Текст книги "Современная комедия"

По не вполне понятным причинам зловредный редактор действительно подставил ножку правительству, и Майкл засел писать обращение к избирателям. Как сказать много и скрыть самое главное?

«Избиратели Мид-Бэкса, – решительно написал он, а затем долго сидел не двигаясь, как человек, слишком плотно пообедавший. – Если вы снова обратитесь ко мне как к своему представителю, я приложу все силы, чтобы послужить на пользу страны. В первую очередь я считаю необходимым следующее: сокращение вооружений, а в худшем случае – увеличение воздушного флота в целях защиты Англии; развитие земледелия; ликвидацию безработицы путем эмиграции в доминионы; борьбу с дымом и уничтожение трущоб как меры здравоохранения. В случае моего избрания я буду преследовать свои цели решительно и неуклонно, не пороча, однако, тех, кто моих убеждений не разделяет. На наших митингах я постараюсь дать вам более ясное представление о моей платформе и сочту своим долгом ответить на все вопросы».

Можно ли этим ограничиться? Можно ли в обращении к избирателям не порочить противников, не превозносить самого себя? Как посмотрит на это комитет? Что скажут избиратели? Ну что ж! Если комитет останется недоволен, пускай вышвырнет обращение, а вместе с ним и его, Майкла! Впрочем, у них нет времени искать другого кандидата.

Комитет действительно остался недоволен, но примирился, и обращение вместе с портретом Майкла было отпечатано и распространено среди избирателей. Майкл утверждал, что он на этом снимке похож на парикмахера.

А затем его затянула ссора, которая, как и всякая ссора, началась с общего, а кончилась личностями.

Во время первого своего воскресного отдыха в Липпинг-холле Майкл стал осуществлять идею о птичьем дворе: распланировал участок, обсудил, как провести воду. Управляющий хмурился. По его мнению, то была ненужная трата денег. Кто будет обучать эту публику? У него, во всяком случае, нет на это времени. Тут пахнет сотнями, а толку не будет.

– Нечего горожанам браться за сельское хозяйство, мистер Майкл.

– Все так говорят. Но послушайте, Тэтфилд, эти люди – безработные; из них двое были на войне. Я рассчитываю на вашу помощь. Вы сами говорите, что этот участок годится для разведения кур, а сейчас им все равно никто не пользуется. Поручите Баумену руководить этой тройкой, пока они не ознакомятся с делом. Подумайте, каково бы вам жилось, если бы вы сами были безработным.

Управляющий знал Майкла с пеленок и питал к нему слабость. Он предвидел, каковы будут результаты, но если мистеру Майклу угодно тратить отцовские денежки, то его – Тэтфилда – это не касается. Он даже вспомнил, что знает поблизости одного паренька, который продает свой домишко, и что в роще дров хоть отбавляй.

Во вторник на следующей неделе после падения правительства Майкл приехал в город и предложил своим безработным явиться в среду к трем часам на совещание. Они пришли в назначенный час и уселись вокруг обеденного стола, а Майкл, стоя под картиной Гойи, словно генерал, развертывающий план кампании, изложил свое предложение. По лицам этих людей трудно было угадать, какое впечатление произвели его слова. Один только Бергфелд раньше слышал об этом плане, но вид у актера был очень неуверенный.

– Я понятия не имею, как вы посмотрите на мое предложение, – продолжал Майкл, – но все вы нуждаетесь в работе. Двое ищут работу на свежем воздухе, а вы, Боддик, насколько мне известно, готовы взяться за что угодно.

– Правильно, сэр, – ответил Боддик. – Я на все согласен.

Майкл тотчас же отметил его как самого надежного из тройки.

Другие двое молчали. Наконец Бергфелд сказал:

– Если бы у меня были сбережения…

Майкл поспешил его перебить:

– Я вкладываю капитал, это мой взнос, а вы вносите свой труд. Вряд ли будут какие-нибудь барыши, но на жизнь хватит. Ваше мнение, мистер Суэн?

Парикмахер, в теплом свете испанской комнаты более чем когда-либо похожий на призрак, улыбнулся.

– Вы очень добры, сэр. Я готов попробовать, но кто у нас будет главным?

– Это кооперативное товарищество, мистер Суэн.

– А-а, я так и думал, – протянул парикмахер. – Но в таких случаях дело всегда кончается тем, что кто-нибудь забирает все в свои руки и выбрасывает остальных.

– Отлично, – неожиданно решил Майкл, – я сам буду главным. Но если вам это дело не улыбается, скажите сейчас же; в противном случае я распоряжусь о постройке дома, и через месяц вы переселяетесь.

Боддик поднялся и заявил:

– Я согласен, сэр. А как быть с детьми?

– Сколько им лет, Боддик?

– Две девочки, четырех и пяти лет.

– Ах да! – Майкл об этом забыл. – Мы что-нибудь для них придумаем.

Боддик пожал Майклу руку и вышел. Другие двое замешкались.

– Прощайте, мистер Бергфелд; прощайте, мистер Суэн!

– Не могу ли я…

– Разрешите сказать вам два слова?

– Вы можете говорить в присутствии друг друга.

– Сэр, я привык к своему ремеслу: стрижка, бритье…

– Ну, мы вам раздобудем такую породу кур, которых можно стричь, – сказал Майкл.

Парикмахер криво усмехнулся и заметил:

– Нищим выбирать не приходится.

– А я хотел вас спросить, какой системе мы будем следовать, – осведомился Бергфелд.

– Об этом мы подумаем. Вот две книги по птицеводству: для вас и мистера Суэна, – потом поменяетесь.

Майкл заметил, что Бергфелд взял обе книги, а Суэн не стал протестовать.

Проводив их, он выглянул на улицу и посмотрел им вслед, размышляя: «Ничего из этого не выйдет, но все-таки пусть попробуют».

К нему подошел какой-то молодой человек.

– Мистер Майкл Монт, член парламента?

– Да.

– Миссис Майкл Монт дома?

– Кажется, дома. Что вам нужно?

– Я должен передать лично ей.

– Вы от кого?

– От Сэтлуайта и Старка.

– Портные?

Молодой человек улыбнулся.

– Входите, – сказал Майкл. – Я узнаю, дома ли она.

Флер была в гостиной.

– Дорогая, к тебе пришел какой-то молодой человек от портного.

– Миссис Майкл Монт? Вам повестка по делу Феррap против Монт о диффамации. Всего хорошего, мэм.

В этот промежуток времени, от четырех до восьми, когда из Мейплдарема приехал Сомс, Майкл страдал сильнее, чем Флер. Жуткая перспектива: сидеть в суде и наблюдать, как законники по всем правилам юридической науки пытают твою жену! Его нисколько не утешало, что Марджори Феррар также будет фигурировать на суде и ее личная жизнь сделается достоянием общества. Вот почему он был огорчен, когда Флер заявила:

– Отлично! Если она хочет огласки, пусть будет так! Я знаю, что в ноябре прошлого года она летала в Париж с Уолтером Нэйзингом, и мне все говорили, что она целый год была любовницей Бэрти Кэрфью.

Великосветский процесс – сливки для светских кошек, навоз для навозных мух, а Флер – центральная фигура процесса! Майкл с нетерпением ждал Сомса. Хотя кашу заварил Старый Форсайт, но теперь Майкл у него искал помощи. У старика есть опыт, здравый смысл и подбородок; старик скажет, как нужно действовать. Поглядывая на единственный кусок обоев, не закрытый карикатурами, Майкл думал о том, как жестока жизнь. За обедом ему предстоит есть омара, которого сварили заживо. Вот этот его кабинет убирает поденщица, у которой мать умирает от рака, а сын лишился ноги на войне, и вид у нее всегда такой усталый, что от одной мысли о ней делается не по себе. Бесчисленные Бергфелды, Суэны, Боддики; городские трущобы, Франция, опустошенная войной, нищие итальянские деревушки! И надо всем этим тонкая корка высшего общества. Члены парламента и светские женщины, как сам он и Флер, любезно улыбаются и сосут серебряные ложки, а время от времени, забыв и ложки и улыбки, вцепляются друг в друга и дерутся не на жизнь, а на смерть.

«Какие она может привести доказательства в подтверждение этих слов?» Майкл напрягал память. По его мнению, перелету Уолтера Нэйзинга и Марджори Феррар в Париж не следовало придавать значения. В наше время парочки могут еще летать безнаказанно. А что там между ними было потом, в этом европейском Вавилоне, – поди докажи! Иначе обстояло дело с Бэрти Кэрфью. Нет дыма без огня, а дымом пахло в течение целого года. Майкл знал Бэрти Кэрфью, предприимчивого директора театрального общества «Nеc plus ultra»[16]16
  «Дальше некуда» (лат.).


[Закрыть]. Это был длинный молодой человек с длинными глянцевитыми волосами, которые он со лба зачесывал назад, и с длинной биографией: своеобразная смесь энтузиазма и скепсиса с неожиданными переходами от одного к другому. За его сестру, которую он называл «Бедная Нора», Майкл отдал бы десяток таких, как Бэрти. Она заведовала детским приютом в Бетнел-Грин, и от одного ее взгляда живо замолкали все злые и трусливые языки.

Биг-Бен пробил восемь, залаял Дэнди, и Майкл догадался, что пришел Сомс.

За обедом Сомс молчал, и только когда подали бутылку липпингхоллской мадеры, попросил, чтобы ему показали повестку.

Когда Флер ее принесла, он словно погрузился в транс. «О своем прошлом задумался, – решил Майкл. – Хоть бы очнулся поскорее».

– Ну, папа? – окликнула его наконец Флер.

Сомс поднял глаза и посмотрел на дочь.

– От своих слов ты, полагаю, не откажешься?

Флер тряхнула головой.

– А ты хочешь, чтобы я отказалась?

– Чем ты можешь их подкрепить? Мало того, что кто-то тебе сказал, это не доказательство.

– Я знаю, что Эмебел Нэйзинг была здесь и сказала, что ей все равно: пусть Уолтер летит в Париж с Марджори Феррар, – но почему ее заранее не предупредили? Тогда она бы тоже могла с кем-нибудь удрать в Париж.

– Мы можем вызвать ее в качестве свидетельницы, – сказал Сомс.

Флер покачала головой:

– На суде она ни за что не выдаст Уолтера.

– Гм! Что ты еще скажешь о мисс Феррар?

– Все знают о ее связи с Бэрти Кэрфью.

– Да, – вмешался Майкл, – но между «все знают» и «такой-то сказал» зияет пропасть.

Сомс кивнул.

– Она просто хочет выманить у нас деньги! – воскликнула Флер. – Она всегда нуждается. Да разве ей есть дело до того, считают ли ее люди нравственной или безнравственной! Она не признает морали; в ее кружке все презирают мораль.

– Aгa! Ее точка зрения на мораль! – веско сказал Сомс. Мысленно он уже слышал, как адвокат излагает присяжным современную точку зрения на нравственность. – В подробности ее личной жизни, быть может, и не придется вдаваться.

Майкл встрепенулся:

– Честное слово, сэр, это блестящая мысль! Если мы заставим ее признаться, что она читала некоторые – определенного характера – книги, играла в некоторых пьесах, показывалась в весьма не скромных костюмах…

Он откинулся на спинку стула. А что, если те же вопросы зададут Флер? Ведь мода требует сейчас многого, будь ты в душе хоть трижды нравственна! Кто в наше время признает себя шокированным?

– Ну? – сказал Сомс.

– Видите ли, сэр, у каждого свои взгляды. Наша точка зрения необязательна для судьи и присяжных. Пожалуй, и мы с вами по-разному смотрим на вещи.

Сомс, взглянув на дочь, понял: распущенная болтовня, желание следовать моде, развращающее влияние знакомых! Но все же ни один присяжный не сможет перед ней устоять. Кроме того, она мать, а та – нет, а если мать, то тем хуже. Нет, он решил не отказываться от своего плана. Искусный адвокат сумеет свести все дело к разоблачению легкомысленного кружка и современных взглядов на нравственность и обойти молчанием личную жизнь этой женщины.

– Запишите мне фамилии ее знакомых, названия книг, танцевальных клубов и так далее, – сказал он. – Мы пригласим лучшего адвоката.

Это совещание несколько успокоило Майкла. Вся история будет менее отвратительной, если удастся от частного перейти к общему и, вместо того чтобы разбирать поведение Марджори Феррар, повести атаку на ее теории. Сомс увлек Майкла в холл.

– Я хочу иметь все сведения о ней и об этом молодом человеке.

У Майкла физиономия вытянулась.

– Ничем не могу помочь, сэр: я ничего не знаю.

– Нужно ее запугать, – сказал Сомс. – Если это удастся, я, быть может, улажу дело до суда, не принося никаких извинений.

– Понимаю, но вы не используете этих сведений на суде?

Сомс кивнул.

– Я им дам понять, что нас оправдают. Скажите мне адрес этого молодого человека.

– Макбет-Чэмберс, Блумсбери. Недалеко от Британского музея. Но помните, сэр: если на суде будут мыть грязное белье Марджори Феррар, то нам это повредит не меньше, чем ей.

Снова Сомс кивнул.

Когда Флер и Сомс пошли наверх, Майкл закурил папиросу и вернулся в гостиную, открыл клавикорды. Звук у них был очень слабый, так что можно побренчать, не опасаясь разбудить «одиннадцатого баронета». От примитивной испанской мелодии, подобранной им три года назад, во время свадебного путешествия, он перешел на песенку американских негров: «У меня венец, у тебя венец – у всех божьих деток райский венец. Не всякого, кто хочет, пустят в рай. У всех божьих деток венец».

Со стен на него поблескивали хрустальные канделябры. Мальчиком он любил цветные стекла люстр в гостиной тети Памелы на Брук-стрит, но когда подрос, стал смеяться над ними, как все. А теперь люстры опять вошли в моду, а тетя Памела умерла! «У нее венец – у него венец». Вот проклятая мелодия! «Auprès de ma blonde il fait bon – fait bon – fait bon. Auprès de ma blonde il fait bon dormir»[17]17
  «Рядом с моей милой хорошо… уснуть» (фр.).


[Закрыть].

Его «милая», наверное, уже легла. Пора идти! Но пальцы все наигрывали что-то, а мысли безвольно ходили по кругу – куры и политика, Старый Форсайт, Флер, фоггартизм и Марджори Феррар, – так крутится человек, попавший в водоворот, когда вода вот-вот покроет его с головой. Кто это сказал, что для современного человека единственное спасение – обновить свое сердце; родиться заново, с верой, что жить стоит, что есть и лучшая жизнь? Религия? Ну нет, с этим покончено. Человечество должно спасаться собственными силами. Спасаться – а что это, как не проявление «воли к жизни»? А воля к жизни, так же ли она сильна сейчас, как раньше? Вот в чем вопрос. Майкл перестал играть и прислушался к тишине. Даже часы не тикают: зачем помнить о времени в модной гостиной? – а за окнами спит Англия. Сохранила ли Англия свою волю к жизни, или все они так избалованы, так впечатлительны, что дали ей ослабнуть? Может быть, они так долго сосали серебряную ложку, что, убоявшись деревянной, предпочитают просто встать из-за стола? «Не верю я этому, – подумал Майкл, – не верю. Только куда мы идем? Куда иду я? Куда идут все божьи детки?» Скорее всего спать.

И Биг-Бен пробил час.

Часть вторая

В новом парламенте прения после тронной речи подходили к концу. И вот тогда-то Майкл встал и приготовился говорить. В руке он держал заметки, а в голове у него не было ни одной мысли. Началось сердцебиение, и ноги отказывались служить. Политика, которую он взялся проводить, была, по существу, неновой, но методы ее противоречили общественному мнению и Майкл не ждал ничего, кроме смеха. Свою речь он мысленно сравнивал с семенами новой травы, занесенной порывами ветра в сад, столь густо заросший, что для нового растения не оставалось ни одного свободного уголка. Есть на свете трава, называемая китайским плевелом, которая, раз пустив росток, заглушает все прочие травы. Майкл от всей души желал, чтобы фоггартизм уподобился этому китайскому плевелу; впрочем, скорее он ожидал того, что видел в Монтеррее во время кругосветного путешествия, которое совершил после войны. Каким-то ветром туда, на берег Калифорнии, занесло семена японского тиса. Сомкнутым строем эти темные хилые деревца двинулись в глубь страны, прошли несколько миль. Дальше их отряду пути не было: туземная растительность восстала против него, – но одна рощица пустила корни и держалась крепко.

Первую фразу своей речи он столько раз репетировал, что сейчас сумел ее произнести, хотя во рту у него пересохло, а в голове было пусто. Обдернув жилет и откинув назад голову, он выразил сожаление по поводу того, что речь короля не предуказала никакой последовательной политики, каковая могла бы избавить страну от настоящей ее болезни – безработицы и перенаселения. Подходя к делу с экономической точки зрения, каждый дальновидный политик, оценивая создавшееся положение, должен знать, что Англию нельзя рассматривать изолированно от остального мира. («О! О!») Иронический смех, прозвучавший столь неожиданно, развязал Майклу язык. В голове прояснилось. Усмехнувшись и от этого сразу похорошев, он продолжал.

Все ораторы, выступавшие в палате, останавливались на серьезной проблеме безработицы, причем надежды возлагали на завоевание европейского рынка. При всем своем уважении к ним он должен заявить, что формула «И волки сыты, и овцы целы» не так реальна, как хотелось бы. (Смех.) Утверждал ли кто-нибудь из них, что в Англии заработную плату нужно снизить и количество рабочих часов увеличить или что в Европе заработная плата должна повыситься, а количество рабочих часов – уменьшиться? Нет, на это у них не хватило смелости. Англия, которой предстоит уничтожить безработицу, является единственной в мире страной, вынужденной покупать на стороне около семидесяти процентов того количества продуктов питания, какое необходимо населению, причем шесть седьмых ее населения проживает в городах. Эти шесть седьмых заняты производством товаров, слишком дорогих для европейских стран, и, однако, Англия должна продать этих товаров столько, чтобы ей хватило на уплату за ввозимые из-за границы продукты питания, которые поддерживают жизнь людей, занятых в производстве. (Смешки.) Если это и шутка, то довольно мрачная. (Голос: «Вы забыли о морских перевозках».) Он принимает поправку почтенного депутата и возлагает всяческие надежды на эту отрасль нашей деятельности. Впрочем, по всем признакам, коэффициент ее падает.

На этом этапе его речи коэффициент Майкла тоже слегка упал: он вдруг ощутил желание махнуть рукой на фоггартизм и сесть. Холодное внимание, слабые улыбки, выражение лица бывшего премьера, казалось, призывали его сдаться. «Как молод! О, как ты молод!» – читал он на лицах слушателей. «Мы здесь заседали раньше, чем ты надел штанишки». И он был с ними вполне согласен. Но ничего не оставалось, как продолжать: на галерее для дам сидела Флер, на галерее для иностранцев – старик Блайт, и какое-то упрямство овладело Майклом. Крепко сжав в руке записки, он снова заговорил:

– Несмотря на войну, а быть может, благодаря войне, население Великобритании увеличилось на два миллиона. Эмиграция упала с трехсот тысяч до ста тысяч. И с таким положением вещей предлагают бороться лишь путем завоевания европейского рынка, который, по вполне понятным причинам, нимало не хочет быть завоеванным. Какова же альтернатива? Быть может, кое-кто из почтенных депутатов знаком с произведением сэра Джемса Фоггарта «Опасное положение Англии». («Слушайте, слушайте!» – с задней скамьи лейбористов.) Он читал в одном из органов прессы, что никто еще не предлагал англичанам столь сумасбродной системы. («Слушайте, слушайте!») Фоггартизм действительно заслуживает этого обвинения, ибо он дальновиден и вдобавок еще предлагает стране взглянуть прямо в лицо создавшемуся положению…

Майкл уже готов был огласить свою веру, как вдруг его остановила мысль: «Верно ли это? Не заблуждаюсь ли я? Быть может, я невежественный дурак?» Он проглотил слюну и, глядя прямо перед собой, продолжал:

– Фоггартизм восстает против того, чтобы люди, находящиеся в нашем положении, пробавлялись паллиативными средствами; он предлагает, чтобы народ назначил себе какой-нибудь определенный срок – скажем, двадцать лет: минуты в жизни нации – и в течение этого срока работал упорно и стойко. Фоггартизм требует, чтобы Британская империя с ее огромными ресурсами, большей частью не использованными, могла обеспечить самое себя. Сторонники имперской политики спросят: «Что в этом нового?» Новое заключается в степени и в методе. Фоггартизм утверждает, что необходимо познакомить британский народ со всеми нашими доминионами – познакомить путем организованных путешествий и широкой пропаганды. Эта мера не может не вызвать усиленной эмиграции. Но почтенным депутатам хорошо известно, что эмиграция взрослых не дает желаемых результатов, ибо наши горожане уже развращены и отравлены городом и принесут мало пользы в доминионах, а тех немногих англичан, которые еще живут в деревне, трогать нельзя. Поэтому фоггартизм предлагает отправлять в доминионы мальчиков и девочек в возрасте от четырнадцати-пятнадцати до восемнадцати лет. Членам палаты известно, что в этом направлении уже были сделаны опыты, увенчавшиеся успехом, но опыты эти – лишь капля в море. К этому вопросу нужно подойти с такой же энергией, какая была проявлена во время войны. Развитие детской эмиграции требует таких же масштабов и той же энергии, какие были приложены к работе военных заводов, после того как в это дело вмешался один почтенный член парламента, ее надо увеличить в сто раз. Конечно, если доминионы не пойдут всей душой нам навстречу, из этого ничего не выйдет, но я считаю, что такого сотрудничества добиться можно. В настоящее время жители доминионов враждебно относятся к английским эмигрантам, ибо не верят, что взрослые эмигранты могут принести пользу стране. Но от этого враждебного отношения не останется и следа, если мы будем направлять в доминионы работоспособную молодежь. Я полагаю, что за первой удачливой группой потянутся вторая и третья, и так без конца; важно только знать, с чего начать и каким людям поручить проведение этого проекта в жизнь.

Кто-то за его спиной сказал: «Ох какая ерунда!» Майкл смутился, но, помедлив, вновь закусил удила и продолжил:

– Если такую работу делать наполовину, то лучше и не начинать, но ведь на войне то, что оказывалось нужным, всегда делали, и всегда находились подходящие люди. Я призываю палату разделить со мной точку зрения, что сейчас наша страна почти в таком же критическом положении, как была тогда.

Он заметил, что кое-кто слушает его со вниманием, и, переведя дух, продолжил:

– Если оставить в стороне Ирландию… (Голос: «Почему?») Я предпочитаю не трогать тех, кто не хочет, чтобы их трогали… (Смех.) … то в настоящее время соотношение белого населения Англии и остальных территорий империи – примерно пять к двум. Если в течение двадцати лет проводить в широком масштабе эмиграцию детей, мы сильно выровняем эту пропорцию, английское влияние во всей Британской империи упрочится окончательно, а предложение и спрос между Англией и доминионами придут в равновесие. (Голос: «Тогда доминионы будут сами себя снабжать».) Почтенный депутат извинит меня, если я скажу, что об этом говорить преждевременно. Мы далеко ушли в области механизации промышленности. Конечно, может пройти пять-семь лет раньше, чем безработица понизится хотя бы до довоенного уровня, но сумеет ли кто-нибудь выдвинуть иной способ борьбы с этим злом? Я стою за высокую заработную плату и умеренный рабочий день. Я считаю, что Британия хотя и далеко опередила Европу, но дает лишь приличный минимум, а иногда и того меньше; я стою за увеличение заработной платы и сокращение рабочего дня. И это требование рабочие выставляют везде, где только развевается британский флаг. («Слушайте, слушайте!») От своих требований они не откажутся, на это рассчитывать не приходится. («Слушайте, слушайте! О! О!») Уравнение спроса и предложения в пределах империи есть единственный способ улучшить условия жизни. В мире произошли такие перемены, что прежняя установка: «Покупай на самом дешевом рынке и продавай на самом дорогом» – к Англии уже неприменима. Свобода торговли никогда не была принципом. («О! О! Слушайте, слушайте!» И смех.) Или, вернее, были близнецы – Свобода торговли и Целесообразность, и их перепутали, и теперь у обеих вид достаточно хилый. Но распространяться на эту тему я не собираюсь. (Голос: «Лучше не надо».)

Майкл видел, что эти слова бросил человек, сидевший на скамье либералов, – брюнет с красной физиономией и коротко подстриженными усами. Он не знал его фамилии, но физиономия ему не понравилась: она горела не только жаром политики. На чем же он остановился? Ах да…

– В программе Фоггарта любопытен еще один пункт. В настоящее время Англия недостаточно защищена от воздушных нападений и не может сама себя прокормить, вследствие чего распаляет хищнические инстинкты других наций. И здесь я должен просить прощения за то, что обращаю внимание членов палаты на Золушку, иными словами – землю. В тронной речи по этому щекотливому вопросу было сказано только, что будет созвана конференция представителей всех интересов. Но такая конференция ничего не даст, если все партии заранее не сговорятся последовательно проводить определенную линию. Здесь снова выступает на сцену фоггартизм и предлагает: «Следуйте строго очерченной программе по земельному вопросу и не изменяйте ей. Пусть для вас она будет так же священна, как для Америки «сухой закон». (Голос: «И так же проклята». Смех.) Священная и проклятая – словно название романа Достоевского. (Смех.) Да, без этого мы не обойдемся. От нашей политики в земельном вопросе зависит не только благополучие фермеров, землевладельцев и землепашцев, но и самое существование Англии, если снова разразится война. В этом, только в этом заключается единственная надежда спасти Англию. Фоггартизм требует, чтобы мы твердо проводили нашу земельную политику, и тогда через десять лет семьдесят процентов продуктов питания мы будем производить у себя. Во время войны было высчитано, что это число можно немедленно довести до восьмидесяти двух процентов, и многое в этом направлении уже было сделано. Почему же всему этому дали заглохнуть? Почему столько труда пошло насмарку? Мы должны верить в наше сельское хозяйство, а вера появится только при условии упорной и последовательной деятельности.

Майкл сделал паузу. На соседней скамье кто-то зевнул; послышалось шарканье ног; вошел еще один из бывших премьеров; несколько членов вышли. Вопрос о «земле» всем надоел. Не затронуть ли ему третий пункт программы Фоггарта – воздушный флот? Но и по этому вопросу ничего нового не скажешь. А кроме того, придется сделать вступление: поговорить об уничтожении воздушной войны или хотя бы о частичном разоружении. Нет, это займет слишком много времени! Лучше и не начинать. Он быстро заговорил:

– Эмиграция! Земля! Фоггартизм требует, чтобы к обеим этим проблемам отнеслись с тем же вниманием, какое уделяли насущным вопросам во время войны. Я счастлив, что на мою долю выпала честь познакомить представителей всех партий с этим великим – что бы ни думали почтенные депутаты – произведением сэра Джемса Фоггарта. Прошу прощения, что отнял у слушателей столько времени.

Он сел. Говорил он тринадцать минут. Как гора с плеч! Встал один из депутатов.

– Должен поздравить депутата от Мид-Бэкса с первой его речью, которая, как мы все готовы признать, была интересна как по содержанию, так и по форме, хотя почтенный депутат и занимался постройкой воздушных замков, призывая нас есть меньше хлеба и платить больше налогов. Депутат от Тайна и Тиса в начале прений сделал намек на партию, к которой я имею честь принадлежать, и…

«Так!» – подумал Майкл и, убедившись, что этот оратор не намерен останавливаться на его речи, покинул палату.