говорит она. – Кажется, мы услышали все, что хотели.

– Вы что же, смываетесь, жулики? Значит, время обедать?

– Да-да, – невольно улыбается Энди. – Было приятно познакомиться с вами, Мэрион.

– Кстати, даже ты сняла бы трусики перед Александером Холтом! – провожает их бывшая экономка и подмигивает Максин.

– Мэрион! – ворчит подруга старухи, ставя на стол поднос с едой. – Ну-ка прекрати!

Джо

Еду в галерею Джейкоба Фавершема. Сегодня мой пробный день. Скорее всего, работу я получу – главное, чтобы она мне самой понравилась. Как ни странно, я не слишком нервничаю.

Всю дорогу в поезде у меня из головы не идет Ханна. Не могу отделаться от мыслей о бывшей няне с тех пор, как она появилась у нашего порога. Я стояла с ней лицом к лицу – просто невероятно… Интересно, как она ко мне теперь относится? Наладится ли между нами прежняя связь? И с чего нам начать теперь, после долгих лет разлуки, после ее внезапного ухода из-за моего паршивого поведения? За окном мелькают сельские пейзажи, а я пытаюсь совладать с чувствами и, к сожалению, ни на один из вопросов ответа не нахожу.

Я на месте. Джейкоб представляет мне менеджера галереи – женщину по имени Клеменси. О, какая у нее выдержка, какой стиль… Клеменси подстрижена в стиле пикси. Зеленоглазая брюнетка, вызывающая алая помада… Вся в черном, однако выглядит просто шикарно. Жаль, что я не оделась подобающим образом, хотя рабочий гардероб как таковой у меня отсутствует уже много лет.

Клеменси вежлива и очень сдержанна. Впечатление она производит прелюбопытное. Вроде бы улыбается, однако глаза остаются холодными.

Я провожу долгий утомительный день в галерее. Научиться предстоит многому, и я почти не вспоминаю о доме, лишь отправляю несколько коротких сообщений.

– Не возражаете, если мы с вами и с Клеменси немного прогуляемся? – предлагает после обеда Фавершем. – Хочу сводить вас в одно место, там есть на что посмотреть.

Мы берем такси до клуба «Берлингтон», находящегося в самом центре района Сент-Джеймс, который облюбовали иностранные посольства. Почти каждый фасад украшен колоннами, над входом висят фонари тонкой изысканной ковки. Почти у каждой двери стоит привратник.

– Обычно женщин в этот клуб не пускают, – замечает Фавершем, когда мы начинаем подниматься по ступенькам. – Пришлось воспользоваться некоторыми связями, поэтому ведите себя так, словно вы – маститые эксперты.

– Не сомневаюсь, что женщины сюда все же допускаются. В качестве обслуги… – бормочет Клеменси, и мы, держась за спиной Фавершема, проходим в здание.

Обстановка и декор здесь даже элегантнее, чем в Лейк-Холле. Дорого-богато. Тут царит атмосфера спокойствия и уверенности – атмосфера власти. Хочешь – отдыхай, наслаждайся гостеприимством клуба, хочешь – плети заговоры в укромных его уголках.

Фавершем кивает портье и вдруг, поднимаясь по внутренней лестнице, берет меня под руку и на секунду останавливает. Мы смотрим с лестничной площадки на первый этаж.

– Отсюда отличный вид, стоит полюбоваться, – говорит он.

Лестничный пролет под нами, элегантно изгибаясь, уходит вниз, встречаясь со сложным узором мозаичных полов нижнего холла.

– Ваш отец был членом этого клуба. И его отец, и все ваши прапра.

– Я и не знала…

Вот, значит, как он провел сюда нас с Клеменси. Имя Холтов легко открывает двери в определенных кругах.

Картина, которую мы должны оценить, находится в уединенной гостиной. Высокие окна, длинные, до самого пола, шторы. Свет настенных бра тускло играет на полированной столешнице. Холст сняли со стены и предусмотрительно пристроили на мольберте. Яркая, сложная, таинственная работа.

– Что думаете? – оборачивается к нам Фавершем и пристально смотрит на меня.

– Эта картина – настоящая сенсация. Продав ее, клуб многое потеряет.

– Им нужны деньги, дорогая. Вопрос всегда в деньгах. Полагаю, что взамен закажут репродукцию.

– Вряд ли кто-то из членов клуба заметит подмену, – бормочет Клеменси.

– Да, вы правы.

Я изучаю холст. Картины такого типа обычно относят к жанру ванитас. Сюжет довольно типичен: натюрморт, центром которого является человеческий череп. Глаз натыкается на ползающих по фруктам насекомых, на увядшие цветы и другие символы смерти.

– Тень, ожидающая луча солнца, – говорит Фавершем. – Прекрасно и в то же время пугающе.

– Кто автор?

Он указывает на незаметную подпись.

– Рашель Рёйш, – читаю я.

– Рёйш – художница восемнадцатого века, и кроме натюрмортов мало что писала. В этом смысле картина, на которую мы с вами смотрим, – выдающаяся.

– Что с происхождением? – интересуюсь я.

Фавершем бросает на меня лукавый взгляд.

– Неужели вы ее не помните? Картина когда-то висела в столовой вашего лондонского дома на Честер-сквер.

Разумеется, таких подробностей я не помню, однако отрицать не могу: картина меня зацепила. Сперва думала, что за счет ее странной прелести, но, стало быть, и элемент узнавания тоже присутствовал.

Клеменси выходит из комнаты, и Фавершем снова обращается ко мне:

– Помогите мне ее продать, Джослин. Я ведь вижу, что картина вам понравилась.

– Как она сюда попала?

– Ваш отец отдал ее в счет погашения долга, насколько я помню.

– Но ведь она стоит целое состояние.

– Александер не разменивался на мелочи, играл по-крупному. Вы же об этом знали?

Я в замешательстве. Похоже, что знала я о своей семье далеко не все.

– Давайте условимся так, – предлагает Фавершем. – Я не могу вернуть вам картину, разве что вы решите выкупить ее у клуба. Но, если вы ее продадите, ваша семья станет частью истории этого шедевра, а вы лично получите внушительные комиссионные.

– Насколько внушительные?

Фавершем шепчет мне на ухо, какой процент готов выплатить, и это очень щедрое предложение.

– Могу ли я работать четыре дня в неделю?

– Это довольно жесткие условия.

– У меня дочь, и она во мне нуждается.

– Договорились, – протягивает мне руку Фавершем.

Даже не ожидала, что все сложится так просто.

На обратном пути размышляю об отце. Так странно услышать неизвестные подробности о нем от старого друга, ведь я привыкла вспоминать папу исключительно сквозь призму семейных отношений. Никогда раньше не задавалась вопросом, что о нем думают в его кругу и кто, кроме матери, мог знать отца по-настоящему.

Как бы преподнести домашним, что я согласилась на работу у Фавершема? Мать наверняка будет довольна. Нам следует обсудить, кто будет присматривать за Руби. Антеа и мать – не более чем временное решение. Если я соглашаюсь на работу в галерее, в вопросе ухода за дочерью мне впервые в жизни придется положиться на кого-то другого. Я нервничаю и все же раз за разом напоминаю себе, что меня примерно в таком возрасте опекала няня и подобный присмотр был наилучшим вариантом из всех возможных.

Поезд подходит к Даунсли, и я начинаю зевать, а ведь сейчас еще только ранний вечер. Вернулась раньше, чем планировала. У меня вдруг появляется блестящая идея, и я с забившимся сердцем достаю телефон. Пишу сообщение дочери.

Буду дома через полчасика

Круто!  Бабушка сейчас показывает мне свои любимые картины, а потом хочет научить меня ходить с книжкой на голове  Говорит, если научусь – заполучу самого хорошего мужа

Адрес, отпечатанный на карточке Ханны, я помню наизусть.

В Даунсли захожу в супермаркет, покупаю кое-какие угощения для дочери и жду очереди перед кассой. Самый лучший кассир здесь – Эйлин. Ценю ее за молчаливость. Очередь подходит, и кассирша, выбивая чек, изображает улыбку.

– Говорят, в Лейк-Холле была полиция… – то ли утверждает, то ли спрашивает она.

На всякий случай оглядываюсь. За мной стоит еще один покупатель – бармен из местного паба.

– Что искали? – интересуется он, даже не пытаясь сделать вид, что не прислушивается к чужому разговору.

– В озере нашли череп, – пожимаю плечами я, – и полиция искала другие части скелета.

В Даунсли наверняка давно все знают, так что притворяться смысла нет.

Оба – и Эйлин, и бармен – довольны, что я подтвердила слухи.

– Они считают, что останки свежие? – любопытствует бармен.

– Пока неизвестно.

– Скорее всего, археологическая находка, – развивает тему Эйлин. – Почему бы им не пригласить того парня с телевидения, из «Команды времени»? Он с удовольствием занялся бы раскопками, а я каждый день заваривала бы ему свежий чаек. Симпатичный человек, правда?

– В озере наверняка еще куча костей, – подхватывает другая кассирша.

– Надеюсь, это косточки какого-нибудь пижона с шикарной вечеринки в поместье. Видать, напился и упал в озеро, – добавляет еще один покупатель. – Туда ему и дорога! Впрочем, в семье Холтов наверняка был убийца. Кто скажет, что это не так?

Я замираю перед кассой. Интересно, знает ли этот человек, кто я? Наверное, лучше быстренько собраться и выйти из магазина. Начнешь отвечать – только подбросишь дровишек в огонь, а спорить с местными – себе дороже.

– Спасибо, – бормочу я, и Эйлин вручает мне чек.

Видно, что она за меня расстроена.

Следом за мной выходит парень из паба, и я спрашиваю, не знает ли он, где находится коттедж «Хиллсайд».

– Доедете до паба, повернете направо, а у крикетного клуба – налево. Там узкий переулок, не пропусти́те.

Я действительно проезжаю эту узкую улочку. Приходится разворачиваться и возвращаться обратно. Живая изгородь здесь не подстрижена, и ветки хлещут по боковым стеклам. Здесь всего одна полоса, и движения, видимо, почти не бывает – сквозь асфальт пробивается трава, и машину покачивает на ухабах.

Коттедж находится в четверти мили от перекрестка. Не могу сказать, что дом – картинка. Обычное современное бунгало, явно нуждающееся в хозяйской руке. Впрочем, я понимаю, почему Ханна выбрала это место. За коттеджем начинается поросший лесом холм, а во дворе цветет роскошный фруктовый сад. Здесь и яблони, и груши, и сливы.

На многих деревьях ветви сгибаются под тяжестью несобранных фруктов, и земля усеяна опавшими плодами.

Ханне всегда нравилось наводить порядок, и она совершенно точно любила наш фруктовый сад. «Попробуй, – говорила она, срывая плод прямо с дерева, – и скажи, что это не райский вкус».

Наверняка она собирается привести в порядок и сад, и дом. Бьюсь о заклад, через некоторое время бывшая няня наведет здесь красоту.

Паркуюсь в начале подъездной дорожки к коттеджу, на которой стоит маленькая скромная машина Ханны. Пока ехала, составила план: зайду на огонек, мы поболтаем… А теперь занервничала. Какой может быть разговор с человеком, ближе которого у тебя в детстве не было? Ведь все закончилось так печально, и причиной тому – мое мерзкое поведение. Сижу в страшных сомнениях. Что я здесь делаю? А если Ханна решит, что я за ней шпионю? Что она подумает?

Ставлю ногу на педаль газа и еду дальше. Признаков жизни во дворе нет, так что вряд ли Ханна видела мою машину. Дорожка сужается. Тут и не развернешься. Так недолго застрять или вообще заблудиться. Доезжаю до ворот, выходящих в поле, и неуклюже, в шесть приемов, разворачиваюсь, едва не заехав колесом в канаву. Мне становится жарко, и я с досадой думаю: почему сразу не поехала домой?

На обратном пути миную «Хиллсайд». Ханна стоит у ворот, и я жму на газ, делая вид, что ее не заметила. Нелепый поступок, но… вдруг она меня не узнала? Стиснув зубы, добираюсь до изгиба дороги, откуда коттеджа Ханны уже не будет видно, и лишь тогда осмеливаюсь посмотреть в салонное зеркало.

Бывшая няня машет мне рукой…