Текст книги "Няня"

Вирджиния

Ну и дура же я! Совсем вылетело из головы, как плохи тропинки в этой части леса. Весной они выглядят мягкими ковровыми дорожками, поросшими до самого горизонта синими колокольчиками, а вот сейчас я пробираюсь по колено в папоротниках и крапиве. Земли под ногами не видно.

Забираюсь на крутой лесистый склон позади коттеджа «Хиллсайд», где якобы живет женщина, называющая себя Ханной Берджесс. Я должна глянуть на нее своими глазами.

Иду, нащупывая дорогу тросточкой, шагаю осторожно. Боудикка обследует кроличьи норы. Надеюсь, она не залает… Дыхание совсем сбилось. Хорошо бы сейчас вернуться к машине, но цель уже близка.

Слава богу, на вершине холма лежит толстая сломанная ветка, и я с облегчением присаживаюсь. Мой наблюдательный пункт хорошо защищен листвой, и я разглядываю задний двор коттеджа.

Дворик маленький и убогий. Никогда не смогла бы жить в подобном месте. Сбоку припаркован автомобиль – стало быть, хозяйка дома.

Сидеть приходится долго, у меня даже начинает сводить ноги. Наконец во двор выходит женщина. Ее машина издает электронный писк – хозяйка нажала на кнопку сигнализации. Лица не видно: стоит она повернувшись к автомобилю. И снова Господь помог, иначе и не скажешь: по полю перед коттеджем пробегает кролик, и Боудикка, до того тяжело дышавшая у моих ног, вскакивает с громким лаем и пускается в погоню.

Женщина удивленно крутит головой и наконец смотрит в мою сторону. Я замираю. В листве играет солнце, так что, надеюсь, в игре света и тени меня не разглядеть. Хозяйка коттеджа щурится, обводя взглядом лес, но меня явно не замечает.

Завороженно слежу за ней. Рост и телосложение примерно такие же, как у Ханны, и стои́т она очень похоже. Прикладывает руку козырьком ко лбу, и у меня вспышкой мелькает воспоминание: Ханна, встав на лужайке Лейк-Холла в точно такой же позе, зовет Джослин. С такого расстояния черты лица толком не рассмотришь. Я знаю – это не она, и все же внутренний голос громко и настойчиво говорит: почему бы и нет? У меня возникает непреодолимое желание сбежать отсюда подальше.

Я встаю, и женщина замечает движение между деревьев. Теперь она смотрит прямо на меня. Пытаюсь перешагнуть через ветку, на которой сидела, но та слишком толстая. Я забираюсь на нее и теряю равновесие. Все, мне не спастись… Перед глазами мелькают кроны деревьев, и я, оступившись, падаю на спину. В голове взрывается боль.

Первое, что я вижу, – ее лицо.

– Вы очнулись! – восклицает она. – Вы были без сознания всего несколько секунд. Не шевелитесь, у вас ужасная рана на виске.

Говорит она точно так же, как Ханна в свое время наставляла Джослин: мама знает лучше. Сидит она на той же самой ветке, с которой упала я, и смотрит на меня вполне доброжелательно и встревоженно, словно я ребенок, только что разбивший коленку. Разглядываю ее лицо, пытаясь найти знакомые черты, однако столько лет прошло, к тому же зрение после удара никак не наладится. Все же различаю большие карие глаза – такие же, как у Ханны. Осторожно поворачиваю голову, но шею словно сжали в тисках, и я сразу обессилеваю от жуткой боли.

– Помогите… Позвоните Джослин…

Она смеется.

Я отключаюсь.

Снова прихожу в себя. Лежу все там же, однако кто-то укрыл меня одеялом. Слышу женский голос:

– Мы здесь!

Ханна? Говорила эта женщина благожелательно, пока я не потеряла сознание, но что это значит? Все-таки Ханна? Или нет?

Два фельдшера колдуют надо мной, а я лежу, словно кусок мяса.

– Возможно, она не та, за кого себя выдает, – шепчу я, когда один из них склоняется надо мной.

Едва слышу собственный голос. Фельдшер отвечает:

– Не волнуйтесь, дорогая, все будет хорошо. Не пытайтесь разговаривать, дышите глубже, вот так.

На меня надевают кислородную маску, но не могу сказать, что боль стихает. Наконец медики кладут меня на носилки и спускаются с холма.

– Ее родственники пока не подъехали, – говорит хозяйка коттеджа, когда меня устраивают в машине скорой. – Разрешите мне ее сопровождать?

– Нет! – пытаюсь крикнуть я, но кислородная маска заглушает мой голос.

Фельдшер гладит меня по руке и громко увещевает, словно я глухая:

– Вам следует соблюдать спокойствие, миссис Холт. Постарайтесь расслабиться. Мы хотим поставить вам капельницу – обезболивающее лучше ввести внутривенно. Хорошо? Приготовьтесь, сейчас укусит комарик.

Я снова пытаюсь подать голос.

– Она немного возбуждена, – замечает фельдшер. – Подержите больную за другую руку, возможно, это ее успокоит.

– Да-да, конечно, – отзывается Ханна или кто там она на самом деле.

Ее пальцы обхватывают мое запястье. Никогда не пытались отпрянуть, если тело вам не подчиняется? Ужасное чувство, полная беспомощность. Она жмется ко мне всю дорогу до больницы, словно приклеенная. Меня укладывают в кровать, и она, придвинув стул, садится рядом. У меня кружится голова, тошнит, и ее лицо смотрит на меня из дымки, будто сквозь витражное стекло.

– Почему ты жива? – шепчу я. – Кто ты?

Она лишь улыбается и, похлопывая меня по руке, отвечает:

– Постарайтесь помолчать. Отдыхайте.

Мои веки смыкаются – видимо, врачи вкололи сильное обезболивающее.

Просыпаюсь от крупной дрожи. Меня поднимают и перевязывают.

– Александер… – шепчу я.

Сверху наплывает чье-то лицо.

– Не волнуйтесь, миссис Холт. Температура у вас упала – даже ниже, чем мы ожидали, но мы вас согреем, укроем теплым одеялом. Вы хотите, чтобы мы позвонили Александеру? Кстати, ваша дочь здесь, ждет снаружи, в коридоре. Давайте подниму вам изголовье – будет легче.

Джослин и женщина, называющая себя Ханной, стоят в коридоре. Разговаривают, но я не слышу ни слова. Обнимаются, и мне хочется закричать: Не касайся ее! Наконец женщины расстаются, и Джослин провожает самозванку долгим взглядом.

Дочь и внучка входят в палату, и я начинаю рыдать. Ничего не могу с собой поделать.

Хорошо хоть, Руби здесь… В отличие от своей матери, которая нерешительно останавливается на пороге, ребенок бросается ко мне с объятиями, обвивает мою шею загорелыми ручками, и ко мне снова возвращается жизнь.

Только что это теперь за жизнь…

Мое сознание затуманено наркотиками, и все же я понимаю, что совершила сегодня серьезную ошибку, подвергла себя глупому риску. Кем бы ни была эта женщина, ей от меня что-то нужно, и я не должна попасть от нее в зависимость.

Еще хуже, если жилица «Хиллсайда» и в самом деле Ханна Берджесс. Не исключено, что это она и есть, хотя не знаю, как это возможно. Если так, мы с дочерью и внучкой в опасности.

Не собирается ли она отомстить?..

Джо

В детстве я нередко мечтала, что Ханна меня удочерит. В моих фантазиях мы оставались с ней вместе на всю жизнь. Нет, я никогда не представляла ее родной мамой – все же у меня было достаточно черт, унаследованных от родителей. Утверждать обратное сродни отрицанию, и все же я хотела бы новую маму – такую, как Ханна.

В этом идеальном сценарии было одно узкое место: с папой Ханна не сочеталась при всем желании. Тогда я нашла простое решение: мы с ней будем жить в другом доме, а к настоящим родителям – скорее, даже только к папе – иногда станем забегать в гости. Вот такой план.

Сегодня утром мне поступили плохие новости: пришло электронное письмо от адвоката, занимающегося вопросами завещания Криса.

Партнер вашего супруга предоставил документы, подтверждающие заявления, которые он делал устно. Доля Криса в бизнесе в настоящее время является обеспечением по ссуде, полученной их совместной фирмой в банке. Таким образом, средства нельзя вывести до тех пор, пока не будет предоставлен иной залог. Меня заверили, что все необходимые усилия в этом направлении предпринимаются, однако пока востребовать инвестиции Криса невозможно.

Не представляя себе сложившуюся ситуацию, я рассчитывала на более оптимистические известия, полагала, что можно сделать какие-то шаги с нашей стороны. В этом смысле предложение о работе стало для меня настоящим спасением.

Я сглупила, пожаловавшись матери на отсутствие подходящего гардероба для новой службы, и она немедленно предложила мне свои вещи. Обиделась, когда я отказалась, сославшись на то, что в качестве ее клона буду выглядеть нелепо. Руби тоже расстроилась. Они вместе залегли на материну кровать. Странная парочка: мать в белой ночной рубашке с кружевами и с повязкой на голове, а дочь в спортивных штанишках и футболке, зато с великолепным тюрбаном, который мать соорудила из своего шелкового шарфика.

– Не хочешь съездить со мной в Мальборо, Рубс?

– Спасибо, не хочу.

Руби увлеченно читает матери вслух «Гарри Поттера», и я, постаравшись не обидеться, просматриваю стопку триллеров на ночном столике.

– Неподходящее чтиво для маленькой девочки…

– Отличные книги! – протестует мать. – Не ограничивай ребенка, ей, в конце концов, нужно развивать воображение. Как раз этим я и занимаюсь!

Отдаю матери книгу, к которой она тянет руки, а остальные забираю.

– Прочитает, когда станет старше.

Как они похожи, когда хмурятся…

В коридоре сталкиваюсь с вытирающей пыль Антеа.

– Не возражаете, если я уйду? – спрашиваю я. – У них там вроде бы все в порядке.

– Вы хозяйка, вам виднее.

Антеа права, однако мне не нравится ее тон – я-то стараюсь быть с ней обходительной. Мне важно, чтобы экономка спокойно воспринимала наше с дочерью присутствие в доме.

– Антеа…

– Я вас слушаю.

– Вас точно не затруднит присматривать за Руби вместе с матерью, когда я начну работать? Надеюсь, это будет не слишком сложно, а за дополнительное время и обязанности мы вам доплатим.

– Если леди Холт это необходимо, я все сделаю.

– Но…

– Работы мне хватает, но думаю, что мы справимся.

– Вы уверены?

– Если не поспешите, магазины закроются.

Намек понятен, и я выхожу из дома.

Приехав в Мальборо, заглядываю в один бутик, где началась распродажа. Костюм я себе позволить не могу, зато натыкаюсь на блузку именно моего размера. Какое искушение…

– Не хотите примерить? – подает голос из-за кассы продавец-консультант.

– Если можно.

– Сейчас в примерочной одна леди. Как только она выйдет – милости просим.

Занавеска примерочной кабинки раздвигается, и в зале появляется женщина в длинном вечернем платье. Поворачивается в профиль, смотрит на себя в огромное, на всю стену, зеркало. Платье великолепное и в меру смелое: облегает тело, как перчатка, и струится мягкими складками. Женщина чуть поддергивает платье; она босиком. Я медленно поднимаю глаза от подола вверх, смотрю ей в лицо, и мы обе вздрагиваем. Это снова Ханна, но в таком образе я ее не видела никогда, даже представить не могла. В пору моего детства принцессой была я, а Ханна – моей придворной, но ни в коем случае не королевой.

– Ой! – вскрикивает она от неожиданности, а я, не зная, что еще сказать, бормочу:

– Красивое платье…

– Спасибо. Приглашают на свадьбу – нужно подобрать подходящий наряд. Но это, наверное, немного слишком.

– Ничего подобного! Выглядит просто ошеломляюще. Не помнишь, было ли у матери похожее?

Платье и вправду кажется смутно знакомым.

– Вряд ли. Во всяком случае, я не припоминаю. Как она?

– Вроде бы неплохо, спасибо. Изо всех сил изображает из себя тяжело больную пациентку. Руби обнаружила, что старые звонки для слуг все еще работают, и мать приспособилась пользоваться тем, что в ее спальне.

– Рада слышать, что она идет на поправку. Ужасное происшествие, тем более для человека в ее возрасте.

Ханна весьма любезна. Другая на ее месте немедленно начала бы меня допрашивать, что там мать вынюхивала возле ее дома. Ее доброта придает мне решимости.

– Могу я пригласить тебя на чай? Так благодарна тебе за то, что ты помогла матери. Я как раз сегодня свободна, а ты? Хотела купить тебе какой-нибудь подарок, но так будет даже лучше. Если не возражаешь, разумеется.

– С удовольствием, – отвечает бывшая няня.

Я невольно расплываюсь в улыбке, и Ханна снова проходит в примерочную кабинку.

– Платье возьмете? – спрашивает продавщица.

– Я подумаю, – отвечает Ханна.

– Будете мерить блузку? – обращается девушка уже ко мне, и я прошу совета у Ханны:

– Тебе нравится?

– По-моему, она чудесна, дорогая.

Разыскиваю в складках блузки ценник. Мне пока не по карману покупать такие дорогие вещи, пусть они и со скидкой.

– Примерю в следующий раз.

– Не могу обещать, что ее не купят до вашего прихода, – предупреждает продавщица. – Вещи со скидкой мы для покупателей не придерживаем.

– Ничего, в любом случае она для меня дороговата.

Мы с Ханной идем по тропинке вдоль берега. У воды резвится малыш, за ним следит мать, а может – няня, и они вместе кормят уточек. Ужасно хочу расспросить Ханну о той ночи, когда она от нас ушла, но не могу: нервничаю так, что во рту пересыхает, а сердце ухает, словно колокол – точь-в-точь как в тот раз, когда сидела в машине у ее коттеджа. Откашливаюсь. Надеюсь, Ханна не заметит, как дрожит мой голос.

– Когда-то я тоже любила кормить уток.

– Да-да, – подтверждает Ханна. – А лебедей опасалась.

– Серьезно? Всегда ими восхищалась, что в них страшного?

– Ты боялась, и правильно делала. Мне это было на руку, ведь ты не подходила к ним близко. Взрослый лебедь запросто может сломать руку мужчине.

Хм, надо же, а я думала, что о лебедях мне рассказывала мать. Значит, ошибалась.

– Не хочешь сходить в чайную комнату «Полли»? Помнишь, мы часто там бывали, – предлагаю я.

– Почему бы и нет?

С тех пор, как мы последний раз сидели в «Полли», здесь почти ничего не изменилось. С балок в передней части зала все так же свисают грозди декоративных корзин. Потолки здесь низкие, причудливо выгнутые, а персонал, как и тридцать лет назад, носит черно-белую униформу и фартучки с оборками.

– Смотри, наш старый столик не занят! – улыбаюсь я. – Присядем там?

– Конечно. После тебя.

Наш привычный стол находится у окна. Отсюда отличный вид на оживленную главную улицу. Мы располагаемся лицом друг к другу, и годы, разделившие нас, вдруг тают, а затем снова ложатся на плечи тяжелым грузом. У меня продолжает трепыхаться сердце, и все же никак не соберусь с духом спросить Ханну: что же тогда произошло?

– Помнишь, как мы сочиняли разные истории о людях за окном?

– Было дело! Всегда замечала, что у тебя богатое, даже необузданное воображение. Ты упивалась своими историями. Если не сочиняла сама – значит, читала. До сих пор вспоминаю твою коллекцию книжек о лошадках и детях.

– Что будем заказывать? – спрашивает нависшая над столом официантка.

– Как обычно? – предлагаю я.

В детстве мы каждый раз брали одно и то же.

– Было бы замечательно!

– Тогда нам два чая «Эрл Грей», кусочек торта с лимонной глазурью, а еще топленые сливки и джем.

Самой странно: словно в зале прозвучало эхо из далеких времен.

Ханна разворачивает на коленях накрахмаленную салфетку. Незаданный вопрос обжигает мне кончик языка, однако, похоже, всю свою храбрость я оставила в бутике с распродажей.

– Ханна, не представляешь, как я признательна за то, что ты помогла матери.

Пустые, банальные слова. Трусость, иначе и не скажешь. Господи, почему так сложно возвращаться в прошлое? Разве может ответ Ханны на главный вопрос ранить меня больнее, чем ее уход тридцать лет назад?

– Любой на моем месте поступил бы точно так же.

– Ну, не знаю. Ты ведь поехала с ней в больницу – это очень много значит.

– Как можно было ее оставить, если рядом нет никого из родственников…

Я слышу ее ответ, но не вдумываюсь в смысл. Делаю глубокий вдох. Ну же, будь взрослой девочкой, соберись! Задай вопрос сейчас – иначе никогда не узнаешь правды…

– Ханна…

– Да, милая?

У нее все те же глубокие влажные глаза, излучающие сочувствие и поддержку. С матерью не сравнить – у той взгляд зеленых глаз острый, колючий.

– Можешь не отвечать, если тебе неудобно, но…

Я делаю длинную паузу и резко выдыхаю, словно перед прыжком в воду. Да что со мной такое? Берешь и спрашиваешь…

– Что ты хотела узнать, дорогая?

– Почему ты так внезапно исчезла из Лейк-Холла, когда я была маленькой? Из-за меня? Что я сделала не так?

– О господи! Да что ты такое говоришь?

– Мать уверяла меня, что ты ушла из-за моего мерзкого поведения.

– Ничего подобного! Это неправда. В тот вечер мы с ней поспорили. Ты испортила свое платьице, и леди Холт была с тобой очень резка. Помнишь то платье? Она привезла его из Лондона. Чудесная вещь.

– Да, голубое платье, – вспоминаю я. – Ты еще повесила его на дверцу моего шкафа. Такого красивого у меня никогда не было.

– Точно. Леди Холт гордилась своим выбором. К сожалению, платье в тот вечер серьезно пострадало. Так бывает, когда одеваешь маленьких детишек в дорогие вещи, но леди Холт словно сошла с ума. Она была в ярости. Обычно в таких случаях я предпочитала помалкивать – няня не тот человек, который может перечить хозяевам. Но в тот раз не сдержалась. Уж слишком злобно она тебя отчитывала. Мне показалось, что леди Холт пересекла черту – так я ей и сказала, и совершила ужасную ошибку. Твоя мать приняла мои слова в штыки. Заявила, что я должна собрать вещи и немедленно уйти из дома. Даже попрощаться с тобой не дала. Я пыталась обратиться к твоему отцу. Хотела извиниться, сказать, что очень хочу остаться, однако он поддержал леди Холт. Я ничего не могла поделать. Было очень тяжело с тобой расставаться, тем более что мне запретили тебе писать и звонить. Угрожали судом.

Меня словно ударили под дых.

– Значит, они меня все это время обманывали…

– Мне очень жаль.

– Как жестоко с тобой обошлись, Ханна!

– Не сердись на них, милая. Я долго расстраивалась и даже злилась, но что было, то прошло. Самое главное, что мы встретились. Мы снова вместе. Представляешь, сколько нам нужно наверстать? Если выскажешь все своей матери, она запретит мне появляться в Лейк-Холле. Мы не сможем видеться, а ведь у нас сейчас такая прекрасная возможность заново узнать друг друга…

– А ты хочешь?

Она сжимает мои руки в своих ладонях. Какая мягкая у нее кожа…

– Пожалуй, хватит с нас огорчений. Настрадались мы немало. Пусть прошлое так и останется в прошлом. Надеюсь, что мне удастся восстановить контакт с твоей мамой.

Наверное, это самое меньшее, что я могу сделать для Ханны. Учитывая, как поступили с ней мои родители, я испытываю огромное желание хорошенько потрясти мать. Вот бы заставить ее понять, что произошло на самом деле! Пусть извинится перед бывшей няней. Унизительно для леди Лейк-Холла? Может быть, зато справедливо.

– Ты уверена?

– Вполне. Мне сегодня будет куда покойней спаться, если все останется между нами.

– Тогда молчок!

– Спасибо. Знала, что на тебя можно положиться. Чайку налить? Чаю остывать негоже. Заодно попробуем сладкое, но больше всего мне сейчас хочется с тобой поболтать. Расскажи о себе, о Руби.

Она наполняет чашки, намазывает на булочку тонкий слой клубничного джема, а поверх кладет сливки. У меня в голове царит полный хаос – пытаюсь обдумать услышанное. Бедная Ханна! Беру себя в руки. Надо сказать что-нибудь легкое, жизнеутверждающее.

– А разве не ты меня учила, что сперва надо накладывать сливки, а уж потом джем?

– М-м-м… Надо же, совсем забыла. Интересно, как ты это помнишь…

Я смеюсь.

– Не представляешь, как мне приятно снова видеть твою замечательную улыбку! – говорит она.

После мы прогуливаемся по главной улице, и Ханна замечает:

– Кстати, о платье, которое было на тебе в тот вечер. Оно ведь было не голубое, а зеленое.

– Ты уверена?

Еще раз погружаюсь в воспоминания. Да нет же, точно голубое…

– Я еще подбирала к нему нитки, когда распустился подол. Остановилась тогда на светло-зеленых. Удивительно, как некоторые вещи западают в голову!

– Хм, стало быть, я ошибаюсь.

– Память – странная штука.

– Да, ты права.

Наконец мы расстаемся. Есть о чем подумать, однако меня почему-то тревожит цвет платья. Могу поклясться, что оно было голубое! С другой стороны, какая разница?

Вирджиния

Я все еще прикована к постели. Рана на виске заживает неплохо, однако стали мучить головные боли, а стоит пошевелиться – появляются мышечные спазмы в районе спины. До туалета добираюсь с трудом и с болью, однако никому не позволяю себя сопровождать. Слишком унизительно.

На прикроватной тумбочке лежат коробочки с обезболивающим. Принимаю их по часам, как велели в больнице. Джослин примеряет на себя роль властной надзирательницы, заходит ко мне по нескольку раз на дню: контролирует, чтобы я пила чертовы таблетки. У меня от них кружится голова. Это пугает, потому что я физически не в состоянии следить за тем, что происходит в доме.

Еще до злополучного падения видела, что Джослин на меня часто злится, но то были еще цветочки. Теперь она раздражена постоянно: негодует, что я сделала вылазку к дому Ханны, бесится, что мое недомогание создает ей лишнюю работу. Дочь хмуро шныряет по моей спальне и разговаривает со мной, словно с ребенком. То и дело выдает какие-то обрывки интересующей меня информации, да и то, похоже, для того, чтобы лишний раз помучить.

– Фавершем продает картину, которая когда-то висела в нашем доме, но я ее совсем не помню. Очень красивая. Даже не верится, что мы от нее избавились.

Интересно, что Фавершем ей рассказал? Я притворяюсь спящей, а сама напряженно думаю, что скажу мерзавцу, когда доберусь до телефона. Вот он у меня получит на орехи…

Другой раз дочь сообщает:

– Я не говорила, что на днях виделась с Ханной в Мальборо? Слышишь меня?

– И что? – небрежно спрашиваю я.

– Мы с ней посидели в чайной. Поблагодарила ее за то, что она присмотрела за тобой после падения. Кстати, ты так и не сказала, что тебе понадобилось у ее дома.

– Только не говори, что тебя саму не разбирает любопытство!

Нападение – лучшая защита. Джослин заливается краской.

– Ханна передает тебе привет и наилучшие пожелания, – буркает она.

Могу себе представить, какие сложные чувства дочь испытывает к женщине, которую считает Ханной.

– Когда поправишься, нам следует пригласить ее на ланч. Ты ведь наверняка тоже хочешь сказать ей спасибо.

Ноги этой женщины в моем доме не будет! Не позволю ей снова плести тут интриги. Закрываю глаза и делаю вид, что задремала, – жду, когда дочь наконец уйдет. Пальцы у меня дрожат от досады. Надо же было так сглупить! К раздражению примешивается страх. Поворачиваюсь на бок, хотя движение причиняет мне резкую боль, и засовываю руки между коленок. Не стоит Джослин видеть, что я нервничаю.

– Пришел доктор Говард. Может он к тебе войти?

Джослин отдергивает шторы. На улице мрачно; ветер яростно качает верхушки дубов, стекла в оконных рамах дребезжат. Дочь включает свет, взбивает у изголовья подушки – на мой взгляд, слишком грубо, – и я осторожно принимаю сидячее положение.

– Можешь передать мне зеркальце и помаду? Вон ту, розовую.

Как быстро мы начинаем зависеть от других… Стоит только заболеть.

– Оставь нас наедине, пожалуйста, – прошу я Джослин.

Чем меньше она знает, тем лучше. Я должна восстановить свою власть в доме.

Входит Эрик Говард, ставит на пол свой саквояж, на него аккуратно кладет пиджак. Привычная процедура – уже сколько лет он повторяет этот ритуал. Говард стал нашим семейным врачом еще с тех пор, как мы с Александером поженились и переехали в Лейк-Холл. Доктор – щеголеватый мужчина, на несколько лет младше нас с мужем, – внимательно на меня смотрит.

– За вами есть какой-то уход после больницы? К сожалению, я ничего не знал, иначе пришел бы раньше.

– Нет-нет, все хорошо, благодарю. Вот только… мне выписали эти дурацкие пилюли, а я от них себя ужасно чувствую. Все время клонит в сон.

Доктор осматривает меня и бросает взгляд на назначения.

– Напроксен и амитриптилин… Тяжелая артиллерия. Могут быть побочные эффекты: депрессия, спутанность сознания, усталость и постоянное ощущение пребывания в медикаментозном сне. Есть подобные явления?

– Все до единого.

– Насколько сильны боли?

– Терпеть могу, но едва-едва. Нельзя ли чем-то заменить эти препараты? Хорошо бы что-нибудь без побочного действия.

– Можно перейти на обычные безрецептурные обезболивающие. Сейчас это будет вполне логично, хотя, возможно, и рановато. Рана на голове заживает нормально, и все же у вас довольно большие синяки и отеки в местах ушибов.

– Лучше боль, чем постоянный бред.

– Переход на другие лекарства нужно совершать постепенно, не враз.

– Понимаю, доктор.

– И все же пока рано отказываться от сильнодействующих препаратов, Джинни. Я бы оставил их еще на несколько дней.

Говард медлит, но я предпочитаю промолчать. По-моему, он всегда был в меня немножечко влюблен. Нет, наверняка я этого не знаю – всего лишь догадка. Кстати, и Александер подозревал то же самое.

– Приятно вновь увидеть Джослин, – прерывает молчание доктор. – По-моему, у нее все неплохо? Помню, ее частенько беспокоили приступы тонзиллита.

Дочь никогда в жизни не подпускала меня к себе, если ей случалось заболеть. Максимум, что я могла, – стоять в дверях и наблюдать, как Ханна держит ее за руку, а Эрик осматривает маленькую пациентку. Интересно, помнит ли он такие подробности?

– Переросла уже, – пожимаю плечами я.

– Да, так оно обычно и бывает.

Эрик уходит, и в спальню проскальзывает Руби.

– Мамочка говорит, что тебе нужно принимать пилюли, – сообщает она.

– Можешь сделать мне одолжение? Доктор говорит, что мне надо перейти на другие лекарства. Сходи в ванную, вытащи из аптечки коробку с надписью «Ибупрофен» и еще достань парацетамол. Принесешь все мне, хорошо?

Внучка оборачивается мигом.

– Отлично, теперь достань две пилюли ибупрофена.

Руби по одной опускает их в мою ладонь.

– Раз, два, – считает она, а я вспоминаю считалочку, которую Ханна бормотала моей дочери.

Раз-два, не болит голова, три-четыре, ротик шире.

Разных песенок и присказок она знала немереное количество. В последние годы ее пребывания в доме я начала подозревать, что каждой из них Ханна гипнотически заставляла Джослин все больше и больше от меня отдаляться. Мне страстно хотелось самой поучить дочь счету и грамоте, однако ближе к школьному возрасту моя компания ее уже совсем не устраивала. Я читаю – она зажимает уши, показываю картинки в книгах – закрывает глаза… Ей нужна была только Ханна.

– Спасибо, милая моя, – благодарю я внучку за стакан воды и глотаю таблетки.

Рука сама тянется к сильным обезболивающим, однако мне сейчас требуется полная ясность ума. Откуда мне знать, что предпринимает так называемая Ханна, пока я валяюсь в койке? Надеюсь, боль я перетерпеть смогу.

– Только не рассказывай маме, что я пью другие пилюли, договорились? Доктор сказал, что это наш с ним секрет.

– Почему?

– Потому что лекарства – дело личное, – объясняю я. – Твоей маме не обязательно знать все на свете.

– Договорились!

Руби слегка сомневается, но в целом обман ее не слишком тревожит. Она быстро отвлекается, открыв ящик туалетного столика. Остатки моей былой славы тянут ее, словно мотылька на пламя свечи.

– У мамы тоже есть от тебя один секрет! – Тон у Руби самый обычный, не заговорщический, но у меня сердце сбивается с ритма. – Ханна прислала ей новую блузку. Мама нашла ее в магазине, но у нее денег не хватило, вот Ханна ее и купила. Это маме для работы. Красивая, но у тебя вещи куда красивее.

Внучка оборачивается, держа в руках один из украшенных бриллиантами ободков для волос.

– Хочешь поменяться? – предлагаю я.

– На что?

Сделки она обожает, точь-в-точь как ее дед.

– Я скажу маме, что мы с тобой решали задачки по математике, а ты на полчасика дашь мне свой планшет.

– Хорошо, бабушка!

Она бежит за айпадом, затем снова усаживается у туалетного столика и примеряет ободок. Насмотревшись в зеркало, совершает налет на шкатулку с кольцами. Надевает сразу три штуки и восторгается переливающимся в зеркале отражением драгоценных камней.

Я открываю браузер и захожу на поисковый сервер.

Меня чрезвычайно тревожит подаренная дочери блузка. Ход совершенно в стиле Ханны, и я невольно чувствую близкую опасность, хотя какие формы она примет – неизвестно.

Превозмогая боль и медикаментозный туман, пытаюсь сосредоточиться. Уже несколько дней подозреваю, что Ханна могла выжить, несмотря на пробитую голову. Выглядела рана устрашающе, однако вдруг она тогда просто потеряла сознание? А мы в том хаосе решили, что она мертва… Другое дело, что травма головы была не единственной ее проблемой. Пишу в строке поисковика:

Может ли ожить утопленник?