Текст книги "Клан Пещерного Медведя"

Перед каждым из Мог-уров, закутанных в медвежьи шкуры, стоял череп пещерного медведя, в нишах по стенам тоже виднелись магические черепа. В центре круга Эйла заметила какой-то предмет, покрытый темными волосами, но не сразу поняла, что это. Вдруг ее пронзила страшная догадка. Лишь благодаря действию напитка, сковавшего ей горло, она не закричала. То была голова Горна.

Помертвев от ужаса, Эйла наблюдала, как Мог-ур из клана Нор-га камнем проделал отверстие в затылке погибшего охотника. Показалась розовато-серая масса – мозги Горна. Шаман безмолвно свершил над головой несколько ритуальных знаков, потом запустил руку в отверстие, зачерпнул немного вязкого вещества и передал голову следующему Мог-уру. В глазах у Эйлы темнело от отвращения. И в то же время жуткое зрелище властно притягивало ее взгляд. Каждый из шаманов держал на ладони частичку мозгов человека, убитого грозной лапой пещерного медведя.

Голова у Эйлы кружилась, словно перед ней разверзлась бездонная пропасть. Она судорожно сглатывала, чтобы сдержать тошноту. Но когда священные мужи клана принялись поедать человеческие останки, Эйла сорвалась с обрыва и устремилась в гулкую зияющую тьму.

Крик рвался из ее груди, но она лишилась голоса, лишилась зрения, лишилась всех чувств. Тело ее отказалось служить ей. Но в своем оцепенении она не могла избавиться от леденящего кровь кошмара. Не разжимая губ, она кричала, умоляя о помощи, но напрасно. Страх сжимал ее все крепче, увлекая в черную бездну.

Неожиданно она вновь обрела почву под ногами. Какое-то новое ощущение, блеснувшее в ее мозгу, повлекло ее прочь из затягивающей пустоты. Внутри ее ожили чувства, но она с изумлением догадалась, что они принадлежат не ей, а кому-то другому. Самым сильным из этих чувств была всепоглощающая любовь, но к ней примешивался страх, гнев и даже любопытство. Потрясенная Эйла поняла, что в сознание ее проник Мог-ур и завладел всеми ее помыслами. Всем своим существом она испытывала странное стеснение; в этом духовном слиянии, недостижимом на физическом уровне, было что-то захватывающее и упоительное.

Чары магического напитка из корней обострили способности, от рождения заложенные во всех людях клана. Бессознательные знания, инстинкты, дарованные от природы, слагались у них в память – общую, родовую память. Люди клана умели взывать к знанию своих предков и в моменты, когда чувства их обретали особую пронзительность, могли сливаться в едином сознании. Мог-уры, чей дух привык покидать телесную оболочку, настойчиво развивали свои врожденные способности. Каждый из них проникал в другого, соединяясь с ним в одно целое; лишь Великий Мог-ур обладал несравненным даром мистического видения.

Он не только умел раздвигать пределы своей памяти и впускать внутрь себя воспоминания других. Через его мощное сознание осуществлялась связь прошлого и будущего, единение прародителей и потомков. Поэтому слияние, переживаемое мужчинами его клана во время обрядов, было особенно полным и всеобъемлющим. Мог-ур вбирал в свой гигантский мозг память сидевших вокруг него людей, и каждый ощущал, что неотрывен от остальных, и испытывал восторг, который дает лишь духовная близость. Белая жидкость из чаши Изы уничтожила все преграды, помыслы шаманов открылись Мог-уру, и их единение вовлекло в себя и Эйлу.

Тяжелые роды искалечили тело Мог-ура, но телесная его немощь возмещалась невероятным развитием мозга, который обрел сверхъестественную силу. Этот кривобокий, хромой человек являлся венцом, к которому стремилась природа, создавая людей клана.

Ныне эта ветвь человечества исчерпала свои возможности развития. Чтобы выжить в стремительно меняющемся мире, людям клана требовалось измениться самим. Но, подобно гигантским животным, к которым они питали благоговейное почтение, люди клана были не способны к коренным переменам.

Они достигли высокой степени общественного развития, заставляющего их заботиться о больных и незрячих, и высокой степени развития духовного, заставляющего их хоронить мертвых и чтить своих покровителей. Они обладали мозгом невероятных размеров, но были лишены лба. Природа отказала им в возможности решительного рывка. На протяжении нескольких столетий клан не двигался вперед, лишь повторял опыт прошлого. Он был обречен разделить судьбу мамонтов и громадных пещерных медведей. Сами того не зная, люди с каждым днем приближались к угасанию, уготованному им в недалеком будущем. Искалеченный Креб вобрал в себя всю духовную мощь, отпущенную человеку природой, но и он был бессилен что-либо изменить.

Эйла ощущала, как потоки чужой крови сливаются с ее собственными. Могучее сознание великого чародея озарило самые темные уголки ее сознания. Блуждая в памяти Эйлы, Мог-ур обнаруживал, что пути слияния, привычные для людей клана, закрыты. Но он выискивал малейшие проблески общности, использовал любую возможность проникновения. С пугающей ясностью Эйла вдруг поняла, что это он удержал ее от падения в бездонную пропасть. Более того, управляя сознанием других Мог-уров, он не позволял им удостовериться в ее присутствии. Она ощущала: Мог-ур един с прочими шаманами, для нее же все они оставались чужими. Они, в свою очередь, догадывались: помимо них Мог-ур связан с кем-то еще. Но им не дано было знать, что это Эйла.

Как только Эйла поняла, что Мог-ур спас и защитил ее, она прониклась тем священным трепетом, с которым шаманы совершали ужаснувший ее акт каннибализма. Ей открылось, что для них он являлся истинным причастием. Раз в семь лет люди упорно преодолевали тяготы далекого пути, чтобы ощутить себя единым народом, кланом Пещерного Медведя. Люди клана сообща владели своим родовым наследием, и все ритуалы, справляемые на Сходбище, обладали для них одинаковым смыслом. Никто из шаманов не сомневался, что таинство, которому они предавались, благотворно для всех их соплеменников. Вкушая мозг молодого охотника, ушедшего в иной мир вместе с Урсусом, они насыщались его доблестью, а через них, людей, наделенных особым расположением духов, этой доблестью насыщались и все остальные.

Эйла не ошиблась, ощутив, что Мог-уром владеют страх и гнев. В соответствии с древней традицией участвовать в ритуалах позволялось только мужчинам. Стоило женщине хотя бы краешком глаза увидеть самый заурядный ритуал, клану этой женщины грозили беды. Но глазам Эйлы открылся отнюдь не заурядный ритуал. То, что она проникла в подземное святилище, могло означать лишь одно: впереди весь клан ожидают неисчислимые несчастья.

Эйла была женщиной, к тому же она была одной из Других.

Теперь Мог-ур знал это наверняка. В тот самый момент, когда он понял, что она здесь, внезапное озарение открыло ему, что она не принадлежит к клану. Мгновение спустя он осознал все ужасающие последствия свершенного Эйлой кощунства. Ей не могло быть прощения. В клане не существовало наказания, соответствующего столь страшному преступлению. Даже смертельное проклятие не было достаточно суровой карой. Мог-ур не успел решить, как наказать Эйлу, – им овладело неудержимое желание узнать побольше о ней и о Других.

С удивлением он ощутил, что она испугана и молит о помощи. Другие отличались от них, но отличия эти были не столь уж разительны. Мог-ур чувствовал: ради спасения клана ему необходимо понять, каковы они, представители другой человеческой породы. Любопытство, которым Мог-ур был наделен сильнее, чем его равнодушные ко всему новому соплеменники, пересилило ужас. Эйла всегда оставалась для него загадкой. И сейчас ему представился случай ее разгадать.

Связав воедино познание десяти шаманов и покорный дух Эйлы, он увлек их в бездны истории, к первоисточникам бытия.

Эйла опять почувствовала на губах вкус древнего леса и вслед за тем вкус теплой солоноватой воды. Видение ее не обладало такой отчетливостью, как у остальных, – слияние было для нее внове, она впервые возвращалась к своим началам, и воспоминания ее скрывала мутная дымка. Но на самом глубоком уровне воспоминания ее оказались теми же, что и у людей клана. «Истоки у нас общие», – понял Мог-ур.

Эйла превратилась в комочек слизи, омываемый животворными морскими водами. Постепенно тело ее приобрело форму и очертания, биение жизни стало увереннее. Она ощутила резкую боль, выйдя из воды и впервые глотнув воздуха. Теперь ее окружал непроходимый лес, она пряталась в зарослях, спасаясь от гигантских животных, сокрушающих все на своем пути. Потом страшный зной сжег лес, превратив его в пустыню. Гонимая засухой, Эйла вновь оказалась на берегу моря. Спасительные воды скрыли ее, они неузнаваемо преобразили ее тело, смыв с него косматую шерсть. И вот она опять покинула море, а близкие ее сородичи, которые тоже дышали легкими, а не жабрами и вскармливали детенышей молоком, остались в воде.

Оказавшись на суше, Эйла стала ходить прямо, на задних конечностях, а передние высвободились для работы. Глаза ее обрели остроту, и у нее появились зачатки лба. Отныне тропа ее разошлась с тропой Мог-ура. Все же они двигались в одном направлении, и каждый видел другого. Однако расхождение неумолимо увеличивалось. Наконец, чтобы следовать вместе с Эйлой, Мог-уру пришлось разорвать духовную связь с другими шаманами. Теперь лишь два сознания сохраняли единство – сознание пожилого мужчины, рожденного в клане, и молодой женщины, рожденной среди Других. Если раньше Мог-ур вел Эйлу, теперь он только следил за ее движением, а она видела, куда идет он. В мире меж тем все преображалось до неузнаваемости. Жара сменилась холодом, землю сковал лед, необычайно крепкий, непробиваемый. Эйла чувствовала: от этого ледяного края ее отделяет не только время, но и пространство, – он располагался далеко на западе, неподалеку от огромного моря, во много раз превосходившего то, что окружало их полуостров.

Потом ей привиделась пещера, обиталище пращуров великого шамана, неотличимых по виду от него самого. То было смутное видение, размытое далью, – теперь ее отделяло от Мог-ура бездонное ущелье. Пещера располагалась внутри отвесной скалы над долиной, по которой петляла река. На вершине Эйла различила громадный валун – он навис над самым краем скалы, словно уже собрался падать, но вдруг примерз к месту. Разбушевавшиеся воды и содрогание земной коры забросили этот камень на скалу, давшую приют людям. Неожиданно картина померкла, но Эйла не могла извлечь ее из памяти.

Ею овладела глубокая, неизбывная печаль. Она осталась одна. Путь ее уходил куда-то вверх, и Мог-ур был не в состоянии разделить его с ней. Опять перед ней мелькнула пещера, а затем череда странно упорядоченных пейзажей, не похожих на творения природы. Огромные каменные коробки возвышались на земле, опутанной бесконечными каменными лентами. По этим лентам с невероятной скоростью мчались диковинные животные, а в небесах летали огромные птицы, которые не двигали своими тяжелыми крыльями. Эйла не понимала, что означает этот причудливый мираж. Стремясь вернуться в настоящее, она немного промахнулась, и ей открылся облик грядущего. Внезапно сознание ее прояснилось, обретая прежние границы. С недоумением оглядевшись по сторонам, она обнаружила, что прячется за каменным выступом у входа в подземное святилище, где свершают таинство десять шаманов.

Великий Мог-ур вскинул голову и устремил на нее пытливый взгляд. В его единственном темно-карем глазу она различила отражение той печали, которую испытывала в этот миг. Слившись с ней, он открыл для нее пути, невозможные для него самого. Он не видел картин будущего, но осознал – это будущее ему не принадлежит. Оно принадлежало Эйле и подобным ей. Мог-ур был не в состоянии осознать причины своей обреченности. Но он с содроганием понял: угасание неотвратимо.

Креб не умел мыслить абстрактными категориями. Лишь с большим трудом он научился считать до двадцати. Но его могучий дух обладал способностью к прозрению и всеохватности. Он знал: мозг его наделен куда большей силой, чем мозг Эйлы, память его является истинной сокровищницей родового знания. У них с Эйлой были общие истоки, но она принадлежала к другой ветви человечества. Мог-уру было открыто больше, чем любому в древнем клане, он разбудил и направил воспоминания Эйлы. Но человеческая порода, давшая жизнь Эйле, была юной, бесстрашно идущей навстречу неизведанному, вкусившей новое. Племени Эйлы предстояло развиваться, племени Мог-ура – вымирать.

– Убирайся! – крикнул он.

Эйла вздрогнула от неожиданности. Ее поразило, что он кричит во весь голос. Мгновение спустя до нее дошло – он вообще не разомкнул губ. Она почувствовала его приказ, а не услышала его.

– Убирайся прочь! Немедленно!

Эйла стремглав бросилась по коридору. Некоторые каменные светильники, догорев, с шипением гасли, но все же света было достаточно, чтобы не заплутаться. Пробежав через подземные залы, где лежали в забытьи мужчины, Эйла не услышала ни звука. Она миновала проход, освещенный оплывшими факелами, и выскочила на открытый воздух.

Небо светлело, предвещая близкий восход, но темнота еще не рассеялась. В голове у Эйлы было ясно, действие напитка окончилось. Но ею владела невероятная усталость. Увидев распростертых на земле женщин, изнуренных бешеной пляской, она торопливо улеглась рядом с Убой. Сбросив с себя накидку во время ритуала, Эйла так и не успела одеться, но, подобно всем прочим женщинам, не замечала утреннего холода.

К тому времени как в проеме пещеры показался Мог-ур, Эйла уже провалилась в тяжелый сон. Прихрамывая, он приблизился к ней, коснулся ее спутанных белокурых волос. Страшная тяжесть давила его душу. Нельзя было допускать ее, корил он себя. Надо было умертвить ее на глазах других Мог-уров, ведь она совершила непростительное злодеяние. Но какой в этом прок? Ее смерть ничего не изменит, не отвратит от клана грядущих бедствий. Зачем же лишать ее жизни? Эйле не суждено разделить удел клана. Но он не может перестать любить ее.

Глава 25

Гув вышел из пещеры, сощурился от яркого утреннего солнца, потер глаза и сладко потянулся. Оглядевшись по сторонам, он увидел, что неподалеку на бревне, сгорбившись, сидит Мог-ур. Почти все факелы и светильники погасли; Гув забеспокоился, вдруг кто-нибудь не найдет в темноте выхода из пещеры. Надо спросить у Мог-ура, не следует ли наполнить светильники жиром и зажечь новые факелы, решил он. Но, подойдя к Мог-уру поближе, он различил, как посерело лицо старого шамана, как бессильно поникли его плечи, и остановился. Не стоит беспокоить Мог-ура, лучше сделать все самому, сообразил Гув.

«Мог-ур стареет на глазах, – размышлял помощник шамана, направляясь в пещеру с запасом фитилей, факелов и сосудом, полным медвежьего жира. – Он уже не тот, что прежде. Путь на Сходбище дался ему нелегко, а обряды забрали все его силы без остатка. Странно, – подумал Гув, – никогда раньше у меня и мысли не было, что Мог-ур – немощный старик».

Один за другим из пещеры появлялись мужчины. Все, протерев заспанные глаза, принимались удивленно пялиться на женщин, все еще погруженных в беспамятство. Мужчины не могли понять, в чем причины столь необычной усталости, свалившей женщин с ног. Одна из женщин, проснувшись, прежде всего бросилась за своей накидкой. Затем она принялась расталкивать остальных, чтобы они поскорее оделись.

– Эйла! – Уба легонько толкнула молодую женщину. – Эйла, проснись!

– Ммм, – только и ответила Эйла, поворачиваясь на другой бок.

– Эйла, Эйла! – Уба потрясла сестру за плечи. – Эбра, мне никак не разбудить ее!

– Эйла! – во весь голос крикнула женщина вождя и хорошенько тряхнула Эйлу.

Та с трудом открыла глаза, попыталась сделать какой-то знак, но веки ее вновь сомкнулись, и она свернулась клубочком.

– Эйла, Эйла! – не отставала Эбра.

Молодая женщина открыла глаза.

– Ступай в пещеру, доспишь там. Здесь тебе нельзя оставаться. Мужчины уже выходят, – распорядилась Эбра.

Пошатываясь, Эйла направилась к пещере. Несколько мгновений спустя она вернулась, бледная и испуганная. Остатки сна слетели с нее.

– Что случилось? – спросила обеспокоенная Уба. – На тебе лица нет. Ты что, повстречалась со злым духом?

– Уба! Ох, Уба! Чаша! – Эйла опустилась на землю и закрыла лицо ладонями.

– Чаша? Какая чаша, Эйла? О чем ты?

– Она разбилась, – пояснила Эйла.

– Разбилась? – в недоумении переспросила Эбра. – Стоит ли убиваться из-за разбитой посуды! Сделаешь себе новую чашу.

– Нет, нет. Такой мне не сделать. Это чаша Изы, та, что досталась ей в наследство.

– Чаша матери? Ее ритуальная чаша? – изменившись в лице, повторяла Уба.

С течением лет дерево, из которого была сделана чаша, стало хрупким и ломким. В нем возникла трещина, до времени незаметная под слоем белой краски, но удара о камни оказалось достаточно, чтобы чаша раскололась надвое.

Эйла была так расстроена, что не ощутила на себе пристального взгляда Креба. Известие о том, что древняя чаша разбита, подтвердило мрачные догадки Великого Мог-ура. «Так и должно было произойти. Больше мы не будем прибегать к чарам священного напитка, – решил он. – Минувший обряд был последним. Тайну корней я унесу с собой, скрыв ее даже от Гува, клан забудет об их чудодейственной силе».

Старый шаман тяжело оперся на посох и поднялся, морщась от ломоты в больных суставах. «Я провел всю свою жизнь в холодных святилищах, – думал он. – Настал черед Гува. Возможно, он еще молод. Но я слишком стар и жажду покоя. Через пару лет Гув будет готов к тому, чтобы стать Мог-уром. Непременно будет. Кто знает, сколько я еще протяну…»

Бран сразу заметил: с Мог-уром творится что-то неладное. Но вождь полагал, что причина уныния старого шамана – упадок сил, неизбежно наступающий за праздничным одушевлением. К тому же Мог-ур наверняка догадывался – заканчивается его последнее Великое Сходбище. Бран понимал, что старый шаман с трудом выдержит обратный путь и из-за него клану придется двигаться медленнее.

Перед отбытием вождь решил отправить охотников на промысел. Надо было пополнять запасы клана хозяев свежим мясом, а у них позаимствовать вяленого, необходимого в дороге.

После успешной охоты Бран заторопился домой. Несколько кланов уже покинули Сходбище. Теперь, когда состязания и празднества остались позади, все помыслы вождя устремились к родной пещере, к оставшимся там старикам. Он пребывал в добром расположении духа. Никогда прежде он не подвергался столь серьезному риску утратить свое почетное положение. Тем убедительнее стала его победа. Вождь был доволен собой, доволен своим кланом, доволен Эйлой. Она оказалась превосходной целительницей. Впрочем, он давно знал: на нее можно положиться. В самом деле, она истинная преемница Изы – точно так же забывает обо всем, когда чьей-то жизни угрожает опасность. Конечно, Мог-ур привел немало доводов, чтобы убедить шаманов допустить Эйлу к участию в ритуале. Но она сама победила всеобщую неприязнь, когда бросилась на помощь молодому охотнику. Раненый вместе со своей женщиной намеревался остаться в клане хозяев до полного выздоровления. Скорее всего, ему предстояло провести здесь зиму.

Мог-ур словно позабыл о кощунственном вторжении Эйлы в подземное святилище. Лишь один-единственный раз он упомянул о случившемся. Эйла суетилась у своего очага, поспешно собирая вещи, – на следующее утро клан должен был отправиться в путь. В пещеру, прихрамывая, вошел Креб. Уже несколько дней Эйла с горечью замечала, что он избегает ее. И сейчас, увидев ее, он резко повернулся, торопясь уйти. Но она бросилась к нему и опустилась у его ног. Взглянув на ее склоненную голову, он тяжело вздохнул и коснулся ее плеча.

Она подняла глаза и поразилась, как сильно Креб сдал за эти дни. Морщины и рубцы, бороздившие его щеки, словно стали еще глубже, а нависающие брови бросали на лицо мрачную тень. Седая борода превратилась в мохнатые клочья, а низкий скошенный лоб казался выше из-за поредевших волос. Но сильнее всего ее потрясла печаль, которой был полон его взгляд. «Что я наделала! – содрогнулась Эйла. – Если бы я могла все исправить, если бы вернуть ту ночь! Я и близко не подошла бы к пещере!» Ее глаза прирожденной целительницы отмечали признаки болезни, терзавшей тело Креба. Но она понимала, что телесная боль меркнет в сравнении с той, что она, Эйла, причинила душе Мог-ура.

– В чем дело, Эйла? – спросил он.

– Мог-ур, я… я… – Наконец она набралась смелости. – О Креб! Я вижу – я виновата в твоем горе. Поверь, мне тяжело, очень тяжело. Как же быть теперь? Хочешь, я сама пойду и во всем признаюсь Брану. Я сделаю так, как скажешь ты. Только прикажи.

«Ты ничего не можешь исправить, Эйла, – с грустью подумал он. – Ты – это ты, и с этим ничего не поделаешь. Тебе не дано уничтожить зло, которое ты сотворила, сама того не ведая. Наш клан погибнет, подобные тебе останутся в этом мире. Клан Пещерного Медведя вышел из глубин древности. Мы хранили наши традиции и чтили Великого Урсуса, но время, отведенное нам на земле, истекло. Наверное, все свершается как должно, в соответствии с велениями духов. И не ты виновница нашего печального удела. Но зачем тогда духи послали тебя к нам? Для того, чтобы через тебя открыть мне судьбу клана? Земля, которую мы покидаем, щедра и милостива. Многим поколениям она дарила все, что необходимо для жизни. Для твоего племени тоже настанет черед покинуть ее. И вам придется с этим смириться».

– Ты можешь сделать только одно, Эйла. – Медлительность жестов Мог-ура подчеркивала значение того, что он говорил. Взгляд его был холоден и спокоен. – Забудь о том, что видела.

Он выпрямился, насколько позволяла ему больная нога, и, стараясь не опираться на посох, удалился. В этот миг в нем воплотилось все достоинство древнего клана.

– Бруд!

Молодой охотник повернулся на оклик. Женщины клана в спешке готовили завтрак. Бран сообщил, что сразу после еды они тронутся в дорогу. Мужчины пользовались последней возможностью перемолвиться словом с охотниками из других кланов. Предстояла семилетняя разлука, и они знали – не всем приведется дожить до следующей встречи. С восхищением припоминали они минувшие состязания и обряды, оживляя в памяти захватывающие подробности.

– Ты превосходно показал себя в состязаниях, Бруд. Не сомневаюсь, к следующему Сходбищу ты будешь вождем.

– Возможно, на следующем Сходбище первым станет ваш клан, – раздувшись от гордости, ответил Бруд. – Но на этот раз удача сопутствовала нам.

– Да, вы избранники удачи. Ваш клан – самый почитаемый клан. Ваш Мог-ур – самый могущественный Мог-ур. Даже целительница у вас самая лучшая. Повезло клану, в котором есть такая целительница, как Эйла. Далеко не всякая отважилась бы приблизиться к разъяренному зверю, чтобы спасти раненого охотника.

Бруд, нахмурившись, отошел от своего собеседника. Заметив вдалеке Вурда, он поспешил ему навстречу.

– Вурд! – воскликнул Бруд, сделав приветственный жест. – Ты отлично показал себя в состязаниях. Я был рад, что для Медвежьего ритуала избрали тебя, а не Нуза. Нуз – отважный охотник, но он уступает тебе.

– Однако ты, Бруд, по праву был назван первым. Ваш клан заслужил самое почетное место. Даже ваша целительница отличилась, хотя поначалу она не слишком пришлась мне по душе. Тебе повезло: когда ты станешь вождем, рядом будет хорошая целительница. Надеюсь только, она прекратит расти. Сказать по правде, я не привык смотреть на женщину снизу вверх.

– Да, эта женщина чересчур высока, – неохотно откликнулся Бруд.

– Но это пустяки. Важно то, что она знает свое дело.

Бруд едва заметно кивнул и, не желая больше поддерживать разговор, пошел прочь. «Эйла, Эйла, как мне опостылела эта Эйла!» – с досадой твердил он про себя, пересекая поляну перед пещерой.

– Бруд, я как раз хотел поговорить с тобой! – остановил его вождь одного из кланов. – Ты знаешь, у женщины моего клана есть дочь, страдающая тем же увечьем, что и сын вашей целительницы. Со временем она будет для него самой подходящей женщиной. Я уже говорил с Браном, и он дал согласие принять ее, когда она вырастет. Но он посоветовал мне узнать твое мнение. Ведь когда девочка достигнет зрелости, вождем клана будешь ты. Мать обещает, что вырастит ее достойной женщиной, которой не стыдно будет войти в лучший клан и соединиться с сыном лучшей целительницы. Что ты на это скажешь, Бруд?

– Мне все равно, – отрезал Бруд. В другое время он не преминул бы воспротивиться, но все эти разговоры об Эйле так ему надоели, что он больше слышать не хотел этого имени.

– Кстати, Бруд, ты отлично выступил в забеге с копьями, – заявил вождь клана Оды.

Бруд не увидел этого, так как уже повернулся к нему спиной. Гордой походкой он прошествовал к пещере. Около самого входа сидели две женщины и о чем-то оживленно судачили. Бруд знал – ему следует отвести взгляд, но не двинул головой, сделав вид, что не замечает женщин.

– Поначалу я не поверила, что она женщина клана. А уж когда я увидела ее ребенка… Но она подошла к клетке Урсуса без всякого страха, словно жила в клане хозяев. Я бы ни за что не осмелилась!

– Я говорила с ней. Она приветлива и разумна. По-моему, она отличается от нас только по виду. Вот только вряд ли она найдет когда-нибудь мужчину. Уж слишком она высока, да и лицом не вышла. Какой мужчина захочет глядеть на свою женщину снизу вверх, даже если она искусная целительница и окружена почетом.

– Одна женщина говорила мне – в их клане не прочь принять Эйлу. Но они хотят все как следует обсудить. Если кто-нибудь из охотников даст согласие взять ее, они пришлют за ней гонца.

– Да, но клан Эйлы живет теперь в другой пещере. Говорят, она сама нашла эту пещеру, еще когда была маленькой девочкой.

– Это где-то неподалеку от моря. Там много проторенных троп. Опытный гонец без труда сумеет их найти.

Бруд, стиснув зубы, прошел мимо. Как бы ему хотелось надавать тумаков этим бездельницам, у которых только и забот, что болтать. Но они не принадлежали к его клану. Мужчина имел право задать взбучку любой женщине, но все же сделать это без ведома вождя ее клана считалось нарушением приличий. Конечно, если проступок женщины был серьезен, никто не думал о вежливости. Но хотя сплетницы и вывели Бруда из себя, остальные могли не понять, в чем их вина.

Войдя в пещеру, Бруд сразу увидел Норга.

– Наша целительница утверждает – ей не сравниться в искусстве с Эйлой, – говорил вождь клана хозяев.

– Не зря Иза считает ее своей преемницей, – ответил Бран. – Она передала ей все, что знает сама.

– Уж кто-кто, а Иза способна обучить хорошую целительницу. Жаль, что ее нет с вами.

– Да. Иза больна, и это одна из причин, по которой я тороплюсь домой. Нам предстоит долгий путь. Вы очень гостеприимны, Норг, но дом есть дом. Нынешнее Сходбище было одним из лучших. Оно запомнится людям надолго, – заявил Бран.

В бешенстве сжав кулаки, Бруд отвернулся как раз в тот момент, когда Норг принялся восхвалять отвагу и силу сына женщины Брана. «Эйла, Эйла, Эйла. Все словно с ума посходили. Можно подумать, это Сходбище устроили ради Эйлы. Но разве ее первой избрали для участия в Медвежьем ритуале? Разве она вспрыгнула на загривок грозному зверю? Нет, она стояла в стороне, в полной безопасности. Все твердят, что она спасла жизнь охотнику, но что из этого? Скорее всего, он никогда не сможет ходить. На нее противно смотреть – тощая, высоченная, плосколицая. Да еще и произвела на свет увечного выродка. Люди не знают, как она дерзка и своевольна дома!»

Как назло, на глаза ему попалась Эйла, которая несла несколько свертков. Она споткнулась под ненавидящим взглядом Бруда. «Чем я опять провинилась?» – в смятении спрашивала она себя. Во время Сходбища Бруд, казалось, перестал ее замечать.

Бруд был сильным мужчиной с крепкими кулаками. Но вред, который он мог причинить Эйле, далеко не исчерпывался побоями. Сын женщины вождя, он давно уже готовился стать вождем. И сейчас, наблюдая за смутившейся Эйлой, он предвкушал будущую месть.

С завтраком было покончено. Женщины проворно уложили посуду. Всем, как и Брану, не терпелось скорее отправиться в дорогу. Эйла попрощалась с другими целительницами, с женщиной Норга, со всеми, с кем успела познакомиться на Сходбище. Привязав ребенка себе на спину, она заняла место впереди женщин своего клана. Вождь дал сигнал к отправлению, и они двинулись. Не доходя до поворота, клан остановился – все бросили прощальный взгляд на пещеру хозяев. Люди Норга смотрели им вслед.

– Да пребудет с вами Урсус! – сделал знак Норг.

Бран кивнул, повернулся и зашагал вперед. Пройдет семь лет, думал он, прежде чем они опять увидят Норга и людей его клана. А может, эта встреча была для него последней. Только духу Великого Пещерного Медведя известно, что ждет впереди.

Как и предполагал Бран, обратный путь давался Кребу с трудом. Его уже не воодушевляло радостное ожидание. Напротив, силы старого шамана подтачивали грустные размышления о тайне, открывшейся ему во время священного обряда. Бран наблюдал за ним с возрастающей тревогой. Он понимал: Великий Мог-ур страдает не только от телесной слабости, но и от упадка духа. Креб еле волочил ноги. Он не поспевал за остальными, и множество раз Брану приходилось останавливать клан и посылать за старым шаманом кого-нибудь из молодых и сильных охотников. А вождю не терпелось оказаться в родной пещере, но все же он замедлял свой шаг, подлаживаясь под Креба. Мог-ур, казалось, утратил интерес к чему бы то ни было. Несколько вечерних обрядов, устроенных по настоянию Брана, он провел неохотно и вяло. Жесты его были до странности небрежны и безучастны, словно дух великого мага витал где-то далеко. Бран заметил также, что Креб и Эйла держатся друг от друга в отдалении. Эйла казалась понурой, и походка ее утратила живость, хотя молодой женщине было не занимать сил. Между этими двумя что-то произошло, догадался вождь.

С самого утра люди брели через высокие поблекшие травы. Оглянувшись назад, Бран опять не увидел Креба. Он уже собирался отдать приказ одному из охотников, но передумал и повернулся к Эйле.

– Ступай, приведи Мог-ура, – распорядился он.

Приказ вождя удивил Эйлу, но она покорно кивнула, передала ребенка Убе и поспешила назад по увядшей траве, примятой множеством ног. На этот раз Креб отстал особенно сильно – он медленно ковылял, тяжело опираясь на свой посох. Видно было, что каждый шаг дается ему с болью. После того как он отверг страстный порыв терзаемой раскаянием Эйлы, она не знала, как с ним держаться. Она видела, что искореженные суставы заставляют его страдать, но он наотрез отказывался от всех ее снадобий. Эйла вся извелась, глядя на него, но настаивать не осмеливалась. Увидев ее, Креб остановился.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он.