Текст книги "Клан Пещерного Медведя"

– Не могла же она провалиться сквозь землю, – сердито жестикулировал Бран. – Даже если она захватила с собой еду, запасы ее не вечны. Вскоре ей придется выйти из своего укрытия. Обойдите все окрестности, обшарьте их шаг за шагом. Если она мертва, я должен в этом удостовериться. Пусть она стала добычей хищников, тогда вы найдете следы расправы. Она должна быть здесь до Дня Обретения Имени. Иначе наш клан не пойдет на Великое Сходбище.

– Значит, эта дрянь лишит нас Великого Сходбища? – ухмыльнулся Бруд. – Не понимаю, зачем было оставлять ее в клане? Она родилась среди Других. Будь я вождем, я никогда не принял бы ее. Будь я вождем, я запретил бы Изе ее подбирать. Почему все так слепы, когда дело касается этой скверной женщины? Разве она впервые проявляет непростительное своеволие? Нет, она сызмальства пренебрегала законами и обычаями клана. Почему никто не запретил ей приносить животных в пещеру? Почему она бродила по лесам в одиночку, что не подобает девочке? Она выследила нас, когда мы занимались на поле для метания камней, но это никого не рассердило. А как ее наказали, уличив в использовании пращи? Обрекли на временное смертельное проклятие. А потом, когда она вернулась, встретили с почетом. Дошло до того, что ей позволили охотиться. Слыханное ли дело – женщина клана сама добывает мясо! Представляю, как отнесутся к этому в других кланах! Конечно, она вообразила, что может все, даже навязать нам своего увечного сына. Да, на Великое Сходбище нам теперь лучше не ходить – позору не оберешься. Что ж, сами виноваты.

– Бруд, все это мы слышали много раз, – досадливо оборвал молодого охотника Бран. – Я уже обещал – на этот раз проступок ее не останется безнаказанным.

Бесконечные сетования Бруда не только выводили вождя из терпения. Эти докучливые упреки бередили душу Брана, и все чаще он с тревогой спрашивал себя, не изменило ли ему здравомыслие. Быть может, Бруд прав – и он непозволительно попрал идущие издревле законы и обычаи. А они не терпят отступлений. Раз за разом Эйла совершала все более серьезные нарушения и в конце концов полностью вышла из повиновения. Да, наверное, он был к ней чересчур снисходителен. А ведь она пришла неведомо откуда. У всех других почтение к законам клана в крови, у нее – нет. Да, следовало проявить суровость, сломить ее своеволие. А может, он и в самом деле напрасно позволил целительнице подобрать Эйлу тогда, много лет назад. Но как бы то ни было, зря сын его женщины постоянно твердит о промахах и упущениях вождя.

Остальные охотники тоже не остались глухи к ворчанию Бруда. Многие теперь полагали, что Эйла хитростью затуманила им глаза и только взгляд Бруда оставался пронзительным и ясным. Когда Брана не было поблизости, молодой охотник откровенно намекал, что вождь слишком стар и уже не способен управлять кланом с прежней прозорливостью. Мужчины внимали ему с сочувствием. Теперь, когда над Браном нависла угроза потерять себя, им овладела неуверенность. К тому же он ощущал, что почтение, которое питали к нему охотники, убывает с каждым днем. Сама мысль о грядущем Великом Сходбище была для него невыносима.

Эйла покидала пещеру лишь для того, чтобы принести воды. Огня она так и не развела, но шкуры защищали ее от холода. У нее еще оставались припасы, которые принесла Уба, и вяленое мясо – сытное, но такое жесткое, что она жевала его с трудом. Впрочем, голод делал вкусной любую еду; Эйле не надо было охотиться или собирать коренья, и она могла отдохнуть, а как раз в этом она нуждалась больше всего. Она была молода и здорова, годы тяжелого труда и охоты закалили и укрепили ее, и теперь тело, освобожденное от необходимости отдавать все свои соки растущему плоду, быстро восстанавливало силы. Эйла стала меньше спать, но у нее появилось больше времени для тревоги. Во сне она хотя бы не терзалась от мрачных предчувствий, которые не отпускали ее наяву.

Эйла сидела у входа в пещеру со спящим сыном на руках. В уголке рта ребенка сочилась белая молочная струйка. Груди Эйлы были полны молока. Тучи, проносясь по небу, то и дело скрывали полуденное солнце, но островок у горной расщелины неизменно оставался в пятне света. Эйла не сводила глаз с ребенка: он ровно дышал, а иногда сонно помаргивал или чмокал губами, будто сосал грудь. Она изучающе разглядывала сына и даже повернула его головку, чтобы лучше рассмотреть ее сбоку.

«Уба сказала, что мальчик мой не кажется ей увечным, – думала Эйла. – Мне тоже. Просто он не такой, как все. Да, так и сказала Уба. Он не похож на людей клана. Но ведь и я не похожа на них. – Эйла отчетливо припомнила собственное отражение в луже талой воды. – Мой сын выглядит странно, но все же не так странно, как я сама».

Эйла вновь оглядела ребенка, во всех подробностях представляя свое отражение. «У меня тоже высокий лоб, как и у него, – вспоминала она, проводя рукой по своему лицу. – У ребенка какая-то кость выступает ниже рта, как и у меня. Но у него выпирающие надбровные дуги, как у всех людей клана. У всех, кроме меня. Если я отличаюсь от людей клана, значит и мой сын должен отличаться. Он похож на меня, в этом нет ничего удивительного. Я родилась среди Других, но сын мой родился в клане. Он взял и мои черты, и черты людей клана.

Я уверена, он вовсе не урод. Таким и должен быть мой сын. Духи соединились, чтобы он появился на свет. Он не мог выглядеть иначе. Но чей же покровитель зародил тебя во мне, мой сын? Наверное, то был не один покровитель. Ни у одного мужчины в клане нет защитника сильнее, чем у меня. Кроме Креба, конечно. Неужели моего ребенка породил дух Великого Пещерного Медведя? Я ведь живу у очага Креба. Нет, вряд ли. Креб говорит: Урсус никогда не позволяет женщинам проглотить свой дух. Но если это не Креб, то кто же?»

Внезапно Эйла вообразила Бруда, нависшего над ней, и затрясла головой, отгоняя эту картину. «Нет! Только не Бруд! Его покровитель не мог зачать моего сына». Она содрогнулась от отвращения, вспомнив, как будущий вождь принуждал ее утолять его мужскую надобность. «Я ненавижу Бруда, – твердила она про себя. – Каждый раз, как он приближался ко мне, я едва не задыхалась от ненависти. Хорошо хоть он больше не хочет утолять со мной свою надобность. Надеюсь, это желание больше никогда не взбредет ему в голову. Как только Ога терпит это? Как терпят все остальные женщины? Почему у мужчин возникает такая странная надобность – заталкивать свою плоть туда, откуда появляются дети, в отверстие, предназначенное для родов, а не для мужской плоти, горячей и твердой? Мужская плоть не имеет никакого отношения к детям. Да, – решила Эйла, – на свете нет ничего бессмысленнее совокупления. – И вдруг в голову ей пришла неожиданная мысль. – А что, если это как-то связано: утоление мужской надобности и появление на свет ребенка? Конечно, – размышляла она, – детей способны рожать только женщины. Но они рожают и девочек, и мальчиков. Вдруг мужчина, заталкивая в женщину свою плоть, зачинает ребенка внутри ее? И не дух покровителя мужчины, а его собственная плоть порождает новую жизнь? Значит, ребенок принадлежит не только женщине, но и мужчине? Что, если надобность возникает у мужчин именно для того, чтобы дети появлялись на свет? Поэтому и женщины утоляют ее с такой готовностью? За всю мою жизнь мне ни разу не случилось увидеть, чтобы женщина проглотила дух, – рассуждала Эйла. – И никто не видел этого. Зато все видели, как в женщину входит мужская плоть. Никто не предполагал, что у меня будет ребенок, что мой покровитель уступит. И все же я понесла, когда Бруд стал утолять со мной свою надобность. Нет! Это неправда! – Эйла старалась отогнать неприятную догадку прочь. – Не верю, что ребенок мой появился на свет благодаря Бруду. Креб прав. Он никогда не ошибается. Я проглотила дух, дух этот вступил с моим покровителем в битву и победил его. А может, в меня вошел не один дух, а духи-защитники всех мужчин клана? – Она прижала к себе сына, словно его пытались у нее отнять. – Ты мой, – повторяла она про себя, – мой, и больше ничей. Бруд здесь ни при чем. И дух его покровителя тоже ни при чем».

Испуганный ребенок проснулся и заплакал. Эйла принялась покачивать его и тихонько мурлыкать, пока он не утих.

«Наверное, мой покровитель знал, как сильно я хочу ребенка, и поэтому сдался сам, – пришло ей на ум. – Но зачем он подарил ребенку жизнь, ему ведь было известно, что придется сразу отнять ее? Если я не похожа на людей клана, мои дети не будут на них похожи. Скольких бы детей я ни родила, их всех сочтут увечными. Будь у меня свой мужчина, ребенок все равно походил бы на меня. Значит, мне не суждено стать матерью. Всех моих детей обрекут на смерть. Впрочем, стоит ли горевать об этом? – опомнилась она. – У меня больше не будет детей, мне самой осталось жить совсем немного. Мы с тобой умрем вместе, мой сын».

Эйла укачивала ребенка и чуть слышно ворковала себе под нос, не замечая, что слезы текут у нее по щекам.

«Что делать, как спасти его? – Вопрос этот горел у нее в мозгу. – Если я вернусь, когда для моего сына наступит День Обретения Имени, Бран проклянет меня. Иза передала, что возвращаться нельзя. Но куда мне деться? Я еще не окрепла, чтобы охотиться. Да и какая охота с ребенком! Своим плачем он отпугнет добычу, а оставлять его одного я боюсь. Положим, я и без охоты найду еду – травы, ягоды, коренья. Но нам нужно столько всего помимо еды: подстилки, одежда, посуда, а главное – жилище. Где мне искать пещеру? В этой оставаться нельзя – зимой ее заметает снегом, к тому же нам опасно жить вблизи от клана. Рано или поздно нас обнаружат. Я не уверена, что мне удастся найти другую пещеру. И когда я отправлюсь на поиски, охотники могут выследить меня и поймать. Даже если мне повезет и я найду пещеру, запасу вдоволь еды на зиму, наберусь сил, чтобы охотиться, мы с тобой будем совершенно одни на всем свете, мой сын. Но тебе нужны другие люди, не только мать. Нужны дети, с которыми ты будешь играть. Нужны мужчины, которые научат тебя охотиться. А что, если со мной случится беда? Что станет с тобой? Ты пропадешь один в лесу. Я тоже едва не пропала, но меня нашла Иза. Нет-нет, мой сын, ты не должен остаться один. И я не хочу жить без людей, – всхлипывала Эйла, зарывшись лицом в одеяльце из мягкой шкурки. – Если бы я могла вернуться домой! Если бы вновь увидеть Убу и Креба. И Изу, мою мать. Но мне нельзя возвращаться. Бран прогневался на меня. Из-за меня над ним нависло несчастье – он может потерять себя. Поэтому он непременно предаст меня проклятию. Но я не знала, что поступок мой так опасен для Брана. Я просто не хотела, чтобы моего ребенка убили, Бран был ко мне добр. Он позволил мне охотиться. Я совершила ошибку, пытаясь вынудить его поступить против воли. Надо было молить его сохранить жизнь ребенку! Если я вернусь прямо сейчас, до Дня Обретения Имени, Бран не потеряет себя. Время еще есть. Я считаю по пальцам, осталось целых два дня. Возможно, если я приду сама, гнев Брана стихнет.

Но что, если нет? Если Бран откажет мне? И отнимет тебя, мой сын? Тогда я тоже не буду жить. Если ты умрешь, я умру тоже. Если Бран обречет тебя на смерть, пусть и меня предаст проклятию. Обещаю, мой сын, ты не отправишься в мир духов один. Мы уйдем вместе. А сейчас я вернусь в клан и буду молить Брана сохранить тебе жизнь. Другого выхода нет».

Эйла поспешно побросала в корзинку все свои вещи, перепеленала ребенка, привязала его себе на грудь и решительно раздвинула ветки у входа. Как только она выбралась наружу, взгляд ее упал на что-то блестящее. У ног ее лежал сверкающий камень. Она подняла его. То был серный колчедан – три маленьких круглых самородка, сросшихся друг с другом. Эйла повертела находку в руках, завороженная ее сверканием. Сколько раз она входила и выходила из пещеры, но заметила этот необычный камень только сейчас.

Эйла сжала самородок в руках и зажмурила глаза. «Вдруг это знамение? – пришло ей в голову. – Вдруг эту диковину послал мне мой покровитель?»

– Великий Пещерный Лев, значит, я поступила верно? – спросила она при помощи ритуальных жестов. – Ты хочешь, чтобы я вернулась? Значит, я по-прежнему достойна тебя и ты лишь посылаешь мне новое испытание? О Пещерный Лев, пусть это будет знамение. Знак того, что сын мой останется жить.

Дрожащими пальцами Эйла развязала шнур, стягивающий кожаный мешочек-амулет, который она носила на шее, и опустила причудливый серный колчедан внутрь – к расписной пластинке из бивня мамонта, небольшому камню и куску охры. С замирающим сердцем она двинулась вниз, к жилищу клана.

Глава 21

Уба стремглав вбежала в пещеру.

– Мать! Мать! – жестикулировала она вне себя от волнения. – Эйла вернулась!

Иза переменилась в лице:

– Нет! Не может быть! И ребенок с ней? Уба, разве ты не виделась с Эйлой? Разве ты ничего не передавала ей?

– Я виделась с ней, мать. Сказала ей, что Бран в великом гневе и что ей нельзя возвращаться, – боязливо оглядевшись по сторонам, ответила девочка.

Иза бросилась к выходу и увидела, что Эйла медленно направляется прямо к Брану. Она опустилась на землю у ног вождя и склонила голову, своим телом защищая ребенка.

– Она вернулась слишком рано. Видно, сбилась со счета, – обратился Бран к Мог-уру, который, хромая, изо всех сил спешил к ним.

– Она не сбилась со счета, Бран, – ответил старый шаман. – Она вернулась раньше намеренно.

Вождь пристально взглянул на Мог-ура, удивляясь столь неколебимой уверенности. Потом он с некоторой опаской посмотрел на молодую женщину у своих ног и снова устремил глаза на шамана:

– Ты уверен в надежности своих амулетов? Срок ее женского уединения еще не истек. После родов он длится дольше.

– Это могущественные амулеты, Бран. Они сделаны из кости Урсуса. Тебе ничего не угрожает. Ты можешь говорить с ней, – ответил Мог-ур.

Бран внимательно посмотрел на молодую женщину, которая, сотрясаясь всем телом, прижимала к себе ребенка.

«Я должен проклясть ее немедля! – подумал он в приступе мгновенной ярости. – Но День Обретения Имени для ребенка еще не наступил. Что, если Мог-ур прав и она вернулась раньше намеренно? Ребенок ее, как видно, жив, иначе зачем бы она принесла его с собой. Конечно, дерзость ее непростительна. И все же почему она вернулась раньше срока?» Наконец любопытство одержало верх над гневом. Бран коснулся плеча Эйлы.

– Эта недостойная женщина совершила тяжкий проступок. – Эйла не поднимала головы, лишь руки ее делали ритуальные жесты. Она боялась смотреть на вождя, все еще не уверенная, что он согласится ее выслушать. Ведь сейчас ей следует находиться в изгнании, женщинам после родов строжайше запрещено разговаривать с мужчинами. – Если вождь позволит, эта женщина хочет говорить с ним.

– Ты не заслужила этого, женщина. Но Мог-ур умолил духов защитить нас. Если я позволю тебе говорить, духи не рассердятся. Да, вина твоя велика. Что ты можешь сказать в свое оправдание?

– Эта женщина благодарна вождю за разрешение. Она знает законы клана. Целительница сказала ей, что следует избавиться от ребенка. Но эта женщина не подчинилась. Она скрылась, чтобы вернуться, когда для ее сына наступит День Обретения Имени и вождю придется принять его в клан.

– Ты вернулась слишком рано, – с торжеством в глазах перебил ее Бран. – День Обретения Имени для твоего ребенка еще не настал.

С тех пор как Эйла скрылась, Бран жил под гнетом мучительных опасений и лишь теперь вздохнул с облегчением. Закон обязывал его принять ребенка в клан, только если тот проживет семь дней. Но срок этот еще не минул. Он не поступит против своей воли. Он сохранит себя и останется самым уважаемым человеком в клане.

Эйла бессознательно вцепилась в шкуру, в которую был завернут ребенок.

– Эта женщина знает, что День Обретения Имени еще не наступил, – заявила она. – Но она поняла: ей не следовало вынуждать вождя принять этого ребенка. Не женское дело решать – жить ребенку или умереть. Это дело вождя. И поэтому эта женщина здесь.

Глаза Брана встретились с горящими решимостью глазами Эйлы. «По крайней мере, она вовремя одумалась», – отметил про себя вождь.

– Но если ты знаешь обычаи клана, зачем ты принесла с собой увечного ребенка? Иза сообщила, что ты не в состоянии выполнить свой долг матери. Значит, сейчас ты готова расстаться с ребенком? Ты хочешь, чтобы целительница свершила вместо тебя то, что предписывает закон?

Эйла помедлила, нагнувшись над ребенком.

– Эта женщина отдаст сына, если таков будет приказ вождя. – Пальцы ее двигались еле-еле, словно каждое движение причиняло ей боль. Ей казалось, что нож вонзился ей в сердце. – Но эта женщина обещала своему сыну, что он не отправится в мир духов один. Если вождь решит, что ребенка следует умертвить, эта женщина будет просить вождя предать ее смерти. – Вдруг, отбросив все правила и церемонии, она взмолилась: – Прошу тебя, Бран! Сохрани жизнь моему сыну! Если он умрет, я не хочу жить!

Ее отчаяние удивило вождя. Он знал: изредка женщины хотят сохранить жизнь даже увечным и уродливым детям. Но обычно они стараются как можно быстрее и незаметнее избавиться от них. Увечный ребенок бросает тень на свою мать. Он ставит под сомнение ее способность производить на свет здоровых детей. Такая женщина никогда не будет желанной у очага мужчины. Даже если увечье не настолько серьезно, чтобы угрожать жизни ребенка, он никогда не займет достойного положения в клане. Калеке не найти себе пару. А женщине придется тяжело в старости, если дети не смогут о ней заботиться. Конечно, в клане она не умрет с голоду, но участь ей предстоит незавидная. Невероятно, чтобы женщина сама просила лишить ее жизни вместе с увечным сыном. Материнская любовь сильна – это известно всем. Но не настолько же, чтобы последовать за ребенком в мир духов.

– Ты хочешь умереть вместе с увечным сыном? Но почему? – спросил Бран.

– Мой сын не увечный. – В глазах Эйлы блеснул вызов. – Просто он не похож на всех остальных. Ты видишь сам, я тоже не похожа на людей клана. И даже если мой покровитель опять проиграет битву, все мои дети будут такими, как я. Такими, как мой сын. Никому из них не будет позволено жить. Тогда и мне жизнь не нужна.

Бран с сомнением взглянул на Мог-ура:

– Ребенок должен походить на того мужчину, чей покровитель зачал его.

– Да. Но не забывай – у Эйлы могущественный покровитель, скорее подходящий мужчине, чем женщине. Поэтому он так яростно сражался. А когда Пещерный Лев понял, что ему придется уступить, он пожелал стать частью новой жизни. То, что говорит Эйла, не лишено смысла. Я должен поразмышлять над этим.

– Но почему ребенок родился увечным?

– Это часто происходит, когда покровитель женщины слишком силен. Тогда она тяжело носит и производит на свет калеку, – пояснил Мог-ур. – Меня больше удивляет другое: почему это мальчик? Если покровитель женщины сдается неохотно, обычно рождается девочка. Но мы еще не видели ребенка, Бран. Думаю, надо взглянуть на него.

«Стоит ли тратить время? – мысленно возразил вождь. – Не проще ли незамедлительно предать ее проклятию и избавиться от ребенка?» Своим заблаговременным возвращением и раскаянием Эйла избавила вождя от мук уязвленной гордости. Но он был далек от того, чтобы простить ее преступление. Из-за Эйлы он оказался под угрозой потери себя. Уже не в первый раз она доставляет ему хлопоты и переживания. Сейчас она осознала свою вину, но кто знает, чего ждать от нее в следующий раз. А ведь, как постоянно напоминает ему Бруд, близится Великое Сходбище.

Да, он позволил Изе подобрать странную маленькую девочку и оставить ее в клане. Такова была его воля. Но в последнее время Брана все чаще тревожила мысль: как отнесутся на Сходбище к тому, что в их клане оказалась женщина, рожденная среди Других? Теперь, оглядываясь назад, он поражался, сколько рискованных решений он принял! В свое время каждое из них казалось вполне оправданным. Даже то, что он позволил женщине охотиться. Но пожалуй, если взглянуть на все это со стороны, его сочтут ниспровергателем древних законов. Эйла совершила проступок, и она понесет суровое наказание. Он предаст ее проклятию и положит конец всем терзаниям на ее счет.

Но не следует забывать: смертельное проклятие подвергает серьезной опасности весь клан. Однажды из-за Эйлы ему уже пришлось привлечь к жилищу клана духов зла. Как бы то ни было, ее добровольное возвращение избавило его от бесчестья. Возможно, Иза права: страдания, перенесенные во время родов, затмили рассудок молодой матери. Он сказал Изе: если бы его заблаговременно попросили оставить ребенку жизнь, он внял бы просьбе. И вот Эйла просит его. Умоляет его. Она вернулась, сознавая, что за проступок ей грозит кара. Она не скрывается от расплаты. Но она хочет, чтобы сын ее жил. По крайней мере, следует взглянуть на ребенка. Ни к чему принимать решение второпях. Бран сделал Эйле знак отправляться к очагу Креба, резко повернулся и скрылся в пещере.

Эйла бросилась в объятия Изы. По крайней мере, она напоследок свидится с женщиной, заменившей ей мать, пронеслось у нее в голове.

– Сейчас все вы внимательно осмотрите этого ребенка, – объявил Бран. – При обычных обстоятельствах я не стал бы утруждать вас и принял бы решение сам. Но я хочу знать мнение каждого. Смертельное проклятие – это страшное испытание для всех, живущих в клане. Не следует подвергать клан угрозе, если есть возможность избежать ее. Впрочем, если вы решите сохранить ребенку жизнь, я все равно могу подвергнуть проклятию его мать. В таком случае одной из ваших женщин придется выкормить и вырастить его. Но думаю, если мы позволим жить ребенку, Эйла понесет менее суровую кару. Завтра для мальчика наступит День Обретения Имени. Медлить с решением нельзя. Мог-уру нужно время, чтобы подготовиться к проклятию, – если я изберу для Эйлы именно это наказание. Все должно быть окончено прежде, чем поднимется солнце.

– Увечье его слишком велико, Бран, – начал Краг, едва взглянув на ребенка. Ика все еще кормила младшего, и возможность заполучить приемыша отнюдь не привлекала охотника. – Беда не только в том, что у него уродливая голова. Он никогда не сможет держать ее. Что за мужчина из него выйдет? Что за охотник? Он не сумеет добывать себе пропитание и всегда будет для клана обузой.

– А может, с возрастом шея у него станет крепче? – возразил Друк. – Если Эйла умрет, она заберет с собой часть духа Оуны. Ага считает себя должницей Эйлы. Думаю, она возьмет ее сына, хотя, конечно, вряд ли ей хочется растить увечного ребенка. Но если она согласится, я тоже не стану возражать. Впрочем, ребенку, который будет для клана обузой, жить ни к чему.

– Шея у него длинная и тощая, а голова огромная. Нет, вряд ли он выровняется, – заметил Краг.

– Я ни за что не возьму его к своему очагу, – запальчиво заявил Бруд. – Не стану даже спрашивать у Оги, согласна ли она. Я не позволю, чтобы у сыновей моей женщины, Брака и Грева, был увечный брат. Уверен, с Браком не случится ничего дурного, даже если Эйла заберет с собой крошечную частичку его духа. Не знаю, Бран, зачем ты затеял этот совет. Ты обещал без промедления предать ее проклятию. Но лишь потому, что она вернулась немного раньше, ты вновь готов оставить ее вину безнаказанной. Ты даже готов принять в клан ее сына-урода. Скрывшись, она выразила свое презрение тебе и всем нам, – продолжал он, все более распаляясь. – То, что она вернулась в клан по своей воле, не делает ее проступок менее тяжким. О чем тут рассуждать? Этот ребенок родился увечным. От него надо избавиться, а ее предать проклятию – и дело с концом. Почему ты вечно теряешь время, заставляя нас собираться и ломать головы, придумывать, как избавить ее от наказания? Если бы я был вождем, я бы давно ее проклял. Она дерзка и непокорна, к тому же заражает своеволием других женщин. Иначе как объяснить, что ради нее Иза нарушила свой долг? – Бруд жестикулировал возбужденно и торопливо, подгоняемый овладевшей им ненавистью. – Она заслужила проклятие, Бран. Неужели ты полагаешь, что можно обойтись менее суровой карой? Но это безумие. Или ты ослеп? Она никогда не вела себя так, как подобает достойной женщине. Будь я вождем, ее бы давно здесь не было. Нет, она бы даже не появилась в клане. Будь я вождем…

– Пока ты не вождь, Бруд, – с каменным лицом оборвал его Бран. – И не будешь им никогда, если не научишься владеть собой. Эйла всего лишь женщина. Не понимаю, почему ты так опасаешься ее? Чем она может навредить тебе, мужчине и охотнику? Она должна беспрекословно тебе повиноваться, другого выбора у нее нет. Ты только и твердишь: «Будь я вождем, будь я вождем». По моему разумению, из человека, который так боится женщины, что готов поставить под угрозу весь клан, лишь бы свести с ней счеты, вряд ли выйдет хороший вождь. – Бран с трудом сдерживал приступ ярости. Но он чувствовал, что настал момент поставить сына своей женщины на место.

Охотники изумленно переглядывались. Злобная стычка между вождем и его преемником встревожила их. Конечно, на этот раз Бруд зашел слишком далеко, но все уже привыкли к его вспышкам. А вот Бран был неузнаваем. Никогда прежде они не видели, чтобы вождь вышел из себя. Никогда прежде он не выражал сомнения, что сын его женщины впоследствии возглавит клан.

Несколько мгновений двое мужчин испепеляли друг друга взорами. Бруд первым опустил глаза. Бран обуздал свой гнев. Над ним уже не висела угроза потерять себя, он был вождем и собирался остаться вождем впредь. Что до молодого охотника, его терзали сомнения. Он впервые понял: неколебимая уверенность в том, что со временем он займет место Брана, была напрасной. И в душе его поднялась волна бессильной горечи. «Бран по-прежнему благосклонен к Эйле, – с досадой думал Бруд. – Но почему? Я – сын его женщины, а она – уродина, к тому же родившая увечного ребенка». Но Бруд попытался проглотить оскорбление и взять себя в руки.

– Этот охотник сожалеет, что неверно выразил свои опасения, – заявил он по всем правилам этикета. – Вождь не понял его. Настанет день, когда этот охотник возглавит охоту, если только вождь сочтет его достойным этого. Что он будет делать с мужчиной, неспособным держать голову?

Бран пристально и сурово взглянул на сына своей женщины. Жесты Бруда выражали покорность, но выражение его лица и вызывающая поза говорили о другом. В чрезмерно почтительном ответе слышался вызов, и это рассердило вождя больше, чем откровенная дерзость. Все ухищрения Бруда оказались напрасными: Бран видел его насквозь. Но он досадовал не только на молодого охотника. Он укорял себя за недавний гнев. Своими надоедливыми замечаниями, которые ставили под сомнение дальновидность и проницательность вождя, Бруд задел его гордость, а этого Бран не мог стерпеть. И все же сейчас вождь с раскаянием думал о том, что не следовало давать волю ярости и у всех на виду унижать сына своей женщины.

– Ты высказал свое мнение, Бруд, – сдержанно заметил Бран. – Я знаю: если этот ребенок вырастет калекой, он станет обузой для вождя, который придет мне на смену. И все же решение принимать мне. И я поступлю так, как сочту разумным. Пока что я не сказал, что ребенок будет оставлен в живых и что мать его избежит кары. Прежде всего я забочусь о клане, а не об этой женщине и ее сыне. Смертельное проклятие опасно для всех нас. Духи зла приблизятся к нашему жилищу. Они могут принести несчастье. Не забывайте, мы уже призывали их раньше. Я полагаю, увечье этого ребенка слишком велико и он не должен жить. Но Эйла слепа, когда дело касается ее сына. Желание иметь ребенка помутило ее рассудок. Вернувшись, она обратилась ко мне с просьбой: если я решу отнять жизнь у ребенка – предать ее смертельному проклятию. Я просил вашего совета, ибо полагал: осмотрев ребенка, вы заметите то, что ускользнуло от моего взгляда. Смертельное проклятие, будет ли оно для Эйлы наказанием или исполнением ее чаяний, – это слишком серьезно. Тут нельзя торопиться.

Обида на вождя, бушевавшая в душе Бруда, немного улеглась. «Возможно, Бран не так уж благосклонен к ней», – решил он.

– Ты прав, Бран, – с покаянным видом заметил молодой охотник. – Прежде всего вождю следует думать о безопасности клана. Этот человек благодарен, что мудрый вождь развеял его заблуждение.

Бран тоже вздохнул с облегчением. Никогда он всерьез не думал о том, чтобы отказать Бруду в праве наследования. Он всем сердцем был привязан к сыну своей женщины. Сохранять самообладание порой бывает нелегко, вспомнил Бран собственный приступ ярости. Конечно, Бруд чрезмерно вспыльчив, но с годами это пройдет.

– Я рад, что ты признал свое заблуждение, Бруд. Когда ты станешь вождем, ответственность за благоденствие и процветание клана ляжет на твои плечи, – заявил Бран, давая всем понять, что не собирается нарушать законы преемственности.

Не только Бруд, но и все охотники рады были услышать это. Они опять обрели уверенность в незыблемости клановой иерархии, в незыблемости своего собственного положения. Ничто не могло встревожить их сильнее, чем предчувствие грядущих перемен.

– Именно о благополучии клана я и пекусь сейчас, – произнес Бруд. – Зачем в клане мужчина, неспособный охотиться? Какую пользу сможет принести сын Эйлы? Она проявила непокорность и заслужила наказание. Если она сама жаждет смертельного проклятия, надо удовлетворить ее желание. Эйла презирает законы клана. Она недостойна жить. Ее увечный сын тоже недостоин жить.

Вокруг раздался одобрительный ропот. Бран прекрасно понимал, что за разумными утверждениями Бруда скрывается низменное желание отомстить, но счел за благо не говорить об этом. Ни к чему вновь разжигать только что улегшуюся вражду. Злобная стычка со своим преемником была для Брана так же неприятна, как и для остальных.

«По сути, Бруд прав, и надо выразить согласие с его мнением, – решил вождь. Но колебания не оставляли его. – Да, проклясть Эйлу – самый разумный выход, – убеждал он себя. – От нее слишком много неприятностей. Конечно, это причинит Изе страшное горе. Но я не обещал ей пощадить Эйлу и ребенка, я лишь сказал, что обдумаю, возможно ли это. Я не обещал даже взглянуть на ребенка, когда Эйла вернется. Да и кто мог ожидать ее возвращения? Никогда не знаешь, чего от нее ожидать, в этом и беда. Но вдруг тоска по Эйле приблизит конец Изы? Что ж, у нас останется Уба, дочь Изы, ее преемница. К Великому Сходбищу девочка сумеет овладеть искусством целительницы.

С Эйлой уйдет частичка духа Брака. Насколько это опасно для мальчика? Впрочем, Бруд об этом не тревожится, значит и мне тревожиться нечего, – размышлял Бран. – Я согласен с сыном моей женщины: Эйла заслужила суровую кару. Столь сильная привязанность к увечному ребенку безрассудна. Это все старушечьи сказки, они задурили ей голову. Она даже не замечает, что произвела на свет урода. Да, рассудок изменил ей. Конечно, во время родов она очень страдала, но что из этого? Мужчинам приходится не легче. Порой, получив на охоте тяжкие раны, они возвращаются в пещеру без посторонней помощи. Но Эйла всего лишь женщина. Неудивительно, что она не вынесла боли и утратила ясность ума. Хотел бы я знать, где она скрывалась эти несколько дней. Она говорила о какой-то пещере в горах. Должно быть, это поблизости – она едва не умерла во время родов и не смогла бы уйти далеко. Но почему тогда мы не отыскали ее убежища?