Текст книги "Современная комедия"

VIII
В поисках улик

Редактор «Героя» получил такое несомненное удовольствие, что и многим другим стало весело.

– Самое популярное зрелище на Востоке, Форсайт, – сказал сэр Лоренс, – это мальчишка, которого шлепают, а Восток только тем отличается от Запада, что там мальчишка за твердую плату готов дать себя шлепать без конца. Мистер Персиваль Кэлвин, видно, не таков.

– Если он станет защищаться, – угрюмо сказал Сомс, – никто его не поддержит.

Они ежедневно просматривали обвинительные письма, подписанные: «Мать троих детей», «Роджер из Нортхэмптона», «Викторианец», «Элис Сент-Морис», «Артур Уифкинн», «Спортсмен, если не джентльмен» и «Pro patria»[23]23
  За родину (лат.).


[Закрыть]. Почти в каждом письме можно было найти такие слова: «Не могу утверждать, что прочел книгу до конца, но я прочел достаточно, чтобы…»

Лишь пять дней спустя слово взяла защита, но до этого появилось еще одно письмо, подписанное «Розга». В этом письме автор с удовольствием отмечал, что редактор «Героя» в своей заметке от 14-гo числа текущего месяца изобличил так называемую литературную школу, и у представителей этой школы «хватило ума безропотно принять заслуженную порку». Представители школы не нашли нужным выступить хотя бы анонимно.

– Это моя скромная лепта, Форсайт, – сказал сэр Лоренс, указывая Сомсу на письмо. – Если они и на это не клюнут, мы бессильны что-либо сделать.

Но «они» клюнули. В ближайшем номере газеты появилось письмо известного романиста Л. С. Д., после которого все пошло как по маслу. Романист заявил, что этой книги он не читал; быть может, она действительно не является художественным произведением, но редактор «Героя» взял на себя роль ментора, а значит, и говорить о нем больше нечего. А взгляд, что литературу следует наряжать во фланелевую юбку, вообще чушь, о которой и упоминать не стоит.

К великому удовольствию Сомса, письмо романиста развязало языки защитникам новой школы. Из десяти человек, перечисленных в списке, которых Баттерфилд снабдил экземплярами «Шпанской мушки», высказались четверо и подписались полной фамилией. Они утверждали, что «Шпанская мушка», несомненно, является высокохудожественным произведением, и жалели тех, кто даже в наши дни считает, будто литература имеет отношение к нравственности. Оценивая художественные произведения, нужно помнить только об одном критерии – эстетическом. Искусство есть искусство, а нравственность есть нравственность, и пути у них разные и разными останутся. Чудовищно, что такое произведение пришлось издать за границей. Когда же Англия научится ценить талант?

Все эти письма Сомс вырезал и наклеил в тетрадь. Он получил то, что ему было нужно, и дискуссия перестала его интересовать. Кроме того, Баттерфилд сообщил ему следующее:

«Сэр!

В понедельник я нанес визит леди, о которой вы говорили, и застал ее дома. Кажется, она была несколько недовольна, когда я предложил ей книгу. «Эту книгу, – сказала она, – я давным-давно прочла». – «Она вызвала сенсацию, сударыня», – сообщил я. «Знаю», – ответила она. Тогда я предложил: «Может быть, вы возьмете один экземпляр? Цена все время растет, книга будет стоить очень дорого». – «У меня она есть», – сказала она. Я разузнал то, о чем вы меня просили, сэр, и больше не настаивал. Надеюсь, ваше поручение я исполнил. Я буду счастлив, если вы мне поручите еще что-нибудь. Я считаю, что тем положением, какое занимаю в настоящее время, я всецело обязан вам».

У Сомса была в запасе и еще работа для молодого человека: он думал использовать его как свидетеля. Теперь оставалось разрешить вопрос о пьесах. Он посоветовался с Майклом.

– Скажите, эта молодая женщина все еще выступает в ультрасовременном театре, о котором вы говорили?

Майкл поморщился:

– Не знаю, сэр, но могу навести справки.

Выяснилось, что Марджори Феррар предложена роль Оливии в «Прямодушном», которого Бэрти Кэрфью готовил для утренника.

– «Прямодушный»? – спросил Сомс. – Это современная пьеса?

– Да, сэр, она написана двести пятьдесят лет назад.

– А-а! – протянул Сомс. – Тогда народ был грубый. Но ведь она разошлась с этим молодым человеком. Как же она может участвовать в спектакле?

– О, их не проймешь. Надеюсь, сэр, вы все-таки не доведете дела до суда.

– Ничего не могу сказать. Когда спектакль?

– Седьмого января.

Сомс отправился в библиотеку своего клуба и взял томик Уичерли. Начало «Прямодушного» его разочаровало, но дальше дело пошло лучше и Сомс выписал все строчки, которые Джордж Форсайт в свое время назвал бы гривуазными. По его сведениям, в этом театре пьесы шли по несокращенному тексту. Прекрасно! От таких фраз у присяжных волосы дыбом встанут. Теперь, заручившись «Шпанской мушкой» и этой пьесой, он был уверен, что молодая женщина и ее компания не смогут претендовать на какое бы то ни было понятие о нравственности. В нем проснулся инстинкт профессионала. Адвоката сэра Джемса Фоскиссона он пригласил не за личные качества, а чтобы его не использовали противники. Младшим адвокатом был завербован «очень молодой» Николас Форсайт. Сомс был о нем невысокого мнения, но решил, что семейный круг предпочтительнее, особенно если дело до суда не дойдет.

В тот вечер у Сомса был разговор с Флер, укрепивший в нем желание избежать суда.

– Что случилось с молодым американцем? – спросил он.

Флер язвительно улыбнулась:

– С Фрэнсисом Уилмотом? О, он влюбился в Марджори Феррар. А она выходит замуж за сэра Александра Мак-Гауна.

– Вот как?

– Майкл тебе рассказывал, как он его ударил по носу?

– Кто кого? – раздраженно спросил Сомс.

– Майкл – Мак-Гауна, милый, у него хлынула кровь носом.

– Зачем он это сделал?

– Разве ты не читал его речи против Майкла?

– Ну, – сказал Сомс, – парламентская болтовня – это пустяки. Там все ведут себя как дети. Значит, она выходит за него замуж. Это он ее настрочил?

– Нет, она его.

Сомс только фыркнул в ответ, почуяв в словах Флер чисто женскую ненависть к другой женщине. А между тем – политические соображения и светские – как знать, что возникает раньше, где причина, где следствие? Во всяком случае, кое-что новое он узнал. Так она выходит замуж? Некоторое время он обдумывал этот вопрос, потом решил нанести визит Сэтлуайту и Старку. Если бы эта фирма пользовалась дурной репутацией либо всегда выступала в causes celebres[24]24
  Громкие скандальные процессы (фр.).


[Закрыть], он, конечно, не пошел бы к ним, но Сэтлуайт и Старк были люди почтенные и имели аристократические связи.

Писать он им не стал, а просто взял шляпу и из «Клуба знатоков» отправился в контору на Кинг-стрит.

Поход этот напомнил ему прошлое – сколько раз он ходил для переговоров в такие конторы или вызывал туда своих противников! Он всегда предпочитал не доводить дел до суда, а вступая в переговоры, был неизменно бесстрастен и знал, что возражать ему будут столь же безлично, – две машины, зарабатывающие на человеческой природе. Сегодня он не чувствовал себя машиной и, зная, что это плохо, остановился перед витриной с гравюрами и картинами. А вот те первые оттиски гравюр Русселя, «Лондонская выставка 1851 года», о которых говорил Старый Монт, – старик понимает толк в гравюрах. О, а вот и картина Фреда Уокера, и недурная! Мэйсон и Уокер – их время еще не миновало, нет. И в груди Сомса шевельнулось то чувство, которое испытывает человек, услышав, как на усыпанном цветами дереве поет дрозд. Давно, ой как давно не покупал он картин! Только бы разделаться с этим проклятым процессом, тогда опять все будет хорошо. Он оторвал взгляд от витрины и, глубоко вздохнув, вошел в контору «Сэтлуайт и Старк».

Кабинет старшего компаньона находился во втором этаже. Мистер Сэтлуайт встретил Сомса словами:

– Как поживаете, мистер Форсайт? Мы с вами не встречались со времени процесса Боббина против ЛЮЗ. Кажется, это было в тысяча девятисотом году!

– В тысяча восемьсот девяносто девятом, – сказал Сомс. – Вы выступали от дороги.

Мистер Сэтлуайт жестом пригласил его сесть.

Сомс сел и взглянул на фигуру у камина. Гм! Длинные губы, длинные ресницы, длинный подбородок; человек, равный ему по калибру, культуре и честности! Хитрить с ним нечего.

– Глупейшее дело, – сказал он. – Как бы нам его уладить?

Мистер Сэтлуайт нахмурился:

– Это зависит от того, что вы имеете предложить, мистер Форсайт. Моей клиентке было нанесено серьезное оскорбление.

Сомс кисло улыбнулся:

– Она сама начала. И на что она ссылается? На частные письма, которые моя дочь в порыве гнева написала своим друзьям. Я удивляюсь, что такая солидная фирма, как ваша…

Мистер Сэтлуайт улыбнулся:

– Не утруждайте себя комплиментами по адресу моей фирмы. Я также удивляюсь, что вы выступаете от имени вашей дочери. Вряд ли вы можете отнестись к делу беспристрастно. Или вы хотите сообщить, что она готова принести извинение?

– Мне кажется, это следует сделать не ей, а вашей клиентке, – сказал Сомс.

– Если вы стоите на такой точке зрения, то, пожалуй, не имеет смысла продолжать разговор.

Сомс пристально на него посмотрел и сказал:

– Как вы докажете, что она оскорблена? Она вращается в очень легкомысленном обществе.

Мистер Сэтлуайт улыбался по-прежнему.

– Я слышал, что она собирается выйти замуж за сэра Александра Мак-Гауна, – сказал Сомс.

Мистер Сэтлуайт сжал губы.

– Право же, мистер Форсайт, если вы готовы принести извинение и уплатить приличную сумму, то мы сумеем сговориться. В противном случае…

– Вы как человек разумный, – перебил Сомс, – понимаете, что такие скандалы ничего, кроме неприятностей и расходов, за собой не влекут. Я готов заплатить тысячу фунтов, но об извинении не может быть и речи.

– На полторы тысячи мы бы пошли, но необходимо извинение в письменной форме.

Сомс молчал, переживая всю несправедливость происходящего. Полторы тысячи! Чудовищно! И все-таки он бы заплатил, только бы избавить Флер от судебного процесса. Но унижение! На это она ни за что не пойдет и хорошо сделает. Он встал.

– Слушайте, мистер Сэтлуайт, если вы доведете дело до суда, вам придется столкнуться с непредвиденными затруднениями. Но вся эта история столь неприятна, что я готов уплатить деньги, хотя очень сомневаюсь, чтобы по суду мне пришлось уплатить хоть пенни. Что же касается извинения, то можно пойти на компромисс (и чего он улыбается?) – написать что-нибудь в таком роде: «Мы обе сожалеем, что дурно отзывались друг о друге» – и чтобы обе стороны подписались.

Мистер Сэтлуайт погладил подбородок.

– Я сообщу моей клиентке о вашем предложении. Я не меньше вашего желаю уладить это дело не потому, что боюсь за его исход («Ну еще бы!» – подумал Сомс), но потому, что в таких процессах, как вы говорите, назидательного мало.

Он протянул руку.

Сомс холодно пожал ее.

– Вы понимаете, что я совершенно объективен, – сказал он и вышел.

«Возьмет», – думал он. Отдать этой мерзавке полторы тысячи фунтов только за то, что ее раз в жизни назвали так, как она того заслуживает! И улики он собирал зря! На мгновение ему стало досадно, что он так любит Флер. Право, даже глупо. Потом сердце его дрогнуло от радости. Слава богу! Он все уладил.

Рождество было не за горами, поэтому Сомс не придавал значения тому, что Сэтлуайт ему не отвечает. Флер и Майкл уехали в Липпинг-холл с «девятым» и «одиннадцатым» баронетами, а у Сомса и Аннет гостила Уинифрид с Кардиганами. Только шестого января от мистеров Сэтлуайта и Старка пришло письмо.

«Уважаемый сэр!

Ваше предложение было передано нашей клиентке, которая уполномочила нас сообщить вам, что она согласна принять сумму в полторы тысячи фунтов и извинение, подписанное вашей клиенткой. Извинение должно быть написано по прилагаемому образцу.

Остаемся искренне вам преданные Сэтлуайт и Старк».

Сомс взял образец и прочел:

«Я, миссис Майкл Монт, беру назад слова, сказанные мною о мисс Марджори Феррар в письмах моих от 4 октября прошлого года, написанных миссис Ральф Ппинррин и миссис Эдуард Молтиз, и приношу извинение в том, что они были написаны.

Подпись».

Сомс встал, резко отодвинув столик, за которым завтракал.

– Что с тобой, Сомс? – спросила Аннет. – Опять сломал вставную челюсть? Нельзя так неосторожно есть.

– Читай.

Аннет прочла.

– И ты хотел дать этой женщине полторы тысячи фунтов? Да ты с ума сошел, Сомс! Я бы ей и полторы тысячи пенсов не дала. Ты ей заплатишь, а она расскажет всем своим друзьям. Это все равно что тысячу пятьсот раз просить прощения. Право, я удивляюсь, Сомс! Делец, умный человек! Неужели ты так плохо знаешь свет?

Сомс покраснел. Это было так по-французски и в то же время так верно по существу. Он подошел к окну. Французы не допускают компромиссов и знают цену деньгам.

– Как бы то ни было, а с этим покончено, – сказал он. – Флер не подпишет. А я возьму назад свое предложение.

– Надеюсь! Флер не глупа. А на суде она будет очень эффектна. Эта женщина пожалеет, что родилась на свет. Почему ты не приставишь к ней сыщика, который бы за ней следил? С такими особами церемониться нечего.

В минуту слабости Сомс рассказал Аннет о книге и пьесе. Он чувствовал потребность с кем-нибудь поделиться, а с Флер и Майклом нельзя было об этом говорить. Он даже дал ей «Шпанскую мушку», предупредив: «Читать не советую. Написано во французском стиле».

Аннет вернула книгу через два дня и заявила: «Какой же это французский стиль? Это просто отвратительно! Вы, англичане, так грубы. Книга не остроумная, а просто грязная. Серьезная грязная книга – что может быть хуже? Ты слишком старомоден, Сомс. Почему ты говоришь, что это французский стиль?»

Сомс и сам не знал, почему это сказал.

«Во всяком случае, издана она не в Англии», – пробормотал он и вышел из комнаты, преследуемый, как жужжанием, словами: «Брюссель, Брюссель, это – Брюссель ты называешь…» Самая обидчивая нация эти французы!

Однако ее совет пригласить сыщика запал ему в голову. К чему щепетильность, когда все зависит от того, чтобы напугать эту женщину? И, приехав в Лондон, он заглянул в некое учреждение, – не к мистеру Полтиду, а в другое, – и поручил там выяснить прошлое, настоящее и будущее Марджори Феррар.

Фирме «Сэтлуайт и Старк» он написал на бланке своей конторы короткий и решительный ответ:

«6 января 1925 г.

Уважаемые сэры!

Узнав из вашего письма от 5-го с/м, что ваша клиентка отклонила мое предложение, сделанное, как вам известно, совершенно беспристрастно, беру его назад in toto[25]25
  В целом (лат.).


[Закрыть].

Преданный вам Сомс Форсайт».

Они пожалеют! Наверняка пожалеют! И он вперил взор в слова «in toto» – почему-то они показались ему забавными. In toto! А теперь посмотрим «Прямодушного»!

Театр общества «Nec plus ultra» отличался неказистой внешней отделкой, гипсовой маской Конгрива в вестибюле, своеобразным запахом и наличием просцениума. Оркестра не было. Перед поднятием занавеса три раза во что-то ударили. Рампы не было. Декорации были своеобразные. Сомс не отрываясь смотрел на них, пока в первом антракте разговор двух сидящих за ним людей не открыл ему глаза на их принцип.

– В декорациях самое важное то, что на них можно не смотреть. Это самый крайний театр в этом смысле.

– В Москве пошли еще дальше.

– Вряд ли. Кэрфью ездил туда. Вернулся в диком восторге от русских актеров.

– Он знает русский язык?

– Нет, это и не нужно. Все дело в тембре. По-моему, Кэрфью недурно справляется со своей задачей. Такую пьесу нельзя было бы ставить, если б можно было разобрать слова.

Сомс, который очень старался разобрать слова – за этим, собственно, он и шел сюда, – скосил глаза на говоривших. Они были молоды, бледны и продолжали разговор, нисколько не смутившись от его взгляда.

– Кэрфью молодец! Такая встряска нужна.

– Оливию играет Марджори Феррар.

– Не понимаю, зачем он выпускает эту дилетантку.

– Не забывай о сборах, мой милый, она привлекает публику. Тяжелый случай.

– Ей удалась только одна роль – немой девушки в русской пьесе. А говорит она ужасающе – все время следишь за смыслом слов. Совсем не окутывает тебя ритмом.

– Она красива.

– М-да.

Тут занавес поднялся. Так как в первом действии Марджори не появлялась, Сомс сделал усилие и не заснул, и все время, пока она была на сцене, не спал – из чувства ли долга, или потому, что говорила она ужасающе: всякую рискованную фразу, которую она произносила, он старательно отмечал. В общем, он отлично провел время и ушел отдохнувшим. В такси он мысленно репетировал роль сэра Джемса Фоскиссона на перекрестном допросе.

«Если не ошибаюсь, сударыня, вы играли Оливию из «Прямодушного» в постановке театрального общества «Nec plus ultra»? Правильно ли будет определить эту роль как роль скромной женщины?.. Совершенно верно. И вы произнесли вот эти слова (приводит гривуазные местечки). Вы как-нибудь истолковали их, сударыня?.. Вы, вероятно, не согласитесь, что они безнравственны?.. Нет? И не рассчитаны на то, чтобы оскорбить слух и пагубно повлиять на нравственность уважающей себя публики?.. Нет. Значит, ваше понятие о нравственности расходится с моим и, смею утверждать, с тем, которое сложилось у присяжных… Так. Сцена в темноте – вы не предложили режиссеру выпустить ее? Нет. Режиссером у вас, кажется, был мистер Кэрфью? А ваши отношения с этим джентльменом позволили бы вам внести такое предложение?.. Ага, теперь, сударыня, разрешите вам напомнить, что в течение всего тысяча девятьсот двадцать третьего года вы виделись с этим джентльменом почти каждый день… Ну, скажем, три-четыре раза в неделю. И вы тем не менее утверждаете, что ваши отношения не позволили бы вам поставить ему на вид, что порядочной молодой женщине нельзя играть в такой сцене? Вот как? Мнение присяжных об этом вашем ответе мы в свое время узнаем. Вы не актриса по профессии, не для заработка исполняете то, что вам предлагают? Нет. И у вас хватило смелости явиться сюда и требовать компенсации, потому что в частном письме кто-то упомянул, что вы понятия не имеете о нравственности»?.. Да?.. И так далее и так далее. О нет! Компенсация? Ни фартинга она не получит.

IX
Volte Face[26]26
  Перемена фронта (фр.).


[Закрыть]

Изощряясь в том, чтобы удержать при себе сэра Александра Мак-Гауна и Фрэнсиса Уилмота, принимая приглашения в свет, часто играя в бридж в надежде покрыть ежедневные расходы, иногда урывая день для охоты и репетируя роль Оливии, Марджори Феррар почти забыла о предстоящем процессе, когда мистеры Сэтлуайт и Старк уведомили ее о предложении Сомса. Она пришла в восторг. Этими деньгами она расплатится с самыми настойчивыми из кредиторов; вздохнет свободно и сможет пересмотреть перспективы на будущее.

Письмо было получено в пятницу перед Рождеством, когда она собиралась ехать к отцу в Ньюмаркет; она поспешно написала несколько слов, сообщая, что зайдет в контору в понедельник. Вечером она посоветовалась с отцом. Лорд Чарлз считал, что этот стряпчий во что бы то ни стало хочет пойти на мировую, раз готов пожертвовать такой суммой, как полторы тысячи фунтов, поэтому ей нетрудно будет добиться извинения в письменной форме. Во всяком случае, торопиться не стоит, пусть они пребывают пока в неизвестности. В понедельник он думал показать ей своих лошадей. Вот почему она вернулась в Лондон только двадцать третьего, когда контора была уже закрыта. Почему-то ей не пришло в голову, что и адвокаты могут отдыхать на Рождество. В сочельник она опять уехала на десять дней и только четвертого января зашла в контору. Мистер Сэтлуайт все еще отдыхал на юге Франции, и принял ее мистер Старк. Он был не в курсе дела, но нашел совет лорда Чарлза разумным: можно принять полторы тысячи и настаивать на формальном извинении, а в случае отказа пойти на уступку. Марджори Феррар почуяла опасность, но согласилась.

Седьмого января она вернулась после дневного спектакля, усталая и возбужденная аплодисментами и похвалой Бэрти Кэрфью: «Прекрасно, дорогая!» Ей показалось, что Бэрти снова смотрит на нее, как смотрел в былые дни. Она принимала горячую ванну, когда горничная доложила о приходе Фрэнсиса Уилмота.

– Попросите его подождать, Фанни, я через двадцать минут выйду.

Волнуясь, словно предчувствуя кризис, она поспешно оделась, надушила шею и руки эссенцией из цветов апельсинового дерева, неслышно ступая, вошла в студию и остановилась. Молодой человек стоял спиной к двери в позе осла, который, свесив уши, терпеливо ждет, чтобы на его натруженную спину навьючили новый груз. Вдруг он сказал:

– Я больше не могу.

– Фрэнсис!

Он оглянулся.

– О, Марджори! Я не слышал, как вы вошли!

И, взяв ее руки, он зарылся в них лицом.

Она пришла в замешательство. Казалось, так легко было бы высвободить руки и подставить ему губы, если бы он был более современным, если бы его старомодная любовь не льстила ей, если бы, наконец, он внушал ей только страсть. Неужели ей суждено испытать простое идиллическое чувство – что-то совсем, совсем новое? Она подвела его к дивану, усадила рядом с собой, заглянула в глаза. Сладость весеннего утра, и они с Фрэнсисом – как малые дети, и нет им дела до всего мира! Она поддалась очарованию невинности, хваталась за что-то новое, чудесное. Бедный мальчик! Какое наслаждение – дать ему наконец счастье, согласиться на брак, твердо намереваясь обещание исполнить! Когда? О, когда ему угодно – скоро, очень скоро; чем скорее, тем лучше! Почти не сознавая того, что разыгрывает роль молоденькой девушки, она наслаждалась его удивлением и радостью. Он весь горел, он был на седьмом небе – и ничего себе не позволил.

Целый час провели они вместе – какой час для воспоминаний! – раньше чем она вспомнила, что в половине девятого приглашена на обед. Она прижалась губами к его губам и закрыла глаза. И одна неотвязная мысль не давала покоя: не закрепить ли ей по-современному свои права на него? Ведь все, что он знает о ней, – ложь! Она видела, как затуманились его глаза, ощущала прикосновение горячих рук. Быстро встала.

– А теперь, любимый, беги!

Когда он убежал, она сняла платье и стала приглаживать волосы, в зеркале казавшиеся скорее золотыми, чем рыжими… Несколько конвертов на туалетном столике привлекли ее внимание. Счет, еще один и, наконец, письмо:

«Сударыня!

С сожалением извещаем вас, что «Кэткот, Кингсон и Форсайт» отказываются принести в письменной форме извинение, каковое мы потребовали, и берут назад свое предложение in toto. Итак, нужно продолжать дело. Впрочем, мы имеем все основания надеяться, что они пойдут на наше требование раньше, чем дело поступит в суд.

Готовые к услугам Сэтлуайт и Старк».

Она уронила письмо и сидела тихо-тихо, рассматривая в зеркале жесткую морщинку у правого уголка рта и жесткую морщинку у левого…

Возвращаясь домой, Фрэнсис Уилмот думал о пароходных рейсах и каютах, о брачной церемонии и кольцах. Час назад он пребывал в отчаянии, теперь ему казалось, что одно он знал всегда: «Она слишком хороша, чтобы не отказать этому типу, которого не любит». Он сделает ее королевой Южной Каролины! А если она не захочет там жить, продаст старый дом, и они поселятся где она пожелает: в Венеции (он слышал, как она восторгалась Венецией), в Нью-Йорке, в Сицилии, – с ней ему все равно, где жить! Даже Лондон, овеянный сухим холодным ветром, перестал быть серым лабиринтом, где бродят тени, и превратился в прекрасный город, в котором можно купить кольца и билеты на пароход.

Ветер как ножом резал ему лицо, но Фрэнсис Уилмот ничего не замечал. Бедный Мак-Гаун! Он ненавидел его, даже мысль о нем была ему ненавистна, и все-таки жалел – ведь его ждет такое разочарование!

И все дни, недели, месяцы, что он кружил вокруг пламени, обжигая слабеющие крылья, теперь казались этапом вполне естественного движения по пути к райскому блаженству. Двадцать четыре года – и ему и ей, – а впереди целая вечность счастья! Он уже видел ее на веранде, дома. Прогулки верхом! И старый «форд» нужно заменить чем-нибудь получше. Негры будут обожать ее, такую величественную, такую белую… Скоро весна, гулять с ней среди азалий… А весной уже пахнет – нет, это запах ее духов остался у него на руках. Он вздрогнул и помчался дальше по безлюдной улице; восточный ветер гнул голые ветки деревьев, светили холодные звезды.

В вестибюле отеля ему подали визитную карточку.

– Мистер Уилмот, вас ждет какой-то джентльмен.

В гостиной, держа в руке цилиндр, сидел сэр Александр Мак-Гаун. Он встал и, коренастый, мрачный, двинулся навстречу Фрэнсису Уилмоту.

– Я давно уже собирался к вам зайти, мистер Уилмот.

– В самом деле? Могу я вам предложить коктейль или рюмку хереса?

– Нет, благодарю. Вам известно о моей помолвке с мисс Феррар?

– Было известно, сэр.

При виде этой грозной красной физиономии с жесткой щеткой усов и горящими глазами он снова почувствовал ненависть; жалость растаяла.

– Вы знаете, что я протестую против ваших частых визитов. У нас здесь не принято, чтобы джентльмен ухаживал за молодой леди, обрученной с другим.

– Об этом должна судить сама мисс Феррар, – невозмутимо ответил Фрэнсис Уилмот.

Лицо Мак-Гауна побагровело.

– Если бы вы не были американцем, я бы уже давно посоветовал вам держаться подальше.

Фрэнсис Уилмот поклонился.

– Что же вы намерены делать? – спросил Мак-Гаун.

– Разрешите мне воздержаться от ответа.

Мак-Гаун весь подался вперед.

– Я вас предупредил, теперь будьте осторожны.

– Благодарю вас, приму к сведению, – мягко сказал Фрэнсис Уилмот.

Мак-Гаун стоял, покачиваясь на месте. Не собирается ли он его ударить? Фрэнсис Уилмот засунул руки в карманы.

– Вы предупреждены, – сказал Мак-Гаун и, повернувшись, вышел.

– Спокойной ночи, – сказал Фрэнсис Уилмот вслед удаляющейся квадратной спине. Он сумел остаться мягким, вежливым, но как он ненавидел этого типа! Если бы не ликование, переполнявшее его сердце, дело могло бы кончиться хуже!